Сказ о космических ушельцах

Внутри— тоже ничего особенного. Удобное кресло для полулежачего размещения пилота, в позе близкой к эмбриону. Можно было добиться прозрачности корпуса, хоть этим редко кто пользовался. Все сигналы было удобнее посылать прямо в мозг, избегая посредников (и замедлителей реакции) в виде органов чувств. Управление тоже было прямым, хотя можно было "вырастить" любые удобные рукояти управления. Конструкция примитивная, хотя и отточенная миллиардами лет эволюции до абсолютной надёжности. Приводное "колечко" из поляризованного торсионного поля по внешнему ободу обеспечивало всё— тягу, энергетику, защиту, управление. Из торсионных и гравитационных полей отформованы корпус и внутренние системы. Скорость, дальность, время действия— формально бесконечны, на деле проверять это было затруднительно. Точность внепространственной и трансхрональной навигации считалась почти абсолютной. Вооружение— более чем избыточное. От простейшего спаренного лучемёта кругового обстрела, с импульсной пиковой мощностью в йоттаватты, бластомёта способного сгенерировать активный "бласт" из перегретой сверхэнергетической плазмы, и "засунуть" его через подпространство в любую точку Мироздания вызвав там взрыв во многие тератонны тротилового эквивалента, до гораздо более изощрённых систем управления вероятностями, перемены физических констант в довольно больших масштабах. Но главное— Аналитик и Обзор. Плюс их третья ипостась— Автопилот. Задачи первого— предсказание будущего в любых вероятностях. Второго— понять Настоящее. А третий должен был помочь пилоту, разгрузив его от рутины управления и боя. Главное— навыки и мудрость этих устройств.

Как говорилось— "На борту четверо, не считая Удачи и Судьбы! Рок на борт не пущать!!! Не забыть прихватить Любовь, к себе, любимому, да непреклонное намеренье победить!".

На складе, помимо истребителей, было множество интересных вещей. Потому мы бродили среди этих диковинок, как по музею. А ещё— тут всё работало!

Постепенно пресытив наше любопытство мы стали приходить сюда как просто в Наше место. Поговорить, показать друг другу что-то интересное. В один из таких разговоров обсуждали недавние занятия по Труду. Это так называлось. Обычно, это была большая инженерная работа по анализу какого-то сложного технического сооружения проводимая при его постройке.

Недавно началось новое поветрие— Такеши Ямамото. Настоящий японец, и даже дальний родственник того адмирала, сделал натурную реплику линкора "Ямато"

Не он первый, не он последний. В ковше линкорной заводи "учебного порта 44", иначе говоря— "Лазоревой бухты", уже стояли десятки линкоров всех мастей, от точных реплик действительно построенных (и не только на Земле) кораблей, до воплощённых в металл самых смелых проектов. Просто всё в жизни идёт циклами, каждое поколение имеет свою моду. Когда Такеши защищал свой проект модернизации корабля в части надёжной ПВО, многие из нас, курсантов— младшекурсников, впервые в своей жизни вступили на палубу подобной громады. И хоть ходила шутка, остро пущенная кем-то из девчонок, что "у Такеши два комплекса— и оба лечатся БООЛЬШИМ кораблём..."

Линкор нас зацепил! Мою группу— точно. Так что сюда мы прибыли для вынашивания планов коварной мести!

Для начала— обсудили возможных конкурентов: "Тирпиц",

Кинг Джордж 5

"Нельсон",

"Советский Союз"

Линкор "Айова"

Потом вынесли на широкое обсуждение новую игру. Для начала— посмотреть, как поведут себя линкоры— современники в дуэльном бою.

Синтезировать "хоботом" линкор— что может быть проще. Нет всех чертежей— восстановим. Некоторые образцы кораблей для копирования нашли на Земле— какие-то в музеях, какие-то на дне.

На первом этапе— точные копии. Доработки минимальны, вместо команды— полный набор человекоподобных роботов и немного системной автоматики— так проще. После первой битвы— "Худ" против "Бисмарка", это стало очень популярным поветрием. Постепенно собрались команды любителей этого "спорта", и почти каждую неделю у мыса Авроры гремели жестокие баталии. Один на один, эскадра на эскадру. Грозные залпы сотрясали воздух, на неглубокое песчаное дно ложились изувеченные стальные туши, иногда просто разорванные взрывом котлов и боекомплекта груды исковерканного металлолома. Корабли поднимали, реконструировали и модернизировали. По обеим сторонам мыса выросли эллинги и доки.

Потом— снова в бой! Это захватывало, а главное— давало неоценимый опыт. Постепенно все мы поняли много такого, что не написано ни в каких книгах. Весь опыт войны на море— относителен. Он зиждется на преломлении реальности немногих известных фактов в призме системы представление немногих теоретиков. Зачастую, его просто очень дорого проверять. Многое некритично принимается на веру. Мы не были стеснены такими условностями. Благодаря чему смогли непредвзято рассмотреть все спорные вопросы. А главное— понять на своём жизненном опыте, до какой степени традиции и условности довлеют над людьми!

