Панацея

— Ээй, слышь, Европа? Т е б е, На-до ту-дааа. Ту-да, — ткнул указательным пальцем по первых в грудь фрау, а потом — в землю под ногами бывший шахтёр. От неожиданно раздавшегося крика дядя Коля присел. Немку затрясло — жест ополченца можно было истолковать двояко, только если точно знаешь, что под ногами подвал, а не кладбище... И тут, где-то рядом, неожиданно заорал невидимый укровоин.

— Шо, сепар? Попався? Думав не побачимо?— орал где-то близко самостийный хлопчина с автоматом. Почти тут же в огороде разорвались два выпущенных по садыбе, почти в упор — ВОГа*. — Щас мы тэбэ зробымо, москалык! Та й бабу помаемо! Гагага! — Самоуверенно пообещали со стороны брошенных и полуразваленных домов.

— Вар ист? Вар ист ду? Вас ист лос?— как перепуганное порося перед риздвом в запертом хлеву, дважды дёрнулась от разрывов и вскрикнула Доромея. Когда кутаешься в тулуп, то кажется, что он тебя защитит от осколков. Но это только кажется.

— Угу, — тихо мукнул ополченец, — достань сначала, херой. Лосей мне тут токо не хватало. — сразу всем собеседникам тихо и зло ответил шахтёр.

Меркель в темноте пронаблюдала, как силуэт мужчины нагнулся. Что-то нащупал рукой на полу кухоньки. Всхлип не смазанного навеса, неприятно резанул в ночи скрипучим и пронизывающим пространство звуком. Свободной от автомата рукой мужчина открыл лаз. Пахнуло сыростью и застоявшимся воздухом. Дядька махнул призывно в полутьме. Мол, ползи сюда, обуза не русская. " Вечно вы нам проблемы создаёте". — Подумал ополченец сразу обо всех европоидах, наблюдая неуклюжую и човгающую походку иностранки в огромных валенках на ногах и необъятном тулупе на плечах, что волочился мехом низа, как королевский плащ-шлейф по дорожке. Перепуганный взгляд фрау, что-то напомнил дончанину, но мысль о пленных немцах под Москвой и Сталинградом ускользнула в сторону, занятая более насущной проблемой. В подвале было даже темнее, чем ночью в африканской шахте с неграми в забое. Зато свет армейского фонарика вырвал из мрака люк, крепко закрученный болтами. Люк навёл шахтера на мысль о канализации. Подвальная яма, добротно перекрытая железобетонной плитой, сообщалась не с одним, а с тремя выходами. Один вёл в дом, а второй в летнюю кухню. Третий — в гараж. От ворот гаража, за углом находился колодец канализации и чего-то ещё. Шахтёр не вдавался в дополнительные подробности при постройке. Зато туалет, ванна, мойка и душ частного дома имели гарантированный и неограниченный слив ещё с советских времён. И самое главное, что бетонный желоб трубы вел в сторону ополченского блокпоста за кольцом, откуда и пришёл проведать самодельный погост и останки дома дядя Коля.

— Лезь, лезь давай! — торопил неуклюжую и нервную иностранку шахтёр, оглядываясь и вслушиваясь по сторонам. Бывший хозяин дома наложил сверху на поставленную "рубой" крышку лаза лёгких обломков дсп, тряпок, пыли и мусора сверху. Так, что когда сам протиснулся в люк и закрыл "дверцу", то крышку накрыло набросанной сверху битой маскировкой. Имея два запасных выхода из подвала — дядя Коля похвалил себя за смекалку и хозяйственный расчёт в прошлом. Труды и деньки не пропали зря. Окупились сторицей. Теперь можно и проползти по трубе к кольцу. А там лишь бы свои гранатами не закидали.

Как в ответ на эту здравое рассуждение над люком разорвались две ручные гранаты. Ополченец выключил фонарь и пригнулся. Анжела взвизгнула и вцепилась в бушлат дяди Коли обеими руками. В нахлынувшей темноте взрывная волна стряхнула и посыпала пыль с пола кухоньки, что служил теперь крышей для обоих беглецов.

— Ууууууууу, — тихо завыла немка, уткнувшись в ремни на спине спасителя. В полной темноте послышались очереди. Хлопци зачищали садыбу шахтера, не считая патроны. Животный первобытный страх обуял женщину. Слез пожилой боец не увидел, зато почувствовал, как затряслась гостья, перед тем как окончательно заорать от нахлынувшего со всех сторон безумия.

