Под прикрытием. Глава 30. Бомонд, ещё бомонд!

Описывая эпоху НЭПа и не упомянуть поэтов этого периода — это наверное, было бы самым страшным прегрешением в моей новой жизни!

Начало XX века в России было временем смерти и поэзии. Все три революции, Гражданская война и военный коммунизм вкупе — не смогли отбить охоту русских людей писать и слушать стихи.

Как бы даже не наоборот!

Согласно статистике, которая "лукавя" всё знает — в стране было на тот момент около восьми тысяч только официально зарегистрированных в "Союзе" (СОПО), поэтов. И, конечно же "Меккой" этой категории тружеников пера была Москва. Объединённые в бесчисленные же "течения" и "направления" ("ничевоки", "имажинисты", "конструктивисты", "акмеисты", "парнасцы", "заумники" и прочие, прочие, прочие), поэты шумели вечерами в многочисленных литературных кафе, спорили и даже дрались друг с другом и, между собой — с неистовостью рыцарей-крестоносцев и сарацин за свою "веру".

Нынче же, с наступлением "оттепели" при объявлении НЭПа — страсти кипят даже пуще прежнего! Это было время настоящего расцвета, так называемого "кафейного" периода русской поэзии.

Конечно же, из всех этих "литературных забегаловок", наиболее известно заведение с названием "Стойло Пегаса". Не знаю, кому как — а мне при упоминании этого несколько "благоухающего" брэнда, сразу вспоминается один из подвигов Геракла.

История его такова: в девятнадцатом году, в самый разгар "военного коммунизма" поэты-имажинисты во главе с Сергеем Есениным, создали "Ассоциацию вольнодумцев" — ставя свой целью "...пропаганду и самое широкое распространение творческих идей революционной мысли и революционного искусства".

Такое тогда только приветствовалось и, Нарком просвещения РСФСР Анатолий Луначарский — не преминул утвердить своей подписью устав общества, который провозглашал столь высокие задачи.

Видать обзаведясь "крышей" от столь высокопоставленного большевика, "поэты-вольнодумцы" развили бурную коммерческую деятельность. Они создали своё издательство, открыли две книжные лавки, стали выпускать собственный журнал и перекупили синематограф "Лилипут" — что является довольно рисковым делом в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Когда каждый индивидуальный предприниматель — автоматически приравнивался к "буржую", с частенько бывало — печальными последствиями.

Но конечно самым успешным коммерческим предприятием имажинистов, было кафе "Стойло Пегаса" — куда мы сейчас направляем свои стопы. Тогда это было, как бы сказать — "культовое место" Москвы.

Воистину либеральные то были времена — 20-е!

Хотя и "философские пароходы" уплывали из страны в то же самое время — увозя из страны, по определению Ленина — "добро нации"...

* * *

Итак, переодевшись в "нормальный" прикид и приведя себя в порядок, уже ближе к вечеру подъезжаем втроём на извозчике к зданию по адресу Тверская улица, дом 37.

Над входом в кафе, скача куда-то вниз, спускалась с небес парящая в облаках фанерная лошадь с крылышками и, с летящей вслед за ней собственной кличкой: "Пегас". Перед входом в заведении была ещё одна вывеска: "Стойло" — куда видать по задумке художника, направлял свой пикирующий полёт фанерно-поэтический конь.

Оценив гениальность задумки, я снял шляпу и провёл ладонью по лысой макушке:

— Хм... Ах, вот как оно всё было! Зачётный стёб, ничего не скажешь.

Недолго постояв перед кафе задрав голову, мы несколько робея, вошли. Внутри, сразу бросились в глаза портреты "отцов-основателях" на ультрамариновых стенах, так скажем — подписанные их же стихами. Под контурами лица Есенина, например, были выведены строки:

"Срежет мудрый садовник-осень

Головы моей желтый лист".

"Хм... Гкхм... Никто тебе ничего не "срежет", — невольно подумалось, — через два года, сам с великого бодуна повесишься...".

Интересно, какое время года на дворе будет? Нет, не помню...

Левее было зеркало и изображение нагих женщин с глазом посередине живота и строчками:

"Посмотрите: у женщин третий

Вылупляется глаз из пупа".

— Это тоже Есенин написал? — широко раскрыла глаза Лиза, которая как и её уважаемая мама, конкретно запала на творчество этого поэта, — к чему это? Какая пошлость...

По её виду можно написать картину маслом: вот именно так крушатся кумиры и разбиваются идолы!

— Если честно, не знаю... Я не настолько знаток его творчества.

Мишка, несколько озадаченно поскрёб всей пятернёй затылок:

— Да, блин... Одним словом — "пролетарское искусство".

Решительно возражаю:

— Во-первых: Сергей Есенин из самых настоящих кондово-лапотных крестьян — к пролетариату имеющих, самое апосредственное отношение... А во-вторых: дворянское искусство — было чем-то лучше? Тебе, Миша, Баркова прочитать?

— Ивана Семёновича? — смеётся, — ...Нет, не надо.

— "Плюйся, ветер, охапками листьев...". Мдааа... Что-то "не зашло" сегодня! Может позже — на сытый желудок? Пойдёмте, что ли, столик поищем — мы же сегодня не стихи сюда читать пришли, а отмечать-праздновать.

Напротив двери была "эстрада" — играл небольшой румынский оркестр, если я ничего не напутал с национальной идентификацией — по вышиванкам музыкантов... Хотя, возможно — просто цыгане или какие другие неруси. В двоящемся в больших зеркалах свете, громоздились чуть ли друг на друге, столики. Публика по виду собралась разная — от фанатичных почитателей талантов поэтов-имажинистов, до барыг-нэпманов — вечером приведших сюда женщин, чтоб тряхнув перед ними мошной — ночером увести их куда-нибудь на койку и там трахнуть. Какие-то сомнительные девицы с подкрашенными дешевой помадой губами и, "товарищи" полувоенного и "получекистского" образца. Впрочем, попадались и откровенно криминальные элементы — насколько можно судить по их отмороженным рожам.

С помощью официантки нашли только что освободившийся столик прямо на проходе, недалеко от эстрады. Слева, рядом с нами стоял большой длинный стол — служащий своего рода барьером, за ним — два сдвинутых углом дивана. Это, как я понял — "ложа" поэтов-имажинистов. Здесь же и, они сами — все четверо... "Отцы-основатели", блин! Одного из них я узнал влёт — это был поэт Сергей Есенин.

Слышу ругаются:

— ...Я открывал "Ассоциацию" не для этих жуликов!

Тут же шепчу своим:

— Смотрите, ребята — Есенин!

— Где?

— Вот там — в левом углу, — повышаю голос, — да не пяльтесь вы на него так! Как будто с Урала, только что приехали. "Есенин, как Есенин" — узоров у него нет и, цветы на нём не растут...

А признаться, самому было очень интересно на него посмотреть!

— Да, как на него не пялится? — шепчет Миша, — ты посмотри, какие штиблеты!

— Дурак, — защищает Лиза, — это у него такой поэтический образ!

— Сама дура, как и твой Есенин! Смотри, какой у него пошлый белый шарф и цилиндр — вообще не идёт к его женским кудряшкам.

— Брэйк, — командую строго, — ну-ка оба по углам разбежались!

Вскоре подошла официантка с меню и записной книжкой.

— Что гражданам будет угодно?

— Заказывайте сами, — говорю своим, — мне всё равно. Только без крепких горячительных напитков.

— "Гражданам", угодно конкретно у вас гульнуть, — Мишка с Лизкой уткнулись в перечень блюд, — бутылочку вот этого лёгкого белого вина и...

— Мне минералки. "Боржом" в вашем заведении имеется, уважаемая?

— Ну, а как же? Имеется...

Меж тем, срач в углу с "основателями", разгорается ни на шутку.

— ...Толя, — говорит Есенин Длинному, — из-за тебя все говорят, что имажинизмом заправляю не я — а твоя теща, которая тянет из "Стойла" деньги!

— Деньги из кафе тянут твои бесчисленные друзья, которых ты кормишь из его кассы!

Дальше, "Длинный" по списку начал перечислять — кто, сколько и на сколько, здесь колбасы съел или "чаю" выпил за есенинский счёт.

Всегда любил произносить тосты — тем более, если "по случаю":

— Ну... За нашу удачу!

Со звоном "чокнулись" рюмками и выпили по первой. Кстати "боржом" — хотя и оказался тёплым, но довольно приятно пьётся. Вкус, вообще не такой, каким я помню — он был в "моё" время. Закусываем в полном молчании...

Прислушавшись к спору "отцов-основателей", Лиза спросила:

— О чём это они?

Пожимаю плечами:

— Думаю, как и все смертные — о деньгах...

Она брезгливо наморщила носик:

— Поэты о деньгах? Фи, как пошло! Прямо, мещанство какое...

Прожевав и проглотив котлету "по-киевски", рассудительно отвечаю:

— Видишь ли, моя слишком юная леди, в отличии от той фанерной лошади над входом — поэтам надобно что-то кушать-пить. Причём, вовсе не овёс с водичкой — с них они только "ржать" будут, а не...

— Иии-го-го! — вполне реалистично воспроизвёл конскую "мову" Мишка.

Строго посмотрев на него:

— Так... Этому столику больше не наливать!

Наморщив лоб и полузакрыв глаза, вспомнил кое-что из "реальной" истории:

— Финансовые дела поэты вести совершенно не умеют, поэтому судя по всему — этому кафе вскоре грозит банкротство. Думаю... Уверен, что не позже, как следующей весной — это заведение уйдёт "с молотка" за долги.

Лиза, сожалеюще обвела взглядом помещение:

— Вот, как?! А жаль — здесь довольно мило...

— А ты купи это кафе, — подколол Миша, — ты же у нас теперь богатая.

— Я обещала Саньке да Ваньке, что эти деньги пойдут на планер...

Тут у меня в голове "ЩЁЛК!!!":

"Холява, холява! Взять, взять!".

Мишка натолкнул меня на одну очень интересную, главное — многообещающую идею. Окидываю помещение уже другим — уверенным хозяйским взором:

"Да здесь можно такое-этакое "супер-пуперское" отгрохать!".

Опыт строительства и переоборудования подобных предприятий общепита, у меня имеется довольно внушительный и, даже кое-какие уже готовые проекты на компакт-дисках должны остаться. Ну, а если и не остались — долго ли имея соответствующие программы, их заново сделать?

— "На планер" Саньке да Ваньке, Елизавета — ты ещё нарисуешь! И, не на один — всё равно на нём пока летать некому... А вот на недвижимость почти в центре Москвы: это тебе возможно — всю жизнь придётся у мольберта простоять, а такого случая может больше не подвернуться.

Видя, что та слегка "не догоняет", развиваю мысль:

— Твоя же мама хочет вернуться в столицу? Так почему бы ей не помочь?!

— А, как?

— "Как", Лиза — это было в детстве..., — Мишка опять хохотнул лошадью, — у тебя уже есть имя — про тебя среди "людей искусства" уже знают, про тебя говорят! Подойди, представься молодой художницей, скажи что успешно продала свою первую картину и, предложи за эту сумму выкупить все долги кафе "Стойло Пегаса". Таким образом, ты станешь "дольщицей" — акционером этого заведения общепита. Потом, привезёшь сюда уважаемую Надежду Павловну и...

Моя "тёща" — как её в Ульяновске чуть ли не официально называют, хоть и из "бывших" — но баба бойкая!

Видать, закалили её характер тяготы и лишения лихих годин, пробудив некоторые полезные в жизни практические качества и черты характера.

— ...Дальше, ты понимаешь, что произойдёт?

Мишка не удержался, чтоб не схохмить:

— Замуж за себя твоего Есенина возьмёт твоя мама и, будешь ты тоже "Есениной" — по приёмному отцу.

Корректно опровергаю такое развитие событий:

— Нет, Миша! Мама у Лизы далеко не дура и, дебошира-алкоголика — "замуж" за себя брать не будет. Такого "добра" и в Ульяновске хватает — если вечером вдоль заборов пройтись. Но возможно через несколько лет, у молодой художницы Елизаветы Молчановой в Москве будет своя творческая студия...

Прищурившись, ещё раз оглядываю пространство кафе:

— ...Название, правда придётся сменить: "Стойло" — это уж через-чур, как-то по-скотски. Предлагаю будущую студию "неофутуризма" назвать "Ясли Пегаса". Типа, здесь вскармливаются молодые таланты...

Подмигиваю Лизе и шепчу на ушко:

— Ведь, для будущей Роксоланы, это более практическое вложение капитала — чем деревянный планер, который через пару лет устареет и сгниёт?

В прелестных серых лизиных глазках, как тополиный пух от поднесённой спички, вспыхивает и неугасимым огнём разгорается ЖГУЧИЙ(!!!) интерес:

— Это правда, что Есенин развёлся с Айседорой Дункан?

