Ave Dominus Nox

Он наклонился так близко к скульптуре, что его нос коснулся мороженой плоти.

— Виновен.

И вновь — тьма и тишина.

— Я смирился со всей этой кровью и агонией. Я ни в чём не виноват. Нельзя сожалеть о диктатах судьбы, потому что над ней нет власти. Я больше не буду мучить себя из-за своей природы, потому что и она была мне неподвластна. Однако я сожалею об одном.

Конрад закусил губу, не решаясь открыть свой секрет.

— Если бы я мог изменить одну вещь, я бы сделал это не задумываясь, — он отвернулся от безмолвной статуи, обнаружив, что легче признаться, когда на него не смотрят окровавленные глазницы. — Когда ты пришёл ко мне и предстал во всём великолепии, я должен был отказать тебе. Я никогда не должен был принимать имя, которое ты мне навязал. Ибо из всех ужасов твоего правления я извлёк один урок, одно небольшое понимание самого себя. Ночной Призрак был прав. Он был чудовищем, это правда, но такова человеческая природа. Мы можем надеяться лишь на то, что лучшие чудовища спасут нас от худших. Его действия были кровавыми, но в результате на его мире воцарился мир. Впервые за тысячелетия. Лишь после того, как я покинул Нострамо и взвалил на плечи твоё бремя, моя судьба была предрешена.

Он улыбнулся горькой, уродливой улыбкой.

— Отец, отец, отец...

Единственная слеза скатилась по его щеке. Во время её падения небольшая часть былого величия примарха вернулась. Патина скверны была смыта печалью. Под грязью и запёкшейся кровью сияла чистая белая кожа, созданная искусным генетическим мастерством.

— Если бы мне снова представилась свобода от цепей судьбы, я бы никогда не стал Конрадом Кёрзом. Конрад Кёрз был предателем. Неверующим. Психом. Но хуже всего, отец, Конрад Кёрз был слабаком. Ночной Призрак был сильным. И в этом погружённом во мрак аду, который ты создал, слабость — величайшее преступление из всех.

Лишённый бремени своего последнего признания, Кёрз закрыл глаза и обнажил чёрные зубы в широкой улыбке. Он обратил свой взор вверх как заключённый, выпущенный из карцера, обращает своё лицо к светилу.

Катарсис продлился недолго. Никакой ненависти к себе не хватало Конраду. Чем больше он говорил о своих ошибках, тем больше питал необходимость в прощении. Разговоры лишь усугубляли эту одержимость. Слова не могли стереть его грехов. Ни его, ни его сыновей, ни его отца.

Воздух в комнате стал невыносимо душным, словно перед бурей. Раздался гром слов, которых жаждал Кёрз, однако в своих последних здоровых областях разума никогда не ожидал услышать.

Ты не слаб, сын мой.

Своей силой голос поставил на колени и Конрада, и нас. Голова звенела от внезапной белой боли. Ревущий ураган мощи исходил от сидящей фигуры, теперь окружённой светом, что разбрасывал останки жертв на полу и обжигал стены.

— Отец? — спросил Восьмой. Его голос был надломленным, тихим, словно у ребёнка. Жалким.

Я выше твоих обвинений. Твоих речей. Выше всего.

И вновь слова зазвенели с силой колокола. Я застыл, не в силах пошевелить и бровью — настолько огромной была мощь пришельца. Однако Ночной Призрак был силён. Он выдавил из себя улыбку и поднял голову, чтобы посмотреть на величие мясной скульптуры, хотя ему пришлось прищуриться от яркого света.

— Нет, нет! Ты здесь. Я слышу тебя. Ты пришёл, чтобы предстать перед моим судом, влекомый этим подношением, которое я сделал. Ты всегда был кровавым богом.

Я не бог и никогда им не буду.

Кёрз поднялся, его плащ развивался на психическом ветру.

— Ты здесь. Ты осознаёшь свою вину. Ты пришёл предстать перед моим судом.

Ты не можешь обвинить меня. Я и так достаточно наказан.

— Нет достаточного наказания за то, что ты сделал! Ни в этой жизни, ни в следующей! — крикнул Кёрз.

Как ты посмел предположить, что понимаешь, что я сделал, какую жертву принёс и как теперь должен страдать?