* * *

Глава 4

Молодость

По земным меркам мне было лет 14, когда в один из дней сравнительного затишья в учебе Алексей, старший из наших менторов, пригласил всю нашу группу, тогда состоявшую из восьми человек, немного пожить в "загородном особнячке". Дом этот принадлежал кому-то из оперативных сотрудников, который в это время находился на Земле с целью сбора информации по каким-то социологическим вопросам. Такая деятельность предполагает долгое и трудное "врастание" в сложный психологический образ, так что выходить из него не рекомендовалось. В результате дом пустовал. Кто-то из наших менторов выполнял просьбу присматривать за домом, и иногда устраивать там какое-то подобие нормальной жизни, чтобы домовой не заскучал в тишине, а бытовая автоматика ощущала свою нужность.

Мы решили совместить приятное с полезным, прокатиться на древнем магнитоплане. Если сесть на станции у школы, и потом через полчаса лихой езды вдоль побережья выйти на станции "Самшитовый лог" недалеко от ЦБТИ, то оттуда пешком по живописной тропе через перевал было километров семь.

Время было не позднее, часов пять вечера, так что мы отправились не медля. Кроме девчонок из нашей группы к нам прибилась Света, подружка наших лучших половин, как мы тогда шутили, со своей старшей подругой Олей.

Т-лет не взяли принципиально, Валера сказал, что там мы поймем почему, так что, собравши рюкзаки, мы скорым шагом вышли к станции, намерено игнорируя постоянно попадающийся нам свободный транспорт.

До станции дошли в хорошем темпе, невзирая на вечерний зной, несколько необычный для этого времени года. К указанному нами моменту на изящных ниточках магнитопроводов уже парил поджидающий нас округло-обтекаемый ящик малого вагона.

Загрузились моментально, контроллер движения давал зелёную улицу, и расчетное время в 27 минут, я еще едва успел запрыгнуть, как кто-то нажал "пуск". Вагончик мягко тронулся, энергично разгоняясь, взобрался на высокую эстакаду, вознесённую над основной массой растительности, и за огромными обзорными окнами назад пошли деревья пристанционного парка, блок синтеза вагонов, лесной массив у Большого озера.

Потом вагон разогнался километров до 500, и ближние объекты, видимые в боковые окна, перестали восприниматься связно, только через передний фонарь были хорошо видны все подробности пейзажа. Да ещё временами далеко слева за деревьями мелькал океан, какой— то умиротворенно-спокойный после недавней бури.

Об этой буре и шел разговор, ведь её непосредственные виновники сидели тут же. Хотя и не все. Света и Оля были на практике в центре управления погодой, когда они в рамках старой доброй традиции молодежного авантюризма, попытались завести в привычную климатическую модель изменения призванные угодить всем. В результате тонко просчитанной, но довольно рискованной посылки, все полетело в тартарары. Они внесли в данные модели тепловой конвекции несколько параметров, которые, каждый в отдельности, не выходили за пределы допусков, но в совокупности давали неопределенность. Вот она и сработала. Служба аварийного оповещения посрывала с кроватей дежурные расчеты, вплоть до четвертой степени готовности, в последние пять минут до того, как перенапряженный фас циклона, внезапно сдвинувшегося на несколько километров от расчетной траектории, обрушился на побережье. Там было несколько влюбленных пар, да две команды парусно-гребных судов какого-то архаичного типа, совершавших романтичный и жутко познавательный историко-реконструктивный морской переход.

Спасатели не сплоховали, вытащили даже всё имущество, но Дежурный по Школе был весьма недоволен и своё недовольство выражал громко и отчётливо.

Обсуждали это событие бурно, с долей здорового юмора и благих советов на будущее. За обсуждением дорога промелькнула незаметно, и только по ускорению торможения определился конец разговора.

Из вагона выпрыгнули на маленькую, почти игрушечную платформу среди скал и зелени. В сторону океана шла дорожка к ЦБТИ, ближайшие здания местами проглядывали из разномастной буйной зелени. Решили пройти через посёлок, чтобы выйдя на нижнюю дорогу, перевалить ближний увал, через Виноградную долину срезать путь у фазенды в латиноамериканском стиле, а там одолеть невысокий перевал до моста, и почти на месте.

Алексей шел впереди, вверх по склону длинного отрога. Склон пологий, заросший мягкой зелёной травой, немного неровный, плавно поднимался над равниной. Ближе к океану отрог из продольного переходил в систему складок идущих поперёк берега. Дойдя до верхней точки Алёшка окинул взглядом следующую долину— один из отрогов Эмпиреев до океана не доходил, и текущая вдоль следующего отрога река упираясь в изящную плотину образовывала огромное спокойное море воды отражающей синее небо и чуть фиолетовые предзакатные облака на нём. В это зеркало воды врезался малый отрог— как нос огромного корабля, но не вздымался над водой а переходил в берег плавным снижением исчезая в мелких волнах пресного водохранилища. Горы здесь были пологие, заросшие травой и тутовником, многие седловины пушились туевыми зарослями. Во всей величественной картине преобладали покой и ширь, от этого пела душа.

