"…а паче тех воровских моряков встретишь…"

— Рабы? Да, это хорошее занятие.

— Но негров надо ловить? Уходить от корабля вглубь континента?

— Вовсе нет — захохотал бывший пират. Торговцы покупают "черное дерево" у туземных вождей на берегу, в обмен на ром, порох, табак и другие товары. Можно торговать в факториях, это Аккра, Лагос, Луанда, Малембо, Кабинда, Бенинский залив. Или с корабля, но тогда нужно ждать самое меньшее три месяца, рейдируя вдоль побережья пока вожди захватят нужное количество. Конечно — въедливо отметил Плантен, — и цена тут выходит поменьше. Коли уж негра схватили, чем его к рынку тащить, лучше на месте продать, а то вдруг помрет по дороге.

— То есть, это предприятие выгодное?

— И да, и нет. Корабли идут из Европы к Африке, потом, уже с невольниками, к американским берегам, и оттуда — обратно в Европу. На Африку берут товар для обмена, на вырученные за негров деньги покупают сахар, патоку, кофе и прочее колониальные товары — и скидывают их дома. На нашем, восточном побережье плотно сидят арабы и португальцы. Тут другие пути: в Индию, Персию, Турцию, Левант. С Мадагаскара французы на свои острова возят, кстати. Но нужны большие корабли, фрегаты тут не подойдут — загрузка малая.

— У меня есть бриг и галеон.

— Тогда можно. Прибыток от пятикратного. Но дело рисковое — перехватить могут, испанцы и англичане считают, что возить невольников можно только им, а других топят. Да и португальцы тоже соперников не любят. Или шторм. А то, бывает, невольники передохнут. Ну и с острова — не советую. Загребете какого-нибудь родственника одного из вождей — и обретете пару племен под стенами острога.

— А французы? — насторожился князь.

— А аборигены их ненавидят.

— Гм — задумчиво протянул Светлейший. Ежели мы французов от острова отгоним — мальгаши пойдут к нам под руку?

— Пожалуй, пойдут — согласился британец. Но французы будут недовольны.

— А мы их убедим — хищно улыбнулся Меншиков. Их острова я видел — не сильно укреплены.

— Ссориться с ними не следует — возразил плантатор. Я думаю, можно будет договориться — за счет арабов и португалов...

Спустя полтора года, Плантен и Ле Буше действительно смогли столковаться с французами. Предварительно продемонстрировав выросшую к тому времени до семи кораблей российскую эскадру. А сам Светлейший предпочел соглашение с туземцами...

Покидая полгода назад Петрополь на пяти кораблях, Александр Данилович оставлял за собою строящийся порт, разведанные залежи железа, два форта закрывавшие подходы к бухте, двенадцать каперских кораблей, только из числа официально поднявших российский флаг и оживленный торговый перекресток, уже начинающий обрастать славой новой Тортуги. В городе строились кабаки, вокруг, по соглашению с туземцами уже возникали плантации. Теперь следовало поклониться доставленным России далеким островом Петру... Вот тут князя ожидало разочарование.

Петр I, Великий, друг и повелитель с юности — умер двадцать восьмого января 1725 года, спустя год после отплытия Мадагаскарской экспедиции. Наследовал ему коронованный под именем Петра II десятилетний внук, тоже Петр Алексеевич. Правил, разумеется, не малолетний преемник. Власть перешла в руки Верховного Тайного совета, из петровских сановников, во главе с давним недругом Светлейшего — Гавриилом Головкиным.

Вернувшегося в Россию Меньшикова при новом дворе приняли холодно. Россия готовила наступление на Крым, армия штурмовала Очаков, и верховников далекий Мадагаскар интересовал мало. А вот врагов Светлейшего князя среди нынешних придворных хватало. И давнишние обиды ему никто не забыл. Нет, остров, заморскую губернию и град Петрополь Петр II под свой скипетр, несомненно, принял. Но чинов и званий князю не вернули. Да и не нужны ему были теперь эти звания — захандрил Александр Данилович. Это ведь когда в столице, при дворе, каждый день встречаясь с царем, он относился к Петру Великому хоть и с почтением, но и как к суровому повелителю. А в странствиях образ сюзерена и друга, наложившись на тоску по родине приобрел черты величественные и породил чувство преклонения. Которое теперь становилось ненужным. Пусто стало на душе у князя, уныло. Вдруг, неожиданно для самого себя, все чаще стала приходить мысль: "скучно жить".

