Древнехеттский роман

После ужина табарна со всевозможными почестями покинул зал пиршества и, пройдя в обширный дворцовый парк с кипарисами и египетскими пальмами, пригласил к себе моего отца во главе семейства. Табарна благосклонно взирал на нас и, улыбнувшись, сказал моей матушке:

"Добродетельная Сита, ты подала великий пример супружеской верности всем несситкам,-у него получился неплохой каламбур,— Семь лет ты ждала супруга и рачительно управляла замком."

Матушка склонила голову. Табарна присмотрелся ко мне — я был в роскошном плаще из красной кожи — и сказал:

"Жрец Мурсили, что прибыл в прошлом году в нашу столицу, говорил о тебе, как о мудром ребенке, из которого впоследствии получится видный сановник. Я было хотел сделать тебя знаменосцем в своей свите, но твой отец желал для тебя иной службы, а поскольку я назначая его вельможей посольств с пра-вом заседать в Большом Тулиде, твое место будет в иноземной службе".

Я поклонился и высокопарно поблагодарил табарну за эту милость. Пир тем временем продолжался, и красивые рабыни в одних трусиках раз-носили до гостям блюда с изысканными фруктами.

Итак, я стал учеником в школе посольств, которая готовила своих питом-цев к сношениям с иными державами. Пять лет длилась эта наука. Следовал изучить три главных языка — египетский, аккадский и критский, знать исто-рию, обычаи и нравы иных стран, пути торговых караванов и морских судов, быть в курсе всех событий в Египте, Аккаде, Эламе, Тарувисе и Ахияве, точно и красиво выражать свои мысли в письмах и речах. Сам табариа не раз проверял наши знания: он желал завести отношения со всем миром и даже проникнуть к диким племенам севера. Нас было двенадцать, а через год к нам добавилось столько же. Моими соучениками стали сыновья знатных родов из Пятидесяти, чьей поддержкой табарна весьма дорожил. В тринадцатый год своего правления табарна Телепину окончате-льно составил свод законов, провозглашенных вечными и неизменными до скончания веков. Табарна отныне завещал престол не по своему желанию, как то было в последние сто лет, но строго старшему сыну, либо мужу дочери, ко-торого табарна лично подбирал из наиболее опытных и верных делу Нессы и Хатууссы людей. Тавананна — супруга табарны получала особые права, но её родичи не имели прав на престол, и это пресекало интриги придворных из родственников табарнских невест. Панкус — всеобщее собрание воинов-несситов отныне созывалось лишь в особых случаях, когда табарна должен был заручиться поддержкой всего народа. Это последнее сильно не понра-вилось моему отцу, который был сторонником полновластного панкуса, реша-ющего с табарной все дела страны от назначения новых налогов до объявле-ния войны и мира. Тем самым он неумышленно оказался во главе противни-ков табарны из числа родственников свергнутого Хуцции. Но табарна пошел навстречу этим недовольным и назначил отца вельможей посольств,

В уголовном законодательстве были ужесточены наказания, за основу были взяты законы вавилонского лугаля Хаммурапи, но Телепину счел некоторые законодательные нормы чуждыми образу жизни несситов.

"А дело крови таково у вавилонян,-говорил табарна моему отцу, — кто прольет кро-вь, то будет, как скажет господин крови — глава семьи убитого. Если он скажет "пусть-де умрет", то пусть он умрет, если же он скажет "пусть-де возместит", то пусть он возместит. Лугалю же до этого дела нет".