Сила голоса оттолкнула Кёрза.

Ты никогда не познаешь всю глубину моей боли, и за это я благодарен. Никто из вас не заслуживает подобной участи, тем более ты, Восьмой.

— К чему эти пустые слова?

Голос помедлил мгновение, прежде чем вернуться вновь с оглушительной силой, которая заставила Кёрза взвыть.

Ни один отец не желает, чтобы его сыновья страдали. Вне зависимости от бремени, которое он на них возлагает.

Кёрз засмеялся.

— Извинение? Что дальше? Простишь меня? Сангвиний предупреждал, что ты можешь это сделать.

Нечего прощать. Ты действовал так, как было задумано, но в мои планы вмешались. Ты не виноват в своём безумии, как и я.

Кёрз зарычал, словно зверь.

— Ложь! Всё было так, как ты задумал!

Ты не сделал ничего плохого. Если бы мы смогли встретиться ещё раз, я бы вернул тебя к свету.

— Как чудесно! — Кёрз на минуту залился диким, завывающим смехом. — Я — Ночной Призрак! Свет — анафема для меня.

Свет есть внутри вас всех. Вы мои дети. Вы рождены из света. Никому из вас не чуждо искупление.

— Скажи это тем, кто погиб.

Ничто не умирает навсегда. Смерть — это состояние перехода. Я прощаю тебя, Конрад, хочешь ты этого или нет.

— Никогда!

Голос не отступал, продолжая беспощадно выпаливать слова в памяти всех Повелителей Ночи, что застыли в позах покорённости. Камни один за другим выпадали из внешней стены, не выдерживая мощи. Пол рушился кусками, рассыпаясь на атомы и являя чёрные ветра, что загораживали окружающее пространство от голого имматериума.

Ты совершил одну ошибку, сын мой. Она является источником всего твоего зла. Ты выбрал веру в неизменность судьбы и отказался от выбора. Без выбора нет ничего. Боги, которые насмехаются над нами, рассчитывают на выбор. Действие этой вселенной зависит от выбора. Одна судьба — это всего лишь единственная книга в библиотеке неограниченных вариантов будущего. Ты прочёл лишь одну. Разве ты не видишь, что сам выбрал это? Это твой выбор — стать заключённым судьбы. Если бы ты поверил в свои силы, ничего бы из этого не произошло. Это случилось из-за тебя. Ты выбрал стать таким, загнанным в угол, обманутым. Безумным.

Улыбка Кёрза застыла, будто пытаясь отделиться от лица, угрожающе играя на его губах, прежде чем рухнуть с силой умирающей звезды.

— Нет! Ты послал ассасина убить меня. Ты хочешь моей смерти!

Ты уверен в том, какая судьба тебе уготована. Твоя вера, сын мой, не более чем оправдание собственных ошибок.

— Нет!!!

Завывая, Кёрз бросился на свет, несмотря на ожоги и ослепление. Руки впивались в скульптуру, рвали её сломанными чёрными когтями, отрывали длинные куски замороженной плоти от сшитого тела и разрывали их на мелкие кровавые ошмётки.

Свет померк.

Сотрясаясь и всхлипывая, примарх рухнул на пол. Останки скульптуры с влажным звуком упали с трона.

— Мне нет прощения, — прошептал он. Слёзы текли по его лицу, капая с носа и подбородка, не в силах разбавить кровь, разлившуюся по полу. — После всего, что я натворил, что это будет за правосудие? У меня не было выбора! У меня не было выбора...

Давление исчезло. Кёрз обхватил руками останки скульптуры отца. Застывший в полуобъятиях, он ждал голос, который больше никогда не услышит... Видения говорили, что больше никогда не услышит. И видения были правы.

За спиной примарха вновь возник психический свет. Отец стоял и печально смотрел на запутавшегося в собственных кошмарах сына. Эта щемящая печаль, медленная, исполненная тихого света, лилась с открытых ладоней Повелителя человечества. Конрад Кёрз отпустил остатки мясной статуи и упал на колени перед величественной фигурой. Император провёл руками по лицу Кёрза, сбрасывая грязь, кровь и остатки человеческой плоти с белоснежной кожи. Чёрные слёзы, что продолжали падать из глаз примарха, поднялись в воздух и застыли сверкающими кристаллами. Повелитель человечества смотрел прямо в глаза Призрака Нострамо, а через них — на каждого легионера Восьмого в комнате.