— Ээээ... Извини, но он постоянно забывает докладывать о разводах со своими бабами..., — закрыв глаза напрягаю "послезнание", — скорее всего это правда. Но, долго он "холостым" не проходит, не надейся: смазливые особы, не отягощённые нравственно и умственно — на "богему" слетаются, как мухи на жидкое... На разведённый сахар.

Мишка, снова вполголоса заржал...

Лиза решительно встаёт, я едва успел схватить её за руку. Смотря снизу вверх в её глаза:

— Девочка моя, ты не забыла...?

"...Чему я тебя учил", — я произнёс мысленно.

— Нет, — твёрдо отвечает, — я ничего не забыла.

И, словно пава не идёт — а "плывёт" к ложе с "отцами-основателями" с решимостью и уверенностью самонаводящейся торпеды.

— ...И не пей сегодня больше вина! — еле успел вдогонку.

— Да, она и нашего то — еле пригубила, — Мишка не теряясь, налил себе полный бокал, — ну... Прозит!

Поднимаю бокал минералки:

— Прозит... Чтоб все наши мечты всегда сбывались.

Настроение, сразу упало куда-то на гов...но!

Наверное, то же самое чувствует командир — посылая на первое боевое задание зелёного новичка, мучаясь вопросом: "А достаточно ли я его подготовил?". Увы, но ответ на него никогда заранее не угадаешь... Он приходит только после боя — по его результатам и, часто бывает — вместе с холодным трупом.

Вижу, Елизавета смело и с изящной грацией прима-балерины подходит, смеясь знакомится — подставляя ручку в которую тот "длинный" впивается упырём и, что-то мило лопочет. Садится за их столик и, вскоре я слышу отчётливо:

— Сергей! Только, дайте мне слово — что перестанете писать такую пошлятину...

Её пальчик указывает на стену с голыми "трёхглазыми" тётками.

* * *

Впрочем, скучать нам с Мишей долго не дали.

Он, довольно долго "булки мял" не решаясь и, только начал было:

— Серафим! Давно уже хочу тебя спросить...

— Хочешь — спрашивай, — взлохматил пятернёй его шевелюру, как шерсть на загривке подрастающему, перспективному щенку бойцовской породы, — только не о том, откуда берутся дети — ты ещё слишком "мелкий", чтоб знать это...

Вдруг, в кафе вваливается среднего роста брюнет плотного телосложения, при галстуке, широкополой шляпе, ярко-рыжих штиблетах и козлиной бородке "а-ля Троцкий". Мишке, он сразу не понравился:

— Жид.

Мне этот тип тоже не понравился — причём "очень давно", но вбитая в подкорку политкорректность заставила зашипеть:

— Миша, блин... С тобой лучше в приличные заведения не ходить! Ведёшь себя... Как перепивший в корчме петлюровец, чес слово.

Миша, с какой-то потаённой тоской протянул:

— Да... "Жовто-блакыдные" их резали, резали... Душили, душили...

Кулаком по столу:

— МИХАИЛ!!!

— Ладно, всё — молчу...

Развязно и крикливо, будто чувствуя себя здесь хозяйчиком, обойдя и здороваясь чуть ли не с половиной столиков, кивнув как давним приятелям "отцам-основателям", бородатый брюнет подошёл к нам. Посмотрев в упор и, не признав за знакомых, он:

— Я вижу здесь у Вас свободно... Разрешите?

С вежливой улыбкой, с ледяным сквозняком в интонации голоса, крайне холодно пытаюсь "отшить" — хоть и вовсе не "татарина", но всё равно — незваного гостя:

— Думаю, Вам лучше поискать себе другой свободный столик.

Однако, тот уже плотно "приклеил" свою задницу к стулу.

— Этот столик на четверых, я всё же здесь присяду — других мест нет.

Протягивая руку, представляется:

— Яков Блюмкин...

Пожав плечами, типа — не блевать же мне теперь кровью от радости, жму его пятерню и ответно представляюсь:

— Просто Серафим. А моя фамилия — в отличии от вашей, ничего Вам не скажет.

— Михаил..., — в отличии от меня, Барон выпучил глаза — как плоская тихоокеанская камбала при виде "мужского достоинства" синего кита, — тот самый Блюмкин...?! Который...

Тот, хвастливо:

— Да, это я убил германского посла Мирбаха!

Это его похвальба, буквально "сорвав крышу", снесла меня "с катушек":

— От знающих людей, эту историю я слышал несколько иначе. Вы, Блюмкин, стреляли в безоружного человека с трёх шагов и промахнулись — высадив целую обойму из пистолета. Затем, Вы бросили бомбу — которая не взорвалась. Возможно Вы просто забыли поставить её на боевой взвод...? Хм, гкхм... От "волнения"?

Мишка только взгляд свой ошалевший успевал переводить — с Блюмкина на меня и обратно.

— ...И, тогда Вы убежали из посольства, перепрыгнув через забор — вследствие чего подвихнули себе ногу и весь мятеж "левых" провалялись в госпитале, прикинувшись ветошью. А графа Мирбаха убила вторая бомба — брошенная вашим напарником Андреевым. ...Имеете что-то возразить, "террорист номер один" недоделанный?

Сказал и тут же пожалел об этом, ибо как мне известно из одной скаченной книги — этот Блюмкин был просто отмороженный псих: всюду ходил со своим неразлучным "кольтом" и, чуть-что — выхватывал и наставлял его на оппонента. Причем, не стеснялся делать это в людных, общественных местах!

Не... Кроме мнимого "убийства" посла — больше никаких подобных "подвигов" за ним не числится. Чисто понты бесовские...

Но, мне скандал разве нужен?! Тем более, у него имеются прочные подвязки в ГПУ... Вроде бы.

Невольно напрягся как перед хорошеньким замесом...

Террорист Яков Блюмкин, на цвет лица стал как беленный потолок местного вип-сортира, затрясся осиной со всежеповесившимся Иудой и, действительно — потянулся рукой в карман штанов.

— Не успеешь, — негромко сказал Барон.

Блюмкин замер:

— Что...?

— Не успеешь "шпалер" достать, как я тебе бочину "пикой" проколю, — спокойно объясняет тот, — ты же его не взвёл и на предохранитель поставил — не желая себя яйца случайно отстрелить... Ведь, так?

Того, вообще подкидывать стало и, как обжегшись от собственного кармана — отдёрнув и положив правую руку на стол, он, заикаясь:

— Вы... Вы... Вы из немецкой разведки?

— УХУ ЕЛ?!

Оглядываюсь вокруг — не слышал ли кто и, не побежал ли вызывать того — кого принято при таких раскладах вызывать. Нет, вроде — все посетители увлечены собой или спаиваемыми ими дамами, а официанты — находятся довольно далеко от нас, даже для их чуткого профессионального слуха.

— ...??? С чего Вы так решили, Яков?!

— У Вас — акцент...

— У вас — тоже "акцент", — вполне аргументировано и логично опровергаю гнусное предположение, — но я же вовсе не утверждаю, что Вы из израильской разведки, товарищ Блюмкин.

Мишка, беззвучно ржёт... Действительно, в это время словосочетание "израильская разведка" — кроме хохота, ничего вызвать не может.

При слове "товарищ" того, ещё сильней затрясло:

— Вы, Вы, Вы... Вы — левый эсер? Вы пришли меня убить?!

Ага, вот оно что... Кажется, бывшими однопартийцами — считающих его предателем снюхавшимся с большевиками, на Блюмкина было совершено несколько покушений.

Вполголоса продолжаю его "строить":

— В приличном обществе, Яша, за "левого эсера" — принято морду бить! Однако, учитывая ваше тяжёлое детство на Молдаванке и прибитые к полу деревянные игрушки, в этот раз прощаю, но...

Указательный палец указкой вверх и как строгий школьный учитель своему "слегка" туповатому питомцу:

— ...Другой вопрос! Если Вы совсем немного напряжёте память, Блюмкин, то возможно вспомните: это не мы к Вам подсели и, напросились на этот "разговор" — а как бы, не наоборот. А теперь, вспомнив этот неопровержимый факт, подумайте — разве убийцы так себя ведут...?

Мда... "Убийца" из этого еврейчика — как из поросячьего дерьма пуля.

Ну и уже откровенно стёбно-издевательским тоном:

— ...Яков! Ведь Вы сами, по вашим же словам — убийца. И должны в подобных делах разбираться — хотя бы исходя из собственного опыта. Ведь, это не граф Мирбах к вам с Андреевым на Лубянку приехал — на собственное убийство, а вы к нему — в посольство!

Несколько расслабившись, тот:

— Так, кто же вы?

Бурчу сердито:

— Человеки! Сидели здесь, культурно отдыхали — пока Вас чёрт по наши души не принёс...

Вдруг, со стороны "ложи" раздался весёлый лизкин голос:

— Серафим, Миша! Идите к нам!

Смотрю и, Есенин Блюмкину машет:

— Яков! Веди их быстрее к нам — хоть под угрозой своего револьвера...

Дружное:

— ХАХАХА!!!

Блюмкин изумлённо посмотрел на нас с Мишей:

— Прошу извинения, товарищи... Ошибочка вышла.

— Да, чего уж там, — тяжело вздыхаю, вытираю салфеткой рот и приподнимаюсь, -пошли, Миша, что ль — пока просто зовут...

По моему мнению, так славно начинающийся вечер, был безнадёжно испорчен.

Подошли, познакомились. Тот "длинный" оказался поэтом Анатолием Мариенгофом, остальные двое — поэт Вадим Шершеневич, с плотной фигурой и сплюснутыми ушами боксера и известный художник-имажинист Георгий Якулов. Представляя последнего, Есенин просто восторгался взахлёб:

— ...Талантливый, неимоверно! Вся театрально-художественная Москва его знает, говорят: "Были б декорации Якулова к пьесе, а уж сам успех обязательно будет".

Согласно киваю головой:

— Прошлой осенью, будучи в гостях у одного ОЧЕНЬ(!!!) обаятельного человека — тоже одного талантливого "художника" встречал: за пять минут буквально — любой документ так "нарисует", от настоящего не отличишь.

— ХАХАХА!!!

Громче всех смеялся сам Якунин.

Сдвинули столики, подозвали официанток и, понеслась "звезда" по кочкам!

* * *

Как обычно при таких "мероприятиях", разговор бурно и сумбурно шёл ни об чём и, в то же время — обо всём сразу. Само собой — без "политики" никак, хорошо ещё футбол не так популярен!

Георгий Якулов пытался донести до новичков — делая особый акцент на самом старшем из них (то есть на мне), саму идею имажинизма:

— Серафим, ты пойми: революция необходима народам — но художникам она необходима вдвойне! До революции мы были скованны уставами и устоями, теперь и краски наши — кроме специфического запаха, приобрели запах свободы... Это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов!

"Делать вам больше не фиг, — думаю, — как всякой фигнёй заниматься".

— Да, — отвечаю с самым серьёзным видом, — краски и запахи связаны прочно — хотя никто не видит незримых тех вервий, которые их скрепляют.

Есенин рассказывал (думаю, уже не в первый раз) случай произошедший с ним во время европейского турне:

— Перед отъездом в Германию, зашли мы с Айседорой в "Шахерезаду". Сели за столик с большим абажуром, сделали заказ... Вдруг официант наполняя нам бокалы, тихо мне говорит: "Вот, господин Есенин, я флигель-адъютант свиты Его Императорского Величества — такой-то, а теперь наливаю Вам шампанское". А я ему: "Работай и меньше разговаривай, холуй!".

— ХАХАХА!!!

Бдительно слежу за своими: Лиза практически не пьёт — хотя Есенин собственной рукой ей не успевает подливать, а Миша пьёт наравне со взрослыми — но в отличии от них не пьянеет. Как-то ещё во времена нашего с ним знакомства, он признался — что "по молодости", как-то перебрал медицинского спирту:

— Чуть не сдох тогда, да ещё мой "père" — чуть не прибил, но с тех пор всё, что градусом ниже 96-ти — для меня как вода.

Да! Пришлось ребёнку "хлебнуть" — в том числе и буквально.

— Повезло тебе, значит — "крысиная" печень досталась.

Кстати, ещё "там" слышал про один такой — почти аналогичный случай: в семье хронических алкоголиков любящий дедушка специально вусмерть напоил младшего внука (лет двенадцати, если не изменяет память), а потом — когда тот был с "бодуна", устроил ему же хорошенькую взбучку. Из всех пяти отпрысков той семейки, этот единственный — вырос, стал человеком и дожил до весьма почтенных лет. Остальные — "сгорели" от водки, подохли от ножа в подворотне или от тубика на зоне.

Правда это или просто байка из так называемых "городских легенд" — не знаю, врать не буду.

Меня тоже, считая "кавалером" Лизы, пытались напоить — чтоб так сказать "нейтрализовать конкурента". САМ(!!!) Сергей Есенин наливал мне водки и спрашивал с явно не поэтической угрозой в голосе:

— Почему Вы не пьёте, Серафим? Может, Вам не нравится наша компания?