Когда табарна посещал нашу школу, он запревал нам все проявления поч-тения к его особе:

"Это все для торжественных приемов, для послов иных держав и простонародья. Вы — а вы в будущем ближайшие к трону люди — должны видеть табарну за работой — грязной утомительной работой. Как пахарь день за днем возделывает пашню, так и табарна своими руками возделывает страну, даро-ванную ему богами. Те пустословы, кто чает захватить престол, не пони-мают всей трудности роли правителя. Ах, если бы я мог спокойно сидеть на троне и пировать, как поется о табарнах в старинных песнях!"-так го-ворил он нам однажды, когда принес нам показать самую удивительнейшую вещь когда-либо виденную мной — вавилонскую карту мира, где в самом центре возвышалась главная храмовая башня Вавилова — зиккурат Этеменанки, на вос-ходе — Элам, на юге — таинственная страна Дилмун, на древнем шумерийском наречии именуемая Мелууха, откуда вавилоняне привозят слоновую кость и прянности, на западе — страна Маган — она же Кемет, а север занимали мы

— Хаттуса и Неса. Мы, глядя на этот рисунок подлунного мира, сделанный как бы с высоты полета птицы, в один миг поняли сколь мал наш мир в гла-зах богов, обитающих в звездных замках.

"Вся земля, — объяснял нам наш основной наставник — жрец Истануса Арнуванда, — имеет форду правильного квадрата, а сверху накрыта хрустальным куполом неба, в котором просверлены отверстия звезд. Далее располагается мир богов и героев, куда простым смертным доступа нет""

"А как же получается,-спросил один из нас — белокурый сын табарны и его наследник Тахурваили,-что солнце после долгого пути по не-бесному куполу исчезает из виду?"

"Все оттого,-ответил Арнуванда,-что земля не плоская как доска, а имеет значительные возвышения к своему центру, как ячменная лепешка. Для муравья, бегущего по ней, лепешка представляется огромной скалой, за уступы которой на ночь прячется солнце",

"Где же центр земли,-это спросил я.-В Вавилоне?"

"Нет. Это лишь выдумка вавилонских хитрецов. Центр мира расположен в нашем государстве, вернее, на его восточных границах, ибо именно у нас самые высокие во всем мире горы, а Вавилония — равнинная страна в до-лине двух больших рек, стекающих с наших гор".

Тяжелее всего давалось изучение иноземных наречий и письма. Год я потратил на изучение египетского языка, затем освоил критский, а после аккадский и древний шумерийский, на котором в Вавилоне ведется служение богам. Когда-то мы использовали для письма аккадскую клинопись, но потом великий мудрец Халсу изобрел клинописные знаки для нашего языка, потому что, как он говорил, у нас иная музыка речи, чем у вавилонян,

Сколь различна участь людей! В те время, когда благородный человек пребывает на службе табарны или странствует по свету в поисках славы и воен-ной добычи, купцы просиживают день за днем в своих конторах, трясутся над каждым сиклем и заискивают перед любым человеком, даже и подлого звания, лишь бы всучить ему что-нибудь. Предать подороже, купить подешевле — вот и весь круг их мыслей, в которых они ничуть не смущаются даже обманом. Они вею жизнь накапливают богатства, тянут последние соки из всех домашних превращая их пот и кровь в слитки серебра, живут бедно, чтобы избежать по-боров и разбойников — и все для сохранения и приумножения богатств, А умирает самый богатый купец, как самый бедный крестьянин и даже своей рубаш-ки не может взять на костер. Сколь печальна такая судьба!

Мы же — люди благородные" светлые и знатные, самим своим благим рожде-нием поставленные над прочими людьми во веки и веки, В наших душах нет корысти, но лишь честь и долг перед табарной. Да будут во веки и веки благородные люди превозносимы, а подлые — презираемы!

Еще в годы ученья я подружился с сыном табарны Тахурваили — ныне он правит Страной Хатти от моря до моря. Выдающихся способностей в постижении наук он не проявлял, но был ловкий охотник и неутомимый женолюб, благо все столичные жрицы почитали за счастье лечь под него на циновку. Отец его — табарна не любил сына, но все ж не мог изменить закон о престолонас-ледии ради себя самого, но думая о грядущих табарнах. Впрочем, Тахурваили был вовсе неглуп, и однажды, когда заговорщики из числа знати предложили ему престол табарны после свержения своего отца, немедля дал знать обо веем самому Телепину. Заговорщиков схватили и пытали, и тут выяснилось, что они лишь провоцировали наследника на столь рискованный шаг, рассчиты-вая в случае неудачи замысла погубить вместе с собой и его, прервав таким образом замышленную Телепину цепь табарнской преемственности в самом ее начале.

