| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Сам я потихоньку разговорился с "длинным" — с Анатолием Мариенгофом, то есть:
— Извините, не моё дело, конечно... По разговору я слышал у вас какие-то финансовые затруднения?
— А у кого их ныне нет, Серафим? Сергей недоволен, что отчисления в кассу "Ассоциации" запаздывают и я вполне разделяю его чувства... Но вы поймите: завтраки идут плохо, обеды чуть лучше, но прибыль заведения начинается после одиннадцати — половины двенадцатого вечера: когда съезжаются серьезные гости с дамами после театра, цирка или синематографа. Скажите, может оправдать себя заведение, если оно заработает по-настоящему только два — два с половиной часа в день? Ведь по закону, кафе может работать только до двух часов ночи, вернее — до без четверти два, иначе нарвешься на штраф.
Прищурившись, спрашиваю:
— Подобные "законы" устанавливает государство или местные власти?
— Ммм... Даже и не знаю, что ответить! Должно быть, они не в Совнархозе пишутся — а в Моссовете.
"Что за времена, что за нравы? — невольно возмущённо подумалось, — в столице полным-полно нэпманов или дольщиков — вроде этих и, никому не приходит в голову — пролоббировать в городской мэрии свои интересы".
Может, врёт?
— Сегодня же вроде полный "аншлаг"? — с недоумением оглядываю зал.
— Два счастливых стечения обстоятельств: недавнее возращение Сергея после развода с Айседорой — подогревшее к нему интерес и только что закончившаяся Выставка. Многие гости Москвы (как и ваша троица, я уверен) захотели глянуть на известного — самого именитого в стране поэта. Однако, уверяю Вас: пройдёт неделя-вторая и в это же время суток — зал будет практически пуст.
— Понятно..., — на ум сама собой приходит пара элементарно-простейших пиар-ходов по привлечению клиентов в это заведение, — а кто ведёт в кафе бухгалтерию?
— "Итальянскую" или иначе — двойную бухгалтерию ведёт один старичок, приходящий на пару часов в день.
— Налоговые органы не сильно свирепствуют?
Мой собеседник лишь горько улыбнулся:
— "Фининспектор", это, знаете — фигура! К каждому документику придирается.
— И, как? Находит какие-нибудь нарушения?
— Увы... Видите ли, мы вынуждены закупать некоторые продукты у частных лиц, а они не всегда дают расписки, а если дают — то как бог на душу положит.
Сочувственно вздыхаю:
— Беда просто с этими нэпманами.
Мля... Я уже в пятом классе умел подписи родителей в дневнике подделывать!
Отойдя в очередной раз "отлить", "журчу" в писуар и говорю в слух — ибо наболело:
— Мне бы в "наши лихие 90-е", ваши проблемы! Что за народ?
* * *
Но, невзирая на все натужные потуги террориста-сказочника, в центре внимания сегодня была наша Елизавета...
Я прямо налюбоваться не мог твореньем рук своих!
Она, флиртовала со всеми подряд — делая из взрослых, знающих толк в "амурных делах" и погрязших в пороке и разврате мужчин, не рассуждающих болванчиков.
Но конечно же, главной её целью был Сергей Есенин.
Вот он, вскакивает на эстраду, делает знак румынам в вышиванках замолчать:
— Внимание, друзья!
Всё кафе замолкает, перестав жевать и оборачивается на него.
— Нашей очаровательной гостье — прекрасной художнице Елизавете Молчановой, я освящаю свой новый стих "Любовь хулигана"!
Подождав когда стихнут аплодисменты и восторженные выкрики фанатов, поэт начал декламировать что-то мне довольно знакомое :
— "Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать,
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут.
И чтоб прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому!
Поступь нежная, легкий стан...
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Я б навеки забыл кабаки!
И стихи бы писать забросил!
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой,
Хоть в свои, хоть в чужие дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить".
УПС!!!
