Твой силуэт как иллюзия

А ведь она просто хотела забыться, загружая себя работой, а по выходным накачиваясь за барной стойкой.

Мы часто находим самые неверные способы забыться.

Женя хотела пережить всё внутри, не обременяя никого своими проблемами. Вышло то, что вышло: больница, капельница, мучительное восстановление истощённого организма. Появление в её жизни Яниса было своего рода спасением. Но, как оказалось, совершенно не тем, что нужно.

Сердцу не прикажешь. Оно само решает, в чьём присутствии ему долбиться в горле и пытаться вырваться из груди. Сердце Копейкиной решило. А может, это предательское тело, желающее подчиняться лишь одним рукам и отдаваться им без оглядки.

Янис Адомайтис. Настоящий мужчина, преданный друг, превосходный любовник и замечательный во всех отношениях человек, он оказался не тем, кто был по-настоящему нужен, и не его в том вина — он сделал всё, что мог.

Жене отчаянно хотелось, чтобы Янис встретил женщину, достойную его, а не такую, как она сама — не сумевшую ответить ему так, как он того заслуживал.

На стиральной машине завибрировал телефон. Копейкина вытерла руки и лицо мягким махровым полотенцем и, взяв мобильник, с улыбкой прочла короткое сообщение: «Скучаю».

* * *

— Алеся, надо поговорить, — Роман сидел в глубоком кресле с газетой в руках.

— Да, пап, — девушка встала напротив, выжидающе глядя на отчима.

— Олег приезжает.

— О, наконец-то!

— С Егором.

— Зачем? Вы же недавно все были в Питере! — Антонова сжала кулаки. — Что ему нужно здесь?

— Он будет жить с нами.

— Какого чёрта?!

— Алесь, он возвращается в гимназию.

— Нет!

— Да. Это его решение, — Смирнов вздохнул. — Тебе придётся смириться.

— Это мы ещё посмотрим!

Татьяна вошла в гостиную, когда дочь убежала наверх в свою комнату. Она присела на подлокотник кресла. Помолчав, женщина всё же спросила:

— И как?

— Как мы и предполагали, — Роман, отложив газету, обнял жену и притянул ближе к себе, усадив на колени. — Она ненавидит Егора.

— Столько времени прошло!

— Её ненависть не угасает. Боюсь, то, как изменился Егор за эти годы, лишь усугубит ситуацию.

— Да, он не прежний мальчик...

В семнадцать лет у большинства подростков всё делится на чёрное и белое, без оттенков и полутонов. Алеся Антонова любила и ненавидела с одинаковой силой. Её любовь была отчаянной, безграничной, а ненависть не знала сочувствия и прощения. Всё или ничего. До предела. И между этими крайностями существовала полость, в которой находились все остальные, кто не смог достичь одного из двух полюсов.

Любовь. Она бывает разной. Алеся любила своих мать и покойного отца естественной любовью ребёнка к родителям, подарившим ему жизнь. Но вместе с ними она точно так же любила и Романа, вырвавшего её из пучины отчаяния, когда казалось, что впереди только пустота и боль.

Человека легко сломать. Алесю сломали врачи, захлопнув перед её носом двери в спорт. Сначала грыжа, а потом ещё куча обнаруженных болячек, после чего единственным, что ей осталось, были утренняя зарядка, редкие вылазки на каток и короткие велосипедные поездки. И даже эта малость имела ограничения в нагрузке.

Ребёнок, потерявший право на мечту. Именно тогда Роман совершил невозможное — заставил Алесю жить, а не существовать. Она уже не помнила, что он делал и говорил, но собственное хриплое «папка, спасибо…», слетевшее однажды с искусанных губ, всё ещё звенело в её ушах.

Своей любовью Антонова щедро одаривала тех, кто, по её мнению, того заслуживал, и эти заслуги могли быть всего лишь тем, что человек есть тот, кто он есть. Так она любила свою маленькую сестрёнку, Кису, Павла, Толика и Дмитрия. Даже узнав об отношениях двух последних, она не отвернулась от них, потому что её любовь была сильнее предрассудков. Алеся презирала меньшинства, но Сизов с Финогеновым отделялись от других жирной чертой — они были частью её семьи.

Если бы Антонову спросили, кого она ненавидит больше всех на свете, она бы не смогла сразу ответить.

Алеся ненавидела бывшую жену Романа, эту змею, вползшую в их счастливую жизнь несколько лет назад. Стоило Ларисе узнать о беременности Татьяны, как она вернулась в Россию, со скандалом забрала Егора, почти год таскала его по Европе, после чего бросила в Санкт-Петербурге на попечение своей матери и снова улетела к мужу в Америку, так как дела Марата ещё не разрешились. Это было ударом для всех, но куда страшнее оказалось решение самого Егора, заявившего, что его всё устраивает и жить он останется с бабкой, как того пожелала мать. Маленький Горик в один момент превратился для Алеси в чужого человека, ненависть к которому сжигала её изнутри. Предал, бросил, нарушил все клятвы и обещания, наплевал на семью, любившую и ждущую его. Каждый раз, когда Роман, Татьяна или Олег пытались заговорить с ней о Егоре, что-то объяснить, она закатывала истерики или убегала, чтобы только не слышать о нём и не чувствовать боли. От поездок в Питер Алеся наотрез отказывалась и не понимала, почему остальные продолжают встречаться с Егором, предавшим их всех. И теперь она должна смириться с его возвращением? Просто принять обратно в семью? Да ни за что!

