Часть четвертая. Глава 44

Новые товары разложили на прилавке, демонстрируя и называя цены. То, что цена может быть разной у разных товаров, для некоторых стало свежей мыслью. Начали с уже знакомых вещей.

Иголка — всего одна монета. Люди одобрительно зашумели — и недорого, и понятно. Потом достали нож для резки кожи — "косяк". Лезвие у него легкое, металла немного. Цену назначили в шесть монет. Люди оживились — недорого, некоторые могут купить прямо сейчас, без всякой складчины. "Нож для бедных" получается. Следующий предмет сразу и не узнали. Работу мотыгой пришлось демонстрировать тут же, специально обученному гуанчи. Острое лезвие легко погружалось в землю, рубило траву и тонкие ветки деревьев. Гуанчи быстро сообразили, что это замена их костяной мотыги, но чуть позже поняли, что инструмент более совершенный и с интересными возможностями.

Показали, как благодаря втулке, мотыга легко фиксируется на черенке. Эта фиксация у нас в свое время вызвала дискуссию. Испытания мотыги показали, что от ударных нагрузок даже очень плотная посадка иногда расшатывается, черенок надо фиксировать дополнительно. В двадцатом веке черенок лопаты обычно фиксировали гвоздем. Кто-то обрубленным гвоздем, чтобы не торчал, а кто-то загибает торчащий гвоздь, чтобы потом было легче выдернуть.

Но в эпоху дорогого железа, загнуть гвоздь означает испортить его. В мотыжной втулке сделали два диаметрально противоположных отверстия. Одно небольшое, под гвоздь, другое больше — забить гвоздь точно по диаметру и попасть в другое отверстие сложно. К мотыге и гвоздь прилагается — короткий, чуть больше диаметра втулки. Гвозди и отдельно продаются — две штуки на монету. Они в производстве много проще иголки — а по весу тяжелее, тут у нас не соответствие. Но разницу между иглой и гвоздем все понимают.

Гвоздь можно забить и просто камнем. С обратной стороны он немного торчит — можно частично выбить обратно, подцепить твердой деревяшкой или острым камнем и вытащить. Местные справятся без дополнительных инструментов. Мотыги продаем без черенков, для гуанчей это тоже не проблема. Пятнадцать монет. Хоть и железа там по весу примерно как и в ноже. Это решение Командора — "сельскому хозяйству надо помогать".

О назначении серпа догадались довольно быстро — по его форме. Гуанчей поразила его прочность. "Композитный" серп, с вклеенными зубчиками вулканического стекла, приходилось использовать очень бережно. Стальной серп можно просто дернуть на себя, зажав другой рукой верх пучка стеблей, и серпу ничего не будет. Серп для гуанчей сделали зубчатый, им такой привычней. И он не требует тщательной правки и заточки лезвия. Вот косу мы даже пока и не пытаемся тут внедрить, ее и наши люди далеко не все освоили. А правильно отбить и наточить косу могут лишь единицы.

Вот так и открылась наша скобяная лавка. Утром. А после обеда на площадке около лавки появилось несколько человек с товаром — продавцы. Рынок организовался. Рынок в деревне, разумеется, уже был. Но там был сплошной бартер, поскольку денег не было в принципе. За прошедшую неделю гуанчи осознали преимущество денег, а открытие лавки продемонстрировало покупательную способность монет. Все поняли, насколько деньги нужны каждому. И рынок разделился — старый торговал по бартеру, а новый — за новые деньги. Но это разделение просуществовало около суток. На следующий день площадка около нашей фактории была забита торговцами — за деньги хотели торговать все.

Руководство принялось обсуждать — как расширить и обустроить новый рынок, но менсей поступил проще. Он вышел к людям и объявил, что за деньги теперь можно будет торговать везде — и на новом рынке, и на старом — где угодно. И сейчас он пойдет на старый рынок покупать продукты для солдат за монеты.