Кажется, этот цикл в "реальной" истории, Есенин посвятил другой женщине. На минуту задумался: а как такое моё вмешательство в естественный ход — скажется на текущей всемирной истории? Не окажется ли это некой "точкой бифуркации"? Не наломал ли я в этом случае дров? Наконец — не наступил ли я ненароком на крылья знаменитой "бабочке Брэдбери"?
Да! Очевидно, что Есенин втрескался в Лизу по уши и даже ещё выше. Когда та в очередной раз куда-то "на минуточку" отошла, то прямо-таки пьяно рыдал "в жилетку" Анатолию Мариенгофу:
— Эх, Толя, а баб у меня было... Не меньше трех тыщ.
— Серёжа, не сочиняй!
— Ну ладно, триста... Ну уж, никак не меньше тридцати! Однако, такой ещё не было...
— Ты то же самое про Айседору говорил.
— Про "Дуньку", что ли? Та — другое дело, липкая как патока, а эта...
Однако, ровно минуту поразмыслив я успокоился: оттого, что у поэта одной женщиной меньше или больше — ничего не произойдёт... Даже историки ничего не заметят.
Другие поэты, тоже не хотели отставать — ещё надеясь на лизину благосклонность...
Ну, весеннее чириканье воробьёв, хотя бы раз слышали? Каждый этот мелкий, но голосистый птах — старается перечирикать других в надежде спариться с самкой.
Вот и, здесь такая же фигня — аж нэпманы в зале чавкать перестали!
Когда все поэты по разу выступили, Елизавета вдруг обратила свой взор королевы турнира на меня:
— А вы знаете, друзья, наш Серафим — тоже, очень талантливая личность! Причём, его талант очень многосторонен — он рисует, пишет прозу и сочиняет стихи.
Недовольно морщусь... А вот ей это было надо? Как говорил вор-карманник Ручечник, которого в "Месте встречи изменить нельзя", бесподобно сыграл сам Евстигнеев:
"Эх, бабы! Кабы по моей "работе" вы не были б нужны — фиг бы с вами когда связался!".
"Воробьи" за нашим столиком притворно-восхищённо "зачирикали":
— Вот, как?! А почему мы про него ничего не слышали?
— Он у нас очень скромный — пишет под псевдонимами в основном в наших нижегородских газетах и журналах.
— Серафим! Может, прочтёте нам что-нибудь?
Отнекиваюсь, как только могу:
— Вы знаете, сегодня совершенно нет настроения и вдохновения... Может быть, как-нибудь в другой раз — в последний раз видимся, что ли?
"Век бы вас не видеть"!
Однако, просьбы из просто настойчивых стали — назойливо-настырными и, пришлось подчиниться:
— Пожалуй, я не прочитаю стих, а его спою... Никто не возражает?
Всеобщее оживление:
— Конечно, конечно! Так будет, даже ещё интересней!
* * *
В конце концов — я попаданец, или так — просто мимо шёл?!
А всякий уважающий себя попаданец просто обязан кроме промежуточного патрона и командирской башенки на "Т-34", спеть предкам Владимира Высоцкого — иначе он просто галимое гуано, а не настоящий попадос. Хотя, поразмыслив пару секунд, я подумал — а почему именно Высоцкого? Уважаю безмерно Владимира Семёновича, конечно — но у нас, что?
Других талантов на Руси нема?!
Подойдя к румынам, я собрал их кучкой:
— Слушайте сюда, почтенные потомки пана Дрякулы...
— Га?!
— Заработать хотите?
— Ну, а як же! Скильки?
— По червонцу на рыло — как с куста!
— А шо пану трэба?
Старясь меньше дышать испарениями их потных вышиванок, напел пару раз мелодию:
— Запомнили мотивчик...? Ну-ка, изобразили мне на пробу на своих контрабасах.
— Зараз швыдко!
С третьей попытки добившись почти нужного звучания, я:
— Сойдёт для сельской местности! Как махну рукой — начинайте. Коль, постараетесь как следует — за мной "поляна" с цуйкой и мамалыгой на закусь.