Алексей повернулся назад, и вовремя — над поросшей травой складкой склона появилась выцветшая до желтизны панамка , а под ней— покрасневшая от солнца и ходьбы по жаре белобрысая физиономия. За ней ещё одна, и ещё...

Скоро вся запыхавшаяся компания уже стояла, переводя дух посреди великолепного вида.

-Нам туда!— перст указующий нацелен на изящный пролёт мостика, перепрыгивающий через один из заливов водохранилища, уходящий через пологий распадок к Главному хребту. Идущая через Виноградную долину тёмная полоска солнечной дороги, перевалив через отрог, одним изящным росчерком проходила через мостик и пропадала в зелени обширного парка. В верхней части парка довлел над окружающим пейзажем огромный, но изящный комплекс разнообразных зданий объединённых в одно общее ощущением целесообразного изящества.

Мы спустились почти до воды, и, шурша ногами в высокой траве, двинулись к мосту. Вечернее солнце всё ещё припекало, нагретая земля терпко пахла жизнью и пылью— этими неизбежными конкурентами в борьбе за почву. Победа пыли создаёт пейзаж пустыни, а жизнь образует леса. Но тут, на переходе от степи к воде, запах был особый, в него вплеталась чуть заметная нота ветра с океана.

Перейдя мост, мы вошли в буйно расцвеченное цветами и их запахом великолепие парка. Создатель парка, несомненно, обладал талантом, по мере продвижения через его творение всё менялось волнами — освещённость, запах, вкус воздуха, цвет, температура. Великолепная гармония разнообразия ласкала наши чувства. Уставшие ноги сами шли бодрее.

Утомлённое солнце, уходя в океан, посылало пунцовые лучи, в их свете мы вышли к большому дому. Алеющая закатным пламенем полупрозрачная дверь неслышно ушла в сторону вежливо пропуская нас в прохладу большой прихожей обставленной удобно и красиво. Мы с удовольствием скинули рюкзаки с уставших плеч и перевели дух.

-Как будем размещаться?— спросила Света.

-Произвольно, тут много помещений, я заранее приказал автоматике всё привести в порядок.

-А как зовут местного домового— не унималась Светка— вдруг я его встречу, не быть же невежливой?

-Встретишь— спросишь! Только действительно, будь вежливее... Мало ли что.

* * *

Лучи утреннего солнца сначала расцветили мой сон, вырвав меня из какой-то бюрократической тягомотины где-то на небольшом астероиде. Мне снилось, будто я в условиях малой тяжести спорю с каким-то перестраховщиком, который считает, что наша команда слишком молода для столь рискованного полёта. Каждый раз, когда он это говорил, я топал ногой, и глупо взлетал в воздух, иногда вверх тормашками. Сон уже давно потерял связность и управляемость, в нём вместо воспоминаний о практике на группе планетоидов удалённой туманности, где мы искали следы инокультуры, возможно уничтоженной давним взрывом сверхновой, давно уже шёл мрачноватый процесс пережёвывания эмоций и неловких ситуаций. Когда во сне всё посветлело, я окинул отстранённым взглядом кабинет начальника местного сектора (очень хорошего учёного и бравого разведчика, смертельно раненого на реке Мышковка ещё в Великую Отечественную, и тогда же попавшего в Космофлот, но он был не то слишком молод, не то слишком стар, было ему лет 100, и мудрости веков он ещё не набрал, а его старый, большей частью земной опыт, местами только мешал ему) и открыл глаза навстречу солнцу. Рассветная стена спальни была мною отрегулирована на прозрачность ещё ночью, свежий воздух свободно проходил через огромный проём выше моего роста и почти во всю стену, который я сделал для себя, когда ночью выходил на балкон— террасу. Солнце прощавшееся вчера с нами уходя в океан одесную, теперь вставало из океана ошую, а моя спальня, являвшаяся по совместительству и хозяйской второй спальней, находилась где-то в верхней части огромной стрельчатой арки образовывавшей общий контур этого дома.

Кровать, это огромное лежбище, ограниченное с боков продольными валиками, и так напугавшая меня своими размерами вечером, теперь, когда я в ней лежал, выглядела не столь пугающе огромной. И очень уютной. Я потянулся, выгнувшись дугой на прохладном атласе, громогласно зевнул и поздоровался с солнышком. Хотя эту звезду звали совсем иначе, но, о великая инерция языка, большинство называло её солнышком, хотя и только в ситуациях, когда это слово можно было писать с маленькой буквы.

Несколько упражнений йоги позволили мне ощутить все закоулки своего тела и договориться с ними о переходе к активности. Гибко вскочив, я рванул в ванную комнату. К этой спальне примыкали две ванны, двери в них находились по бокам изголовья. В ванной на зеркале белела записка "Приятель, ты встал сегодня с правой ноги". С некоторым смущением я понял, что это шутка хозяина дома над самим собой, ведь дверь в эту комнату находилась правее изголовья. Было в этом что-то глубоко интимное, тут мне показалось, что я понял нечто важное из мира больших и сильных людей, но просто не могу это выразить в словах.