Люди из Бронзы и Стали (Полная версия)

— Surrender!

Французы ответили:

— МЕРД!

— Какая-то грубость, наверно. Моя упомянута мать?! — Пусянь повздыхал лицемерно и всех приказал добивать.

Еще не остывший от схватки, правитель татар и монгол, в ближайшей трофейной палатке Пусянь Хубилая нашел. Опутан цепями с грузилом, но в целом без лишних щербин, и радость царя охватила — вернулся блуждающий сын!

П У С Я Н Ь

— Эй, люди! Какая удача! Триумф отмечаем двойной! Кто был проиграть предназначен, тот к жизни вернется со мной! Наручники снять поспешите, и громче кричите "Ваньсуй" — вернулся великий воитель, мой сын Хубилай бар Толуй!

Х У Б И Л А Й

— Я имя свое опозорил и должен вину искупить. Позволь мне отправиться в море и новые земли открыть. Клянусь, не узнаю покоя и век не сойду с корабля, пока материк не открою и тем обессмертю тебя.

П У С Я Н Ь

— Как скажешь, по-твоему будет. Но помни, не вздумай забыть — не смеют ни звери, ни люди, ни боги тебя осудить! Пускай ты еще не Юпитер, но больше не жертвенный бык! Один ты из нас, небожитель, как сам олимпиец велик!

Под кучей закованных трупов с трудом отыскался Луи, сраженный чекан-ледорубом. К Пусяню его принесли. Венцом, орденами украшен, затянут в цветное трико, он был изуродован страшно, но все же опознан легко. Тогда же, бледнее поганки, от страха забывший слова, явился последний из франков, плененный герольд Монжуа. Снимая с него подкандальник, кивком отпустив караул, Пусянь улыбнулся печально и снова притворно вздохнул.

П У С Я Н Ь

— Как Римской Империи кайзер тебе доверяю вожжи — немедля в Париж отправляйся, и гражданам там расскажи о битве, почти что бескровной. Победа, небесная срань! Властитель во Франции новый — Людовик Х Пусянь! Всем тем, кто остался без крова, ущерб возмещает казна. Властитель у Франции новый, и с ним возродится страна! Налоги платить не спешите, их спишет великий сагиб. У Франции новый властитель, а прежний Людовик погиб. Он был не еврей, не язычник — Святого Креста паладин, но станет всего лишь затычкой, и будет в щели пластилин.

Г Е Р О Л Ь Д

— А там, у себя, на Востоке, над каждым, носившим доспех, ты тоже смеешься, как Джокер? К чему оскорбительный смех?

П У С Я Н Ь

— Да нет, я смертельно серьезен, — Пусянь произносит в ответ. — Лежит, утопая в навозе, французского рыцарства цвет. Единый закон для Вселенной, веществ непрерывный обмен — кто вышел из праха и тлена, тот в прах возвратился и тлен. Никто не нарушит закона, что нашего мира оплот — кто вышел из женского лона, тот в лоно земное уйдет. Растягивать тризну не стоит. Присыпав землей до краев, оставьте погибших в покое — они получили свое. Напитком наполните чашу, уже возвращаясь в седло — последние почести павшим, и жизни, и смерти назло. Достаточно пролито крови, пусть каждый на месте лежит, и только девятый Людовик в костре погребальном сгорит. Костер на закате расцветит его поглотившую тьму, и жечь в Сарагосе мечети уже не придется ему. Придется герою другому. Ты слышал о нем, Шарлемань? Вы с этим героем знакомы. Его прозывают ПУСЯНЬ!!!

АКТ ВТОРОЙ

Как только погибли французы, в холодную землю легли, бохайцы нажрались от пуза и снова на запад пошли. На запад, к последнему морю, приказ к отправлению дан. Сперва остановка в Андорре, а следом — страна Ишафан! (Так был полуостров испанский известен на Западе встарь. Испания — остров Даманский. Ну да, посмотрите в словарь).

Тогда в лилипутской Андорре сидел необычный король. Был русским по паспорту Боря. Беглец, перекатная голь, он родину в спешке оставил, в гражданской войне проиграв, и жил в придорожной канаве, лишенный наследства и прав. Примкнул к гибеллинским собакам, что строили время одно чудовищный замок Монако, и даже открыл казино. Хотел поселиться на Мальте, в порту приготовил суда, но только пираты-Гримальди его не пустили туда. Экскадра Бориса пылала, трещали борта кораблей — почти по рецепту вандалов Гримальди расправились с ней.