Все "отцы-основатели" замолчали и обернувшись уставились на меня — мол, что скажешь — без пяти минут терпила?

Зная буйный, задиристый и взбаломошный есенинский нрав — в открытую и, с гордостью называющего себя "хулиганом" — в серьёзности своего положения я не сомневался. И, стали появляться у меня крайне заманчивые идейки, типа:

"Всамделишному барону я уже морду бил — ничего оказывается сложного... А если и всенародно любимому поэту — попробовать в грызло заехать, да в роговой отсек зарядить? Интересно, войдёт ли этот случай в анналы истории и начертят ли моё имя на её скрижалях?".

Прикидываю варианты — сравнивая наши с ним возможности: телосложением мы с ни одинаковы, рост и вес — почти один и тот же. Однако, за мной молодость, жизненный опыт и хорошая физическая форма, а поэт-хулиган — изнемождён годами и водкой, развращён тупыми бабами и дезинформирован собственной безнаказанностью.

Я по-любасу начищу Есенину рыло!

Крайне соблазнительно было, конечно — как на духу каюсь... Однако, здраво решив, что слава Герострата мне не к чему, я сперва продекламировал самого Есенина:

" — Что же вы ругаетесь, дьяволы,

Или я не сын страны,

Или я за рюмку водки

Не закладывал штаны?".

Затем, вежливо ответил весьма польщённому собеседнику и его друганам:

— Мне очень нравится ваша замечательная компания! Но ещё в 1918 году, я дал клятву — до самой победы Мировой революции не употреблять спиртного... Так что, прошу меня извинить, друзья — ничего личного!

Моё заявление произвело такое ошеломляющее впечатление, что минут пять все потрясённо молчали и, даже румыны в вышиванках на эстраде — как будто услышав мои слова, скрипками заскулили что-то невыносимо грустное...

Больше на эту тему ни у кого вопросов не было, а Яков Блюмкин пожал мне руки и с великим пафосом произнёс, тряхнув козлино-троцкисткой бородкой:

— Я с тобой товарищ! Вот только сегодня последний раз напьюсь — а с завтрашнего дня...

— Тогда уж лучше с понедельника, Яша, — ржу не могу, — все серьёзные дела надо начинать с понедельника!

— Думаешь? Хорошо, я даю обет — с понедельника больше не пить.

Чуть под стол не уполз от угара — честное слово!

Чуть позже улучив момент, Есенин, подсев ко мне спросил:

— Извини, Серафим... Тут такое дело... Я вот не пойму: Лиза — твоя девушка?

Вдумчиво жую что-то из французской кухни, анализируя свои — возникшие при этом вопросе ощущения:

"Что это? Никак, укол ревности?! Под плинтус, под плинтус её!".

Не спеша прожевав и проглотив, спокойно отвечаю:

— Елизавета — современная девушка и считает, что быть "чьей-нибудь девушкой" — это мещанство. Она свободна.

Приобняв за плечи, тот покровительственно похлопал меня по спине:

— Ну, тогда я у тебя её уведу — влюблён понимаешь, без памяти... Без обиды, ладно?

Ответно, хлопаю Есенина по плечу:

— Какие обиды между друзьями? Всё пучком, братка!

Чуть позже разберёмся — кто у кого и, что именно "уведёт".

Центром внимания, выдать по укоренившейся привычке, пытался быть Яков Блюмкин, рассказывая о своих похождениях на Украине во времена Гражданской войны. Найдя в нашей компании "свежие" уши, он тёр в них — как его как-то поймали петлюровцы и "поставили к стенке":

— ...Ожидая расстрела, я прямо перед строем галицийских стрелков запел "Интернационал".

— И, что было дальше? — с явным глумливым стэбом в глазах и интонации, поинтересовался Михаил.

Я, незаметно пнул его под столом ногой и сделал на краткий миг зверское лицо.

Не задумываясь ни на миг, Блюмкин уверенно отвечает:

— Прискакали будёновцы и спасли нас.

Тот, даже не нашёлся что сказать — так и сидит возмущённо онемев с разявленным ртом. Пришлось мне за своего воспитанника безразлично-нейтральным тоном заметить:

— Ну, что ж... И, такое наверное бывает.

Затем, дождавшись, когда Лиза с апломбом королевы — направляющейся на дипломатический раут, отправилась "попудрить носик", я — как будто вне всякой связи с рассказом "террориста", поведал — хотя и донельзя бородатый "у нас", но ещё "свежий" среди хроноаборигенов анекдот:

— ...Старый, бывалый петлюровец рассказывает внуку:

" — Споймали мэня зараз будьёновцы и гутарят: "Выбирай — отсосёшь у всего ескадрону, иль мы тоби разстрэляем".

— И, ты дид отсосав?! У будьёновцив — цих клятых коммуняк?! У цилого ескадрону...?!

— Да, ты з глузду зъихав, чи шо? ...Меня ж разстрэляли".

— ХАХАХА!!!

Не знаю, отнёс ли это на свой счёт сам Блюмкин, но ржали абсолютно все и громче всех он сам. А Мишка-Барон, так вообще — с какими-то судорожно-истеричными всхлипами.

Впрочем, вскоре Яков стал казаться мне довольно славным парнем — хотя и излишне хвастливым при этом. Например, Блюмкин не таясь стал рассказывать что работает в личном секретариате у САМОГО(!!!) Льва Давыдовича Троцкого — который поручил ему разрабатывать тайные планы по осуществлению Мировой пролетарской революции.

Ну, просто — обаяшка!

Затем, через буквально пять минут, Блюмкин — как будто позабыв о сказанном, огорошил присутствующих новостью — что "Лев Революции" поручил ему возглавить личную охрану. Впрочем, видать к подобным "откровениям" — сидящие за столом давно уже привыкли и, буквально её через пять минут про них забыли...

Я же, стал все более и более заинтересовано посматривать в сторону "личного секретаря", обдумывая пару интересных комбинаций...

В будущем!

Поэтому когда мы с Мишей в свою очередь вышли "отлить" в комнату "для мальчиков", на злобный шёпоток Миши под журчанье в писсуаре:

— С каким бы наслаждением, я б прирезал эту брехливую свинью...

Так же шёпотом ответил, с оттенком разочарования:

— Вы продолжаете мыслить понятиями уличной гопоты, Барон! Когда же я дождусь пробуждения в Вас навыков — хотя бы оперативного работника, не говоря уже о чём-то большем?!

Но, хоть "жидом" его не обозвал в этот раз — на том спасибо.

Сам я потихоньку разговорился с "длинным" — с Анатолием Мариенгофом, то есть:

— Извините, не моё дело, конечно... По разговору я слышал у вас какие-то финансовые затруднения?

— А у кого их ныне нет, Серафим? Сергей недоволен, что отчисления в кассу "Ассоциации" запаздывают и я вполне разделяю его чувства... Но вы поймите: завтраки идут плохо, обеды чуть лучше, но прибыль заведения начинается после одиннадцати — половины двенадцатого вечера: когда съезжаются серьезные гости с дамами после театра, цирка или синематографа. Скажите, может оправдать себя заведение, если оно заработает по-настоящему только два — два с половиной часа в день? Ведь по закону, кафе может работать только до двух часов ночи, вернее — до без четверти два, иначе нарвешься на штраф.

Прищурившись, спрашиваю:

— Подобные "законы" устанавливает государство или местные власти?

— Ммм... Даже и не знаю, что ответить! Должно быть, они не в Совнархозе пишутся — а в Моссовете.

"Что за времена, что за нравы? — невольно возмущённо подумалось, — в столице полным-полно нэпманов или дольщиков — вроде этих и, никому не приходит в голову — пролоббировать в городской мэрии свои интересы".

Может, врёт?

— Сегодня же вроде полный "аншлаг"? — с недоумением оглядываю зал.

— Два счастливых стечения обстоятельств: недавнее возращение Сергея после развода с Айседорой — подогревшее к нему интерес и только что закончившаяся Выставка. Многие гости Москвы (как и ваша троица, я уверен) захотели глянуть на известного — самого именитого в стране поэта. Однако, уверяю Вас: пройдёт неделя-вторая и в это же время суток — зал будет практически пуст.

— Понятно..., — на ум сама собой приходит пара элементарно-простейших пиар-ходов по привлечению клиентов в это заведение, — а кто ведёт в кафе бухгалтерию?

— "Итальянскую" или иначе — двойную бухгалтерию ведёт один старичок, приходящий на пару часов в день.

— Налоговые органы не сильно свирепствуют?

Мой собеседник лишь горько улыбнулся:

— "Фининспектор", это, знаете — фигура! К каждому документику придирается.

— И, как? Находит какие-нибудь нарушения?

— Увы... Видите ли, мы вынуждены закупать некоторые продукты у частных лиц, а они не всегда дают расписки, а если дают — то как бог на душу положит.

Сочувственно вздыхаю:

— Беда просто с этими нэпманами.

Мля... Я уже в пятом классе умел подписи родителей в дневнике подделывать!

Отойдя в очередной раз "отлить", "журчу" в писуар и говорю в слух — ибо наболело:

— Мне бы в "наши лихие 90-е", ваши проблемы! Что за народ?

* * *

Но, невзирая на все натужные потуги террориста-сказочника, в центре внимания сегодня была наша Елизавета...

Я прямо налюбоваться не мог твореньем рук своих!

Она, флиртовала со всеми подряд — делая из взрослых, знающих толк в "амурных делах" и погрязших в пороке и разврате мужчин, не рассуждающих болванчиков.

Но конечно же, главной её целью был Сергей Есенин.

Вот он, вскакивает на эстраду, делает знак румынам в вышиванках замолчать:

— Внимание, друзья!

Всё кафе замолкает, перестав жевать и оборачивается на него.

— Нашей очаровательной гостье — прекрасной художнице Елизавете Молчановой, я освящаю свой новый стих "Любовь хулигана"!

Подождав когда стихнут аплодисменты и восторженные выкрики фанатов, поэт начал декламировать что-то мне довольно знакомое :

— "Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать,

И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз злато-карий омут.

И чтоб прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому!

Поступь нежная, легкий стан...

Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки!

И стихи бы писать забросил!

Только б тонкой касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой,

Хоть в свои, хоть в чужие дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить".

УПС!!!

Кажется, этот цикл в "реальной" истории, Есенин посвятил другой женщине. На минуту задумался: а как такое моё вмешательство в естественный ход — скажется на текущей всемирной истории? Не окажется ли это некой "точкой бифуркации"? Не наломал ли я в этом случае дров? Наконец — не наступил ли я ненароком на крылья знаменитой "бабочке Брэдбери"?

Да! Очевидно, что Есенин втрескался в Лизу по уши и даже ещё выше. Когда та в очередной раз куда-то "на минуточку" отошла, то прямо-таки пьяно рыдал "в жилетку" Анатолию Мариенгофу:

— Эх, Толя, а баб у меня было... Не меньше трех тыщ.

— Серёжа, не сочиняй!

— Ну ладно, триста... Ну уж, никак не меньше тридцати! Однако, такой ещё не было...

— Ты то же самое про Айседору говорил.

— Про "Дуньку", что ли? Та — другое дело, липкая как патока, а эта...

Однако, ровно минуту поразмыслив я успокоился: оттого, что у поэта одной женщиной меньше или больше — ничего не произойдёт... Даже историки ничего не заметят.

Другие поэты, тоже не хотели отставать — ещё надеясь на лизину благосклонность...

Ну, весеннее чириканье воробьёв, хотя бы раз слышали? Каждый этот мелкий, но голосистый птах — старается перечирикать других в надежде спариться с самкой.

Вот и, здесь такая же фигня — аж нэпманы в зале чавкать перестали!

Когда все поэты по разу выступили, Елизавета вдруг обратила свой взор королевы турнира на меня:

— А вы знаете, друзья, наш Серафим — тоже, очень талантливая личность! Причём, его талант очень многосторонен — он рисует, пишет прозу и сочиняет стихи.

Недовольно морщусь... А вот ей это было надо? Как говорил вор-карманник Ручечник, которого в "Месте встречи изменить нельзя", бесподобно сыграл сам Евстигнеев:

"Эх, бабы! Кабы по моей "работе" вы не были б нужны — фиг бы с вами когда связался!".

"Воробьи" за нашим столиком притворно-восхищённо "зачирикали":

— Вот, как?! А почему мы про него ничего не слышали?

— Он у нас очень скромный — пишет под псевдонимами в основном в наших нижегородских газетах и журналах.

— Серафим! Может, прочтёте нам что-нибудь?

Отнекиваюсь, как только могу:

— Вы знаете, сегодня совершенно нет настроения и вдохновения... Может быть, как-нибудь в другой раз — в последний раз видимся, что ли?

