Фатальное колесо. Шестое чувство. Главы 1-7

Да о чем это я? При чем тут 'бздык'?

Что за хрень тут вообще происходит?

Я осторожно перешагнул через поверженный 'том-том' и, скрепя сердце, вытащил из лужи свою курточку. С нее капало. Проверил карманы — ключи от дома, хвала Всевышнему, оказались на месте. Мелочи, что-то около двух рублей никелем, не было. Да, как-то плевать на мелочь! Содрогаясь от дурных предчувствий, потянулся к своему изувеченному конспекту. Конечно! Мокрый. А какой он еще должен быть в луже холодного чая? Гады!

— Ромика можно не ждать! — послышалось за дверью со стороны сцены. — Там его отделывают сейчас как Бог черепа... Ого!

Вовка в изумлении замер на пороге.

Боже, мой конспект!

В принципе, если листы просушить, вполне будет разборчиво. А вот там, где я использовал карандаш — схемки разные вырисовывал, эскизы узлов — вот это дело пропало безвозвратно!

— Красиво!

— Узнаю, чья работа — уничтожу! — поклялся я сквозь зубы.

— Окно проверь, — деловито подсказал Вовка, не заходя вовнутрь. — Мы его вообще закрывали?

— Закрывали. Я закрывал. И снизу на шпингалет, и сверху. Ты еще орал, что я 'с ногами на подоконник', помнишь? Чистоплюй.

— Ну, да. Закрыто вроде. И след только один — от твоего башмака.

— Ой, Вова! Не делай мне нервы!

— Там решетка еще. И замок на двери цел. Он нормально открывался?

— Не нормально! — вспылил я. — Не нор-маль-но! Он никогда нормально не открывается. Забыл что ли? Мы каждый раз эту дверь насилуем тут в потемках, чтобы открыть. И сегодня так же было! Даже легче обычного.

Вовка аккуратно поставил барабан на ножки, брезгливо поглядывая на капающую с него жидкость, и осторожно прошел вовнутрь.

— Значит, открывали ключом.

Я глубоко вздохнул, стараясь сильно не нервничать.

— Да, Вова. Скрипичным!

— Денег нет, — задумчиво произнес он, шаря по карманам своей куртки. — А как же я теперь на катер?

— В ящике с хламом была мелочь, — рассеянно вспомнил я. — Только его тоже перевернули. В лужу!

Вовка присел перед кучей барахла, живописно раскинувшейся среди блестящей на полу мини-Карелией с заваркой. Стал барабанной палочкой ковыряться в ее недрах.

— Ага, нашел. Есть пять копеек. Ромке тоже надо...

— Трындец аппаратуре!

— Да, усилки вроде все целы. Колонки тоже. Мало они у нас падали?

Завидую Вовкиному спокойствию.

— На басу струну порвали, — сказал я. — Видел?

А, нет. Не завидую уже.

Судя по экспрессивному монологу, абсолютно несвойственному для интеллигентного мальчика Вовы — до последней секунды порванной струны он не видел. Другие гитары на первый взгляд не пострадали, хоть и валялись, как и остальная аппаратура среди чайных озер. Да что им будет? 'Джипсонов' и 'Фендеров' у нас тут не водится, а родные отечественные 'дрова' и не такое видывали. Напомню — мы на свадьбах играем. И не всегда в приличных ресторациях. Случалось, что этими самыми 'досками' приходилось вручную отбиваться от чрезмерно назойливых поклонников. А то и... совсем не 'поклонников'. Не всем, к сожалению, нравятся наши музыкальные предпочтения. А также слегка нетрезвые и время от времени лажающие самодеятельные музыканты.

— А где твоя 'примочка'? — мстительно огорошил меня Вовка, закончив матюкаться по поводу порванной струны. — Ты не забирал ее отсюда?

— С чего бы это я стал ее забирать? На лекции? — медленно произнес я, холодея сердцем. — И... гитара же здесь. На кой хрен мне приставка без... Все. Пипец. Нет педали. Вот шнуры, вот блок питания. А педали... нет.

Это — конец.

Тут надо пояснить, в чем трагизм ситуации.

