| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Восточные исторические свидетельства едва ли более полезны. Скудость японских источников о вако не вызывает удивления, поскольку понятно, что их авторы не испытывали желания описывать их постыдные пиратские набеги. Они также не упоминают о (порой) едва ли более уважаемой деятельности торговых авантюристов фо-лан-ки в Китайском море. Сдержанность китайских записей, вероятно, объясняется тем, что эти пиратские и коммерческие деяния были совершенно неинтересны для китайских историков и писателей, которые не видели никакого смысла в описании действий иностранных или местных бандитов, кроме как в самых общих чертах. Но если они и немногословны, то, все же, при этом они не полностью хранят молчание. Из них можно узнать, что, как и следовало ожидать, японские корсары, португальские авантюристы и фукиенские контрабандисты — все принимали участие в торговле, так, когда и где могли, вопреки указам, изданным с Драконьего Трона (11).
Первые португальские плавания к побережью Гуандуна были совершены на джонках, большинство из которых принадлежало туземцам, но некоторые были зафрахтованы в Малакке португальцами. В 1517 году, с прибытием восьми парусников под командованием Фернана Пиреша де Андраде, первые европейские корабли появились в водах Китая. Пиреш был образцом такта и приличия. В соответствии с буквой и духом четких приказов короля Мануэла об избегании агрессивных действий, он сумел преодолеть предрассудки офицеров, командовавших обороной побережья, и получил разрешение подняться по Жемчужной реке до Кантона. Здесь его честное ведение дел и поддержание жесткой дисциплины среди его команды позволили ему во время его трехмесячного пребывания вести крайне выгодную торговлю. При отплытии он оставил наилучшее впечатление о франках среди чиновников и купцов Города Баранов ( Город Баранов , или Город Пяти Баранов — неофициальное название Гуаньчжоу; происходит от легенды, согласно которой во время голода явившиеся на пяти небесных баранах боги даровали жившим на территории будущего города людям семена риса, которые позволили им прокормиться и выжить, и оставили самих баранов, ставших символом благополучия и процветания. — Aspar), а сам, в свою очередь, вернулся в Малакку со столь же благоприятным мнением о китайцах. Этот факт стоит отметить, ведь после первых положительных впечатлений, сложившихся у Секейры и Албукерки, заметно более негативная нота просматривается в описании Томе Пиреша, опубликованном в 1513 г., который неоднократно обращал внимание на якобы имевшую место нечестность со стороны китайцев в торговых делах. Как считается, Пиреш писал в основном на основе слухов, почерпнутых из сплетен торговцев на берегу Малакки; но даже если бы он писал на основе прямых знаний, этот отчет не был бы убедительным, так как только торговцы типа контрабандистов или искателей приключений обычно могли покинуть Китай (12).
Фернан Пиреш обнаружил в устье реки Чжуцзян не только китайские суда, но и многочисленные джонки, укомплектованные лекийцами, горес и японцами, как утверждает Дамьян да Гоиш в своей Chronica del Rey dom Manoel (Лиссабон, 1563 г.). Поскольку у этих островитян было огромное количество золота , португальский командующий отправил эскадру под началом Жорже Маскареньяша с местными лоцманами на борту, на поиски островов Рюкю. Маскареньяш был задержан в пути встречными ветрами в фукиенском порту Чуан-чау, откуда Пиреш отозвал его в Намтау, прежде чем он смог продолжить свое плавание, чтобы не пропустить муссон, с которым португальская эскадра могла вернуться в Малакку. Он также вел очень выгодную торговлю в Фукиене, где встретил благожелательный прием со стороны местных чиновников и купцов; но хотя он и привез еще более обнадеживающие, хотя и расплывчатые, сообщения о сказочно богатых островах Рюкю, это прерванное исследовательское плавание не было возобновлено в следующем году.