Продолжалось сие состояние, впрочем, не долго — спасибо Головкину, супротивнику заклятому. Канцлер затеял ворошить прошлые разбирательства, намереваясь окончательно покончить с былым соперником. Но прогадал. Меншиков, кроме недругов сохранивший и приятелей, узнал об интриге Головкина немедленно. И эти сведения его встряхнули. Внука "своего" царя он не знал, и служить при его дворе, тем более — при наличии Верховного совета, он не намеревался. Вдова императора, Екатерина Алексеевна, входила в число верховников, но ни настоящей властью, ни амбициями не обладала. Светлейшего сие не устраивало. Он придумал себе новую цель — исполнить до конца замысел Петра I, и укрепив Мадагаскар, проложить России морской путь в Индию. Кроме всего прочего, в южных морях он теперь чувствовал себя лучше, чем в сановном Петербурге.

"Однако, для исполнения сего намерения, потребно сначала от происков избавиться, а после и внимание да подмогу Мадагаскару заморскому обеспечить — вновь подумал князь, просматривая наброски карт. Ох Гаврила-Гаврила, и надо бы тебе сала за шкурку залить, надо бы... ан не судьба в этот раз".

Меншиков в сановных кознях чувствовал себя как рыба в воде. То обстоятельство, что интриговать при этом вот, новом дворе, ему просто не хотелось, совсем не помешало князю сразу по прибытии в столицу разобраться в сложившихся партиях и интересах. Светлейший являлся, пожалуй, единственным человеком, который мог в этой ситуации сохранить для России Мадагаскар. Других людей имеющих такой опыт и мастерство придворных интриг, при этом видящих в далеком острове пользу просто не существовало.

Три дня назад, князь впервые открыто вмешался в петербургскую политику. Два дня назад — по столице поползли слухи о складывающейся "партии Меншикова", делающей ставку на один из кланов в Верховном совете — Долгоруких. Вчера он договорился — уже не с позиции полузабытого-полуопального выскочки из времен прежнего царствования, но как полноправный участник событий, о встрече с двумя верховниками. Этой встречи он и ждал, коротая минуты за воспоминаниями.

Граф Петр Андреевич Толстой, глава тайной канцелярии, один из самых близких и доверенных лиц Петра I, добрый приятель Меншикова, а ныне один из семи членов Верховного тайного совета, и злейший враг Александра Даниловича — канцлер Головкин. Именно с ними князь и встретился двумя часами позже, подъехав в раззолоченной, прождавшей хозяина три долгих года, карете к дворцу Толстого.

Разговор начинался сложно. И Толстой, и Головкин были выдающимися дипломатами и политиками своего времени, и плести словесные кружева умели преотличнейше. Первым надоело канцлеру:

— Данилыч — буркнул он, хрустя моченым яблоком — давай прямо толковать. Мы тут все посольствам обучены, и про друг друга осведомлены. Чего кота за яйца тянуть?

— Можно — пожал плечами Светлейший, допил перцовую, и начал:

— Сейчас в силе Долгорукие. Ты, Гаврила, и ты Петр тоже — к царю редко попадаете, а Катерина по вдовству своему вообще от дел отрешена.

— Тебе что за горе?

— Гаврила — Меншиков сделал вид раздраженный и рассерженный — ты мне крови, сколько попил, а? Ох через край! Хочешь, нынче я тебе попью? Долгорукие мне не враги, я с ними распрей не заводил. А сейчас и подавно не стану...

— Александр Данилович! — прервал его Толстой. Не будем старое вспоминать, мы ведь сговариваться собрались, а не прошлые обиды тешить!