По нынешним временам музыкальной реальности иная приставка для гитары, зачастую бывает дороже самого инструмента. Новомодные 'фузы-фазы', 'компрессоры' и всякие прочие 'фленжеры-файзеры' делают звук струны неповторимо сказочным для музыкально-самодеятельного уха — какую бы гитару ты в эту 'примочку' не воткнул. Хоть акустическую! С самодельным звукоснимателем, посаженным под струны на эпоксидку. В моем случае так и было. Не в смысле 'эпоксидки', а в смысле ценности устройства. Пропала дорогущая по нынешним меркам педаль-приставка, в которой 'комбайном' было и 'вау-вау', и 'тремолло', и 'фузз' с компрессией звука.

И педаль была... не моя!

Та-да!

Я взял напрокат ее из хлебокомбината, как это ни странно звучит. Просто мы там подшабашивали в музыкальном плане — 'разбавляли' на мероприятиях народный хор. Ну и дискотеки там с танцульками разными гоняли в... женской общаге. Молчать, поручики! Всяко бывало. И хорошо тоже...

А вот с педалькой получается сильно нехорошо.

Люди мне доверили, разрешили брать ее, когда вздумается. А я вот... не оправдал. Что называется, высокого доверия. Я вообще не удивлюсь, если целью всего этого погрома и была та самая волшебная приставка. Гордость моя и... боль. Если ее 'толкнуть' среди лабухов, думаю, сотни на две потянет. А то и на три. Точно, на нее охотились! Хотя бы... судя по факту ее отсутствия в чайных лужах.

Да ты, брат, Мегрэ!

— Тебя Бушнев сожрет, — проинформировал меня лучший друг. — С потрохами. А потом еще полгода доедать будет. Останки. Твои грустные дурно пахнущие останки.

Как будто я этого не знаю.

Бушнев — это руководитель хора певичек-народниц на хлебокомбинате. Он года три назад вытащил нас из 'каморки актового зала' и превратил нашу самодеятельную шайку в увесистый ансамбль, способный профессионально зарабатывать денежку. Музыкой, кто не понял. Без отрыва от учебы в технаре. То бишь, в музыке — он наш крестный папа. Сейчас, конечно, мы уже из 'бушневского гнезда' упорхнули на вольные хлеба. Но по старой доброй памяти коннект поддерживаем — бренькаем иногда на 'разогреве' хора и пару раз за сезон радуем 'живой музыкой' великовозрастных невест хлебо-булочного синдиката на безумных ночных дискотеках в общаге. Как вспомнишь, так вздрогнешь!

Аппаратурой их пользуемся опять же. Время от времени...

Ох, не напоминай!

— Ключи только у тебя и у завхоза, — заявил будто бы, между прочим, Вовчик, вновь демонстрируя недюжинное хладнокровие. — Тебе почему-то я доверяю. Значит, спрашивать нужно у Адамыча.

— У Сонечки домашний ключ к нашему подходит, — сообразил я рассеянно. — Помнишь, когда я связку потерял, мы у всех ключи стреляли? Ее, кажется, и подошел!

— Угу. Через полчаса совместного надругательства над замком.

— Больше даже.

— Можно подумать, что ты серьезно подозреваешь Сонечку. Ну да, как раз она здесь весь этот бардак и устроила!

— Не вариант. Разве что умом тронулась от твоих ухаживаний. Я просто просчитываю все версии, даже маловероятные.

— Не до такой же степени! — Вовку явно зацепили мои бесхитростные намеки и возмутительная шуточка в отношении его любимой женщины. — Сонечка уже с неделю сюда носа не кажет. Как решили, что до сессии не лабаем больше, ее и след простыл! Чего ей тут делать? Ты что, видел ее в технаре?

— Все-все, успокойся, Ромео. Не видел. И никто ее не подозревает. Это было бы очень странно. Даже для твоей странной подружки!

Надо сказать, что Вовкина полуобморочная пассия вообще не с нашего техникума. Сонечка — молодой технолог на городском хлебокомбинате, где мы ее и завербовали в наш ансамбль. Точнее, она — подгон нашего крестного отца, Бушнева. Это он мастер в поиске молодых дарований. По себе знаем.

