Прекрасный из ночи

Внезапно от одной из колонн отделилась человеческая фигура в белом переднике и леопардовой шкуре. Ихетнефрет, завидев верховного жреца, пал ниц, распростершись перед ним в пыли.

— Хет, — воскликнул на ходу Великий патерик. — Рад видеть Ихетнефрета, сына Имтес, в обители ночного заместителя Обладателя небесного глаза.

— Смею ли я лицезреть познавшего сердце того, кто создал небо и тайны обоих горизонтов, кто поместил души богов в них, кто, отверзая очи, творит свет, а, закрывая очи, творит мрак? Благотворен Тотнахт, верный слуга восседающего на престоле, жизнь, здоровье, сила...

— Можешь встать, — верховный жрец жестом показал, что церемония официального приветствия окончена.

— Благодарю тебя, Первый начальник мастеров.

Тотнахт окинул взглядом с ног до головы молодого мужчину, особо отметив грязные от пыли и песка руки, и без излишней подготовки произнес:

— Тебя, видно, интересует повод, по которому ты вызван сюда?

— Да, верховный..., — голос Ихетнефрета дрогнул. Он так и не смог скрыть волнения, ведь не каждый день приходится разговаривать с сановником, занимающим столь высокое положение в иерархии приближенных Великого Дома.

— Тогда слушай, не задавай вопросов и не перечь, — тон Тотнахта не предполагал каких-либо возражений. — Все, сказанное сейчас, прими, как неизбежное, смирись, покорись воле богов...

— Но...

— Выслушай молча и не смей противиться. Твоя судьба предопределена. Самое лучшее, что ты можешь сделать — довериться мне.

Смерч противоречивых мыслей пронесся в голове Ихетнефрета. Мрачные предчувствия терзали разум. Что нужно от него старому жрецу, магу и колдуну? В памяти воскресали полузабытые легенды о древних, давным-давно погребенных множеством прошедших веков обрядах, требовавших для умиротворения божества кровавых человеческих жертвоприношений. Вдруг и он станет жертвой в неведомой священной церемонии? Но неужели бог мудрости и письма столь кровожаден? Возможно, ему предстоит пройти посвящение в тайны Трижды Величайшего? Но ради чего, и почему именно он? Вопросы оставались без ответа, и Ихетнефрет решил выслушать Великого патерика до конца. Лишенный выбора, он покорился судьбе, безжалостной и неотвратимой, и она, быть может, сжалится над ним в этот раз.

На короткое время воцарилась гнетущая пауза. Жрец сверлящим взглядом изучал Ихетнефрета. Казалось, он хотел пронзить мякоть мозга подобно стреле, пущенной из лука, познать его потаенные мысли. Отчасти ему это удалось, уловив безотчетный страх, лишь на мгновение овладевший писцом. Предательские глаза выдали испуг.

Ничто не изменилось в облике старика, только слегка дернулся левый уголок рта. Он все понял и поспешил успокоить гостя.

— Не думал, что мои речи произведут на тебя столь глубокое впечатление. Успокойся, не о чем тревожиться, — теперь ни один мускул не дрогнул на каменном лице. Жрец прекрасно помнил о двух несчастных предшественниках Ихетнефрета, но усилием воли спрятал воспоминания в самый дальний уголок сознания, откуда те уже не могли вырваться наружу через взгляд или голос.

— Возрадуйся, ибо ты избран Прекрасным из ночи. Тебя посвятят в тайное знание, недоступное простым смертным. Но об этом пока рано говорить, ведь еще не свершилось предначертанное языком Атума. Придет время, все сокровенное откроется, и глаза твои узрят божественную мудрость. А пока смиренно следуй моим указаниям.

— Но неужели во всей Черной Земле не нашлось более достойного? — Ихетнефрет едва мог скрыть удивление.

— Глупец, — с усмешкой отвечал Тотнахт, — ты даже не догадываешься, сколь повезло тебе. Воистину, люди никчемные существа, суть вещей неведома им, не говоря уже о тайнах богов. Разве ты не хочешь познать их?