"Век бы вас не видеть"!

Однако, просьбы из просто настойчивых стали — назойливо-настырными и, пришлось подчиниться:

— Пожалуй, я не прочитаю стих, а его спою... Никто не возражает?

Всеобщее оживление:

— Конечно, конечно! Так будет, даже ещё интересней!

* * *

В конце концов — я попаданец, или так — просто мимо шёл?!

А всякий уважающий себя попаданец просто обязан кроме промежуточного патрона и командирской башенки на "Т-34", спеть предкам Владимира Высоцкого — иначе он просто галимое гуано, а не настоящий попадос. Хотя, поразмыслив пару секунд, я подумал — а почему именно Высоцкого? Уважаю безмерно Владимира Семёновича, конечно — но у нас, что?

Других талантов на Руси нема?!

Подойдя к румынам, я собрал их кучкой:

— Слушайте сюда, почтенные потомки пана Дрякулы...

— Га?!

— Заработать хотите?

— Ну, а як же! Скильки?

— По червонцу на рыло — как с куста!

— А шо пану трэба?

Старясь меньше дышать испарениями их потных вышиванок, напел пару раз мелодию:

— Запомнили мотивчик...? Ну-ка, изобразили мне на пробу на своих контрабасах.

— Зараз швыдко!

С третьей попытки добившись почти нужного звучания, я:

— Сойдёт для сельской местности! Как махну рукой — начинайте. Коль, постараетесь как следует — за мной "поляна" с цуйкой и мамалыгой на закусь.

— Заведомо дрякуемо!

Постояв с закрытыми глазами, вспоминая тест и заодно его корректируя, я наконец собравшись с духом:

— Эту песню-стих, я посвящая человеку — с которым только что познакомился... ЯКОВ БЛЮМКИН, ФОРЕВЕР!!!

Этого типа, видать все без исключения присутствующие знают и даже уважают, оправдывая слова Хемингуэя: "Покажи мне героя, я покажу тебе говнюка". Есенин, даже чуть ладоши себе не отбил...

Ладно, это к делу не относится.

Кричу во всю мочь, привлекая всеобщее внимание к своей особе:

— Еее, это Mos-Vegas, baby, два ноль ноль шесть! Здесь реально опасно, baby, о ейс!!!

Зал, конкретно приху... Притих стало быть.

Даю "отмашку" и, начинаю в такт музыки двигаться и читать нараспев:

" — Опасный, Опасный — они зовут меня так,

Потому что, если ствол в моих руках —

Все на пол, нах!

БАХ!!! На полу крошка с потолка:

— У кого какие ещё вопросы?

Повторяю: самый опасный из опасной касты, ты ещё не понял — бля, кто я?

Человек-история, изобретатель ломаных гармоний,

Поэт-философ плюс мастер убийственных дипломатических церемоний,

Я — Яков Блюмкин, обладатель терроризма короны.

Йоу, играть со мной не стоит, надеюсь, ты понял!

Пацан серьёзный, читаю послу мандат грозный,

Курю культуру,

Засираю голову империалистам строго:

— Граф Мирбах?

Кидаю фразы хлёстко, стреляю, швыряю бомбы:

— СДОХНИ, СУКА!!!

Бородатый боевик со взглядом отморозка:

В ушах — Есенин,

В сердце — революция,

В уме — Большой Пиз...дец.

Пью сегодняшний день,

Извергаю фекалиями вчерашний — его уже нет!

Я живу в завтрашнем дне —

На столе пулемёт, во дворе броневик.

Пишу с Троцким инструкции, готовлюсь к мировой революции,

Пока все дружно занимаются проституцией.

Пишу инструкции, готовлюсь к революции,

Пока все дружно занимаются проституцией.

Пишу инструкции, готовлюсь к революции,

Пускай все дружно занимаются политической проституцией...".

Не, шТа вы — я ваЩе не курю...

И, это — не я сочинил, если шТа!

Я только слова кой какие "дополнительные" вставил, а другие убрал... "Плагиат" говорите? Ну, путь рэпер Децл сам мне предъявит — я не против с ним на судебном процессе пободаться. Вот только дожить-дождаться бы, когда это "патлатое чмо" на белый свет вылупится.

Нет, что вы, я вовсе не его фанат — правильно про него так Баста сказал!

Но если ваш сосед-дебил по "трёшке", вам этого Децла пять лет подряд "крутит" из-за тонкой бетонной перегородки — вы волей-неволей, что-нибудь из его репертуара, да выучите. Тем более после "переноса" у меня память стала... Не идеальной, конечно, но тем не менее — даже то, что вспоминать категорически не хочется — нет-нет, да всплывает откуда-то "из-подкорки".

Да, блин...

Представляю, что сказал бы Никита Кукурузный — услышь он такое! Тут, одним "экспрессионизмом" — не обошлось бы по любому.

Тишина.

Лишь слышно было, как биндюжник на улице сочно обложил матом собственную лошадь — вульгарно и принародно сообщив, что неоднократно совокуплялся с её кобылой-мамой...

Обалдевшая публика, не зная как реагировать на такое "искусство" — замерла, не решаясь даже пошевелиться и вопросительно уставилась на "ложу" с "отцами-основателями".

Лиза взяла за руку обалдевшего Есенина и, премило улыбнувшись, что-то шепнула тому "на ушко". Тот, как будто препарированная лягушечья лапка — под действием электрического разряда, встрепенулся и с немалым пафосом возгласил:

— Это — новое слово в поэзии, свежая струя в имажинизме! Друзья! Поприветствуем в нашем братстве Серафима Свешникова! Ура!

— УРА!!!

Грянули, оглушительные овации. Из зала на эстраду полезли обниматься-целоваться экзальтированные дамы — кто-то из толпы даже чуть штаны с меня не стащил... На какой-то миг почувствовал себя частью это мира — мира творческой богемы и, вы знаете — мне понравилось. Понравилось быть знаменитым, узнаваемым...

Любимым, в конце концов!

Само собой разумеется, больше всех лез, обнимался и целовался — обслюнявив смывая помаду и исколов всю рожу своей убоищной бородёнкой, сам "главный герой произведения" — злостный террорист Яков Блюмкин. Возможно и, мотню — это он мне расстегнул, начинаю подозревать:

— Яков! Да пойдите Вы к чёрту, в конце-концов! Если тотчас не отвалите от меня, я такое про Вас сочиню — родная мама в Одессу больше не пустит и даже куска мацы на дорогу не даст.

Правда, вскоре пришлось испытать на себе, что "мирская слава — как дым": на следующей день про меня никто и не вспомнил...

Да и, не очень то надо было!

Но это я несколько опережаю события — а сейчас они в самом разгаре.

* * *

Господь сподобил, видать и, петь-читать-танцевать рэп меня больше не заставляли -одного раза хватило, больше не решились рисковать своей психикой. А что ещё вероятней: поэты-основатели просто приревновали к моей — вспыхнувшей ярчайшей звездой на небосклоне имажинизма, славе.

ХАХАХА!!!

Так что, застолье продолжилось — хотя и в несколько увеличившимся составе: две особы из зала прочно "прилипли" ко мне, плюс ещё столько есенинских друзей — сколько за наши два столика, впритык влезло.

Одна из "особ" тут же довольно уютно устроилась на моих коленях, другая — которой близ моих гениталей "места" не досталось, проанализировав обстановку переключилась на Мишку — с которым у неё завязался очень содержательный разговор о сортах кокаина и способах его употребления — от простой "дорожки" до "балтийского чая". Мишка оказался всеведущим "докой-теоретиком" в подобных делах — хотя, как мне достоверно известно — лично эту дрянь он не употреблял.

Моя "прилипала" зудела под ухо что-то про высокое искусство любви, я ей "на автомате" что-то отвечал про 96 поз в "Кама сутре", а сам прикидывал неплохую перспективу:

"Если с прогрессорством в России не обломится — стану всемирно известным поэтом... Хотя нет! Лучше сбежим с Мишкой в Колумбию, создадим свой картель и станем наркобаронами. Ему-то ваще раз плюнуть — только "нарк" спереди к собственному дворянскому "званию" прилепить... Хахаха!".

Вдруг "моя", недовольно прошипела:

— Явилась упыриха на свежую кровь! Чувствует её, что ли?!

Смотрю, подходит какая-то невысокого роста женщина — показавшаяся мне в первый момент маленькой девочкой Дюймовочкой, в сопровождении двух спутников... Судя по последнему писку европейской моды — которым они "прикинуты", это или сверхпреуспевающие нэпманы или сверхпроворовавшиеся "ответственные работники".

Совслужащие — советские чиновники, то есть.

Немного не в меру суетливого кипеша — неизбежного после появления в компании новых лиц и, Сергей Есенин с немалым апломбом представляет меня даме:

— Лиля, познакомься: это начинающий — но ОЧЕНЬ(!!!) талантливый поэт Серафим Свешников...

Она глянула на меня своими огромными глазищами, враз перестав казаться мне "Дюймовочкой"... Наоборот, это я — как "Мальчик-с-пальчик", потерялся и потонул в них.

— ...Серафим! Это — Лиля Брик, "муза" Владимира Маяковского, — в есенинском голосе явно прозвучала ревность, — слышал про такого?

Особо не вникал, но кажется они — если не открыто враждуют, то не особенно-то дружат. Поэтому, "включаю" тупого провинциала:

— Да, вроде болтали про какого-то Маяковского в поезде, пока я на верхней полке спал.

— Хахаха!

Кто-то за столом, под всеобщий смех сказал:

— Маяковский так любит Лилю Брик, что ласково называет её "бричкой".

— Это неверно, — спокойно и с достоинством парировала та, — Владимир называет меня "Кошечка" или просто "Киса"...

"Как Воробьянинова, — непроизвольно подумалось, — а где же сам Маяковский, то? Эти двое "мажоров" явно, даже ростом до него не дотягивают...".

Как будто прочитав мысли, та представила сперва высокого, на вид — сорокалетнего мужчину, во взгляде которого легко читалось обладание деньгами, влиянием и властью:

— Разрешите представить моих спутников: Александр Краснощеков...

Ах вот ты какой оказывается, "северный олень"!

Прям, на уровне осязания чувствуется, как мал и тесен наш "шарик": это именно тот пламенный революционер, "железный" нарком и крупнейший советский коррупционер — на которого я "натравил" Ксавера. Будь происходящее годом ранее, я возможно и сам бы замутил бы с ним какую-нибудь финансовую "пирамиду-многоходовочку", но ныне — увы... Его "Промбанк" лишили государственных вливаний, а самого очень скоро арестуют и впаяют на первый раз шесть лет.

"На второй раз" — в достопамятном 1937 году, его просто шлёпнут — ни за что, ни про что.

А может, что тоже не исключено — я просто чего-то не знаю.

Следующим был какой-то, даже на вид — ушлый и мутный тип, которого Лиля представила как:

— Илья Соломонович Соловейчик. Он может достать всё — в любое время дня и ночи...

Тот, как паук из липкой паутины протягивает мне волосатую лапку и пожимая мою руку, пытливо заглянул в глаза:

— У Вас будет ко мне какая-то просьба, Серафим? Может, у "начинающего талантливого поэта" есть какие-то проблемы?

— Огромное спасибо, конечно, но свои проблемы я решаю сам.

С московским жульём — пусть Ксавер сам дела ведёт, ну их к чёрту!

Мои "прилипалы" и женщина-вамп оказались давними знакомыми. Любительница оттопыриться "коксом", оставив Мишку скучать в мужской компании, спрашивает Лилю:

— Как отдохнули на Фризских островах, дорогая?

— Ах, этот Нордерней — дыра дырой, — явно жеманясь отвечает та, — одним словом — немецкий курорт...

— Разве ваши... Ээээ... Мужья, не развлекали Вас?

— Ах оставьте, милочка... Поведение Маяковского доставало меня до печёнок! Все мечты о походах по музеям пришлось похоронить: он дни и ночи проводил в покерном угаре и, выходил из казино — только купить мне гигантские букеты цветов вместе с вазами.

— Хорошо ещё не с витринами!

— Вот, именно... В ресторане "Хорхер" же, я буквально сгорала со стыда — Маяковский вел себя, как нижегородский купец: заказывал себе сразу две кружки пива и не меньше пяти порций компота и дыни...

— А что Осип?

— Тот читал лекции в "Академии нового искусства" и ему тоже было не до меня. Приходилось целыми днями страдать в одиночестве на пляже или в номере на кровати...

Она, устало закатила к потолку свои прелестные глазки...

Судя по раздавшемуся эхом лёгкому хмыканию — мало кто поверил, что Лиля на кровати "страдала" именно в одиночестве.

— Где Володя сейчас? Небось, за плохое поведение ему пришлось горько расплакиваться и расплачиваться? Ты, как всегда — наказала его мучительно и наотмашь?