'Алло, мы ищем таланты'.

— Ты еще Адамыча заподозри! — не унимался Вовчик. — Он же ненавидит нашего брата, музыканта.

— 'Стиляги американские', — вспомнил я деда-завхоза. — 'Шляетесь тут с балалайками своими', 'Сталина на вас нету'. Адамыч неповторим.

— Ну!

— Не серьезно.

— Сам знаю. — Вовка поднял с пола электрочайник и подозрительно заглянул под крышку. — Накипи здесь! Чешуей отваливается. Я и не видел раньше...

— Сообщать будем? — поинтересовался я. — Директору?

— Дурак что ли? О чем сообщать? О погроме? Или о том, что у тебя левая примочка из под замка пропала? Чужая примочка из-под технарского замка! Сам подумай, что Кефир тебе на это ответит.

— Ну, да. Много чего ответит. И ключи отберет. Кто же это накрысятничал?

— Да кто угодно! — заявил Вовка. — Все знают, что в актовом зале вторая дверь не запирается. Там и сейчас на подоконниках зубрилы сумасшедшие сидят, от людей прячутся. А на большом перерыве и жрут здесь, и спят на задних рядах, и в карты режутся. Проходной двор!

— Знаю.

— А фигню эту открыть и гвоздем можно.

— А чего ж мы тогда с родными ключами тут возимся? По полчаса!

— Потому что родные — это наш крест! — по-армянски рассудительно заявил Микоян. — Они уважения требуют!

— Вот вообще не смешно сейчас было!

— Понимаю.

Я сокрушенно вздохнул. Безнадега.

Наше стихийно проведенное предварительное дознание ожидаемо прибыло в тупик. И чего теперь делать? Кроме того, что неплохо бы навести порядок в каморке и убрать уже наконец эти долбанные чайные озера на полу? С педалью до сессии можно потянуть — Бушнев знает про наше 'вето' на концерты, спрашивать не будет.

А потом?

И пусть я внутри... ну, очень взрослый человек, тем не менее — выхода пока не вижу. И даже не представляю, за что ухватиться в первую очередь в предстоящих поисках.

Еще, блин, курсовая, будь она неладна!

Беда не приходит одна.Все в кучу.

Ноябрь!

Глава 3

ДЕМПИНГ ПО-РУССКИ

К воровству у меня особое отношение — исключительно болезненное.

Как учил нас Фрейд, великий и ужасный — ищите аномалию психики взрослого человека в детстве. Так оно и есть. В первый раз меня именно в детстве и обокрали. В третьем классе. Мощно так обнесли. Капитально.

Я тогда на свою беду притащил в школу коллекцию бумажных денег царских времен. Дореволюционные купюры! Выменял их на каникулах в бабушкиной деревне на глянцевые открытки советской хоккейной сборной у одного 'глубинного патриота' преклонных лет. Слов нет, открытки были хороши — с цветными портретами хоккеистов и фрагментами матчей 'Красной машины', большей частью — с канадцами. Но и то, что я получил взамен, было уникально! 'Государственные кредитные билеты' с пугающе непривычными двуглавыми орлами номиналом от пятидесяти копеек до десяти рублей. Да-да, полтинник тоже был бумажным, хоть и не таким цветастым, как другие деньги — жизнь оказалась полна сюрпризов. И счастья. Обмен показался мне настолько успешным, что захотелось поделиться радостью с одноклассниками.

Поделился.

Вместе со всей коллекцией и поделился. Просто пришел с перемены, а в портфеле заветной коробки из-под конфет, где я держал свое сокровище, просто не оказалось.

Знаете, что я испытал в первую же секунду? Не поверите.

Стыд!