В итоге, Светлейший разыграл единственное, что у него оставалось — имя. Имя былого ближайшего фаворита Петра Великого, наделенного когда-то почти державной властью, все еще внушало если не уважение, то опаску. Внушало всем — взбудоражив за пару дней столичные верхи, старый волк показал зубы. А потом немедленно обменял волнение властей на преимущества для себя лично. Он предложил вождям "партии Екатерины" свое самоустранение из российской политики и вообще из России. Навсегда. Подкрепив это предложение хорошим презентом в золоте и камнях Толстому и Головкину. Но не только подношением:

— А ведь ерунду взамен прошу — выбирая из миски соленый огурец, пояснил князь. Чин генерал-губернатора Мадагаскара, да дозволение русскую Ост-Индскую кумпанию основать. На паях. И пайщики — тут он, прервавшись, пристально посмотрел на собеседников, — пайщики неплохие барыши получат.

Александр Данилович знал, что делал. Остров Мадагаскар России был не нужен. Не имелось сейчас, сию минуту, никаких государственных оснований для удержания острова. Планы предыдущего царствования отошли в прошлое вместе с покойным государем, и заморская губерния стала никчемной игрушкой. Для всех, кроме него. Но... если дальняя колония не нужна стране, это вовсе не значит, что она не может понадобиться некоторым высшим чинам этой страны, верно? Тем нескольким, которые станут получать из-за моря доход. Особенно, если этим нескольким как раз безотложно требуются деньги для борьбы за власть внутри правящей коалиции. Головкин и Толстой с таковыми суждениями согласились. Они не очень боялись интриг самого Меншикова, пусть даже объединившегося с проигравшим в подковерной борьбе, обвиненным в заговоре, но все еще сильным вице-канцлером Остерманом. Однако ж, возможность того, что отвергнутый ими князь пойдет с тем же предложением к конкурентам, вкупе с получением осязаемых, звонких подтверждений выгодности лично для них Мадагаскара... Да и отдавали они должное противнику, оба понимали — лучше Меншикова с обустройством кумпании в Индии никто не справится.

Светлейший, как за ним часто водилось, поставил на скорость. Понимая, что все его потуги предстать главой "третьей силы" в игре вокруг трона припугнут верховников не надолго, он начал переговоры об отступлении практически сразу, не дав опомниться и просчитать обстановку. Теперь у его конфидентов сложилась уверенность, что князь желает получить кроме безумно прибыльного предприятия (а о доходах английской, голландской, датской Ост-Индских компаний они были наслышаны) еще и положение почти бесконтрольного правителя немаленького, хотя и далекого края. Это была понятная цена изгнания, которую они готовы были уплатить... вернее, вложить в качестве своего пая в торговое товарищество.

Светлейший выиграл схватку — уже через два дня, на заседании Верховного Тайного совета, двенадцатилетний император твердо заявил по поводу Мадагаскара:

— А где российский флаг поднят, там спускать его не должно!

Предыдущий вечер он провел в обществе Меншикова, чьи рассказы, подтверждаемые диковинами из южных морей, произвели на мальчика оглушающее впечатление.

Спустя полгода, из Ревеля вышла Мадагаскарская флотилия. Кроме приведенных Светлейшим трех фрегатов и двух купеческих бригов, в эскадре шли два линейных корабля и два сорокачетырехпушечных фрегата, оставшихся со времен прошлого царствования, да еще три "купца" набитых не столько товаром, сколько людьми. Верховники, согласившись на посулы князя, воспользовались его отплытием в полной мере. Кроме самого Александра Даниловича с семейством, на остров отправились опальные Остерман, Абрам Петрович Ганнибал и несколько гвардейских офицеров рангом поменьше, показавшиеся власть предержащим в России лишними. Кроме них за море плыли и охотные люди разных сословий, рота солдат и набранные на юге казаки.

А с мостика флагмана, без сожаления смотрел на уплывающий берег генерал-губернатор острова Мадагаскар, генерал-адмирал (ордена князю вернули, а чин решили пожаловать сугубо морской, без восстановления армейского) Александр Данилович Меншиков. Человек, в одиночку завоевавший, а после и сохранивший Мадагаскар для России.

* * *

ВМЕСТО ЭПИЛОГА.

18.01.1745. Западный берег острова Мадагаскар, устье реки Велибука.