— Цыц, дура, — зашипел дядя Коля в ухо иностранке. И зажал на всякий случай тевтонский рот шершавой от мозолей ладонью. Твёрдые бугорки мозолей можно было легко ощутить женской холёной щекой сквозь кожу тактических перчаток. Дядя Коля продолжил успокоительный сеанс зажав, голову Доротеи под мышкой и поглаживая макушку бундесканцлера свободной рукой. Медленно и спокойно, не обращая внимания на звуки зачистки сверху. — Щаас, тихо и медленно идёшь за мной. Держись за ремни на спине. И главное не ори! Гранатам плевать, шо ты европейка. Врубилась, чудо? Тихо! Млин! Кивни, если поняла! — в ответ немка положительно затрясла головой, как дятел на сухостое.

Ангела начала привыкать к вони, к бесцеремонности попутчика и самое удивительное, к своему ужасу самоотождествления с евростандартами, вспомнила язык славянского гиганта с автоматом. Меркель поняла почти всё, что сказал шахтёр. Кроме "врубилась" и "млин"? Но спрашивать совершенно не хотелось. Хотелось вырваться из темноты холодного, вонючего и темного местного Ада. Меркель мельком подумалось, что если Чистилище есть на земле или под ней, то там не жарко и светло от огня и испёки, а наоборот — мерзко холодно, сыро, неимоверно темно и зловеще тихо от неприкаянности и одиночества. Попав из упорядоченного, комфортабельного, чистенького и уютного евродизайна в донбасский кошмар — "ни войны, ни мира". Женщина ощутила на себе жуть вооруженного беспредела. Всхлипывала тихонько и осторожно, втягивая воздух в легкие. Тяжелые валенки тянули ноги вниз. Тулуп висел почти до пяток и нестерпимо смердел. Идти тяжело, темно и страшно. А этот варвар — закинул автомат за спину, вытянул руки вперёд и водит перед собой, щупая и меряя пространство...

Ещё сообразила фрау, что фонарик дядь Коль просто так, не включит — батарею экономит и "светиться" не хочет лишний раз.

— Ёрш твою в клин, — бетонная труба, куда ополченец врезал водосток для сброса нечистот из собственного дома в городскую канализацию, за долгие годы стала крепче стали. Однако мысль о люке на улице перед домом появилась вовремя. Одна беда — надо выйти из подвала. Пройти до калитки, или того чего от неё осталось. Поддеть и Вскрыть тяжелую железную крышку и нырнуть в спасительную темень широкой канализационной трубы. Для шахтера драть коленки на карачках, по диаметру полтора метрового желоба трубы, было обычным делом. Ополченец привычный к узкостям старых разработок "пролетел" бы эти пятьсот метров по унавоженному экскриментами полу, как на своих двоих спринтер по беговой дорожке — за секунды с минутами. А вот германка, да ещё в тулупе и валенках, наверняка застряла бы на первых десяти метрах, полный капкан. Вернее пробка. "Значит, придётся раздеть немкеню", — досадно поморщился в темноте шахтёр. А там же не порода в жёлобе до средины голени — а натуральное дерьмо. Вонючее, мерзкое и противное до рвоты, ещё и перемешанное с гниющими прочими отходами, что попали в канализацию . А придётся ж ручками и коленками опираться на дно, как в старом узком забое-норе. Хорошо бы мороз и вода б заледенела, а так — фекалии в холода не мерзнут. "Надо её подготовить как-то", — решил ополченец, — "А то ещё "кондратий схватит", или кашлять начнёт", или вообще задохнётся от благоухания Донецкой "Шанель номер шесть"....— спасительная мысль — идея блеснула как молния, резкой изобретательной и гениально простой панацеей смекалки, — " Противогаз , вбмлять! Точно! " — радостно вскипело подсознание. Чертов командир блокпоста, на котором нёс службу шахтёр, был из армейских пенсионеров. После применения нацикам фосфорных мин и бомб, здраво рассудил, что отсутствия совести у правосеков хватит и на то, чтоб отравляющий газ пустить. А уж Европа им гадости выпускать из себя точно-то поможет. Ии потребовал начальник от всех бойцов категорически, но чтоб "противогаз на жопе имелся и не ипёт как". А иначе — провинившемуся — воду черпать из затопленных окопов второй линии "до усирачки в зрачках".