Антонову трясло от злости. В бешенстве она сбросила со стола учебники и тетради, потопталась по ним, вымещая злость, и, наконец, упала спиной на постель, раскинув руки и ноги и бессмысленно глядя в потолок. Этот потолок — предел? Её предел?

Где-то зазвонил телефон. Вскочив, Алеся заозиралась по сторонам в поисках источника звука. Мобильник нашёлся под грудой чистой одежды, которую она так и не убрала с кресла, куда её после стирки обычно складывала Татьяна.

— Да? — девушка ответила, не взглянув на дисплей.

— Привет. Соскучилась?

— Не представляешь, как вовремя ты позвонил! — Антонова усмехнулась и обернулась к большому зеркалу. — Где ты? Я приеду.

— Дома.

— Один?

— Нам не помешают.

— Скоро буду.

— Жду.

Алеся бросила телефон на кровать, подошла к шкафу, распахнула дверцы и задумчиво уставилась на вешалки. Извечный вопрос… А стоит ли думать о том, что надеть, когда заранее знаешь, что долго эта одежда на тебе не задержится?

Она сказала родителям, что едет к подруге. Как обычно. Снова ложь.

Такси, знакомая дорога, знакомый дом, лифт, в котором её губы безжалостно терзали много раз, дверь, узнаваемая из тысячи подобных ей, звонок, трель которого первое время била по ушам как набат, щелчок замка, один шаг и крепкие руки, сжимающие до боли, — так привычно, что даже смешно.

— Ты долго, — тихий укоризненный шёпот в висок и мягкое прикосновение губ.

— Таксист явно никуда не торопился. Мы одни?

— Да.

— Отлично, — Антонова приподнялась на носках и, вцепившись пальцами в широкие плечи, потянулась за поцелуем. Долгий, горячий, жадный, влажный, пустой — один из сотни поцелуев, похожих друг на друга, будто сделанных под копирку. — В спальню, — оторвавшись от чужого рта, просипела девушка. — Хочу тебя. Сейчас же.

— Тогда, может, прямо здесь? — тихий смешок ударил по нервам.

— Нет. Хочу в постели.

— Как пожелаешь.

— Я отблагодарю тебя за послушание, обещаю.

— Всё будет так, пока ты не надоешь мне.

— Я всегда помню об этом, — Алеся улыбнулась.

Никчёмный идиот. Самовлюблённый болван. Один из. Жалкая пародия. Замена.

Секс — что это? Набор движений и звуков, встроенный в человека стандартной программой. Наслаждение — иллюзия. Сожаление — реальность.

Ветерок из открытого окна приятно холодил её кожу, но широкие ладони, оглаживающие обнажённое тело в попытках возбудить, лишали удовольствия прохлады. Короткие вздохи, чередующиеся с томными стонами, чтобы всё скорее началось и ещё быстрее закончилось, были выработаны до автоматизма, как и остальные составляющие стандартного набора. Толчки, не приносящие ничего, кроме раздражения, пыхтение в ухо, доводящее до бешенства, запах латекса и пота, разъедающий слизистую оболочку в носу, тянущая боль в связках — цена за пару часов покоя от мыслей, насилующих мозг. Мучить тело ради спасения разума — привычка. Сколько ещё у неё привычек? Много. Одна из них — это долгожданная сигарета после того, как с неё скатится тяжёлое мокрое тело.

— Ты всё ещё не надоела мне, — клуб дыма вышел из приоткрытого рта и устремился к потолку.

— Знаю, — Алеся вытащила из протянутой ей пачки сигарету, придвинулась к огоньку зажигалки, чиркнувшей в крепких пальцах, и снова откинулась на подушку, прикрыв глаза на мгновение в знак благодарности за неуместное ухаживание.

— Останешься?

— Нет.

— Как всегда.

— Ты чем-то недоволен?

— А если да?

— Плевать.

— Шучу. Меня всё устраивает. Не люблю прилипал.

— В курсе.

— Ты сменила духи. Почему?

— Те, что ты подарил, закончились.

— Врёшь.

— Вру.

— Плевать, да?

— Несомненно.

— Надеюсь, тебя уже не будет, когда я вернусь из душа.

— Конечно. Я заеду через пару дней.

— Окей.

— Никит?

— М?

— Спасибо.

Глава 3

Янис занял столик в тёмном углу небольшого ресторанчика и взглянул на часы: интересно, сколько ему придётся ждать? Встреча была назначена столь неожиданно, что у него не было времени на раздумья. Хотя разве его кто-то спрашивал? Это больше походило на приказ явиться без права на отказ. Почему он пришёл сюда минута в минуту? Потому что с такими людьми не спорят.

Стрелки часов отсчитали уже полчаса, принесённый симпатичной официанткой кофе остыл и потерял вкус, а Адомайтис продолжал смотреть на узкий проём, ведущий в уединённый закуток, в котором он томился в ожидании.