— Заведомо дрякуемо!
Постояв с закрытыми глазами, вспоминая тест и заодно его корректируя, я наконец собравшись с духом:
— Эту песню-стих, я посвящая человеку — с которым только что познакомился... ЯКОВ БЛЮМКИН, ФОРЕВЕР!!!
Этого типа, видать все без исключения присутствующие знают и даже уважают, оправдывая слова Хемингуэя: "Покажи мне героя, я покажу тебе говнюка". Есенин, даже чуть ладоши себе не отбил...
Ладно, это к делу не относится.
Кричу во всю мочь, привлекая всеобщее внимание к своей особе:
— Еее, это Mos-Vegas, baby, два ноль ноль шесть! Здесь реально опасно, baby, о ейс!!!
Зал, конкретно приху... Притих стало быть.
Даю "отмашку" и, начинаю в такт музыки двигаться и читать нараспев:
" — Опасный, Опасный — они зовут меня так,
Потому что, если ствол в моих руках —
Все на пол, нах!
БАХ!!! На полу крошка с потолка:
— У кого какие ещё вопросы?
Повторяю: самый опасный из опасной касты, ты ещё не понял — бля, кто я?
Человек-история, изобретатель ломаных гармоний,
Поэт-философ плюс мастер убийственных дипломатических церемоний,
Я — Яков Блюмкин, обладатель терроризма короны.
Йоу, играть со мной не стоит, надеюсь, ты понял!
Пацан серьёзный, читаю послу мандат грозный,
Курю культуру,
Засираю голову империалистам строго:
— Граф Мирбах?
Кидаю фразы хлёстко, стреляю, швыряю бомбы:
— СДОХНИ, СУКА!!!
Бородатый боевик со взглядом отморозка:
В ушах — Есенин,
В сердце — революция,
В уме — Большой Пиз...дец.
Пью сегодняшний день,
Извергаю фекалиями вчерашний — его уже нет!
Я живу в завтрашнем дне —
На столе пулемёт, во дворе броневик.
Пишу с Троцким инструкции, готовлюсь к мировой революции,
Пока все дружно занимаются проституцией.
Пишу инструкции, готовлюсь к революции,
Пока все дружно занимаются проституцией.
Пишу инструкции, готовлюсь к революции,
Пускай все дружно занимаются политической проституцией...".
Не, шТа вы — я ваЩе не курю...
И, это — не я сочинил, если шТа!
Я только слова кой какие "дополнительные" вставил, а другие убрал... "Плагиат" говорите? Ну, путь рэпер Децл сам мне предъявит — я не против с ним на судебном процессе пободаться. Вот только дожить-дождаться бы, когда это "патлатое чмо" на белый свет вылупится.
Нет, что вы, я вовсе не его фанат — правильно про него так Баста сказал!
Но если ваш сосед-дебил по "трёшке", вам этого Децла пять лет подряд "крутит" из-за тонкой бетонной перегородки — вы волей-неволей, что-нибудь из его репертуара, да выучите. Тем более после "переноса" у меня память стала... Не идеальной, конечно, но тем не менее — даже то, что вспоминать категорически не хочется — нет-нет, да всплывает откуда-то "из-подкорки".
Да, блин...
Представляю, что сказал бы Никита Кукурузный — услышь он такое! Тут, одним "экспрессионизмом" — не обошлось бы по любому.
Тишина.
Лишь слышно было, как биндюжник на улице сочно обложил матом собственную лошадь — вульгарно и принародно сообщив, что неоднократно совокуплялся с её кобылой-мамой...
Обалдевшая публика, не зная как реагировать на такое "искусство" — замерла, не решаясь даже пошевелиться и вопросительно уставилась на "ложу" с "отцами-основателями".
