Злодеями не рождаются

Вскоре уединение рассветного стража стены было нарушено, сбоку, почтительно поклонившись, тем самым выражая уважение, но не раболепство — в Армии Веры все благородные братья были равны, подошел оруженосец. Верный Патрик, белобрысый, нескладный юноша лет шестнадцати. Если он каким-то чудом переживет это сражение, Луи вручит ему шпоры. За два года битв на Святой земле, парень научился владеть оружием не хуже любого взрослого рыцаря далекой метрополии. А о благочестии оруженосца говорил хотя бы тот факт, что он отправился за патроном на эти ветхие стены, хотя имел право отказаться.

— Брат мой, — почтительно обратился Патрик, нервно теребя застежку плаща, выполненную в виде лика святого воителя Бернара. — Вы не сомкнули глаз, разумно ли это?

— Оставь, — рыцарь бережно принял из рук оруженосца ковш с теплой, полной песка водой, и припал губами, жадно, будто это было лучшее вино его родины, — Я вдоволь отосплюсь в новом рождении, если умру сегодня. Или в лазарете. Или в повозке для военнопленных у Рашида, если он столь жаден, как говорят.

— Не путай мальчонку. Еще подумает, что у него есть шанс не сдохнуть. — Голос говорившего был густой и гулкий.

На стену взошел брат Эктор. Убеленный сединами широколицый алмарский ветеран. Его доспех был простым без эмали и заклятий, покрытым вмятинами и царапинами, плащ и сюрко — серыми от старости и гнева погоды, а борода и русые волосы — обильно посыпаны солью годов и тревог. Эктор был массивен как гетербаг, тяжел в кости и неповоротлив, вдвое превосходя Луи ростом, гигант бился огромным молотом, выкованным из холодного серебра. Барону де Люмино за свой доспех пришлось продать земли и замок. Эктору, ради этого молота из кладовых Ордена Бога-Воителя, пришлось принести вечный обет служения. Великан командовал тяжелой пехотой, всегда подтрунивал над франтом-командиром и был надежен как утес.

— Сегодня надерем кому-то жопы! — Эктор ухмыльнулся в бороду и хлопнул командира по спине, раздался стальной гул, — А надо будет — и кости сложим. Не бзди, пацан, — он обернулся к Патрику, — В бою умирать не страшно. Опять же к Единому отсюда близко.

— Побольше благочестия, брат, — голос следующего говорившего был негромким и сдержанным, но где-то в глубине звучал металл.

На стену поднялся и встал справа, чуть позади Луи, невысокий воин в красном. Как и у командира отряда, его одеяние отталкивало пыль и грязь. Широкий плащ цвета старой крови скрывал добротный, хоть и слишком легкий для рыцаря, доспех из эмалированных краской битвы стальных пластин, на сгибе локтя воин держал глухой шлем, украшенный драконом. Лицо, круглое и немного детское пересекал глубокий шрам, удар сабли когда-то рассек хрящ носа и оставил борозду в скуле. На поясе говорившего висели ятаганы, которыми он мог орудовать с невероятной скоростью. На спине красный плащ его украшал белый круг, с красной же перчаткой в центре. Брат Микаэль принадлежал к Ордену Красной Перчатки, магистр которого по мере сил дал воинов каждому отступающему корпусу кругоносцев. Микаэль был честен, набожен и скуп на слова, он командовал легкой кавалерией и пехотой.

— Пред ликом Единого и перед врагом низко выказывать грубость, — он без стеснения взглянул на пыльное Солнце. — День битвы пришел.

Эктор ничего не сказал, лишь ухмыльнулся и сплюнул в пыль, Патрик сотворил знамение круга и зашептал молитву.

— Ну нахрена, в сотый раз спрашиваю, — нахрена мы здесь? — Голос был надтреснутый, но при этом слишком мелодичный, неприлично мелодичный для мужчины.

