Романтические линии из Кл2

— Забавное соседство, — улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.

Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.

— Ну... "Мой кот, как радиоприемник...", — продекламировал я.

— А! — посмеялась она, — точно. А я и не заметила совпадения.

Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно посмотрел на нас.

— Точно, и глаза зеленые, — хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю стопу, — что Васька, ловишь мир? О тебе писали?

Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел свою конечность и начал демонстративно ее вылизывать.

Я придвинулся к Томе и наклонился, вглядываясь. Склеры были чуть покрасневшими, кожа бледней, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром... Вот они мягко изогнулись в легкой искренней улыбке, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ироничный оттенок...

— Хм... — одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил, — да... Плохо. Пустовато без тебя в школе.

Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась, чтобы успокоить:

— Скоро уже. Доктор сказала, что недели полторы еще.

— И пойдем в мороженицу? — легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть ей прямо в глаза.

Там мелькнуло что-то непонятное, и она коротко задумалось, явно не о мороженом. Взгляд на миг стал из тех, которым скульптор смотрит на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и, вдруг, залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула сейчас вся, от кончиков ушей и лба до выреза ночнушки.

— Что? — от неожиданности я подался вперед.

— Ох... — прошептала почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд ее горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. — Дюш... Как мне стыдно... Как никогда...

Она подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.

Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я бы в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал плюсы и минусы в открывающихся возможностях.

Год назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой мирок.

Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало "хочу любить!", и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.

Мы помолчали, потом я отодвинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.

— Понимаешь, — начал осторожно подбирать слова, — что сделано, того уже не исправить. И пусть...

— И что теперь делать? — бесцветно спросила она, все так же упорно глядя вниз.

Я замер, вспоминая.

"Ты самая красивая", — неискренне шепчу в ухо, а пальцы уже торопливо теребят пуговицу на блузке.

"Я обязательно позвоню", — киваю в закрывающиеся двери ободранного "Икаруса", и, чуть выждав, метко забрасываю скатанную бумажку с номерком телефона в оплеванную урну.

"Дети спят уже?" — и, деловито отводя глаза на вешалку, — "мне срочняк подкинули, жрать хочу — не могу..."

— Что делать... — растерянным эхом повторил я, а потом решительно выдохнул, — да жить! Жить, Томка! Это так здорово... Только давай договоримся не петлять по дороге, и оно будет нам в радость.

Она молча прислушалась, потом подняла на меня поблескивающие влагой глаза:

— Ты... А ты сможешь простить?

На скуле нарисовалась дорожка. Я мягко провел пальцем, стирая, и, улыбнувшись, кивнул:

— Да, прощаю, — помедлил и добавил, — не с легкостью, но с радостью. Правда.

Она с облегчением выдохнула, потом чуть слышно шмыгнула носом и попросила с едва заметной укоризной:

— И не торопи меня. Мне не просто.

Я развел руками:

— Извини... Мне просто нравится слышать твой голос и радостно видеть тебя. Тебя это не обижает?

— Нет, — мотнула она довольно головой и улыбнулась с легкой иронией, — слушай на здоровье. И... мне с тобой тоже хорошо.

Четверг, 06 октября 1977, день

Ленинград, Измайловский пер.

Мы встретились внезапно. Я только что опять навестил Тому и лично убедился, что больная твердо встала на путь выздоровления. Она обрадовалась моему появлению и почти час радостно прощебетала, прежде чем я начал замечать у нее признаки усталость. Теперь я, мечтательно улыбаясь, неторопливо спускался по лестнице.

Обстановка навевала определенный склад мыслей. Именно такие лестницы достойны называться "парадными". Высокое окно, выглядывающее на белоснежную колоннаду Собора и бывшие казармы Измайловского полка, давало достаточно света, чтобы в полутьме не терялись ни вязь лепнины на стенах, ни дореволюционный кафель шашечками на площадке между этажами, ни отполированное за десятилетия руками жильцов дерево перил.

Да, из таких парадных должны выходить только либен даммен ну просто не знаю в чем.

Хотя, почему не знаю? На ней — приталенное драповое манто до пола и черная фетровая шляпка с кокетливым бантом из гипюра. И перья страуса склоненные... А рядом бравый офицер с лихо подкрученными усами. Гвардейскую выправку подчеркивает мундир из благородной темно-зеленой ткани с белой выпушкой по швам. Тускло поблескивают золотые эполеты, и бликует с черной барашковой шапки серебристая Андреевская звезда размером с небольшое блюдце.

Я невольно подтянулся, примеривая измайловский мундир на себя.

И тут меня дернули за рукав. Медленно, не выходя из роли, повернулся и пару секунд узнавал.