— Прости, Великий, но порой знание дается нам слишком дорого, — уныние охватило писца.

— Слушая твои слова, я начинаю сомневаться в правильности выбора, — едва уловимые нотки раздражения в голосе жреца дошли до ушей сына Имтес. — Не мне обсуждать решения Высших. Но хорошо, я скажу. Ты рожден в день солнцестояния, что бывает во второе время года, твоя правая ягодица отмечена печатью Владыки Унут, наконец, ты молод, имеешь гибкий, живой ум, у тебя есть сердце. Разве этого мало? Не разочаровывай меня. Пусть страхи и неверие уйдут прочь. Покончим с этим, ведь в назначенный час ты узнаешь все, даже то, чего не желал бы знать вовсе.

— Я замолкаю и запираю рот, — покорно проговорил Ихетнефрет, — теперь сын Имтес полностью в твоей власти. Хоть будущее и туманно, но я отдаюсь в твои руки.

— Да, и еще, — теперь жрец был совершенно спокоен. — Возможно, ты пробудешь в храме несколько дней. Мастера Дома жизни и твоих домашних я предупредил. Ничто не должно смущать тебя. А сейчас взгляни на себя. Тело твое покрыто песком и пылью, словно душа, оскверненная грехом. Сбрось одежду, отряхни ее и войди в священное озеро, очистись перед встречей с богом.

Ихетнефрет последовал приказанию жреца и спустя несколько мгновений оказался в бассейне. Теплая вода моментально поглотила разгоряченное тело. Вместе с всеобъемлющей легкостью пришло невесть откуда взявшееся чувство покоя, а возможно, даже равнодушие к собственной судьбе. Ничто больше не волновало его, и это новое ощущение доставляло ни с чем не сравнимое блаженство.

После омовения Ихетнефрет увидел в руках Тотнахта совершенно чистый передник. Старый же исчез бесследно.

— Возьми. Перед алтарем бога ты должен предстать очищенным, как духовно, так и телесно.

"Перед алтарем..." — мысленно вторил жрецу гость храма. Опять сомнение закралось в душу. Вновь он почувствовал себя жертвенным животным, приготовленным к закланию перед статуей хозяина святилища.

— Подожди здесь, — Тотнахт указал писцу на маленькое глинобитное помещение, сиротливо ютившееся у каменной стены.

Ихетнефрет вошел в пустую комнату, где не оказалось даже скамьи. Лишь на неровном полу кое-где валялись пучки соломы. Как видно, жрец не хотел, чтобы кто-нибудь присутствовал во время очищения, и невольный узник Горизонта Владыки ночного светила остался наедине с самим собой. Он апатично пялился на стены и потолок, не находя ничего, за что можно зацепиться взглядом. Мысли рассеялись, словно демоны ночи перед Солнечным Оком Ра, испепеляющим огнем всех врагов Создателя Небес.

"Возможно, когда-нибудь и я скажу: "Благотворен божественный Хнум, сын Нуна, повелитель судьбы..." — что-то с большим трудом шевелилось в сознании Ихетнефрета. Шелуха внешних событий опала в бездну, мрак поглотил все желания и стремления, река времени остановила свое течение, превратив прошлое и будущее в безмолвие. Только настоящее висело над ним зыбким миражем пустыни.

— Ра вступает, — откуда-то из иного мира донесся голос старого жреца.

Ихетнефрет пришел в себя уже на улице. Кровь Атума залила горизонт на западе. Ладья Миллионов Лет с божественным кормчим во главе готова была вот-вот провалиться в Туат. Властелин правды уже ввязался в вечную битву с Бебаном и тысячей его демонических слуг. Пройдет еще немного времени, и великая Нут родит небесных поросят, а те множеством звезд расползутся по ее черному брюху.

— Пора, час настал.