На стену, ругнувшись в сторону проползшей по ступеням ящерицы, поднялся франт в красиво расшитом дублете с буфами, изумрудном берете с куцым пером, в узких рейтузах и растоптанных остроносых башмаках, на поясе у него висела рапира, на перевязи через плечо — десяток пистолей. А в особой кобуре — четырехзарядный гартарудский паровой монстр. В зеленых глазах Бернарда де Консорме, наемника, картежника и плута, крылась насмешка. Он командовал аркебузирами и парой кое-как привезенных в форт бомбард, с одним расчетом на обе. За золотистые локоны до середины спины и по-женски гладкое лицо, которое не испортили ни солнце, ни ветер пустыни, Бернарда прозывали "Красавчиком", а Эктор ласково величал "попудайцем". Де Консорме не принимал обетов, работал за звонкую монету и в форт пошел за лучшим другом — бывшим бароном де Люмино.

— Могли бы сейчас в обозе шлюх щупать, в карты играть, казенное вино разворовывать, — Бернард бесцеремонно оттеснил брата Микаэля, и приобнял командира отряда за шею, — Может, бросим все нах и сбежим?

— Кто-то должен умирать. Кто-то жить. Мы здесь за этим, а ты, дорогой Берни, — с затаенным смехом в голосе ответил Луи, — затем, что в противном случае я отрублю тебе ноги, стрелку они в бою ни к чему.

— Тогда сам потом потащишь меня безногого до лагеря этих чертовых беженцев в доспехах, — Фыркнул де Консорме, убирая руку, — после того как мои девочки картечью принесут вам победу.

— Если твои девочки принесут нам победу, — весело откликнулся великан Эктор, — я сам буду тащить тебя всю дорогу до лагеря вместе с ногами и конем.

— Заметано! — подмигнул здоровяку наемник.

— Начинается, — бесстрастно произнес брат Микаэль, указуя перстом на север, где из пыльного, хищного марева темной полосой показалась нестройная орда легкой конницы эмира.

Оруженосец Патрик побледнел и выпрямился. Эктор лишь снова сплюнул под ноги. Бернард сокрушенно покачал головой.

— Воины! — взревел неожиданно громким, мощным баритоном брат Луи. — Время заставить этих неверных ублюдков сдохнуть за их безрадостного божка! Чистая кровь.

Старое кладбище семейства Люмино располагалось чуть поодаль от особняка. Это серое, мрачное и величественное место, полное старых теней и молчаливых памятников, навевало торжественное спокойствие.

Месяц войны, гетербагор, только-только вступал в права, сухой и жаркий, как последнее дыхание лета, он наследовал вандратакасу. Отдавая дань месяцу сна праотца, по небу плыли редкие, сизые, будто пороховой дым, тучи, готовые прорваться легким дождем. Но солнце продолжало жарить так, будто собиралось приготовить мир на адской сковороде: так всегда происходило в начале этого месяца, но уже к концу его земли озерного Люзона будут полностью отданы во власть дождей и непогод.

На кладбище было прохладно, вопреки всем посягательствам солнца густой осинник, ивы над небольшим прудом в восточной части, несколько крупных, раскидистых дубов, вкупе с кованой оградой, обрамлявшие место упокоения многочисленных поколений маркизского рода, давали прохладу. Каменный монолит небольшой часовни с высоким шпилем — тень.

Пройдя по дороге из выщербленных, потрескавшихся и кое-где пробитых сорнячьей волей к жизни, каменных плит, Иоганн ванн Роттенхерц остановился возле старого колодца. Занятное сооружение напоминало маленькую копию часовни, островерхая каменная крыша, украшенная резьбой, мощные, строгие колонны ее поддерживающие, добротное основание из щербатого камня. Колодец на кладбище выглядел странно. "Водопой мертвецов". Иоганн прикоснулся рукой в кожаной перчатке к толстой черненой цепи, прикованной к массивному ведру. "Впрочем, место выглядит ухоженным, не похоже, чтобы зомби вставали тут по ночам и строились в очередь на утоление жажды".

Перед колодцем располагалась небольшая площадь. Само сооружение занимало ее северную часть, а в центре одиноко чернела массивной мраморной плитой старая могила. Над могилой высилась горделивая статуя.