Но Боря поднялся из пепла. Набрал голосов большинство, и вскоре Андорра окрепла под мудрым правленьем его. Взял титул испанского гранда, страну королевством назвал, в Гасконь пропускал контрабанду, в лесу — браконьеров гонял. Поладил с урхельцами миром, платил незаметный оброк — бутылку и окорок с сыром, и редко смотрел на восток. Пускался порой в авантюры, в саду танцевал падеспань, когда появились манчьжуры и с ними великий Пусянь.

Морально готовый к сверженью, скитаться и бегать привык, Борис получил на княженье внезапно ордынский ярлык. Почетный защитник Ориссы, крестивший огнем и мечом, Пусянь подружился с Борисом — он равного чувствовал в нем. К тому же, сточивший подковы, до самого мяса вконец, нуждался в союзниках новых бохайский Железный Хромец.

— Тебе предлагаю по чести, — Пусянь говорил, — побратим, ты будешь испанский наместник, когда мы страну покорим.

Б О Р И С

— Заплачут младенцы и вдовы...

П У С Я Н Ь

— Но в этом войны существо!!!

Б О Р И С

— Я связан с испанцами словом.

П У С Я Н Ь

— Придется нарушить его. Иначе — погибнут, как обры! Исчезнут из мира почти. Нуждаюсь я в пастырях добрых, испанское стадо пасти. Ты сможешь прокладывать тракты, и вновь возводить города. Иначе — мои катафракты от них не оставят следа. Всю землю навеки испортят. Так прежде в огне грабежа Британия стала Линортис — могилой, где тесно лежат скелеты и мертвые души. Я твердо усвоил одно — Британию можно разрушить — и Токио можно разрушить! — но строить не всяким дано. И если работу оставишь — заменит тебя мангудай. Подумай, Борис Ярославич, ответ положительный дай. Отсюда до самого моря, где правит страной португал, ты будешь как новый Серторий!

Б О Р И С

— Серторий войну проиграл.

П У С Я Н Ь

— Со мной проиграть невозможно. Но план постоять в стороне тебе обойдется дороже участия в этой войне.

Б О Р И С

— В клубок перепутанных линий нас свяжет единая нить. Мой друг, я решение принял. Ты должен Мандат подтвердить! В тени Пиренейских громадин, на север — до порта Бордо, застыла страна Эускади, зловещих басконцев гнездо. — По карте метнулась указка. — На юг — до Кастилии стен. Ты сможешь чудовищных басков поставить на чашки колен? Всех тех, кто империю строит, кто в этой провинции — гость, они не оставят в покое, так с первых времен повелось. Здесь лопнул Финикии парус, с трудом уцелел Ганнибал; тут бился божественный Август — и в ящик едва не сыграл. Разбили Великого Карла и франков из северных стран, как персы в трагедии Марло, где главный герой — Тамерлан. В тот раз, отложив контрабанду и с мавром союз подписав, в горах обложили Роланда. И этот бретонский маркграф скончался в бою, не в постели. Но мне почему-то не жаль. Тогда, в Ронсевалльском ущелье, ему не помог Дюрандаль, — Борис продолжает с акцентом, — Изрублен с макушки до пят, он вырос в такую легенду! — немногие выше стоят. Но пал Шарлеманя наместник, и баски опять на коне. Я слышал их жуткую песню о той позабытой резне...

Ворвался крик в полночный мрак,

Ворота отразили гул,

Тогда спросил экскальдунак:

— Кто в наши горы заглянул?

— То Шарлемань идет на юг,

Уже бойцы трубят в рога,

И стрелы наш басконский друг

Готов обрушить на врага!

Соединим усилье рук,

Обрушим скалы в удальстве,

Они с вершин скатившись вдруг,

Ударят их по голове!

Дави проклятых северян,

Не выпускай из западни,

Пришельцы из холодных стран,

Что потеряли здесь они?!

Вот скалы покатились вновь,

И сотня франков полегла,

И по камням струится кровь,

И всюду мертвые тела.