Причиной этого было возмутительное поведение брата и преемника Фернана Пиреша, Симана де Андраде, который возглавлял китайскую экспедицию 1519 г. В отличие от своего брата, человека терпеливого и уступчивого, Симан был вспыльчив и высокомерен. Хотя он, вероятно, столкнулся с некоторой провокацией со стороны беспокойных лодочников-танка, которые кишели в устье Жемчужной реки, его реакция была излишне жестокой и так описана в типичном китайском тексте, переведенном С. Ф. Бальфуром из местной Районной топографии : Незадолго до конца царствования Чжэн-ди (1506-1522) народ, не признанный как данник Китая, известный как Ферингис [Фо-лан-ки], вместе с толпой всякого отребья проник в гавани между Тун-Мун и Квай-Чунг, построил казармы и форт, установил много пушек для ведения войны, захватил острова, убивал людей, грабил корабли и наводил ужас на население своей жестокой властью над побережьем. Они стремились аннексировать территорию, которую они осмотрели и установили пограничные столбы, и пытались управлять различными другими иностранными торговцами в этой области . Упомянутые здесь пограничные столбы были просто падранами или памятными колоннами с высеченными на них королевскими гербами, которые португальцы обычно устанавливали на новооткрытых землях, независимо от того, собирались они захватывать их или нет. Король Мануэл приказал Диогу Лопишу де Секейре в 1508 г. устанавливать эти колонны везде, куда бы он ни направлялся; и португальский первопроходец в Китае, Рафаэль Перестрелло, воздвиг одну такую (вероятно, на острове Линтин в устье Жемчужной реки) шесть лет спустя. В наше время они были заново открыты от Западной Африки до островов Банда, но китайцы ничего не знали об этом обычае и, естественно, расценили его как провокационный акт в сочетании с другими, более радикальными действиями Андраде.
Симан де Андраде беспрепятственно отплыл из Тунмуна в Малакку в 1520 г., несмотря на его провокационное поведение, но его грехи пали на невинные головы следующих португальцев, которые посетили Китай с Диого Кальво в 1521 г. Этот флот был атакован в сентябре и отброшен после яростного сражения. Другой, еще более крупный португальский флот прибыл в Гуандун в 1522 г., но он также был вынужден ретироваться со значительными потерями после нескольких беспорядочных стычек. Хотя малайские и яванские информаторы Томе Пиреша подчеркивали предполагаемую трусость китайцев, и это утверждение было повторено (несколько неуместно) пленными португальцами, захваченными кантонцами в этих битвах, результаты морских баталий 1520-1522 гг., в которых китайцы одержали победу, скорее свидетельствовали об обратном. Их успехи были во многом вызваны умелым использованием брандеров, — эта идея возникла у местного чиновника по имени Ван Гун. Его подвиги приобрели легендарную славу среди населения округа Тунмун (или Касл-Пик) в Гонконге, где он удостоился местной канонизации и почитается по сей день. Эта китайская военно-морская тактика послужила интересной предтечей их аналогичных побед, одержанных над голландцами у побережья Фукиена чуть более века спустя (13).
После отпора, полученного на побережье Гуандуна, португальцы перенесли свою деятельность, хотя и в более скромных масштабах, в соседние морские провинции Фукиен и Чжэцзян. Любопытно, что они, по-видимому, не предприняли никаких дальнейших усилий по поиску островов Рюкю после неудачной попытки в 1517 г.; и это несмотря на то, что они часто встречались с джонками Рюкю в Сиаме, о чем известно из португальских и лекийских записей. История деятельности португальцев на побережье Китая в третьем и четвертом десятилетиях XVI столетия — по большей части предмет догадок, поскольку европейские и азиатские истории в этом отношении, к сожалению, скудны. Достаточно известно, однако, из достоверных китайских провинциальных отчетов и из заслуживающего уважения, хотя и удручающе краткого "Tractado" Фрея Гаспара да Круза, О.P. (Ordo Praedicatorum (Орден братьев-проповедников, Орден проповедников (лат.)) — орден доминиканцев. — Aspar), (Эвора, 1569-1570), чтобы доказать, что рассказы Фернана Мендеса Пинто о процветающих португальских колониях, утопленных в крови разъяренными китайцами, являются неотъемлемой частью его романтических измышлений. То, что португальцы вели скрытую торговлю с местными контрабандистами в различных изолированных местах в прибрежных провинциях, — это установленный факт. Но это совершенно отличается от небылиц, которыми Пинто скрасил свою старость и обессмертил в своих Peregrinacam ( Странствиях ).