Лиза взяла за руку обалдевшего Есенина и, премило улыбнувшись, что-то шепнула тому "на ушко". Тот, как будто препарированная лягушечья лапка — под действием электрического разряда, встрепенулся и с немалым пафосом возгласил:
— Это — новое слово в поэзии, свежая струя в имажинизме! Друзья! Поприветствуем в нашем братстве Серафима Свешникова! Ура!
— УРА!!!
Грянули, оглушительные овации. Из зала на эстраду полезли обниматься-целоваться экзальтированные дамы — кто-то из толпы даже чуть штаны с меня не стащил... На какой-то миг почувствовал себя частью это мира — мира творческой богемы и, вы знаете — мне понравилось. Понравилось быть знаменитым, узнаваемым...
Любимым, в конце концов!
Само собой разумеется, больше всех лез, обнимался и целовался — обслюнявив смывая помаду и исколов всю рожу своей убоищной бородёнкой, сам "главный герой произведения" — злостный террорист Яков Блюмкин. Возможно и, мотню — это он мне расстегнул, начинаю подозревать:
— Яков! Да пойдите Вы к чёрту, в конце-концов! Если тотчас не отвалите от меня, я такое про Вас сочиню — родная мама в Одессу больше не пустит и даже куска мацы на дорогу не даст.
Правда, вскоре пришлось испытать на себе, что "мирская слава — как дым": на следующей день про меня никто и не вспомнил...
Да и, не очень то надо было!
Но это я несколько опережаю события — а сейчас они в самом разгаре.
* * *
Господь сподобил, видать и, петь-читать-танцевать рэп меня больше не заставляли -одного раза хватило, больше не решились рисковать своей психикой. А что ещё вероятней: поэты-основатели просто приревновали к моей — вспыхнувшей ярчайшей звездой на небосклоне имажинизма, славе.
ХАХАХА!!!
Так что, застолье продолжилось — хотя и в несколько увеличившимся составе: две особы из зала прочно "прилипли" ко мне, плюс ещё столько есенинских друзей — сколько за наши два столика, впритык влезло.
Одна из "особ" тут же довольно уютно устроилась на моих коленях, другая — которой близ моих гениталей "места" не досталось, проанализировав обстановку переключилась на Мишку — с которым у неё завязался очень содержательный разговор о сортах кокаина и способах его употребления — от простой "дорожки" до "балтийского чая". Мишка оказался всеведущим "докой-теоретиком" в подобных делах — хотя, как мне достоверно известно — лично эту дрянь он не употреблял.
Моя "прилипала" зудела под ухо что-то про высокое искусство любви, я ей "на автомате" что-то отвечал про 96 поз в "Кама сутре", а сам прикидывал неплохую перспективу:
"Если с прогрессорством в России не обломится — стану всемирно известным поэтом... Хотя нет! Лучше сбежим с Мишкой в Колумбию, создадим свой картель и станем наркобаронами. Ему-то ваще раз плюнуть — только "нарк" спереди к собственному дворянскому "званию" прилепить... Хахаха!".
Вдруг "моя", недовольно прошипела:
— Явилась упыриха на свежую кровь! Чувствует её, что ли?!
Смотрю, подходит какая-то невысокого роста женщина — показавшаяся мне в первый момент маленькой девочкой Дюймовочкой, в сопровождении двух спутников... Судя по последнему писку европейской моды — которым они "прикинуты", это или сверхпреуспевающие нэпманы или сверхпроворовавшиеся "ответственные работники".
Совслужащие — советские чиновники, то есть.
Немного не в меру суетливого кипеша — неизбежного после появления в компании новых лиц и, Сергей Есенин с немалым апломбом представляет меня даме:
— Лиля, познакомься: это начинающий — но ОЧЕНЬ(!!!) талантливый поэт Серафим Свешников...
Она глянула на меня своими огромными глазищами, враз перестав казаться мне "Дюймовочкой"... Наоборот, это я — как "Мальчик-с-пальчик", потерялся и потонул в них.
— ...Серафим! Это — Лиля Брик, "муза" Владимира Маяковского, — в есенинском голосе явно прозвучала ревность, — слышал про такого?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