Я давно перестал быть человеком. Тьма стала моим домом, человеческая плоть пищей, причинение боли другим — смыслом жизни. Иногда мне снились тёплые сны о том времени, до превращения в ангелоподобного воителя. Но лишь иногда. Намного чаще — разрушенные города, резня, пепел сжигаемых врагов. Не как муки совести, нет — как достижения. Смотри, убийца, как многого ты достиг! Пыточная — твой храм, дыба — кровать, головы врагов — медали. Детские язычки — изысканный десерт, что вкушаешь, празднуя завоевание очередного мира. Очень немного членов Восьмого легиона понимали, во что превращаются, и думали над смыслом собственных поступков. Мы были созданы как инструмент устрашения, а инструмент не должен думать.

Свет Императора показывал всё это. Да, Повелители Ночи были созданы убийцами и садистами. Но это не оправдание всем тем преступлениям, что совершил наш легион до и после предательства. Я — не бездумное животное, что руководствуется лишь вложенными инстинктами.

— Да, Отец... Я вижу.

Император еле заметно кивнул и исчез. Чёрные слёзы, что висели вокруг Ночного Призрака, слетелись в его раскрытые ладони. Двадцать кристаллов — ровно столько же, сколько детей Конрада застыло вокруг трона. Примарх встал и взглянул в наши души, туда, где горела часть его самого. Легендарная скрытность, дар пророчества, звериная интуиция, почти безграничная жестокость, наслаждение чужой болью и взгляд, видящий всю человеческую порочность. Черты, что определяли примарха. Именно туда, в глубину сущности, с руки Отца упала чёрная слеза.

Все Легионес Астартес встали на колено.

— Ave, Konrad, morituri te salutant!

— Сыновья мои. Немногие, что прорываются сквозь собственную природу. Мне почти нечего дать вам.

Отец во всём великолепии. Грязный, по щиколотку в крови и человеческой плоти, сгорбленный, с выпирающими от недоедания рёбрами. Безумный и одновременно великий в своём сокрушении.

— Возьмите мою боль, мой дар, мои когти и моё имя. Возьмите то немногое, что осталось, и несите мой завет.

Я склонил голову, не в силах смотреть прямо. Куда идти? Что делать? Вопросы остались без ответа, но пришло другое знание. Ответы я должен найти сам, в тех краях, куда следует дорога. Ночной Призрак положил руку мне на плечо и растаял. На месте касания в ветрах эмпиреев, как в зеркале, отразился левый наплечник — тот самый, что выковал мне Вулкан.

И снова тьма, снова благословленный покой.

* * *

Время приближалось к неминуемому концу. Конрад Кёрз встрепенулся. Он поднял голову и посмотрел на остатки идола из плоти, не в силах различить, происходило ли ближайшее прошлое на самом деле или являлось плодом его больного рассудка. Скульптура лежала на полу и залитая кровью комната не изменилась. Всё было так, как прежде. Лишь печаль примарха усилилась ещё сильнее.

Приближалось время перехода.

* * *

Выстрелы. Я вижу выстрелы. Много, принадлежат различным типам пулевого оружия.

— Томас, ты ещё жив? Скоро мы это исправим.

Паззл судьбы медленно разбивался на составляющие, никак не желая схватываться моим расползающимся сознанием — слишком сильны были ветра имматериума. Но страх... Сладкие флюиды ужаса, что витали в духовном измерении... Их я никогда не спутаю. Как бы не колбасился варп, страх — моя пища, мой наркотик, мой маяк. Рассветный луч, что всегда укажет путь к изнывающей жертве.

— Я говорил, насколько вы прелестны, Марта? Нет? Тогда скажу сейчас.

Послышался удар, женский вскрик и в непроглядной темноте расцвёл прекрасный цветок боли. Он был так нежен... Выбросив из головы любые рациональные умозаключения, я просто захотел вкусить эту красоту. За спиной послушно проснулись две маленькие звезды и подтащили цветок ближе — вместе с сорняками, что пытались заглушить прекрасное растение. Куда, скоты поганые?!