Двое мужчин быстро пересекли двор храма и вошли в величественный гипостиль Горизонта Тота. Они поднялись по каменным ступеням в центральный зал и попали в огромное помещение, слабо освещенное последними лучами заходящего солнца, едва проникавшими через расположенные у самой крыши узкие окна. По периметру зала сказочными исполинами высились массивные колонны, покрытые, словно татуированный варварский воин, фресками и рельефами, изображавшими сцены жертвоприношений Тоту, его жене Сешат и Вененут — покровительнице Заячьего сепа, многочисленные хвалебные надписи в честь богов, молитвы и священные тексты.

Пройдя святилище, Ихетнефрет оказался у входа в святая святых храма — убежище статуи бога. Свет уже не проникал туда, отступив перед царством абсолютного мрака. На мгновение писец остановился в раздумье. Ему померещилось, что на этом пороге заканчивается привычный мир, а там, в сгустке темноты, расположено неведомое, враждебное Нечто. Казалось, он находится на границе владений Усири. Еще миг, и сама Амамат, чудовище с крокодильей головой, разорвет его на части.

Жрец, видя замешательство гостя, слегка подтолкнул Ихетнефрета рукой, и он оказался в кромешной тьме. Спустя несколько ударов сердца, глаза стали с трудом воспринимать какие-то предметы и контуры помещения. Но ничего определенного он рассмотреть не мог. Звуки замерли, и воздух застыл, лишь только кровь в висках долбила череп с невероятной силой, будто каменотес, пытавшийся медным долотом и деревянной колотушкой разрушить скалу.

Внезапно комнату озарило неровное пламя масляных светильников. Тусклые, подрагивающие огоньки ослепили хранителя свитков. Перед ним плыли разноцветные круги, где подобно звездам в лучах восходящего солнца, растворялись вынырнувшие из потемок очертания главного святилища храма.

Вскоре зрение восстановилось, и сын Имтес сумел оглядеть небольшую комнату. По бокам серыми исполинами маячили колонны, а впереди высился кубический алтарь. За ним возвышалось каменное сооружение с дверцами из черного дерева — наос, местонахождение статуи, бывшей по убеждениям служителей культа жилищем бога.

Верховный жрец приблизился к наосу, снял печать и открыл дверцы. Идол с головой ибиса равнодушно взирал на людей. Глаза пятнами белой глазури зловеще мерцали в отблесках чахлых огней.

Тотнахт распростерся перед богом мудрости, и какие-то невидимые сильные руки прижали Ихетнефрета к холодному полу. Он покорился и застыл в той же позе, что и Великий патерик.

— О, ты, сладостный родник для страждущих в пустыне! — жрец вознес молитву в страстном порыве. Голос его переменился. Куда девались важность и степенность, твердость и сила? Теперь он походил на самого обыкновенного смертного, выпрашивающего милости у Бога. — Ты закрыт перед тем, кто говорит, но открыт перед тем, кто хранит молчание.*

Тотнахт встал и окинул взглядом мрачную пустоту. Где-то там, вдали, слышалось чье-то возбужденное дыхание. Ихетнефрет видел лишь фигуру старика, напоминавшую мумию с восковой маской вместо лица. Движения ее казались механическими, и писец не разглядел, как в руки первого слуги Прекрасного из ночи попала часть ноги жертвенного быка.

Свежее мясо кровоточило черными тяжелыми каплями. Они падали на пол и растворялись в темноте. Великий начальник мастеров поднес бычью ногу к статуе и бормотал что-то еле слышно. Вскоре кусок окровавленной туши оказался на алтаре.

Так же неожиданно, как и ранее, Тотнахт взял медные тесло и резец скульптора. Распевая магические заклинания, жрец поднес эти предметы к каменному рту кумира. Через мгновение резец заменил кожаный мешочек с красным минералом диди.

Несколько помощников Тотнахта, скользивших в полумраке едва уловимыми тенями, на деревянных подносах принесли к алтарю лепешки из пшеничной муки, мед, фрукты, масло, изюм, пряные травы, сосуды с вином из винограда, фиников, граната и свежим пивом. Здесь же оказалась и статуэтка Маат.

-О, Трижды Величайший, прими жертву, даруемую Пер-Ао*, — голос Тотнахта казался настолько резким и громким, что Ихетнефрету на миг заложило уши.