Фаддей тоже присоединился. Еще вчера ему Командор объяснял опасность ситуации — может возникнуть "дефляция". Новых денег у людей на руках очень мало, и они начнут неоправданно снижать цены на продукты своего труда. Это вызовет перекосы в экономике, которые придется потом выравнивать. Но поскольку эта дефляция не системная, торможения экономики при этом не произойдет, но неприятного момента лучше не допускать.

Командор сказал, что можно было бы раздать каждому жителю по несколько монет, но гуанчи могут это понять неправильно, и будут ждать подачек и потом. Он еще что-то писал про какой-то "вертолет", но в конце сказал что ситуация не настолько тяжелая. Идея раздавать деньги просто так Фаддею не понравилась, но он промолчал — Командор объяснял много и непонятно.

И Командор сказал, что лучше провести "интервенцию" — закупить много продуктов у жителей за монеты. Чем сейчас Фаддей и занялся. Утром он выделил приличное количество монет Бенеаро, и вкратце объяснил ему, что сейчас будет полезно для всех потратить больше денег на нужные товары. Еще пришлось срочно пересчитывать стоимость основных товаров в монеты.

Совместными усилиями на рынке потратили почти полторы сотни новых денег. Фаддей немного торговался, сильно цены не сбивал, помнил слова Командора. Но за качеством товара следил— плохой товар просто не покупал. Особенно его возмущали попытки продать ему несвежую рыбу.

Несколько дней с Тенерифе приходят хорошие вести, внедрение денег проходит успешно, местами даже слишком. Универсальный эквивалент стоимости и средство накопления — отличный инструмент экономики. Но чудес тут не будет, развитие пока не то, да и масштаб мал. Пятнадцать тысяч населения недостаточно для создания относительно сложной экономики. Чудом будет, если они обеспечат рост производства в сельском хозяйстве при оттоке людей в армию. Но тут мы подстраховываемся — на остров приехали две семьи наших специалистов-фермеров. Начали обустраиваться, наняли местных — одни помогают со строительством домов, другие мотыжат землю. Место Фаддей выбрал неплохое — на пастбище хоть и целина, но пни корчевать не надо и ручей рядом.

Но одна задачка вернулась мне обратно — "никак мы имя монеткам не придумаем. Командор, ты же в названиях силен — придумай. А то у нас одна глупость выходит" И как-то сразу не решить, тут же буква первая уже стоит на монете — "Т". Талер? Я талеры еще тут не встречал, но, кажется, их уже придумали. Да и слишком пафосно для такой мелкой монетки. Что же ... Тэ ... Та ... Ту ... Тугрики! Во! Их точно еще нет, и звучит неплохо. Все, решено. Напишу сейчас же Фаддею.

Продолжаю и дальше мониторить процесс наших реформ на далеком острове. Не все гладко идет. Вот плохо покупают сельхоз инструмент — мотыги и серпы — ножи их обгоняют по продажам в несколько раз. А дело в следующем: ножи покупают те, кто работает по найму, получает у нас зарплату. Земледельцы же тут работают на себя, чтобы получить деньги, им надо продать излишки, которые еще надо вырастить. А с деревянной мотыгой и костяным серпом это трудно. Вот когда начали продавать им инструмент под будущий урожай — дело пошло. Хорошо, что слово "долг" у них в лексиконе есть, до этого они додумались еще задолго до нас.

Позже еще что заметили: многие крестьяне, купив мотыгу, на нож даже не копят. Мотыга у нас из приличной стали — 0,7 процента углерода. Основная часть отпущена, закалены только две стороны углом — это два лезвия. Зонную закалку с помощью глины мы давно умеем. У нас же была цель снизить металлоемкость мотыжки, а себестоимость углеродистой и малоуглеродистой стали у нас мало отличается.

Оказалось что лезвия можно очень хорошо наточить, так что боковым лезвием можно даже древесину строгать. При этом сталь вязкая, ударных нагрузок не боится. Гуанчи это быстро заметили и оценили.