Охотник на монстров повернулся и взглянул в лицо каменного исполина. Это был рыцарь, кругоносец в тяжелом доспехе, он опирался на могучий двуручник, открытое, узкое каменное лицо было напряженным и хмурым, за исключением легкой улыбки на красиво очерченных каменных губах.

— Это и есть Луи де Люмино, — прозвучал мелодичный, усталый голос со стороны входной дорожки парка.

Иоганн медленно повернулся и перекинул снятый по случаю жары плащ на левую руку, поверх трости. Коротко поклонившись, он двинулся в сторону нежданной гостьи.

— Приветствую вас, сударыня, — алмарец галантно поцеловал протянутую пухлую ручку, и улыбнулся. — Я все гадал, когда же вы со мной заговорите.

"После той гарпии, застать меня врасплох на кладбище весьма нелегко".

— Здравствуйте, мэтр, — Агнесса де Люмино была одна, дама смущалась и неловко придерживала подол пышного платья, чтобы он не мел по могильной земле. — Рада, что вы вернулись, вас долго не было.

— Вернулся и не без надежды, — жестом фокусника Иоганн достал из кармана жилета небольшой флакон, жидкость в котором сверкала чистым серебром. — Это средство, без сомнения поставит вашего мальчика на ноги.

Сомнения у охотника были и немалые, но у Агнессы, которая старалась выглядеть спокойной и загадочной, дрожали губы, а в уголках глаз наворачивались слезы.

— Как славно! — почти взвизгнула маркиза. — Не терпится увидеть, когда вы снова приступите к работе. — Она посмотрела на сурового алмарца глазами робкой серны. — Возможно, в этот раз вы позволите мне присутствовать на сеансе лечения? Верю — мое присутствие ободрит и укрепит силы Луи. Ведь это тоже очень важно.

— Я об этом подумаю, — неожиданный напор силы и нежности к сыну, исходивший от Агнессы, смутил ванн Роттенхерца, свою мать он помнил очень смутно, и с каждым годом воспоминания о тепле и ласке первых лет жизни все тускнели, — Так, говорите, это Луи де Люмино?

Он указал на статую.

— Не слишком похож на портрет в кабинете вашего свекра, — Иоганн еще раз придирчиво, пытаясь сгладить внутреннюю неловкость, осмотрел статую. Взгляд каменного воина был благочестиво устремлен вдаль.

— Говорят, что это изображение более правильное, — при упоминании отца своего супруга, маркиза болезненно вздрогнула. — Его высекали с живого образца.

— А откуда на кладбище взялся колодец? — ванн Роттенхерц уводил беседу все дальше от неудобной темы присутствия на эксперименте матери ребенка, которого может быть придется упокаивать.

— Это место не всегда было кладбищем, — Агнесса легко отвлеклась. — Когда-то здесь стоял особняк, в ту пору еще барона де Люмино. Он ушел в Круговой поход, отвоевывать земли инородцев для Царства веры, а уходя, продал все имущество. Но вернулся маркизом, выкупил эти земли и получил от престола все соседние, а свой старый дом в завещании приказал переделать в храм, вокруг же разбить родовое кладбище, и похоронить его там первым. Колодец сохранился еще с тех времен, сторож суеверен, воду не пьет, но использует, чтобы поливать дорожки и мыть могилы. Вот так.

Они двинулись прочь от колодца с мертвой водой и площади с молчаливым владыкой этих земель. Медленно следуя по дорожкам кладбища Иоганн, дабы не молчать, вежливо поддерживал беседу с маркизой. Агнесса не блистала большим умом, но болтала охотно. Оказалось, супруга маркиза происходит из бедного, но знатного рода, но брак состоялся по любви, ее покорили стихи Виктора. Теперь она скорее уважала мужа, чем любила, а свекра очень боялась, но брак был крепким. Женщина души не чаяла в детях и готова была на все ради их благополучия. Несколько раз она даже пыталась пуститься в смутные обещания всего и вся. Но Иоганн вежливо пресекал попытки, он еще не взял с семейства де Люмино ни одной монеты. Ван Роттенхерц вел лечение за свой счет, оплачивая грехи отца. Уже удаляясь с кладбища, алмарец поинтересовался:

— Так как все же ваш сын оказался на кладбище, с кубком, почему он стал пить воду? — Вопрос был задан между прочим, для поддержания беседы, но Агнесса заметно напряглась и побледнела.