Из пазов выскочили лезвия, заискрилось силовое поле. Боевые визоры очерчивали фигуры, что удавалось выхватить из колыхающегося тумана варпа. Несколько мгновений, и когти мягко погружаются в плоть. Такую мягкую, такую тёплую. Исполненную сладкого ужаса. Ням!

К сожалению, времени насладиться страданиями сорняков не было совершенно — с каждой секундой цветочек боли всё хирел и хирел. Приходилось действовать быстро. И чем больше крови выпивали когти, тем быстрее отступало опьянение варпом, и тем чаще брони касались маленькие металлические кусочки. Эффекта никакого, но всё равно неприятно — я должен быть невидимым убийцей, а не мишенью. Зато яркие вспышки служили отличным ориентиром. Удар, удар, силовые когти разрывают податливую плоть как воздух. Эти глупцы не носили никакой защиты — лишь цветные тряпки, что прикрывали наготу.

Бум! Ударная волна мягко окутала силовой доспех. Я застыл. Варп окончательно успокоился и убрался куда-то в глубины разума, туда, где среди детских предрассудков бродят взращённые демоны. Мир с жадностью упал в глаза. Вокруг простирался какой-то туннель, заполненный странными металлическими коробками, мусором и сделанными мной трупами. У завала металлических коробок, что создал принёсший меня ветер, пряталось несколько десятков мясных мешков с пулевым оружием. Воздействие от пуль было столь ничтожным, что дух доспеха даже не активировал энергетический щит — на бронепластинах не оставалось и следа от попаданий. Новый мир, жаждущий узнать заветы Ночного Призрака! Твой просветитель прибыл!

Реактивный ранец вспыхнул с новой силой. Мгновение — и силовые когти начали с одинаковой лёгкостью рвать металл и плоть. Послышались сладкие крики боли. Сладкие, но недостаточно — где цветок?! Мясные болванчики что-то кричали, тыкали пальцами, разбегались в разные стороны. Как пустыня воду, мой разум поглощал это приношение. Страх. Больше страха! Рывок — новая сладкая смерть.

Я закричал. Не очень громко — сила динамиков шлема была так велика, что могла превратить незащищённого человека в кровавый фарш. Сейчас требовалось иное — оповестить крыс, что прятались по углам, о собственном присутствии. Закричал и приземлился возле группы, что забралась внутрь странного сооружения в виде стеклянного куба. Внутри находилось десять человек: четверо были привязаны к стульям, остальные шестеро тыкали в меня жалким оружием и орали с разным градусом паники на лице. Великолепно. Истинный ужас жертвы — что охотнику может быть приятнее?

Защитные свойства куба не преграда для силовых когтей. Но жертва сама загнала себя в угол, открывая столь много вариантов будущего. Как давно я не проводил ритуальные пытки? Готовил жертвенную человечину? Нет, они останутся на десерт — в прямом и переносном смысле. Сейчас следовало полностью зачистить оставшихся свидетелей. Не хочу, чтобы сведения о моих боевых возможностях стали общественным достоянием раньше необходимого.

* * *

Марта Уэйн со странной отрешённостью наблюдала за фантасмагорией, что творилась по ту сторону зрачков. Их — её, мужа, сына и его спутницу — привели в эту часть заброшенного готэмского метрополитена старые "друзья" семьи. Марта не знала причину такого поступка, но наверняка она была связана с невероятными успехами Брюса, что в двадцать три года сделал их компанию одной из самых богатых в Америке. Попытки похищений или убийств уже случались, но сейчас всё было куда хуже. Новые похитители отличались от любых мафиозных группировок Готэм-сити так же, как волки отличаются от гиен — отточенным профессионализмом и холодной злобой утративших любое милосердие убийц. Но главным сюрпризом стал предводитель отряда, старый друг семьи, что уже час избивал её мужа и сына. Сама Марта оставалась относительно целой — лишь для того, чтобы в полноте воспринимать боль самых близких для себя людей. Каждый удар, каждый порез на теле родных отзывался для женщины болью. Многочисленные призывы к совести мучителей вызывали лишь презрительный гогот. Поэтому она делала то единственное, что могла — молилась, вкладывая в молитву весь страх, боль и ярость.