— Вот и верь ему после этого! — раздосадовано всплеснула она руками. — На пустой лестнице! Прошел мимо и не заметил! А потом и не сразу узнал! — Теперь правая рука грозно уперлась в бок. — А ведь какие песни пел, какие комплименты говорил! Феей своих снов называл! И ведь чуть не поверила!

Я покраснел. Немного, самую малость.

— Позвольте, сударыня, — вальяжно начал я, выдвинув вперед подбородок, — понимаю, нет ничего удивительного в том, что меня вы знаете. Но вы мне не были представлены.

Ее глаза весело блеснули, и она моментально включилась в игру:

— Софья Ивановна мы, — жеманно протянула она и попыталась изобразить книксен.

Я снисходительно покачал головой.

— А ведь я волновался за вас, любезная Софья Ивановна. Переживал. Вы такая шебутная, — и уточнил светским тоном, — приводов в милицию больше не было?

Она аж задохнулась от возмущения:

— Да я только один раз... И то — случайно! — осеклась, прищурившись, — а откуда ты знаешь?

— Догадаться-то, сударыня, было не сложно, — словно извиняясь, развел руками, — достаточно с вами переговорить.

— Наглый мальчишка!

Я победно ухмыльнулся:

— Так-с, полагаю, что врачебный долг неотложно зовет вас в пятнадцатую квартиру? Ну-с, тогда не смею больше вас задерживать, ma gentille Софья Ивановна.

Четко выверенный наклон головы, звонкий щелчок каблуками, чтоб эхо загуляло по подъезду... Эх, вот щелчок-то у меня и не получился!

Софья зловредно заулыбалась, и на щечках прорисовались запавшие в мое сердце ямочки.

— Кхе... Потренируюсь, — согласился я и окинул ее оценивающим взглядом, — а загар тебе к лицу.

Она протянула руку и потрепала меня за вихры на макушке.

— Муррр, — сказал я.

— Подрос, больной, — констатировала, отпуская, — на человека стал походить, а не на тощего синюшного цыпленка. Головушка, правда, все также бо-бо. Но, есть, есть в твоем варианте безумства что-то... запоминающееся.

Я промолчал, улыбнувшись, и разговор засох.

— Ну... — неуверенно сказала она, когда молчание стало неприлично затягиваться, — иди уж.

— Удачи, — кивнул я и продолжил спуск.

В ней много, очень много жизни. Бурная река жизни, и в эти воды щедро брошено искрометного авантюризма. Встречи с ней освежают. Да, был бы я лет на десять старше... Нет, как жена — это экстрим высокого градуса. В этом потоке живой воды можно захлебнуться. А вот освежающие встречи... Не даром же у меня каждый раз при встрече с этой женщиной вскипают опасные желания и грезятся бессонные ночи.

И тут я испытал жгучий стыд.

"Боже", — подумалось мне, — "какие ж мы, мужчины, все же животные".

"Ну да ладно, ладно, тебе..." — неожиданно внутренний голос раздвоился, и в нем появились тягучие адвокатские нотки. — "Да даже не успел подумать ни о чем таком. Может, я дружеские посиделки имел ввиду"?

"Кого ты хочешь обмануть? Себя?" — глумливо вопросило мое первое "я", — "а то я не знаю, что именно ты имел в виду".

— Тьфу на вас, — выругался я вслух и потянул на себя дверь парадной, — о деле надо думать, о деле.

Суббота, 08 октября 1977, день

Ленинград, Красноармейский пер.

Гадкий Утенок подловила меня на большой перемене, на выходе из столовой. Тут было людно, но ее это не остановило. Она, как я уже заметил, не стремилась казаться, а предпочитала быть, и эта искренность подкупала. Вот и сейчас она не пыталась натянуть на лицо несерьезную улыбку, а честно побледнела, отчего темные, почти черные глаза стали казаться еще больше.

— А ты сегодня вечером занят? — пока она произнесла эту немудренную фразу, голос ее пару раз подломился. — Пошли сегодня в кино?

— А на что? — я невольно заговорщицки понизил голос.

— В "Космонавте" новый фильм. "Служебный роман", с Алисой Фрейнлих, — то, что я не отказал с ходу, ее чуть успокоило, и вот теперь она робко улыбнулась.

— О! — я быстро прикинул расклад: старшая Тома больна, у Яськи — шахматный турнир до воскресенья, Зорька... Нет, Зорьку лучше не трогать — она сейчас как чуть слышно потикивающее взрывное устройство, может рвануть в любой момент, и будущий эпицентр взрыва следует обходить по широкой дуге. К тому же смелость Утенка заслуживает уважения, а пропустить премьеру такого фильма...