Такой же противогаз, старый, но надежный , с длинной гофрированной трубкой, что соединяла выпуклую резиновую морду к зеленому цилиндру фильтровальной коробки , висел в районе левой ягодицы дяди Коли. Главное в советском изделии — перед использованием — не забыть гуми-пробку с входного отверстия снять, что заботливо привязана к донышку коробки крепкой капроновой ниткой. Шахтёр попытался быстро провести учебное занятие с госпожой Меркель. Инструктаж, однако чуть затянулся. Ополченец вынужден был шептать, чтобы не привлечь звуками укровоенных. Пока шла беседа, над временным схроном то и дело разрывались гранаты выпущенные из подствольных гранатомётов. Бандеры явно притаились в ночи , решив высидеть беспокойного сепара и вероятную пассию в засаде. Ангелу шёпот громадного дядьки привёл в дикий ужас. А когда шахтёр пояснил суть затеи и вытянул жуткую резиновую рожу с жабьими глазницами стёкол в металлической оправе из сумки, у канцлера Хермании проявился тремор рук и головы не только от холода, но и от первобытного человеческого страха. Пояснения дяди Коли, только добавили жути в темноту подвала, подсвеченную слабеньким светом армейского фонарика. По стенкам и потолку рукотворного подземелья, за спиной шахтера и Доротеи двигались кошмарные тени и сгустки пугающей черноты. Дивный по концентрации и крепкий запах псины от тулупа, так своевременно презентованного ополченцем нежданной гостье, мог свести с ума и неприхотливого корейца. Что уж говорить про коренную европейку. Ангела всхлипнула, слушая змеиный, как ей показалось, шёпот спутника по несчастью...

— Слышь, Геля, — гортанно шипел простуженным горлом горняк и укоротил имя собеседницы, — у нас другого выхода нет. Надо к люку канализации на улице бежать. Соображаешь, Берлин? Тама, наш единственный билет, чтоб остаться в живых — тыкал пальцем вверх, на потолок погреба, шахтёр, поясняя необходимость покинуть холодное, но пока безопасное убежище, — тут нам каюк. Если не замерзнем — разнесут минами к утру, или найдут гранатой, чтоб днём — вашим обээсъешникам не попасться на глаза, а нас живыми не выпустить. Ферштейн? Анжела? — значения русских слов всплыли в охлажденном, забитым вонью и страхом сером веществе госпожи Мерхель сами по себе. Водопад адреналина не переставал давить на нервную систему канцлера опущенного Всевышним на самое дно мира "контролируемого" из Фашингтона — якобы Европой. Сначала Доротея автоматически согласилась, но потом попыталась покритиковать предложение дяди Коли.

— Ийяа! Ийяа! О майн годт! Натюрлихт? Вас ист дас? Абур варум браухен вир зие? Маскас фюр дас вас? Доннэр вэттэр нах ам маль! Шмутзиген тойфель! Ис зин фарюкт! Аусэхаб шиссен эхтэ кугэльн! Годт хилф миар! — вдруг осмелела трясущаяся миг назад немка.

Дядя Коля не унывал. Старый шахтёр, естественно, не смог сразу перевести с культурного на нормальный язык каждое слово и выражение подробно и досконально. Но общий смысл боец понял. Мол, — "На хрен протэгаз и шпилить нах улица в плохую погоду ещё раз, когда там, блин, пуляють даже по туфлям незримые, добрые и незалежные дьяволы! И даже Господь и только он может нам там помочь, но он же небось спит в такую дерьмовую ночь. Так какого ж бен Адама нам лезть под свинцовый Дощщ? Товарисч? Камарад? ГыХерр? Фроинд? Давай тут останемся? А утречком сдадимся бравым и бедолашным хлопцям с великой Украйны? Ферштейн, мой страшный друх? — Зря так разволновалась и повысила голос госпожа Мерхель — тактическая перчатка шахтера тут же обложила рот фрау смердящей вонью смешанных запахов войны. Фонарик упал и стукнувшись об бетон пола потух. Ополченец прижал Ангелу к обвалившейся местами штукатурке невидимой стены и зашипел прямо в ухо ещё жутчее, чем прежде. Но без излишней любезности к грузу на своём пророссийском хребте и православной совести.