Куренной с неохотой отнял подзорную трубу от глаза. Труба в золотой инкрустации, с пластинками слоновой кости, ему нравилась давно, и отдавать ее хозяину — лежавшему справа Ахметке не хотелось. Однако пришлось. С неудовольствием поглядев, как прибившийся год назад к куреню бусурман аккуратно прячет инструмент в футляр, атаман вздохнул, и вопросительно посмотрел налево. Удобно залегший под кустом третий казак, бывший боцман с брига английской Ост-Индской компании, сбежавший на Мадагаскар после ссоры с капитаном и последовавшей порки, в ответ на взгляд флегматично пожал плечами:

— Два фрегата. Королевский флот, по шестьдесят пушек. Похоже те, что датчан позавчера на берегу пожгли.

Про датчан в станице знали с вечера, когда прискакал взмыленный Юргенссон, тамошний голова, рассказавший, что подошедшие с моря два британца расстреляли деревню из орудий.

— Давно Кнуту говорено: нечего на самой кромке село ставить — буркнул Игнат. Кто ж так делает — подходи с моря, бери что хочешь.

Бывшим морякам датской компании, потерявшим корабль в шторм, спасенным русским фрегатом и не пожелавшим возвращаться на родину, куренной такое опасение и вправду высказывал. Ан вот — не убедил.

— Они рыба любят, рыба ловят, а носить рыба далеко не хотел — весело ухмыльнулся Ахмет. А кораблик, слушай, хороши, да-а?

— Гут корабел — согласился бывший боцман. Надо гонцов в волость слать, атаман. Одни не сдюжим.

— Какой волость? — взвился араб. Бачка атаман, волость пошли — войска прислали, наша без дела совсем останется! Сам большой фрегат возьми — золото купаться будем!

Как обычно, от волнения бывший аденский пират начинал коверкать русский язык все сильнее. Атаман же размышлял. Месяц назад он выдал замуж старшую дочь, дав немалое, годами набегов скопленное, приданное. Выдал удачно — зять, городской врач-голландец был человеком рассудительным, небедным и при казачьей непредсказуемой жизни чрезвычайно полезным. Однако у Игната Чернозуба имелась и вторая дочь — погодок. Как раз на выданье. Так что, поправить денежное положение не мешало. С другой стороны, рисковать, бросаясь на великолепно выглядевшие фрегаты, представлялось опасным. Ахметке что? Убьют и убьют, никто и не вспомнит. А тут семья... Он перекатился к краю холма, за которым казаки устроили себе ухоронку, взглянул на море, и поинтересовался у Стэмпа, давно прозванного Стопковым:

— Слышь, Джо, а людишков-от, на кораблях по скольку наберется?

— Человек по четыреста — прикинул тот. Считай — из Англии идут, полный экипаж.

— Восемь сотен — разочаровано протянул куренной. А нас в станице мужиков всего восемь десятков...

— Так можно мальгашей позвать — мгновенно придумал Ахмет. Сакалавы ж вчера только на торг приходили? Они стрелки отменные, да и подраться любят. И из добычи ружьями возьмут, на золото не польстятся. Человек триста будет.

— Откуда там золото — отмахнулся Чернозуб. Из дома идут. Вот сами корабли — да-а... А что если...

План, придуманный куренным, исходил из надежды на жадность британцев и их неискушенность в местных обычаях. Как и ожидалось, переночевав на корабле, утром флотские спустили четыре шлюпки, на которых послали дозорных обследовать берег. Там их ждали: на высадившихся моряков налетели два десятка конных, среди которых выделялся разодетый "по-восточному" и обвешанный золотыми побрякушками Ахметка. Золотые украшения собирали по всей станице, надо было произвести впечатление. Англичане, как и ожидалось, растерялись ненадолго, и быстро перестроившись, начали отвечать на выстрелы, однако налетчики тут же скрылись. При этом с разукрашенного "предводителя" слетела притороченная к седлу сумка, похоже, сбитая пулей. Сумку с содержимым представили командующему эскадрой, который, обнаружив внутри кроме десятка золотых монет карту, пришел в восторг...