Да и, чего греха таить, интересна мне эта девчонка. И, даже, не столько первыми отблесками будущей красоты, что уже начинает ее подсвечивать, пусть пока это вижу, похоже, только я, сколько едва ощутимым флером какой-то загадки. Что-то было в ней особое, отличное от других. Иногда казалось, что все дело просто в разрезе глаз с намеком на восточную экзотику. Иногда, когда она замирала, созерцая веселое буйство школьных коридоров, я замечал в ней непонятную, почти взрослую грусть, и это интриговало. И очень-очень редко, всего несколько раз, когда она серьезно вглядывалась в меня, будто замечая что-то невидимое другим, из глаз ее смотрело что-то древнее и мудрое. В такие секунды я по совершенно необъяснимой причине начинал чувствовать себя младше и глупее.

— Хорошая идея, — улыбнулся я ей в ответ. — Я приглашаю тебя в кино. Сеансы знаешь?

— Неа, — она огорченно моргнула.

— Тогда давай в четыре часа встретимся. Ммм... Давай, у мороженой? — чувствую, скучно не будет, даже если придется подождать.

В глазах у Гадкого Утенка блеснула радость, согласно мотнулась тяжелая, цвета вороного крыла челка.

Впрочем, вгляделся я попристальней — какой "гадкий"? Какой "утенок"?

Изрослась мелкая Тома. И как же теперь ее называть?

Я мысленно покатал на языке имя. "Тома", "Томочка"... Ну, нет, это место уже прочно занято.

"Будет Мелкой", — решил я.

Беспокоился ли я? Нет, конечно — нет. Это даже на легкую интрижку не тянет. Всегда можно остановиться. Я был в этом абсолютно уверен.

Суббота, 15 октября 1977, день

Ленинград, Красноармейский пер.

— Урок окончен, — объявила Эрочка, и в дверях забурлила давка с веселыми выкриками ребят и преувеличенно озабоченным писком девчонок. Уже осознавшие себя девушками не торопились и спокойно вышли на тридцать секунд позже. Привычно царапнула меня взглядом Зорька, я привычно сделал вид, что не заметил. Последней, кивнув мне на прощанье, удалилась классная.

Я окинул взором фронт работы: полить цветы, расставить стулья и подмести. Обычные обязанности дежурного по классу, а сегодня — как раз моя очередь.

Управился минут за десять и то только потому, что никуда не торопился. Закрыл класс, забросил ключ в учительскую и, негромко что-то насвистывая, двинулся к лежащей за поворотом лестнице.

Сначала из-за угла долетели приглушенные восклицания. Потом, скользя по полу и извергая свое нехитрое содержимое, выехал, крутясь, расстегнутый портфель. Я мысленно пожал плечами — чего только в школе не случается и приготовился перешагнуть через рассыпанную канцелярщину.

Послышался, отражаясь от стен, звонкий шлепок, словно кому-то отвесили смачную пощёчину, затем этот кто-то взвизгнул "дурочка с переулочка", и мне под ноги, спиной вперед вылетела Мелкая: растрепанная, со свалившейся вниз лямкой белого фартука. Я успел заметить расширенные в испуге глаза и что падает она неудачно, отставив правую руку назад. Миг, и она шлепнулась попой на вылетевшие из портфеля тетради и учебники. Раздался негромкий треск, и Мелкая ойкнула от боли.

Мощно ударило в груди сердце, перед глазами зарябило красным. Мой портфель полетел вбок, а меня перебросило через еще не успевшую подобрать ноги Томку. Развернулся я в полете, как кот, и упруго приземлился, уже готовый к рывку вперед. Мир свернулся до двух придурков, на лице которых застыли пакостные гримасы.

Я их знал, да кто ж в школе их не знал? На год младше, на детскую комнату милиции еще не наработали, но Тыблоко скорее удавится, чем возьмет их в девятый класс, и они это знают.

Один — переросток, крупнее меня — и ростом выше, и в плечах шире. Но сомнений в том, кто тут хищник, а кто добыча не было ни у него, ни у меня, и поэтому удивление на его лице уже сменялось испугом.

Второй — обычная тощая рыба-прилипала, но он стоял ко мне ближе, загораживая дорогу, и мое первое "здрасьте" досталось именно ему. Бил я не задумываясь, снизу-вверх в мечевидный отросток грудины, но в последний момент мелькнуло в уме "это ж дети", и удар выдвинутой из кулака фалангой пришелся на пяток сантиметров ниже. Вышло и не акцентировано, и не так сильно, как могло бы быть, но и этого хватило — он молча сложился, а я лишь добавил вослед лодочкой по уху, подправляя падение в сторону с моего пути.

Рыкнув на выдохе, шагнул к главному придурку. Тот успел развернуться, пытаясь дать стрекача, но я зацепил его за стопу, и он с грохотом упал на четыре кости. Просто напрашивался удар сверху пяткой по копчику, однако я уже вполне контролировал себя, поэтому просто сильно ткнул носком в заднюю поверхность бедра — болезненно, но не травмирует. Судя по вскрику — попал нормально.