Это немного примирило табарну с наследником, и последний был послан с большим войском против митаннийцев. У города Кумманни произошла большая битва, мы рассеяли десятитысячное войско митаннийского царя Кирты, но в самом конце боя Тахурваили был серьезно ранен стрелой и едва не умер, ис-целенный лишь чудесными снадобьями жрецов и горячими молитвами всего народа Богу-Защитнику. Когда мы захватили весь походный гарем митаннийского царя, там были тридцать две разноцветные женщины из всех стран света, и с хохотом делили их по жребию, а раненый Тахурваили лежал, тяжело дыша, на носилках и печально смотрел на нас. Я склонился к нему и сказал:

"Хо-чешь, я откажусь от своей доли?"

Он поблагодарил меня движением век.

В походе я исполнял обязанности переводчика, и лишь однажды сразил ка-леной стрелой вражеского лучника, долго целившегося в меня, но не успевшего спустить тетиву, Дальше на юг мы не пошли, потому что в следующую ночь с неба стали падать звезды, я жрецы сочли это недобрым знамением.

Если женщина рожает недоношенных, если мужчина бессилен, если кто-то осквернится, притронувшись к нечистоте, то пусть совершится обряд реки. Для этого пусть женщина выйдет на берег, где бросит крошки хлеба и про-льет вино, А говорить ей нужно так: "Бог реки! Очисти человека глиной берега своего! Двенадцать частей тела его очисти ты! Ты, стремительный поток, уноси с собою грязь, как нечистоту из человека!" После этого женщине следует поочередно поднять над желающим очиститься черную овцу, поросенка и щенка. И она говорит такие слова: "Освобождаю тебя от кол-довства, от грязи, от скверны, от ведовства, от злодейства, от лихоманки, от дурного глаза, от наговоров! Прочь уходите!"

Страх смерти посетил меня совсем неожиданно. Однажды, поздно вечером при света очага я читал очень старинную книгу, написанную шумерской клинописью. Мама как обычно пожурила меня за чтение ночью, что портит зре-ние — многие писцы уже к тридцати годам слепнут и живут подаянием при храмах. Но я не мог оторваться. Автор книги сетовал на краткость чело-веческой жизни, которая "подобна тусклому светлячку среди каменных глыб ночью". Он отрицал упования на загробную жизнь, называя ее египетской выдумкой, "На смертном одре ты останешься один, никто не поймет тебя, но все будут тебе чужие" — этой фразой заканчивалась книга.

Было самое начало осени, и я вышел на крышу нашего дома и стал размы-шлять о смерти. Все жреческие сказки показались мне одной большой ло-жью, которой люди утешают себя при встрече со смертью. Я не мог возра-зить прочитанной книге. Физический страх смерти сковал меня так, что мне почудилось, будто я уже умираю у и все тело охватывает омерзительное ощущение смерти, похожей на тяжелый болезненный сон. Все будет, а меня уже не будет, и я никогда из узнаю, что будет дальше!!!

Я заходил по крыше, а потом сел на парапет, подперев голову руками, Обращаться к кому бы то ни было за утешением было бы бессмысленностью, ведь они подобно мне приговорены к смерти, которая наступит раньше или позже моей! Боги?.. Но у богов своя жизнь, им нет дела до людей, люди — лишь глиняные куклы в играх богов. Хоть был Гильгамеш на две трети бег, к лишь на одну треть человек, хоть и достал он цветок вечной молодости, который не сберег, а все же и он спустился в долину смерти.