— Ах, что ты — страдаю опять я! Володя выступает сегодня в "Политехническом музее" с рассказами о заграничной поездке "Что Берлин? Что Париж?". Там такое дикое столпотворение — даже конная милиция подключилась! Не доставшие билеты выбили дверь и теперь в зале сидят по двое на место, в проходе и на самой эстраде — свесив ноги. Ну, а я сбежала со второго отделения...

Пока все слушали Лилю Брик, развесив уши, потихоньку отзываю Елизавету в сторону:

— "Зверь" — на ловца бегущий, продолжает нас упорно преследовать, моя девочка! Постарайся подружиться с этой женщиной — у неё ты наберёшься много полезного в искусстве манипулирования мужчинами.

— По тому, как ты на неё смотришь — как кролик на удава, я уже это сама давно поняла, — язвительно кольнула бесовка и упорхнула к "Бричке".

Я оставшись стоять на месте, несколько озадаченным: она меня ревнует, что ль?! Потом вспомнив, что в её возрасте тоже почти любую встречную девушку ревновал ко всем встречным-поперечным подряд и, успокоился.

Юношеская гиперсексуальность — так её и, перетак!

* * *

Всеобщее веселье по мере "насыщения", как это водится — постепенно разбивается на отдельные "фрагменты".

Не успел присесть, как ко мне подваливает Соловейчик:

— Вы и вправду поэт, Серафим?

— Ну, а як же!

— Вы хотите стать знаменитым? Как Есенин или Маяковский?

Чисто поржать, поддерживаю завязавшийся разговор:

— Хочу! Чем я, интересно, хуже их?!

— Тогда, Вы должны довериться мне.

Денег, что ли попросит одолжить?

— Ээээ... Ну предположим, уже "доверился".

Задрав палец вверх:

— Я Вас насквозь вижу! Скучная жизнь, "Талмуд" условностей в голове... Вас с детства запугали, Вы — зашорены! Давайте уйдём к цыганам, плюнем на приличия, отдадимся своим самым низменным желанием!

Прикинувшись лохом-провинциалом, задумчиво чешу собственную "репу":

— Предложение конечно, очень заманчивое... Но на кой, извиняюсь, хер?

— Я вижу — пока у Вас бурлят эмоции! Но еще два года такой "порядочной" жизни и, вы пропали. Вы будете деградировать как личность! Вы на корню засохнете как поэт! Так, чего Вы боитесь?

— Видите ли, я не люблю цыган... Другие варианты будут?

На секунду, не больше задумавшись:

— Тогда предлагаю Вам три дня провести в борделе! Многие мне знакомые известные знаменитости прошли через этот опыт! Я могу Вам это устроить!

Недоумеваю, причём вполне искренне:

— Вы думаете я сам не найду дорогу в бордель? А извозчики у нас на што?!

Однако, тот уже вошёл в раж:

— Давайте сделаем так. Я Вам закажу трех обалденных, проверенных лично проституток и трех бывалых мальчиков-пид...арастов. Пусть они Вам покажут, что такое настоящая страсть! Начинающему поэту нужно это увидеть! Никакого принуждения — будете сидеть и смотреть и, будьте уверенны — не пройдет и получаса, как Вам захочется присоединиться. А если и, не захочется — то я от Вас отстану!

Чисто из вежливости интересуюсь:

— И как это поможет моей поэзии?

— Поймите, без реального познания понимания что такое "страсть" не будет. Как Вы опишете высшее общество, если не побываете в ресторане? Как Вы опиши притон, не побывав на самом дне общества — Горький и Гиляровский прошли через это! Как Вы напишите стихи про безумную страсть, если ни разу не примите участие в оргии?! Иначе — не опишете! Получится фальшь!

Чёрт побери!

Способных особей среди людей вполне достаточно: каждый восьмой-десятый имеет какое-нибудь дарование — если верить современной мне науки. Однако, достаточно широко известными "талантами" из них становятся буквально единицы.

Почему?

Не все решаются на подобное? Неужели вот именно так и, никак иначе — в "топ" выдвигаются юные писатели, поэты, художники, певцы, актёры...

Брррр!!!

Меж тем, Илья Соломонович не отставая повторял:

— Так "да" или "нет"? "Да" или "нет"?

Наконец, мне это надоело и, повертя головой я подозвал Барона:

— Миша! Мне кажется, ты с утра всё хотел кого-нибудь зарезать.

Тот понимающе глянув:

— Почему "хотел"? Я и, счас бы с большим удовольствием...

— "Этот" не подойдёт?

С некой ленцой:

— Да, без разницы.

Оборачиваюсь к Соловейчику:

— Я решил писать детективы. Давайте сделаем так: этот любезнейший молодой человек Вас не больно зарежет, а я потом в своей "нетленке" — поэтически опишу само ваше убийство, последующее расследование и судебный процесс... Если его поймают, конечно.

— Куда Вы, Илья Соломонович?

* * *

Видя, что мои уши освободились, ко мне опять подсел Яков Блюмкин.

Как бы мимоходом рассказывав, что совсем недавно вернулся после подавления контрреволюционных мятежей с Северного Кавказа — где по его словам: "мы их там шлёпнули тысячи две", он снова давай мне втирать про Льва Троцкого:

— Серафим! Кабинет Троцкого — это небоскреб мировой политики! Его рабочий день переваливает за восемь часов — на его столе военная тактика Суворова, соседствует с революционной тактикой Маркса... Он читает книги с карандашом в руке, который держит как хирург острый скальпель — подчеркивает, размечает, нумерует авторов, ассоциирует, делает полемические замечания... И с его рабочего стола — книга в библиотеку возвращается как препарированный труп.

— Очень интересно, — льстю ему, — у Вас весьма богатое воображение, Яков и красочный слог! Стихи или хотя бы прозу, не пробовали писать? ...А жаль!

Тот, пропустив мои слова мимо ушей:

— Троцкий диктует свои решения, быстро шагая и бегая по кабинету. Мы с его личными секретарями переписываем, расставляем правильно запятые и двоеточия, он подпишет... Затем, сдаём курьеру-самокатчику и прослеживаем судьбу пакета до конца.

— Он, что? Совсем не отдыхает?

Машет бородой, как конь отгоняющий рой мошек:

— Только переходом к другой работе — сменой темы или в спорте...

— "В спорте"...?!

Ни разу не слыхал про Троцкого-спортсмена — ещё один "друг" советских физкультурников, нашёлся...

— ...В домино на шалабаны играет, что ли?

Оказывается, не угадал:

— Иногда, очень устав — Троцкий ходит на лыжах, удит рыбу или играет в крокет и шахматы.

— "В шахматы"? Ах, ну да... Шахматы — та же война, только бескровная и на столе. Интересно, очень интересно!

В голову пришла одна многообещающая идейка.

Прошедшей зимой для помешанных на военном деле близнецов Саньки да Ваньки (чтоб меньше мне досаждали), я нагло скопиратил с "Колонизаторов" настольную "стратегию" — настольную игру, назвав её в духе времени — "Мировая революция".

Ребятишкам она с ходу понравилась — и не только Ваньке и Саньке и, не только ребятишкам...

— Яков! Ты мне друг?

— Ещё какой друг, Серафим!

— А среди настоящих друзей (а не гомосеков — вроде Соловейчика) принято так: "сегодня ты — мне, завтра я — тебе". Я в честь тебя стихи сочинил... Слышал, да?

Тот, не дав закончить — с неподдельным пафосом:

— Я за друга жизнь отдам!

Однако замечаю — в глазах тревожное ожидание... Ох и позёр Вы, Яков Блюмкин!

— Только без жертв! Вместо буржуазных шахмат, ребята в нашей комсомольской ячейке придумали и играют в настольную игру "Мировая революция".

Тот, несколько ошарашен:

— "Мировая революция"?

— Ну, да! Это тебе не просто — конь ходит буквой "Г", ладья по прямой, а гроссмейстер пошёл "Е2 — Е4", прежде чем стырить с доски чужого ферзя... И нет там никаких — чуждых нам по пролетарскому духу "офицеров" да "королей"! Зато, в "Мировой революции" есть Реввоенсовет — занимающийся военной стратегией, завязанной на экономике и политике...

"Террорист Љ 1" слушает разинув рот и развесив уши, а я ему в них вдумчиво втираю:

— ...Думать головой надо не меньше, а соображать — больше чем в шахматах! В этой игре есть элементы прямых военных действий, шпионажа и спецопераций. Смысл и цель — захватить мировое господство... Дико извиняюсь: установить на всей Земле — Мировую Республику Советов!

Подождав, когда мозг мнимого убийцы Мирбаха переварит полученную информацию, спрашиваю прямо в лоб:

— Если я тебе вышлю комплект этой игры с инструкцией к ней — пропиаришь её перед Троцким? Перед остальными членами Реввоенсовета?

"Надо будет только сперва патент на Саньку да Ваньку оформить... Хотя, по нынешнем законам — это чистая видимость, но лучше с патентом — чем без онного".

— "Пропиаришь" — в смысле "прорекламируешь"?

— Ну, да!

Блюмкин, приложив ладонь к груди напротив сердца:

— Конечно, друг! Это будет мне ровным счётом ничего не стоить...

"Мне это будет стоить лишнюю "копеечку", которую я вложу в какую-нибудь "заклёпочку" — запиливаемую к "часу X"...".

* * *

После "торжественного обещания", разговор опять плавно уехал к личности "Демона революции" — Льва Троцкого, то бишь. Наконец, несколько покровительственно -завершая свой рассказ об удивительной трудоспособности Льва Давыдовича, Блюмкин предложил:

— Вам обязательно надо познакомиться с этим великим человеком, Серафим!

"Интересно, умеет ли Мишка работать альпенштоком?", — лениво подумалось.

— Ты и вправду можешь устроить мне встречу с Троцким, Яков?

"А воно мне надо?".

— Да, конечно — вот смотри, если не веришь...

Он достал из-за пазухи, чуть ли не целый архив — фотографии, какие-то письма, просто бумаги... На одной из бумаг я заметил подпись: "Л. Троцкий". Беру в руки и внимательно рассматриваю:

— Это подпись самого Троцкого? ЖЕСТЬ!!!

Блюмкин, хвастливо:

— А ты мне не верил!

— Почему, "не верил"? Верил, ещё как верил...

— Так, что насчёт встречи с Троцким?

Интересно, интересно... "Многоходовочка" с Троцким?

Какая именно? Ведь во власти он однозначно не останется и, дело здесь не в Сталине — а в нём самом. Не стоит танцевать "танго смерти" с трупом — пускай, пока всего лишь политическим... По крайнем мере на этом этапе. А вот чуть позже, с этими двоими, возможно, кое-что весьма заманчивое у меня и выгорит.

Поэтому отмахиваюсь:

— Да, куда мне с моей паховой грыжей — кто я и где Троцкий...

Вдруг наш разговор прерывает шум, крик. По голосу слышно Есенин с кем-то зацепился и вот-вот вспыхнет скандал. Блюмкин соскочил и на ходу:

— Извини, я сейчас...

Ещё раз, уже более внимательно изучаю оставленные на столе передо мной бумаги.

* * *

Подошёл Михаил и, тщательно пряча тускло-масляно светящиеся глазки, попросил в долг четвертной. Перед тем как отдать кровные карбованцы, строго спрашиваю:

— Надеюсь на мороженное как обычно — а не на какие-нибудь гнусные "безобразия" с какой-нибудь любительницей "оттопытиться" забористым "дустом"?

Ангелочком невинным прикладывает ладонь к сердцу:

— Крест на пузе, Серафим Фёдорович — чисто в синема посидим с Александрой Александровной, посмотрим американскую фильму.

В московских синема-театрах как раз шёл немой голливудский "Робин Гуд" — самый кассовый фильм 20-х годов.

Подозрительно прищуриваюсь:

— Хм... Билеты на "фильму", тебе поди — Илья Соломонович предложил "достать"? Да?

— Как догадался?!

— А ты знаешь, что он... Хм, гкхм... Как бы тебе это поделикатнее сказать...?

Барон "деликатничать" не стал:

— "Пидараст", что ли? Я знаю! Только не он мне "предложил", а Александра Александровна — у него попросила "достать". Чувствуешь разницу? Или, ты разницу не чувствуешь?

— Вот как? Ну, тогда ладно... И, смотри мне! Официально я считаюсь твоим опекуном, Миша и, имею все права выпороть тебя ремнём — в случае плохого поведения.

Шмыгает носом и, долу потупя очи:

— Я обещаю, что буду себя хорошо вести и, тебе не придётся — брюки придерживать, за мною с ремнём бегая.

— И, это... Александра Александровна — женщина, как бы не вдвое старше тебя. А особы в таком опасном возрасте, любят проделывать с маленькими мальчиками всяческие неприличные безобразия...

— Хорошо! Как только она приставать начнёт — тотчас позову милиционера со свистком.