— Привет.

— Господин Костенко, — Янис поднялся и протянул руку подошедшему мужчине.

— Давай без этого, — Леонид поморщился и ответил на рукопожатие. — Меня тошнит от господинов, сэров и прочей ерунды из уст знакомых.

— Прости, привычка, — улыбнувшись, Адомайтис опустился на стул и кивком предложил опоздавшему присоединиться. — О чём ты хотел поговорить?

— Сначала кофе, — Лёня вытянул ноги под столом и откинулся на спинку стула.

— Конечно. Два кофе! — Янис жестом остановил спешившую к ним официантку. — Я заинтригован, — он перевёл взгляд на сидящего напротив мужчину.

— Да неужели? Тебе не идёт роль недоумка. Не нужно играть со мной. Не люблю, — Костенко криво усмехнулся и замолчал. Он не проронил ни слова, пока официантка не принесла кофе и безмолвно не удалилась. Лишь сделав несколько глотков из маленькой белоснежной чашки, он продолжил: — Как думаешь, какая новость сегодня стала сенсацией в желтухе?

— Я не читаю такое.

— А ты прочти! — Леонид вынул из портфеля газету и небрежно кинул её перед Адомайтисом. — Обложка яркая, да?

— «Разбитое сердце известного продюсера молит о пощаде», — прошептал Янис название заголовка, под которым было фото, сделанное в те времена, когда он был счастлив. Они были счастливы. Так казалось тогда. С бумаги плохого качества на него смотрел он сам, улыбающийся и обнимающий за талию Женю. Снимок был сделан на какой-то премии.

— Нравится? А ты статью прочти. Я рыдал, — Лёня театрально закатил глаза.

— Из достоверных источников нам стало известно, — начал вслух мужчина и осёкся. То, что было написано дальше, слилось в грязное пятно. В голове всплыла картинка вчерашнего вечера. Нашёлся кто-то с длинным языком, растрепавший журналистам о встрече Яниса с бывшей невестой на закрытой вечеринке. — Твою мать.

— Фу, как не интеллигентно! — Костенко хохотнул, но смешок был скорее злым. — Понравилось?

— Я не думал…

— Я заметил!

— Прости.

— Я больше кого-либо хотел этой свадьбы, но сейчас прошу тебя оставить всё как есть. Вчерашний вечер стал ошибкой…

— Или это судьба! — перебил Адомайтис.

— Нет, — Леонид покачал головой. — Она счастлива, понимаешь? Без тебя. Что бы ты ни говорил и ни делал, она не вернётся. Это лишь принесёт боль вам обоим.

— Предлагаешь страдать в одиночестве?

— Ты уже пережил это. Пройдёт ещё немного времени, и ты будешь вспоминать её спокойно, с улыбкой и теплотой.

— Я и сейчас так думаю о ней.

— Но тебе больно.

— Ты когда-нибудь любил? — Янис скомкал газету и чуть подался вперёд.

— Нет, но я очень наблюдательный.

— Я ничего не делал, но вчера…

— Вчера осталось во вчера! — Лёня сузил глаза. — Случайность, каких в будущем может быть ещё много. Это ничего не меняет и ничего не значит. Отпусти её. Сделай это ради себя самого. Живи.

— А ты бы смог?

— Ради себя? Естественно. Я люблю жизнь. Мне слишком мало просто существовать. Это скучно.

— Никогда прежде я не встречал таких людей, как ты.

— Знаю. Не ты первый говоришь такое.

— Тебе не страшно остаться одному навсегда?

— Я не один, — Костенко впервые искренне улыбнулся. — Я живу. По-настоящему живу. Живу так, как хочу. Мне не нужен для этого кто-то один. Мне всегда будет мало.

— А как же отдушина?

— Я подумываю завести домашнее животное. Может, собаку купить?

— Лёнь, ты или лжец, или псих.

— Из двух вариантов мне больше нравится псих, хотя я себя таковым не считаю.

— Чего ты хочешь? — сдался Адомайтис.

— Ничего не делай.

— Ты просишь приговорённого к смерти не бояться?

— Не драматизируй. Ты ведь как-то жил всё это время.

— Как-то…

— А о Женьке ты подумал? Она столько пережила, а ты хочешь заставить её пережить ещё столько же? Ты хоть понимаешь, что она себя по кускам собирала? Не ты сложил эту мозаику.

— Почему ты говоришь со мной, а не с ним? Разве я начал это? — Янис злился.

— Потому что он сам всё понимает. Ему не нужны ничьи подсказки. Он не из тех, кто повторяет свои ошибки из раза в раз.

— Не смей сравнивать меня с ним!

— Я никогда не сравнивал вас, — Леонид постучал пальцами по столу. — И она не сравнивала. Ты ведь любишь, значит, осознаёшь, что сердцу не прикажешь.

— Это убивает.

— Живи. Я питаю к тебе самые тёплые чувства, поверь. Надеюсь, ты прислушаешься, — Костенко поднялся из-за стола и пошёл к выходу. — Спасибо за кофе.