Упоминание об этом знаменитом путешественнике подводит меня к тому, что я должен вкратце рассмотреть вопрос о надежности его сведений, поскольку он является самым ранним и самым известным претендентом на честь — если уместно такое слово — быть одним из европейских первооткрывателей Япония. Со времен посмертного издания его книги в 1614 г. у него не было недостатка ни в хулителях, ни защитниках, и в научном мире до сих пор не прекращаются споры вокруг его личности. Даже в Англии XVII в. мнения читающей публики разделились, потому что насмешка ехидного Форсайта в пьесе Любовь за любовь Конгрива: Фердинанд Мендес Пинто с тебя писан, не иначе, враль ты первой величины! , уравновешена восторженным отзывом Дороти Осборн о его Странствиях , переведенных на английский язык Генри Коганом Гентом в 1653 г.: Это самая занимательная книга, которую я когда-либо читала, и она превосходно написана. Вы должны предоставить ему привилегию путешественника, и он не злоупотребляет ею. Его ложь настолько приятна и безобидна, насколько это вообще возможно, и встречается не так уж часто, учитывая масштабы, которые ему предоставлены для нее. В Дублине есть один человек, который никогда не видел ничего, кроме этого города, но наговорил мне вдвое больше небылиц (я осмелюсь поклясться) об Ирландии . Можно многое простить путешественнику, который помог Дороти Осборн так приятно коротать часы досуга, но я опасаюсь, что Форсайт был ближе к истине, и ложь Пинто, хотя и достаточно безобидная, была колоссальной (14).
Среди современных участников этого многолетнего спора профессор Армандо Кортесао (Армандо Кортесао (1891-1977) — португальский колониальный администратор и историк, известный своими работами по истории португальской картографии в эпоху Великих Географических открытий. — Aspar) унаследовал мнение Дороти Осборн, а эрудированный иезуит, отец Шурхаммер (Георг Шурхаммер (1882-1971) — немецкий католический миссионер, священник и историк, член ордена иезуитов. — Aspar), является advocatus diaboli (защитником), отстаивающим точку зрения Конгрива. Интересную, хотя и не совсем убедительную попытку примирить эти два подхода предпринял профессор Ле Жентиль в его Fernao Mendes Pinto. Un precurseur de l`exotisme au XVIe siecle (Жорж Ле Жентиль (1875-1953) — французский ученый-лингвист, автор ряда трудов, посвященных истории португальских морских открытий и литературы. — Aspar). Его вывод о том, что Peregrinacam — это прежде всего роман, а не серьезная автобиография, безусловно, подтверждает тезис отца Шурхаммера. Резюмировать все аргументы за и против правдивости Пинто было бы столь же утомительно, как и неблагодарно, и я, прежде чем перейти к рассмотрению его утверждения об открытии Японии, приведу краткий очерк его карьеры, ограничиваясь, насколько это возможно, относительно немногими бесспорными фактами его биографии.