Гора раздавленных костей,

И море крови натекло,

Эй, Шарлемань, скачи скорей,

Беги — тебе не повезло!

Сойдем, друзья, с высоких гор,

И пустим стрелы франкам в тыл,

Не убежал французский вор —

Его эскальдунак убил.

Где сотни копий и знамен

Из разноцветной бахромы?

И не блистает эспадрон,

Что запятнали кровью мы.

Убрались франки, кончен бой,

Король ушел в свою страну,

А баск пошел к себе домой

Обнять малюток и жену.

А ночью прилетят орлы

Клевать всех тех, кто там лежит,

И будут кости среди мглы

Белеть, покуда мир стоит.

Пусянь не забыл про овраги. Он тщательно справки навел, и басков к вассальной присяге уже через месяц привел. Гвардейцы стояли на страже у входа в пустую мечеть, когда приходили к оммажу все те, кто посмел уцелеть.

— Напрасно попрятались крысы в глубины пещер, между скал, — сказал император Борису, — я их все равно отыскал. Как будто летучие мышки, на крыльях летящий кошмар, бросали адепты Канишки в атаку басконский хашар. Что дальше? Настроенный зверски, готов как наложницу взять я весь полуостров Иберский и в клочья его разорвать!

— Есть новый противник, послушай, — Борис сладкозвучно журчит. — У них треугольные уши и крайне чудовищный вид.

П У С Я Н Ь

— Чудовищ...

Б О Р И С

— Как минимум странный. Их мочки направленны ввысь. Как эльфы, отродья Амана, что в Пурим случайно спаслись!

П У С Я Н Ь

— Рассказ мне напомнил кого-то... Того, кто оставлен вдали.

Б О Р И С

— Мы их называем "каготы" — они из вестготской семьи. От клонов вулканского Спока, пока не снимают "Стар Трек", я пользы не вижу и прока — сегодня тринадцатый век!

П У С Я Н Ь

— Пес битвы желает работать, не хочет сидеть на цепи. Каготы? Пусть будут каготы. Каготам конец наступил!

* * *

Спокойно, без лишнего шума, в своей правоте убежден, работал Борис хитроумный — Пусяня использовал он. Долины андоррских урочищ китайским мечом очищал от басков, каготов. И прочих врагов в небеса отправлял. К последней войне приготовясь, поправил в державе бюджет. Бориса не мучила совесть. Пусяня тем более нет.

В одном из далеких походов, пока не смотревшие вниз, забрались почти к небосводу Пусянь и андоррский Борис. Устали, зарезали клячу, потом развели огонек. Борис что-то нервничать начал и взгляды бросать поперек. Его сотоварищ раскосый, спокойно готовя шашлык, не стал заниматься допросом. Он ждать терпеливо привык.

Б О Р И С

— Ты видишь, — шепнул удивленный (чему — непонятно совсем), — пещеру у самого склона вершины, похожей на шлем? Как будто пустая ячейка, зовет, как желанная цель. В пещере живет чародейка, зовется она Джезабель. И всякий вступающий в горы страшится ее до сих пор. Она не из нашей Андорры, но помнит ее Аэндор. Она не сидит у корыта, у моря погоды не ждет. Владеет исскуством забытым, о всем узнает наперед, в хрустальные глобусы пялясь. И кубик сжимает в горсти. И раз уж мы здесь оказались, нам стоит ее навестить.

Пусянь был всегда суеверен, по Книге гадал Перемен. И первой из многих империй он имя присвоил Та-Чен. Он вспомнил, поправив папаху, пока говорил побратим, слова даоиста-монаха, "Один император под ним..." Привстал, застегнул телогрейку. В ночи красовалась Луна.

П У С Я Н Ь

— Ну что ж, навестим чародейку. Посмотрим, что скажет она.

...Из высшей заоблачной касты, владела волшебным кольцом; была чародейка прекрасна, при этом ужасна лицом. И мыслей привычная острость найти не поможет ответ — какой у волшебницы возраст, ей сколько исполнилось лет? До правды уже не добраться, но в сказках о том говорят — ей было на вид восемнадцать, а может и все шестьдесят.

В О Л Ш Е Б Н И Ц А

— Привет, потрясатель вселенной! И ты, пиренейский бандит. Вас рада встречать, несомненно. Такой необычный визит! Пусть ветер пронзительно свищет, но я все равно польщена.