Острый нетерпимый стыд. И не за свою вопиющую легкомысленность, хотя стоило бы, а стыд за того человека, кто эту гадость совершил. За так и не ставшего для меня известным злодея-одноклассника. Ведь что вышло? Только что этот 'нонейм', этот хренов 'анонимус' вместе со всем классом ахал и охал, восхищенно рассматривая загадочные бумажки, ходящие по рукам без каких-либо ограничений с моей стороны, а потом, бах — и тупо все это своровал. У меня до этого даже мысли не было как-то прятать от друзей свое богатство, сторожить, охранять, подозревать кого-то в грядущем непотребстве. Показал всем коллекцию, похвастался, а потом просто сунул ее в ранец, стоящий сбоку под партой, и умчался вместе с братанами-одноклассниками безобразия творить по школьным коридорам. По девять лет всем! Визуально даже помню, как торчала искомая коробка среди учебников на всеобщее обозрение. Сам, получается, спровоцировал... одного из 'братанов'.

Вернулся с перемены — нет коробки. И меня, как пришибло!

Ступор нахлынул... 'стремительным домкратом'. Формально вроде и знал, что такое бывает, но чтоб со мной! Я даже скандалить не стал. Не смог, так сказать, возопить к власть имущим от школьной администрации о попранной справедливости. Стыдно было до колик. Так и просидел оцепеневшим истуканом до конца уроков. Молча. Тупо перебирая в памяти потерянные реликвии. Прощался, стало быть.

Шок! На всю оставшуюся жизнь.

Для меня тогда произошло падение мира. Революция в системе ценностных категорий. А также — суровая потеря 'розовых очков' с наивно вздернутого от переизбытка детской самоуверенности носа, как первый безвозвратный шаг в реалии взрослой жизни. Очень похоже на лишение девственности — один раз и... навсегда.

Во всяком случае — то, что случилось, запомнилось. Надолго.

Обида и боль тоже запомнились. И безысходность.

И... стыд, говорю же.

Понятное дело — сам дурак. Понятно, что и 'бог шельму метит', и 'глупость не порок', и все такое прочее про загубленного фраера. Только, как-то от афоризмов и умных слов... про глупость... легче не становится.

До сих пор.

И потом, в более поздние времена, меня тоже обворовывали — не без того. Что я, лучше других что ли? Даже квартиру один раз обнесли с банальным взломом. Только вот, остроту первых ощущений уже было ни чем не перебить.

И на этот раз — подумаешь! Всего-навсего какая-то 'педалька'.

Тьфу! Плюнуть и растереть...

Гады. Все равно обидно. Почти так же, как и в третьем классе.

Говорю же — болезненное отношение.

Я шел домой из техникума, а из головы все не выходили детские переживания о потерянных по собственной дури царских червонцах. Нет, чтобы поразмыслить как, к примеру, отыскать более актуальную потерю. Приставку. Чужую, между прочим. Как же! Не до того нам.

Мазохистам нет покоя!

Я миновал городскую танцплощадку и нырнул в скверик перед Центральным рынком. Там традиционно кучковались... коллекционеры. Значки, марки, спичечные этикетки. И старинные деньги...

Они что, блин, специально?

— Интересуетесь, молодой человек?

Дедушка, вызывающе похожий на всесоюзного старосту товарища Калинина, прицелился мне в грудь козлиной бородкой.

— Да-а... вот, 'пятерка' знакомая.

— Очень распространенный экземпляр, молодой человек. Образец 1909 года, личная подпись управляющего Госбанка царской России Шипова Ивана Павловичам. Видите, какая серия? 'УБ'. Это, батенька мой, означает, что сия купюра выпуска периода Временного правительства. Того самого, дореволюционного. М-да. Семнадцатый год. Печатный станок работает на полную мощность. Эмиссия, знаете ли. Посему и денежки эти... гм... вельми редунданты.

— Что-что?

— Не понимаете-с? Ну да, ну да. Жаль.

Типа, куда тебе... в калашный ряд.

— Да понял я. 'Распространенные' вы хотели сказать. Ходовой товар.

— Можно и так, — грустно кивнул интеллигент и поправил на носу старинные очки-колеса. — Отдам за червонец.

А ведь может быть так статься, что именно эта синяя бумажка, похожая на маленькую почетную грамоту, как раз из моей детской похищенной коллекции? Да запросто! Ходят сейчас где-то по рукам эти осколки наивных заблуждений ребенка, разочарованного в самых своих лучших иллюзиях. Как кусочки разбитого ледяного зеркала из сказки Андерсена. Летают по миру и ранят сердца...

Во торкнуло-то!