И вот такой канарский крестьянин работает на своем поле — копает лунки под посадку, пропалывает сорняки. Закончив, снимает мотыжку с черенка — крепление получилось удачным, в большинстве случаев достаточно конусной посадки черенка во втулку. Но для надежности многие все равно фиксируют гвоздем-штифтом. Крестьянин очищает железку и либо вешает на пояс, либо кладет в простейшие ножны и идет домой. Дома вполне пользуется мотыжкой без черенка как ножом — длинное боковое лезвие режет явно лучше каменных ножей. Немного неудобно без ручки, но терпимо. А еще можно насадить короткий черенок и получается легкий топор, только лезвие поперек — тесло. Дерево срубить таким трудно, но бытовых применений нашлось множество, и многим этого оказалось достаточно. Получилось, что для перехода из каменного века в железный, тенерифским крестьянам хватило такого мультитула. Причем без кавычек.

Неизвестно кто из гуанчей это придумал, но уже через пару недель сотню мотыжек быстро разобрали. Фаддей мне телеграфировал — "срочно нужно две сотни!" На следующий день — "не две сотни, а три!" Через несколько дней — "гуанчи продают мотыги друг другу дороже ножей! Делайте пять сотен!"

Казалось бы — довольно простые инструменты, несколько сотен килограммов стали. А для целого, пусть и небольшого, народа — смена уклада, рост экономики, эпохальные изменения.

Конечно, топор, нож и кетмень были бы гораздо эффективнее этой мотыжки. И мы могли бы этим всем обеспечить жителей острова. Но я намеренно это делаю постепенно, так больше будут ценить эти новшества. Да и мы извлечем больше выгоды. Честно говоря, Тенерифе — это наша колония, причем больше не экономическая, а военно-политическая. Но и тратить на нее много средств я тоже не собираюсь. Не буду делать "советскую империю" — вбухивать в провинцию ресурсы ради эфемерной поддержки. Попытаюсь сохранить некий баланс — жестко эксплуатировать местных мы не будем, но и они тоже должны внести свой вклад в наше взаимодействие.

Прибыл Никита Беклемишев. Даже можно сказать — целое посольство прибыло, полтора десятка человек. Пришлось их немного придержать в Мавролако, чтобы они тут с гуанчами не пересеклись, так как они тоже будут жить на острове Кроликов. "Гостиница Международная".

Встречать посла иностранной державы надо официально и с подобающей роскошью. Но где? На самой Лампедузе у нас есть зал для общих собраний — точнее навес, хоть и очень большой. Но там все наши производства как на ладони, пускать чужих туда нельзя. Думал уже на "Зевсе" их принять, но там тоже секретов много, да и тесно даже в кают-компании.

Я же сам живу в плавучем доме-катамаране, сделанном из двух османских галер. Таких плавдомов у нас несколько, считаются самым престижным жильем. У меня там не дворец, ближе к большой квартире. Зала приемов тоже нет. Но на крыше оборудован навес, стоят столы и стулья. На других плавдомах также — в хорошую погоду это обеденный зал, ужинать с видом на море очень приятно. Террасу на моем катамаране сделали аккуратно и красиво, постарались. Даже цветы в горшках стоят. Вот здесь я и приму посольство.

Катамаран перетащили, у западного мыса бухты есть микробухта в которую как раз и влезает один плавдом. Отсюда ничего толком не видно, только корвет, стоящий у другого берега. Но там метров четыреста — пусть любуются. Лишние столы сдвинули к перилам, мне поставили самое большое кресло — вроде как трон. Но обстановка все равно какая-то не совсем официальная. Ветер шумит, волны. Чайки кричат. Если и не султан на диване, то крестный отец в ресторане — где-то так. Но это мои ощущения, послы-то подумают что так и надо.

Все посольство сюда не пустили, только самого Никиту и двоих подручных с мешками на лодке привезли. Охрана их обыскала, все ножи забрали, мешки тоже проверили.