— Тётка, мля, ты не бузи мне здесь. А то ведь я пока, добрый. Но изза твоей Европы-жопы, свою шкуру подставлять украм и раньше срока дырявить — не собираюсь! Хочешь тут остаться — та не вопрос! Баба с возу — вагонетке легше! А я пошёл на точку. Тебе — Ауфидерзейен и абгемахт к едрене фене. Но если ты, родичем этой самой мерхелюги хочешь жить со своим Карлом и дальше, то слухай меня сюды. Поняла, Клара раздрёбанная? Гут? Или сама будешь выбираться? — дядь Коль сделал паузу, чтоб передохнуть и закашлялся, зажимая рот рукавом между локтем и ладонью.

Доротея представила себя в диком одиночестве темноты незнакомого подвала и желание критиковать единственного заботливого мужчину рядом — отпало само собой. Но подлая мыслишка о том, что она готова согласиться на всё, лишь бы выбраться ни на миг не оставляла Мерхель. Ты только вытащи, а потом поглядим. Лишь бы домой, в дорогую и милую сердцу Херрманию, к дачке за городом, огородику с садиком за аккуратным забором, мужу и упорядоченной сваре в бундестаге на работе. Стерва в общем, но прагматичная же я. А Мужик за неё хребет рвет, не спрашивая платы, а оно как еврей уже делит время жизни на дивиденды. Для дяди Коли в спасительном будущем у Доротеи места никак не находилось... От этих мыслей Ангеле становилось как то мерзко, противно за саму себя, и даже стыдно непривычно, неуютно, неприятно и чуть-чуть заедала совесть, но шо есть, то есть. Где-то в глубине души Меркель надеялась, что это всё пройдёт как сон, а про шахтёра она забудет, и будет вспоминать, как про свой самый страшный кошмар в жизни. Однако, боженько видимо мыслил иначе. Кутерьма продолжалась, только ухудшая положение пары окруженных в западне донецкого гетто-пригорода.

— Ззэр гут! О майны годт! — но оставаться в подвале — хуже, чем идти за уверенным горняком в неизвестность Донецкой канализации.

— Заладила, корова! Что ты всё майн годт, да — майне годтаешь? Никуда я не ухожу, тут я! Понапридумывали попы, а теперь расхлебывай! — подвёл итог дебатам ополченец.

Доротея не очень уловила связь между постулатами попов православной церкви и собственным положением. Но то, что дядя Коля для неё сейчас, пожалуй и есть этот самый "майнэ годт" осознала окончательно.

Коварная темнота подтвердила правоту дончанина очередными близкими разрывами над головами обоих беглецов. Со стен с шуршанием посыпалась отслоенная встрясками взрывных волн — штукатурка.

— О оооууууу! — Очень, очень, тихо-тихо затряслась плечами в руках горняка, всесильная несколько часов назад, фрау всея Ниметчины. Застучали очередями-цоколками в нервной трясучке зубы женщины. Уповать кроме как на дядю Колю было более не на кого.

— Да что ж ты киснешь, как фатерландт при фюрере? Анжела! — встряхнул бабу шахтёр, как куклу, найденную на уличной мусорке — дербанит дворовый донецкий Тузик. От стыда Мерхель собрала волю в челюсти и черепушку и прекратила ими тарахтеть на весь подвал. Вдохнула, выдержав песью вонь тулупа. Выпрямилась. Кивнула, вытирая кожухом слёзные дорожки на грязном от осевшей сажи лице.

— Та,та — всё есть карашо! Надо ходить нах улица. Йа погимай. Что есть надо телать? — удивила покорным шёпотом дядю Колю германская тётка. Даже фонарик, сам по себе зажегся под ногами беглецов, от перемены настроения Доротеи, воспрявшей от живительной ругани ополченца.

— Ну, так-то оно лучше, — тут же похвалил шипением нежданную спутницу дядька. — Но "кращэ", як кажуть хохлы — не будет. Тулуп придётся скинуть, бо в люк не пролезешь. Валенки обрежем и подвяжем проволокой. На руки намотаем тряпки, — поддел ногой старую и пыльную мерсельку на полу, обвешанный оружием военный по общей беде. — не боись, Анжела, прорвёмся! Нам помирать рано, мне ещё Алёну хоронить надо. Тебе к Карлу. Так что, всякое гавно для нас не помеха! — уверенно прошептал старый шахтёр и кивнул головой то ли в сторону канализации, толи на позиции незалежных вояк, толи на то и другое вместе. В этот раз шёпот заслуженного горняка не испугал, а наоборот умиротворил Мерхель. Она даже пропустила мимо слова про дерьмо, думая, что это сказано не в буквальном смысле, а в переносном. Голос успокаивал и внушал, что всё будет "не окей", а именно хорошо, добротно и светло.