Есенин, успел уже назюкаться, забыл о своей "любви" и теперь рамсует — пока только на словах, с Соловейчиком.

Слово за слово — кулаком по столу!

Вот всероссийски известный поэт хватает этого пройдоху за нос и под восторженные крики толпы тащит на выход. Практически вся сильная половина нашей компании проследовала за ними, выражая подчас противоречиво-бурные эмоции.

— Ну, сейчас наш Серёжа как обычно станет драться, — вздохнула официантка убирающая грязную посуду, — хорошо ещё в милицию не заберут.

Кафе скоро закроется, сижу, скучаю...

* * *

Вижу — не я один скучаю!

Как-то тоже захотелось "похулиганить" и, тогда подсаживаюсь к Краснощёкову и изобразив на физиономии — откровенно провинциальный наивняк, спрашиваю:

— Дико извиняюсь, Александр Михайлович! Будучи организатором, а затем — руководителем первичной ячейки РКСМ в нашей волости, приходится отвечать на некоторые... Ээээ... Прямо скажем — "неудобные" вопросы наших комсомольцев. По скудости владения мною единственно-верным учением — марксизмом, не могу на них ответить, что наносит страшный ущерб авторитету как комсомолу — так и большевистской партии и, всей Советской Власти в целом... Как старший партийный товарищ — изучивший марксизм от корки до корки, прошедший дореволюционную борьбу с Самодержавием, каторги и ссылки — не поможете ли мне ответить на них?

Улыбнувшись заметно снисходительно, тот:

— Слухи об моём знании марксизма несколько преувеличены, но всё же постараюсь Вам помочь чем могу. Итак — спрашивайте, товарищ...

— Свешников.

— Я Вас внимательно слушаю, товарищ Свешников.

— Хм, гкхм..., — прокашлявшись, как бы в смущении, — что такое "социализм" по-Марксу?

Посмотрев сперва куда-то вверх, тот затем не задумываясь ответил:

— В теории, "социализм", означает контроль производства самими рабочими — а не владельцами предприятия или их управленцами.

— Если предприятие принадлежит одному человеку — оно частное? Капиталистическое?

— Вне всякого сомнения.

— А если — группе людей? Так называемое — "акционерное общество"? Является ли оно частно-капиталистическим?

— Безусловно, если на нём применятся наёмный труд и производится отчуждение добавленной стоимости.

Включаю "дурака":

— "Наёмный труд", это то есть — человек нанимается добровольно и за деньги?

— Да, это так.

— А какой тогда труд применяется на социалистическом предприятии? Принудительный, что ли?! Без оплаты за труд?!

Несколько повышает голос:

— При социализме рабочий не нанимается на предприятие! Так как — оно является в коллективной собственности рабочих.

Включаю конкретного "дурака":

— Ну так и акционерное общество — находится в коллективной собственности. В чём разница, то?

— Как и любое частное предприятие, капиталистическое акционерное общество принадлежит дольщикам — вошедших в него своими капиталами!

— А если рабочий "вошёл" в социалистическое предприятие с голой задницей — какой он тогда, на фиг, "собственник"? И кто ему даст право контролировать производство?

Молчит, но смотрит на меня очень нехорошо.

— Ещё вот, какой вопрос часто задают комсомольцы: нынешние социалистические предприятия созданы ещё при царском режиме капиталистами. После революции они были национализированы и переданы, как Вы говорите — под "рабочий контроль"...

Конечно, такое явление наблюдалось лишь в первые полгода "триумфального шествия"... Затем, дав "наиграться", Советская Власть поставила во главе предприятий своих людей — так называемых "красных директоров". Но официально, до сих пор заводы и фабрики — принадлежат тем, кто на них работает.

— ...Однако, бабы рожают как перепуганные — население растёт как на дрожжах! Кто и на какие средства будет строить новые социалистические предприятия — которые можно будет после передать "под рабочий контроль"? Ведь сам по себе, "коллектив" пролетариев, извиняюсь — даже на новый сортир, сам себе денег не наскребёт.

— Как, "кто"? Государство будет строить заводы и фабрики, — пожимает плечами, как над само собой разумеющимся, не забыв уточнить, — государство рабочих и крестьян!

— Так ведь, ещё при царе Горохе — государство строило "казённые" заводы! Они разве были социалистическими?!

Отрицающе машет головой — аж очки с носа слетели, едва поймать смог:

— Это — другое дело!

Так называемые "двойные стандарты" — рулёз!

— "Другое дело"? Хорошо: пусть будет — "другое". А то комсомольцы спрашивают: а не строим ли мы вместо социализма — государственный капитализм? Теперь я им смогу уверенно ответить вашими словами, Александр Михайлович: "Это — другое дело, товарищи!".

Краснощёков смотрит на меня уже с явным интересом:

— Ещё какие вопросы задают ваши "комсомольцы"?

— Разные.

— Ну, например?

— Желаете продолжить? Как Вам будет угодно! ...Весь марксизм строится на отношениях антагонистических классов, сиречь — "производительных сил" и "производственных сил". Первые — добывают какой-либо жизненно необходимый продукт, вторые — отнимают у первых его "излишки" и делят меж собой "по понятиям". По придуманными ими самими законам... Ведь так?

— Ну... Несколько упрощённо, конечно. Допустим — так.

— По марксисткой теории, на всём протяжении истории человечества — одна общественная формация сменяет другую. Вместе с формацией меняются и присущие только ей "пары" классов-антагонистов: когда рабовладельческий строй с его рабовладельцами и рабами сменил феодальный — то и вместо прежних, появились новые классы — феодалы и зависимые крестьяне, затем на смену феодализма пришёл капитализм — появились буржуазия и пролетариат...

В восхищении от моего знания классиков, Краснощёков прервал меня:

— С этим как раз — никак нельзя не согласиться. Правильно!

Сделав ему знак, типа — держись за стул крепче:

— ...Но, удивительное дело! При смене капитализма социализмом — марксизм отрицает самого себя: класс буржуинов исчезнет бесследно, а класс пролетариата останется и причём — единственным и господствующим... Почему такой отход от своих же канонов?

Вижу, горячится:

— Нет, не так! А трудовое крестьянство — разве не класс? А интеллигенция?

— Ха! Положим, у древнеримского патриция было три раба: один — пахал ему виноградники, другой — делал ему вино из винограда, а третий — делал ему мине... Читал стихи собственного сочинения — услаждая изысканный слух аристократа. И Вы имеете мэне сказать: после убиения этого кровопийцы — останутся два дружеских класса и прослойка-прокладка между ними?! Это вообще не по Марксу — классы бывают только антагонистичными: эксплуатируемые — производят, эксплуататоры — отнимают и делят.

Это, вообще ставит его в тупик. Жгу дальше:

— Почему при социализме не появилась следующая парочка совершенно новых классов-антагонистов?

Чисто инстинктивно, чую, из Краснощёкова выскакивает:

— Потому что, при социализме нет классового угнетения и эксплуатации человека человеком.

Развожу в полном недоумении руками:

— "Нет"? Никто не отнимает добавочный продукт у "производительных сил"? Никто не платит налоги государству? А на что тогда, извиняюсь, государство будет строить новые заводы и фабрики?

Мой собеседник смог издать только какие-то нечленораздельные звуки:

— Ээээ... Мммеее... Бббеее...

"Не мычит — не телится", короче. Ладно:

— Ну, на "нет" и суда нет! Меня другое интересует, Александр Михайлович... Предположим древнеримские рабы, восстав под предводительством Спартака победили и рабовладельцы были ликвидированы как класс... То есть — подчистую вырезаны, вплоть до последнего сущего младенца. Так ведь класс рабов — по меньшей мере изменит своё название! "Мы не рабы, рабы не мы!".

Молчит, только ресницами хлопает. А я с крайним возмущением:

— Не, ну самое "интересное": почему пролетарии, как были ими при предыдущей историческо-экономической формации — так пролетариями и при социализме остались? И при коммунизме — они останутся пролетариями, штоль?! И ныне и, присно и, во веки веков, пролетариат — единственный класс на просторах обитаемой части нашей Галактики?!

Молчим теперь оба. Затем я полушёпотом:

— А как Вы считаете, Александр Михайлович: победившие рабы под началом Спартака — установят у себя феодализм? Капитализм? Или сразу шагнут в социализм — перепрыгнув одним махом две формации? А может, они захотят вернуться в предыдущую общественно-экономическую формацию?

Краснощёков, вижу — сам в немалом ахуе:

— Навряд ли победившие рабы захотят добровольно вернутся в предыдущую формацию — первобытную дикость (да и не смогут — охотой и собирательством столько народу не прокормишь) и, среди них произойдёт новое разделение на господ и...

Тут он внезапно замолчал-заткнулся — как будто током на электростуле поражённый. А я продолжаю "мыслить вслух":

— Смена общественных формаций не происходит просто так — по чью-нибудь наитию. Прежде чем капитализм сменил феодализм, к примеру, он должен был созреть внутри него и вытеснить тот из ведущих экономических позиций. К началу Великой французской революции, страна уже была буржуазной — якобинцам осталось лишь "сменить вывеску". "Надстройку" — то есть, говоря языком Маркса и Энгельса...

Интересно, он меня слышит?

— "Капитализм", в его чистом виде закончился, когда на смену мануфактурам с десятком другим набранным с улице пролетариям — пришли крупные акционерные общества, с тысячными коллективами квалифицированных специалистов под управлением менеджеров...

Мало кто знает, но даже Генри Форд не являлся единовластным владельцем "Ford Motor". В своей книге "Моя жизнь, мои достижения", он постоянно жалуется на тёрки с Советом акционеров. Как-то не похоже на лубочного буржуя, действующего по принципу "Что хочу, то и ворочу!".

— ...Таким образом и русская революция — произошла в уже социалистической стране! А Гражданская война, по большому счёту, была борьбой за передел собственности между двумя группами социалистов — сторонниками государственного социализма и корпоративного. Победили первые — ибо, российские "корпоративщики" не понимали или не хотели понять: бизнес не только должен "отнимать и делить" — но и нести социальную +ответственность! Но, при любом исходе Гражданской войны, Россия не вернулась бы к классическому — "ситцевому" капитализму.

Вскакивает и с неподдельным возмущением:

— Что за ересь Вы здесь несёте...?

Равнодушно пожимаю плечами:

— Любую реформаторскую мысль сперва называют "ересью" — вспомните Мартина Лютера Кинга.

"Может — просто "Лютера"?", — пришла запоздалая мысль.

Дальше разговора не получилось: подошли двое — по виду нэпманы и, что-то шепнув на ушко, увели бывшего "красного наркома" за свой столик. Напоследок, он обронил иронично:

— Интересные вопросы "комсомольцы" в вашей волости задают! Надеюсь, ещё увидимся с Вами и побеседуем в более подходящей обстановке. Приглашаю к себе: вот, Вам моя визитная карточка, тов... Как Вас, извините?

Не ответив на последний вопрос, я весело откланялся:

— Уж лучше Вы к нам!

Чуть позже, "прокрутив" в голове наш разговор и наскоро проанализировав её, я сказал сам себе:

"Многообещающий товарищ!".

* * *

Вполглаза за наблюдаю за Лилей Брик и Лизой, сидящих вместе и, о чём-то о своём — "о женском", оживлённо беседующих.

У женщин, дружба начинается не так как у нас: никого осторожного "обнюхивания" и проверки "на прогиб", всё решают буквально доли секунды — приязнь с первого взгляда надолго, или неприязнь навсегда.

Эти две, вижу — "снюхались" только влёт!

— ...Милочка, мужчину надо не просто завоевать — но и удержать. А для этого надо обязательно потакать его слабостям. Предположим, ему страшно нравится после "этого" курить в постели... Как Вы считаете, которую женщину он предпочтёт — ту которая гонит его курить на кухню, или протягивающую ему пачку папирос после бурной страсти?

— А если он, вообще не курит?

— Не курит? — Лиля на минуту задумалась, — ну... Тогда, возможно у него есть какие-то другие слабости.

— А если у него нет слабостей?

Лиля, сперва сильно удивилась:

— Милочка, это невозможно! У меня мужчин было — больше чем Вам сейчас лет и, поверьте — ещё ни одного подобного не попадалось.

Затем звонко рассмеялась и, мельком кинув заинтересованный взгляд на меня:

— Это должно быть, Вам повстречался какой-то ангел — случайно забредший к нам на грешную Землю!

Ещё раз удивлённо пожав плечами, секс-символ эпохи НЭПа закончила мысль:

— ...Итак, потакайте его маленьким мужским слабостям, постоянно твердите — что он гений, убедите — что кроме Вас, этого никто не понимает. А остальное предоставьте сделать вашему шёлковому нижнему белью и его воображению.

* * *

Однако, кроме всех этих её "приёмчиков", женского самоуверенного обаяния и эгоцентричной целеустремлённости, бешеной энергетики и сексуальности — в Лиле чувствуется какая-то необъяснимой природы магия, делающая её власть над мужчинами просто невероятно прочной.