— Здрав будь, Андрей Василиевич, дож Таврии. Я дьяк Никита Беклемишев. Тебе Иоан Василиевич, Божией милостию государь всея Руси и великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Пермский, и иных подарки шлет. Вот.

— И тебе здравствовать, Никита.

Помощники Беклемишева начали вываливать содержимое мешков на пол — меха, мне уже успели доложить. А сам я пытаюсь по титулу Ивана Васильевича определить политическую ситуацию. Твери в перечислении нет, и Рязани, и Югры тоже. Значит не завоевал еще. Новгород в титуле звучит, но процесс подчинения еще не закончен, буквально в этом году Иван найдет предлог, и опять пошлет войска на Новгород, окончательно прекратит вольности торговой республики.

— Соболь это. Сорок мехов. Самый лучший мех на Руси.

— Вот спасибо Иоану Василиевичу! Этот мех не только на Руси самый лучший, но и во всем мире. Лучше русских мехов нет нигде.

— Еще вот.

Никита достает из сундучка кубок — золото с серебром, начальник охраны указывает ему на стол сбоку. Беклемишев ставит кубок и отходит, пятясь в поклоне. Я смотрю на начальника охраны, тот кивает — "проверили". Я подхожу и беру в руки кубок. Тяжелый. И то что я принял за серебро — это узор из жемчуга, необычно так. Так что никакого серебра — сплошное золото, не поскупился Великий князь.

— Мои благодарности Великому князю за подарки. От меня ему тоже будут подарки, но это позже. Но теперь к делу. С чем приехали?

— Дож ...

— Можно просто Андрей Васильевич. Тебя как по батюшке?

— Это. Тоже ... Василиевич.

— Вот и прекрасно, Никита Васильевич. Продолжай без лишних предисловий.

— Много врагов у Московского княжества сейчас. И Литва, и Орда, и Казань, и Ливония.

— Да, а еще князья-братья каждый свой удел в свою сторону тащит. И Новгороду пора опять объяснять — кто главный.

Это я не удержался блеснуть своими знаниями. Беклемишев посмотрел на меня удивленно, но ничего на это не сказал.

— Продолжай.

— Много у нас врагов, а союзников мало. Татарский хан Менгли Гирей дружен нашему государю. Обещал хан, если надо, вместе воевать или Литву или Орду. Вот только ... — Никита замолчал.

— Говори. Не бойся. Я за правду не гневаюсь. Тем более — ты посол. А у нас закон — послов не трогать.

— Так я говорю — Гирей нам друг. А дож Таврический его воевал, разделили татар на две части. Войск под рукой Менгли осталось немного, против Орды не хватит. Против Литвы ... ну только если деревни да села пощипать, и обратно тикать пока Казимир войско не собрал. А ведь ты, Андрей Василиевич, говорил что благоволишь русским княжествам, особливо Московскому.

— Да, говорил. Но для меня важны все русские, где бы они ни жили. Татары же полонят русских, продают в рабство османам или ещё куда.

— Так тож литвинов.

— А они что, не люди? Да они такие же русские как и ты. Говорят как русские, выглядят как русские, кря... В общем, такие же они тоже. Вон у меня глянь — что солдаты, что работники — половина из русских княжеств, треть из литовских, остальные — греки, черкесы и иные. И теперь не различишь где литвин, а где московит. Греков только по говору заметить можно.

В окрестностях Черного моря я запретил рабство и торговлю людьми. Были бы силы — запретил бы во всем мире. Рабство не должно существовать, человек не может быть собственностью, вещью другого человека. Человек — раб Божий и больше ничей.

Беклемишев непроизвольно перекрестился на икону, как бы невзначай стоящей в углу на столе. И я за ним повторил — вроде как свой. И продолжил.

— Не позволю я Гирею нападать на города и села, полонить людей. Ни на Русь, ни на Литву.

— Значит за Литву ты. Говорили мне.