— Мы считаем, что Карл совершил эту глупую, глупую шалость на спор, — Женщина промокнула навернувшиеся на глаза слезы батистовым платочком.

— Такие вещи были ему свойственны? — Вопрос был скорее утверждением, в это Иоганн мог поверить, мальчишки любят и умеют делать глупости, которые иногда приходится распутывать даже охотникам на монстров. — Вдовый маркиз говорил, что он был очень бойким мальчиком, активным и шаловливым, много времени проводил на природе, так?

— Ах, — всплеснула руками мать Луи, — что вам наговорил этот, простите, старый деспот?! Наверняка представил моего мальчика каким-то чудовищем, хулиганом и сорвиголовой. И конечно похвастался тем, как больно мне было его рожать. — Голос маркизы только что дрожавший от гнева или обиды, потеплел. — На самом деле Луи очень милый мальчик, добрый и любопытный. Как-то раз он увидел на кухне беременную кошку, обычную беспородную тварюшку. Но мальчика так заняло это существо, способное дать кому-то другому жизнь, что до самых родов он был с ней неразлучен, он кормил зверушку, купал, чесал, заботился о ней. А во время родов всеми силами старался облегчить участь животного. И поражался результату. Он очень любопытен, мой Луи, боюсь, это любопытство ему и повредило.

— Что ж, — история кошки не поразила, но удивила Иоганна, он привык к тому, что дети благородных фамилий, как правило, наглы, избалованы и к животным минимум безразличны, а скорее жестоки. — Уверяю вас, сударыня, я приложу все усилия, чтобы ошибка вашего сына, будь это отвага, сумасбродство или любопытство, не стала для него ничем большим, как ценный жизненный урок.

Увидев горячую благодарность в глазах женщины, взирающей на охотника, не иначе как на святого, ванн Роттенхерц понял, что уже никак не сможет оставить эту семью в беде, сколько бы времени не ушло на лечение. Впереди показался особняк де Люмино, в окошке детской спальни младшего сына семейства наблюдалась привычно хмурая морда Гиттемшпица, хальст беззаботно мочился вниз со второго этажа.

— Как он? — Иоганн, постукивая тростью, вошел в комнату больного. После подъема по нескольким бесконечным лестницам нога вновь разболелась, но охотник давно привык не обращать внимания на такие вещи, как боль или недостаток здоровых конечностей.

Карл Луи де Люмино лежал на кровати, свернувшись калачиком, поза и напряженное выражение лица двенадцатилетнего мученика напоминали скорее тревожный сон, чем кому. Ванн Роттенхерц счел это хорошим знаком. В ногах ребенка, на теплом одеяле лежал молодой кот, он был черный, с белым пятном на ухе и удивительными желтыми глазами. При появлении неожиданного посетителя животное приподнялось и утробно зарычало.

— Цыц мне тут! — взревел на кота хальст. — Нормально он, браслеты вроде помогли. Я б даже сказал, что после твоего ухода мелкому гаду полегчало.

— Следи за языком, — пожурил Иоганн напарника. — Этот ребенок — жертва чужих грехов.

— Все мы жертвы, весь этот больной долбанный мир, — пожал плечами хальст, затем мгновенным броском пушистый слуга схватил кота и под протестующий мяв выкинул животное из комнаты, плотно закрыв дверь.

— Это еще зачем? — изогнул бровь охотник на монстров.

— Невероятно злобная скотина, — откликнулся слуга. — Я с ним неделю воевал. Он не подпустил бы тебя к парню.

— Наверное, один из приплода той кошки, о которой заботился малыш, — предположил алмарец.

— А по мне так форменное порождение пекла, — хальст в подтверждение своих слов продемонстрировал заросшие плотной шерстью мускулистые предплечья, покрытые глубокими царапинами.