И я, как главный герой какого-нибудь фэнтази про гоблинов и эльфов, попал под удар этой "магии"!

Вот, Есенин вернулся и обратив на меня внимания, не больше — чем на опрокинутый кем-то стул, забрал Лизу и слегка пошатываясь повёл её к выходу... Хотя, конечно, в этом месте можно ещё поспорить — кто-кого "повёл".

— Извини, но я должен проводить Сергея, — несколько смущённо попрощался со мной Яков Блюмкин, красноречиво придерживаясь за карман со стволом, — на улице очень много шпаны.

"Ему то, коренному одесситу, — недоумеваю, — чего за московскую шпану переживать-беспокоиться?".

— Хорошо, ещё свидимся. Свой "архив" забери — мне он ни к чему...

— Ах, да! — спохватывается и собирает со стола бумаги .

Кроме него, Сергея Есенина пошли провожать Вадим Шершеневич, Георгий Якулов и ещё целая толпа — друзей, поклонников поэта и прочих.

Чем-то озадаченный Анатолий Мариенгоф, вернувшись с улицы, тотчас пошёл наверх... Должно быть в офис заведения подсчитывать выручку.

Илья Соломонович Соловейчик куда-то после скандала исчез, а Александр Михайлович Краснощеков, всё так же оживлённо беседовал за одним из столиков с двумя нэпманами.

И тогда Лиля Брик, обратила свой взор на меня и подозвав жестом, несколько смущённо улыбаясь, поведала как самому близкому и даже "интимному" другу:

— Настроение из-за здоровья просто отвратительное! Купила специально пару красных чулок и надеваю их, когда никто не видит — очень весело, знаете ли!

В её устах, это прозвучало как многообещающее предложение мне на эти "красные чулки" взглянуть. По крайней мере — по мере собственной испорченности, я так эти слова понял.

— Красное женское бельё на классных ножках — это неимоверно весело, — кивая соглашаюсь, — и как раз под стиль эпохи...

Невольно для меня, это прозвучало — как моё остро-страстное желание взглянуть, как "красное бельё" — сидит на её женском теле.

Она, загадочно-побуждающее улыбнулась Джокондой с полотна великих Леонардо да Винчи, как будто заранее одобряя любую глупость которую я выкину.

— "Веселиться" в одиночестве слишком часто нельзя, — на уровне инстинкта почувствовав её одобрение своим словам, продолжаю, — можно привыкнуть и незаметно для себя оказаться в Кащенко.

— Хахаха! А Вы, действительно — весьма необычный оригинал, молодой человек! Расскажите мне про себя.

Мал по малу, разговорились.

Совершенно незаметно для меня, очень скоро я стал изо всех сил стремиться доказать ей, что хотя до гениального Маяковского мне бесконечно далеко — но всё на меня, тоже стоит обратить внимание! Лиля Брик же, грамотно задавая вопросы — всемерно поощряла и стимулировала мои старания понравиться ей. И кажется, это был довольно нечастый случай в моих обоих жизнях: когда, пытаясь превзойти себя — я прыгнул выше головы.

— Заведение закрывается, — огляделась она по сторонам, — не проводите ли меня, Серафим?

Её голос, её жесты, её взгляд — показались мне ОЧЕНЬ(!!!) многообещающими и, я не мог сказать ничего другого, кроме как:

— Если в эту ночь я ЭТОГО(!!!) не сделаю — то буду проклинать себя всю оставшуюся жизнь.

Она понимающе улыбнулась этой двусмысленности и с готовностью подставила мне локоток — взяв за который, я повёл женщину-вамп на выход.

* * *

Дом под номером 3, по адресу "Водопьяный переулок" — куда мы с Лилей Брик добрались на извозчике, был трёхэтажный и в свете фонарей выглядел очень красивым. Судя по вывескам, на первом этаже — булочная и студия проката музыкальных инструментов, другие два этажа — жилые.

Поднимаемся на третий этаж, она звонит в квартиру под номером четыре — где ещё сохранилась медная табличка "Присяжный поверенный Гринберг Н. Н.". Довольно долго не открывали и, потому быть может, Лиля стала мне рассказывать:

— По новым законам старым жильцам пришлось "уплотниться", но Николаю Николаевичу удалось договориться и, вместо пролетариев — к нему вселили нашу "троицу" с домработницей...

— Это вам и ему просто неслыханно повезло.

— Ах, свержение монархии в марте родило такую эйфорию — Вы наверное помните... Вся интеллигенция ходила счастливая, будто надышавшаяся эфиром и слушала музыку революции. Кто ж, знал?

Только вздохнул — припомнив кое-что "своё", аналогичное:

— Это точно! Знать бы — где найдёшь, а где потеряешь... Соломки бы подстелил!

Слава Богу, дверь наконец открылась и, наш несколько политизированный разговор закончился вопросом к заспанной служанке средних лет:

— Аннушка, Осип Максимович спит?

— Спит, Лилия Юрьевна, — та, оценивающе глядя на меня, понимающе качает головой, — как обычно спит...

— Проходите, Серафим.

Скидываю в прихожей новенькие галоши и как был в туфлях прохожу в большую комнату — видимо бывшую столовую. Служанка, закрыв за нами дверь, быстро шмыганула в небольшую коморку напротив — видно в "людскую", напоследок — с любопытством и вместе с тем с лёгким пренебрежением, стрельнув на меня глазками...

Типа, видали мы и не таких!

Начинаю чувствовать себя выловленным в подворотне безродным кобелём — какого за каким-то хреном, привели на случку с породистой сучкой...

Часть столовой отгорожена ширмой с надписью большими буквами:

"На кровать никому садиться не разрешается".

Ага, стало быть — там её "траходром".

Посреди громадной бывшей столовой стоит большой стол с самоваром и посудой, бутылка вина, в вазе конфеты. В правом углу рояль, в левом стоит письменный стол, над ним на стене фотографии — слегка напоминающие мне рогатые оленьи головы над камином в каком-нибудь средневековым замке... "Охотничьи трофеи" стало быть.

Видя моё внимание, хозяйка удовлетворила возникшее любопытство:

— За этим столом иногда работает наш "Щеня".

— Извиняюсь... Кто?

— Володя. Это вот наша первая наша с ним фотография, — с ностальгирующим восхищением, — Вы бы видели, каким мы с Осей его подобрали! А здесь он, как вылитый денди — трость, шляпа...

Нахмурившись, видимо вспомнив какой-то неприятный для неё эпизод их взаимоотношений:

— А всё равно, нутро то — не изменишь: как был Маяковский апашем — так им и остался.

Было сильно заметно, что Лиля хоть и "живёт" талантом Маяковским — однако за человека из "своего круга", его не считает и даже относится к нему с некоторой брезгливой снисходительностью.

"Вот, стерва, — непроизвольно подумалось, — ещё и выёживается".

Чтобы прервать неловкое молчание, я осторожно:

— Так значит, это здесь Владимир пишет свои стихи...

— Да! Но, чаще он это делает у себя на Лубянской , — объяснила "Киса" и показала жестом на стол, — наливайте нам вина Серафим, не стесняйтесь...

С готовностью берусь за бутылку:

— Вам, с удовольствием налью, а вот себе... Я не пью спиртного — Вы, наверное, уже знаете.

И, тут она меня — как пыльным мешком в лоб:

— Да, мне рассказывали... Вы тоже переболели триппером, Серафим?

Чуть не упав со стула:

— ЧТО?!

— Иногда, Володя — тоже отказываясь пить в гостях вино, объясняет это боязнью рецидива этой болезни.

— И...? — поднимаю брови в изумлении.

Подтверждающе моей догадке кивнув, типа "болел, да", она ещё "обрадовала":

— А вот сифилиса у него никогда не было — это всё Чуковский выдумал, а Горький подхватил и теперь разносит как сорока на хвосте.

Помолчав:

— Горький — сложный человек. И очень опасный — знайте это, Серафим.

И рассказала мне сплетню, как два поэта — из-за девушки (на которой всё равно никто из них не женился — "поматросили" да бросили с "пузом"), облили друг друга дерьмом с ног до головы.

— ...Бедной девочке потом пришлось сделать поздний аборт — а от кого, до сих пор неизвестно.

Тут же, меня ожгло мыслью о Лизе — как она там? Однако, быстро успокоился: "бедной" мою Лизу никак не назовёшь — моя ученица сумеет постоять за себя.

* * *

Посидели за столом, я выпил стакан холодного чая, она — два раза по полбокала красного вина...

Вздрагиваю от шаркающих шагов за спиной и тихого, вкрадчивого голоса:

— Ты не одна, Кошечка?

— Как видишь, Котик.

Оглядываюсь и, успеваю заметить маленького — осторожно крадущегося человечка и вправду похожего на кота в пенсне.

"Ещё один тунеядец на шее у "Щени"".

— Это мой муж — Осип Максимович Брик, — опережает меня с вопросом, — не бойтесь, он не ревнивый.

— Я уже это заметил... А Маяковский?

Смеётся:

— Володе, ревновать полезно. Он помучается немного и потом напишет хорошие стихи!

Мда... Ну и семейка!

Что-то её "магия" начала меня отпускать... Как бы так тактически грамотно "спрыгнуть", на неё не залезая? Что-то мне перехотелось: уж лучше проститутку снять — там по крайней мере, всё честно.

Вдруг, она:

— Серафим! Я слышала в "Стойле", что Вы прямо на ходу — только познакомившись, написали стихи про совершено незнакомого человека...

— Про Якова Блюмкина, что ли...?

Как будто пытаюсь вспомнить какой-то рядовой случай и, пожав плечами:

— ...Не совсем верно — его "подвиги" у всех на устах.

— Ну, думаю и мои "подвиги" — тоже широко известны, — за словами следует откровенный жест на ширму, — Вы не могли бы, прежде чем мы "займёмся"...

На пару минут прикрываю глаза и, затем открыв их, спрашиваю — поглядывая на рояль:

— Сочинить прямо сейчас стихи про Вас? Да, влёгкую! Ну, если Вы мне подыграете на рояле, конечно... Умеете, Лиля?

* * *

Лиля Брик играть на рояле умела и мелодию усвоила влёт!

Нет, я не особый любитель русского так называемого "городского шансона", но мой постоянный приятель по рыбалке был просто помешан на Михаиле Круге.

Я запел несколько и наскоро переделанную песню из его репертуара, под тот же незамысловатый мотивчик:

— "Я знаю про Вас всё, Вы ж про меня ничто не знаете,

И наша ночь продлиться может до утра,

Вам не понять кто я, Вы только одного желаете:

Чтоб моё фото было видно у стола.

Вы не простая блядь и пользуетесь высшим спросом,

Но царский снят венец — привычный мир разбился на куски

И в очередь, как все — а так, как всё, увы, непросто,

Как скажет старый папа Каган — это же... Каюк!

Вы думали о том — поймаете иголкой жопу

Поэта-дурака: в Париже Вы — богатая мадам.

Но первый же нарком Вам столько дал, что глаз захлопал,

И Вы решили так: с деньгами здесь верней, чем там.

Бельишко, что на Вас, один добряк привёз с Парижа,

А Вы ему взамен — большую шляпу под рога,

Как пугало теперь и я его у Вас не вижу,

Ни днём, ни вечером и даже вот теперь с утра.

У вас три языка, форсюха и фигурка феи,

И адресочек ваш хранит Париж, Берлин и Рим.

А я же в двадцать лет — войну, концлагерь, тиф имею,

Мы страшно далеки, хотя сейчас вдвоём сидим.

Я утром Вам скажу: "Пока!", махнув рукою,

Вы не расплачетесь, не скажете: "Не уходи!".

Дороже похоть Вам — любви, детей, семейного покоя,

И сердца нет и нечему болеть в груди...".

Надо сказать, что выдержка у секс-символа эпохи НЭПа — была воистину железная!

Она доиграла до конца и, только когда я закончил петь, не оборачивая прошипела сквозь стиснутые зубы:

— Плебей...

С лёгким поклоном:

— Конечно, плебей! На мне ж, красных панталон нет — как на Вас.

— Хам...

— Как Вам будет угодно, Лиля Юрьевна... Зато, при собственных грошах — а не в содержанках.

— Быдло, плебей, хам!

— Начинаете повторяться, Киса! Вы и в постели такая же "однообразная"?

— Пшёл вон...

Два пальца "под козырёк":

— Очень было приятно познакомиться, мадам! Жаль, конечно, что мы с вами не попробовали пару поз из "Кама Сутры"... Особенно ту, где секс проделывается вчетвером — Вы, я, служанка и рогатый муж...

Из комнаты "оленя" что-то в тему прогавкала какая-то собачонка.

— ...И, ещё какая-нибудь "Щеня".