Вновь кто-то невидимый и сильный подхватил его и толкнул в сторону верховного жреца. Тот обернулся, взял писца за руку и подвел к месту жертвоприношения.

— Теперь, перед ликом всемогущего бога, ты, не знающий вещей, сознайся в грехах, явных и тайных, — обратился Великий патерик к Ихетнефрету. — Молчаливое существо ждет речений, дабы вынести решение.

Писец замешкался.

— Богиня Маат и собственное сердце помогут тебе, — Тотнахт попытался приободрить писца.

-Я не совершил несправедливостей против людей, — несмело начал сын Имтес, обращаясь к статуе. — Я не был жесток к животным; я не совершал грехов в Месте Истины; я не пытался узнать то, что еще не наступило; я не был безразличен, видя зло; мое имя не сообщено кормчему Ладьи; я не богохульствовал; я не отнимал ничего у бедняка; я не нарушал божественного табу; я не вредил служителю в глазах его хозяина; я не отравлял; я не заставлял никого рыдать; я не убивал; я не приказывал убивать; я никому не причинял страдания; я не преуменьшал пищевые доходы храма; я не портил хлеба для богов; я не крал печенья, принесенные умершим; я не занимался мужеложством; я не предавался прелюбодеянию в святилище моего городского бога; я не преувеличивал и не преуменьшал никаких мер; я не изменял площади аруры; я не обманывал и на пол-аруры; я не увеличивал веса гири; я не надувал на весах; я не отнимал молока от уст младенцев; я не лишал мелкий скот пастбища; я не ловил птиц, предназначенных богам; я не удил их рыбу; я не устанавливал заслонов для отведения воды; я не тушил горящего на алтаре огня; я не нарушал пост; я не останавливал скот; я не задерживал выхода бога из храма.*

— Твое зло изгнано из тебя, твои прегрешения уничтожены теми, кто взвешивает на весах в день учета свойств человека,* — торжественно произнес первый слуга Увеселяющего дочь Ра.

Ихетнефрет поклонился статуе, и тут же двое уабу подхватили его и поволокли куда-то в темноту. Писец и не помышлял о сопротивлении.

Не успев понять, что же произошло, он оказался в соседнем помещении — глубоком каменном колодце, где над головой раскинулось ночное небо. Рассеянный звездный свет слабо освещал находившийся невдалеке бассейн.

Слуги городского бога опустили Ихетнефрета на что-то мягкое.

— Жди здесь, — промолвил один из них и вместе с напарником исчез, слившись со стеной храма.

Писец ощупал руками пол и понял, что сидит на козьих шкурах, источавших резкий неприятный запах. Подавленный, сын Имтес никак не мог прийти в себя. Безжизненная статуя, освещенная дрожащим немощным пламенем, все еще стояла перед глазами, а молитвы Тотнахта будоражили сознание. Никогда прежде не доводилось ему участвовать в богослужении, да еще в самом сокровенном месте владений Тота. Дух таинственности, усиленный полумраком в священных покоях, полностью захватил ослабевший рассудок.

Какое-то неведомое чувство подсказывало, что это еще не конец. Он только стоял на пороге тайны, не имея сил познать и понять ее значение.

Каменные стены, едва слышный плеск воды в бассейне, мерцание звезд и впечатления от пережитого заставили погрузиться в легкое забытье. Казалось, время остановилось, тьма поглотила мир, и человек ощущал себя ничтожной песчинкой в бескрайней пустыне. Возможно, он вообще перестал существовать, растаяв в ночи, подобно лучам вечернего солнца.

Резкий и громкий голос Первого начальника мастеров, усиливаемый многократными отражениями от каменных стен и водной глади, вновь загнал освобожденный разум Ихетнефрета в темницу черепа. Неведомое существо, поселившееся в мозгу, взвыло затравленным зверем, попыталось вырваться, окатило тело нестерпимой болью, и обессилев, рухнуло в пустоту.

— Я доволен тобой, — в речи жреца вновь чувствовалась власть и сила. — Но не обольщайся. Ты находишься лишь в начале пути.