П У С Я Н Ь

— Мы здесь приключения ищем.

В О Л Ш Е Б Н И Ц А

— На попу? — смеется она. — Скажите, величество ваше, — опять сладкогласа, как змей, — здорова царица Наташа?

Б О Р И С

— Здорова.

В О Л Ш Е Б Н И Ц А

— И ты не болей.

Я зелья волшебного гущу немного должна размешать.

"Что день приготовил грядущий?" — вы это хотели узнать?

Да все как обычно — осады и вонь погребальных костров;

немного победных парадов, избыток победных пиров;

пустых черепов пирамиды, сражения, битвы, разбой,

а также инцест с геноцидом — не ново ничто под луной.

И даже становится скучно.

Топор у тележной оси, младенцев порубленных кучи...

П У С Я Н Ь

— Младенцы?...

В О Л Ш Е Б Н И Ц А

— Язык прикуси.

Священной Империи канцлер, Пусянь, Император и проч.,

немного от павших испанцев сумеешь домой уволочь.

Трофеев ничтожные крохи, китаец, получишь от них.

Я помню другие эпохи, а также героев других.

От тех отделяют героев нас многие тысячи лет.

Сражались за что-то другое. Наверно, за Правду и Свет.

И даже на поле турнирном терновый носили венец.

Я помню падение Зирна, пылающий Йенгик-дворец!

Валялся на площади серой, жестоким врагом побежден,

В обнимку с гвардейцами Терры погибший Уэстерли Джон!

Мегенты нахлынули роем как туча отравленных ос,

Я помню слова Шарлероя — он эти слова произнес,

Собравший последние силы и чашу испивший до дна...

Ш А Р Л Е Р О Й

— Кто спляшет на наших могилах, когда завершится война? Какое животное стадо, какие народы людей?

Я, Землю окинувший взглядом, большой разглядел мавзолей...

Д Ж О Н У Э С Т Е Р Л И

— Мой меч вылетает из ножен, в ладонь рукоятка легла!

О К П Е Т И С М А Р Н

— Недешево им обойдутся холодные наши тела! Мы к битве финальной готовы. Топор поднимает палач.

Д Ж О Н У Э С Т Е Р Л И

— К закату появятся вдовы, Ушедшим сыгравшие Плач.

О К П Е Т И С М А Р Н

— И жертвы для Пакостных пристов отцу приносить одному...

В О Л Ш Е Б Н И Ц А

— ...ответил с гортанным присвистом тогда мнерианец ему. Родную не ведаю личность и вряд ли узнаю потом, но помню их подвиг трагичный и битву под Йенгик-дворцом. Я вижу раскрытые жабры рептильных мегентских солдат, бросают они канделябры, всех/все убивают/крушат. Тогда в заключение драмы, десерт не успевшие съесть, погибли придворные дамы, спасая кинжалами честь. В роскошных имперских палатах, себя разглядев в потолке, сраженный упал губернатор с мечом в отсеченной руке. Никто не предвидел угрозы, рептилий стремитильный блиц! Я помню пожар грандиозный, расплавивший бронзовых птиц — орлов, восседавших на крыше, дворцовый украсивших шпиль. Пожар, навсегда обративший земное могущество в пыль! Пусть орды набросились кучей, но вырвать победу смогли. Кого беспокоила участь священной планеты Земли?

П У С Я Н Ь

— Я знал, что окончится мраком в пещеру колдуньи визит. Как будто Дельфийский оракул, там тоже девчонка сидит, вонючим отравлена газом. Слюной наполняется рот, сверкает бессмысленным глазом и страшные бредни несет...

В О Л Ш Е Б Н И Ц А

— Страстей вулканических кратер, свирепый, как сам серафим! Мы время по-прежнему тратим, но также на страже стоим. Не бред сумасшедшей старухи тебя беспокоит, солдат. Ночные недобрые слухи, и неба кровавый закат. Пускай все печально и мрачно, и липкий преследует страх; возможно, мы истинно жвачка в смертельных стальных челюстях. Любить без ответа — обидно, пусть даже в последние дни. Ты к встрече готов с очевидным — лицо на него разверни. И если отступишь, виновный — я в небо не брошу чепец, но только скажу хладнокровно: Конец, мой любимый, конец.