Наконец, невозмутимая хладнокровность её покидает и, перед собой я вижу разгневанную мегеру:

— ПОШЁЛ ВОН!!!

— И даже не присядем на дорожку...? Ну, тогда — счастливо оставаться.

Проходя мимо людской, стукнул в дверь и крикнул служанке — чтоб закрыла за мной дверь, сунул ноги в галоши и был таков.

* * *

Идя по ночному городу, взглядом шаря по улице в поисках извозчика, я размышлял.

Тайну "магии" Лили Брик, я как будто разгадал. Она имела природное чутьё на людей "значительных", которых умела ободрять, каждому сулила удовольствие, пробуждала уверенность в своем таланте, уме, силе...

Это манило выбранных ею мужчин, как вечная молодость!

Для самой же этой, по сути — элитной шлюхи, был важен не столько секс с мужчинами — как постоянное подтверждение от них своей собственной неотразимости и власти над ними.

Ну и деньги — куда же без них?

Она ж к примеру, не простого сантехника в последние любовники выбрала — а Александра Краснощёкова, который ими просто сорил. А как только над тем сгустились тучи — решила перепрыгнуть на...

"Под" меня!

Видно, та "особа" всё же была права: чутьё на "свежую кровь" (на молодой талант, то есть), у Лили Юрьевны просто феноменальное!

Стало несколько приятно за себя.

Невольно задумался о Маяковском...

Она его "не отпустит"!

Сказать по правде никогда не интересовался, не копался в его "грязном белье" и навряд ли сыщу какую инфу в компе на эту тему... Но у меня появилось смутное подозрение, что "его лиличество" — как-то, каким-то "боком с прискоком" — причастна к трагической гибели поэта.

Не делом, так словом: бывает и соломина — ломает хребет верблюда, если она оказывается "лишней".

Тут, ещё вот что...

Стихи Есенина, признаться честно — ещё со школьной скамьи не нравились, а сегодняшнее его поведение — породило во мне дополнительную стойкую неприязнь к нему. Так что пусть "на здоровье" вешается (или ему кто "поможет" это сделать) — мне это совершенно по барабану.

Но, вот Маяковский...

Тоже, не сказать — чтоб я был особым поклонником его стихотворчества: мне больше понравилось (в смысле нереализованного потенциала) — его дарование как киноактёра и сценариста... Кинорежиссёром он тоже должен быть нетривиальным. От вспыхнувшей падающей звездой мысли, я аж остановился и произнёс её вслух:

— А не замутить ли мне, ещё и собственный "Голливуд"? Заманчиво, заманчиво... Заманчиво, чёрт побери!

Ладно, отложим это дело на потом.

* * *

Разбудив меня, Мишка припёрся с "синематографа" в съёмную квартиру лишь к обеду — весь "высушенный", как побывавшая по гидравлическим прессом вобла... Но изнутри светящийся каким-то внеземным счастьем.

— Кушать будешь, потаскун малолетний?

— Да, какой там "кушать", — зевает всей пастью, — спать, спать, спать...

Мишка успел снял в прихожей кепку и штиблеты и, едва успел скинуть в спальне пиджачок и "выползти" из штанов — прежде чем "вырубиться" богатырским сном, лишь только коснувшись кровати.

Признаться, стало слегка завидно!

— Эх, молодёжь..., — бурчу по-стариковски, — не знаете вы ни в чём меры.

Накрыл бесчувственное тело одеялом и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

Заснуть более не удалось и, приведя себя в порядок, приготовил на кухне с помощью примуса нехитрую снедь из имеющихся продуктов и плотно перекусил. Затем за чаепитием уже, я достал из кармана несколько смятых бумажек (из урны, что ли?), расправил их и ещё раз внимательно перечитал.

Если Яков Блюмкин в этот раз не соврал (хоть в этот раз!) — они принадлежат перу Льва Троцкого. Впрочем, ничего важного — наброски и черновики к открытию юбилейной выставки, посвященной пятилетию Красной Армии. Была в этом году такая "пиар-компания" Председателя Реввоенсовета, впрочем — не принесшая ему особых политических дивидендов в будущем. Возможно, будучи в личном секретариате Троцкого "чиновником по особым поручениям", с его слов... Ээээ...

Скорее всего, какой-нибудь мелкой сошкой — "принеси, подай", Блюмкин подобрал их в мусорной корзине.

Тем не менее, аккуратно сложил все бумаги, завернул их, перевязал бечёвочкой и написал "сопроводивку": мол, так и так — нашёл случайно документы за подписью самого товарища Троцкого и вот-вот отнесу их в ближайшее отделение ГПУ...

Вот только чай допью и штаны в носки заправлю!

На всякий случай.

* * *

Елизавета, заявившаяся лишь к вечеру, выглядела гораздо свежей Мишки.

Вопросительно гляжу на неё и с порога:

— А вот и наша римская блудница возвернулась в родные пенаты, после бурно проведённой ночи...

Обиженно надула губки бантиком:

— Почему, это сразу "блудница"? "Целомудренная" — как и прежде девушка... Желаешь проверить?

Сказать по правде, от сердца как-то разом отлегло — хотя не подав вида и, проигнорировав заманчивое предложение, пробурчал:

— Ну, хоть что-то радует с тех пор, как наш Ильич занедужил.

— Хотя, конечно, этот алкаш меня всю облапал.

Она обеспокоенно пересмотрела некоторые детали своего туалета, даже не поленившись задрать для этого передо мной юбку.

— Вот, видишь? Даже синяк на ляжке оставил...

Ух, ты! Да, у неё новое бельё и судя по всему — из "самого Париджу".

Внимательно рассматриваю какое-то пятнышко на внутренней стороне бедра её ножки... Изрядно преувеличивает, конечно, но всё равно:

— Он так "высоко" тебя лапал? Скотина.

Презрительно поморщилась:

— И, целуется... Этот перегар и вонь гнилых зубов... Тьфу!

— Только не говори маме! Это разобьёт её сердце.

Покраснев:

— Моя мама — женщина современная и, она знает что я уже — не маленькая.

Отмахиваюсь:

— При чём тут ты? Не говори Надежде Павловне о том, что её кумир — такая скотина с вечным перегаром и гнилыми зубами.

— Ладно, не скажу — пусть для неё это будет "приятным" сюрпризом.

Теперь, ответный вопрос:

— А как там "наша" Лиля Брик?

Ставлю свой охолощённый "Винторез" — против последнего дырявого лаптя из Рязанской глубинки:

ОНА МЕНЯ РЕВНУЕТ!!!

Пожимаю плечами и безразличным голосом:

— "Лиля как Лиля". Посидели у неё дома, поговорили о здоровье наших общих знакомых и, потом расстались... Надеюсь, что друзьями.

Однако, отделаться просто так не удалось:

— Она затащила тебя в койку?

Поднимаю на неё глаза и говорю как можно строже:

— Обычно я не сплетничаю на эту тему с юными особами! Но тебе, так уж и быть скажу: до "койки" мы с ней не добрались — не сойдясь во взглядах на поэзию. После чего я ушёл, вежливо попрощавшись и надеюсь — наши с неё пути уже никогда не пересекутся.

Та, как в испуге прикрыла рот ладошкой:

— Ты отказал САМОЙ(!!!) Лили Брик?! Мне про неё ТАКОЕ(!!!) рассказывали, я уж думала — ты у них там жить останешься. Ээээ... Третьим мужем. Составишь по обыкновению своему "график" — как при ремонте "Бразье" и, будете её "любить" по очереди.

Сделав знак, типа "ага, счас, обрадовались":

— Ладно, завязали на блядскую тему, переходим к финансовой... Кроме "синяков" от Есенина на ляжках, тебе есть чем передо мной похвастаться?

— А куда они денутся, как ты говоришь — "с подводной лодки"?!

Порывшись в новенькой кожаной сумочке, явно не производства какой-нибудь артели из Подлипок, достаёт документы и несколько хвастливо:

— Теперь, я совладелица кафе "Стойла Пегаса"! Вот, заверенная доверенность на долевое участие на имя моей мамы, а вот...

Рассматривая по своей сути акции этого предприятия общепита, я не перестаю восхищаться:

— Ты бы знала, какая ты молодец, моя девочка!

Та, обнимает меня сзади за плечи и, почти облизывая моё ухо, горячо шепчет в него:

— А конфетка где? "Конфетка" маленькой девочке, за то — что она "молодец"...

Делаю морду дубовым топорищем:

— Как, "где"? На кухне и чай там ещё не остыл.

Однако, так просто от неё не отделаешься:

— Серафим! Лиля Брик — далеко уже не девственница и, тем не менее — вертит "султанами" как хочет...

Пришлось отложить бумаги в сторону и повернуться к ней лицом — для "серьёзного" разговора:

— Елизавета! Как она ими "вертит" — я тебе уже...

Однако, она не дала мне договорить — впившись в мои уста своими. Не... Серьёзного разговора у нас сегодня не получится.

— Я, хочу как "тот раз", Серафим! — умоляюще смотрит в глаза, — ну пожалуйста...

Непроизвольно начинаю не спеша раздевать её, чувствуя что начинаю терять контроль и, тем не менее:

— Я по-моему, уже рассказывал для чего девушкам — иногда бывают "полезны" их собственные нежные пальчики... Ты пробовала, ослушница?

"Ох и, заварили мы с ней кашу — как интересно, расхлёбывать будем?".

Стонет в начинающейся сладкой истоме:

— Это, совсем не "то", Серафим...

Медленно раздев её, сняв последовательно верхнее платье и бельё, хочу поцеловать упруго торчащие в разные стороны груди, но принюхиваясь — брезгливо отвращаюсь: не столько возбуждающе пахло её потом — как смердело табащищем, винищем и чужим "мужским духом". Это меня несколько отрезвило, иначе...

Отстранившись, говорю:

— Лиза... В ванной вроде есть вода — правда, чуть-чуть тёплая.

Та, аж упорхнула как мотылёк:

— Ага, поняла, сейчас!

Пока она плескалась, проверил спит ли Мишка и на всякий случай подпёр дверь спальни пошарпанным венским стулом. Когда Лиза вышла из ванны, я уже несколько успокоившись, сидел "в готовности" на турецкой софе, укутавшись в простыню:

— Садись мне на колени, девочка... Вот так... Хорошо... Очень хорошо...

Очень удобно — её груди находятся как раз на уровне моего лица и очень удобно по очереди смаковать их. Она, прикрыв глаза и дугой изогнувшись назад — протяжно стонет... Иногда склоняется ко мне и взяв ладошками голову — целует в губы, аж перехватывает дыхание.

Тащит с меня простыню:

— Серафим... Я хочу... Я хочу "этого" по-настоящему...

"А что ты ещё можешь в таком состоянии "хотеть"?!".

Ложу её на свои колени поперёк на спину и, лёгкими еле-еле осязаемыми касаниями провожу ладонью сперва по животу, потом по бёдрам и, наконец по пушистому "холмику"...

Медленно, очень медленно...

Вот добираюсь до переувлажнённой нежной "щелки" — казалось, самой раскрывшейся подобно створкам раковины моллюска из тёплой тропической лагуны. Лиза, аж "вибрирует" в моих руках и всем телом, тазом, неистово подаётся навстречу моим движения. Обвивает меня за шею, склоняет голову к своей и, перед тем как приникнуть устами к устам:

— Возьми меня, Серафимушка... Прямо сейчас... Возьми...

Наверное, так бы и произошло в других условиях!

Но, девушка должно быть, была сильно чисто психически перевозбуждена сегодняшними событиями, возбуждена сексуально ещё до меня Есениным, потом перевозбуждена ещё и мной... Наконец, она устала чисто физически и морально и, стоило лишь слегка коснувшись приласкать её нежный "бутончик", как она после весьма бурного оргазма (при котором мне пришлось закрыть ей рот — чтоб не разбудила Мишку и заодно не переполошила весь дом), Лиза обмякла тряпичной куклой в моих руках и...

Просто уснула.

Одев её, положил на софу и накрыл простынёй. Сам оделся и, проверив на всякий случай спит ли Мишка, вышел на почти уже ночную московскую улицу. Поймал извозчика:

— К проституткам.

Тот, ко мне приглядываясь:

— Вам к тем — что подороже или подешевле, ба...? Гражданин?

— К тем, что "побыстрей"... Постоишь, подождёшь, потом отвезёшь — где взял.

— Куда?

— Сюда! Ты долго ещё мне мозги полоскать будешь?

— Понял, это мы счас. Но, ленивая!

После удара кнутом, "ленивая" перешла на галоп и, к профессиональным "труженицам разврата и порока" мы доскакали практически в момент...

На следующий день, мы все трое выспавшиеся и довольные проведённым временем, выехали из Москвы обратно на свою малую Родину.

* * *

Из остальных событий августа 1923 года, стоит отметить преобразование Реввоенсовета РСФСР в "Революционный совет СССР" и захват Италией острова Корфу...