Даже дата его рождения точно не известна; ее относят к периоду с 1509 по 1514 год включительно. О его происхождении ничего не известно, за исключением того, что он, по всей вероятности, родился в Монтемор-о-Велью недалеко от Коимбры. Что касается его профессии, вероисповедания, цвета кожи, характера или нации его отца, о которых ходили разные слухи , то одни авторы утверждали, а другие отрицали, что он был еврейского происхождения. Впрочем, никаких доказательств этого не было предоставлено, и до тех пор, пока не появятся соответствующие записи о его крещении или данные инквизиции, вердикт должен звучать: не доказано . Как обычно считается, он уехал в Индию в 1537 г., а затем служил в области Красного моря, где потерпел первое из своих якобы многочисленных кораблекрушений и пребывания в рабстве. Два или три года спустя он, по-видимому, торговал и занимался пиратством между Сиамом, Малаккой и побережьем Китая вплоть до Нинпо на севере; но его рассказы о длительном пребывании в глубине Китая на редкость неубедительны. В 1541-1543 гг. он почти наверняка находился в Бирме, где, по его словам, был свидетелем падения Прома в 1542 г., о чем он подробно рассказывает. Кстати, одного этого достаточно, чтобы отвергнуть его притязания на звание одного из первооткрывателей Японии, поскольку открытие произошло именно в эти годы.
Пинто отправился из Пегу в Гоа в 1543 г., затем проследовал в Малакку, откуда в следующем году отплыл к побережью Китая. В 1544 г. он, по всей вероятности, впервые побывал в Японии, и, по-видимому, посетил острова Рюкю, прежде чем уехать на Тернате. Его переезды в течение следующего десятилетия невозможно восстановить в их хронологической последовательности, но он, очевидно, много путешествовал по Молуккским островам, Яве, Индокитаю, Бирме и побережью Китая, и, кроме того, еще по меньшей мере дважды посетил Японию. В этот период он познакомился с Франциском Ксаверием, и из переписки самого Ксаверия следует, что в 1551 г. Пинто одолжил ему 300 крузадо для строительства церкви в Ямагути, и что он был тогда богатым человеком. Эту сумму, кстати, Ксаверий позже вернул ему в Малакке, как показали разыскания Жордана де Фрейташа. Пинто был преданным поклонником Ксаверия, и через несколько лет после смерти последнего он был принят (со всем его мирским богатством) в ряды ордена иезуитов в Гоа в 1554 г. Его изменчивый и беспокойный дух был не в силах выдержать железную дисциплину и строгое самообладание, требовавшееся от сыновей Лойолы, и во время его четвертого и последнего посещения Японии в 1556 г. он добровольно покинул орден. Иезуиты не стали чинить препятствий, и с той же легкостью, с которой он вступил в него, когда был богат, он покинул его, когда обеднел , как иронично комментирует Кортесао. Эта насмешка, возможно, не совсем заслуженна, но не столь легко оправдать мстительную реакцию ведущих членов Общества, которые сознательно стирали, изменяли или исключали его имя из их письменных или печатных произведений, содержавших упоминания о том, что он временно состоял в ордене иезуитов. Разочарованный своими испытаниями, хотя, очевидно, все еще не лишенный мирского богатства, Пинто вернулся в Португалию в сентябре 1558 г., после 21-летнего отсутствия, во время которого, по его словам, он тринадцать раз попадал в плен, и семнадцать — в рабство в Индии, Эфиопии, Счастливой Аравии, Китае, Тартарии, Макассаре, Суматре и многих других странах Восточного архипелага у пределов Азии, который китайские, сиамские, гуресские и лекийские писатели называют в своих географических описаниях краем света . В течение примерно двадцати лет после своего возвращения он работал над написанием своих Странствий , которые он сочинял, как он сам признает, больше для развлечения в своем семейном кругу, чем с целью публикации. В октябре 1582 г. историк-иезуит Маффеи встречался и беседовал с ним в его загородном доме под Алмадой, на другом берегу Тежу напротив Лиссабона, и в ходе этой встречи Пинто повторил свое утверждение о том, что был одним из первооткрывателей Японии. Несколько месяцев спустя он получил небольшую пенсию от короля Филиппа II, незадолго до его смерти в июле 1583 г. (15)
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