Я немного успокоился и стал размышлять небеспорядочно. Цветок молодости навел меня на хорошую мысль. Я рассуждал так: "Мы живем, потреб-ляя всевозможную пищу и воду. Съеденная пища переваривается нашим нутром. и от нее вырастают волосы, заживают раны, детское тело сменяется взрослым, а взрослое — дряхлым. Нет ли такой пищи или воды, от которых кожа делалась бы молодей, глаза — зоркими, а седые волосы возвращали бы свой прежний цвет? И если есть такие растения или мясо животных, или источники особых вод, дарующих утерянную юность, не должны ли мы всю отпущенную мам жизнь посвятить поискам этих средств?"

Я не был врачём и весьма смутно представлял себе устройство всех две-надцати частей человеческого тела. Я не мог себе представить, какие тра-вы даруют человеку бессмертие, и как будет происходить омоложение тела — так ли как у змей, которые вечны, ибо раз в семь лет меняют кожу, или как-нибудь иначе, но мои размышления успокоили меня, и я уснул прямо на кры-ше под звездами, чтобы под утро проснуться от холодного ветра и бросать-ся греться в теплое нутро дома.

После я долго думал о течении жизни. Мне к тому времени исполнилось пятнадцать лет, моему отцу — тридцать три года, а маме — тридцать один. Я не помнил своего деда, но видел стариков, доживших до 70 лет, у которых уже родились правнуки. Значит, я находился в начале человеческой жизни, и хорошо, что я спохватился сейчас, а не на закате бытия. Стало быть, я могу неторопливо проживать год за годом, будто откусывая от длин-ной лепешки по маленькому кусочку. Это меня успокаивало. Удивляло дру-гое — люди вокруг мало задумывались о смерти, они жили так, будто ее вовсе не существовало. Крестьяне пахали и сеяли, купцы — торговали, воины с боевым кличем бросались на врага, меньше всего в этот миг думая о своей единственной и неповторимой жизни. Постепенно острое чувство смерти ста-ло притупляться, как со временем притупляется боль раны, и я перестал бо-яться смерти.

Бескрайние просторы северных степей. Кто преодолеет вас? Какие быст-роногие кони нужны среди ваших трав в рост человека? Сколько бесчисленных рек катят свои лазурные воды к нашим морям? Сколь ничтожен человек в этих краях, где десятидневный переход не считается большим расстоянием? Кто отважится покорить вас от восхода до заката и назвать своей землей? Сколько раз солнце объедет купол неба на своей золотой колеснице, прежде чем мы узнаем ваши пределы? Табуны бесчисленных лошадей мчатся по вашим необъятным просторам. Курганы неведомых вождей смотрят в ваши дали. Звезды падают с неба, и зажигают степь на много дней пути. На черной золе хорошо отпечатывается следы зверей. С запада дуют влажные ветры, неся тяжелые капли дождей, — и вновь зеленеют неисчислимые просторы. С востока ветры приносят жару и пыльные бури, — и выгорает степь.

Старики говорят, что там, в бескрайних степях севера, за темными вода-ми Северного моря была когда-то благословенная страна Аратта, откуда и пошли мы — светлоголовые люди.

Понемногу я прижился в столице и привык к ее торжественно-регламентиро-ванной жизни. Почти все время я уделял наукам, но всегда умел по-веселиться, а иной раз и поинтриговать. Интригами в столице занимались все, ежедневно давая табарне знать, сколь еще непрочна его власть. Основ-ных группировок насчитывалось три: сторонники единодержавия табарны, к ко-им причислил себя и я; умеренные сторонники восстановления панку — дабы это собрание правило страной совместно с табарной, — им открыто симпатизи-ровал мой отец; наконец, те, кто гордо именовал себя "восстановителями доброй древности", когда страна Хатти была лишь непрочным объединением отдельных областей со своими законами и налогами, всем правил панку из взрослых мужчин, носящих оружие, а табарна был лишь старшим среди равных. Были и люди, прозывавшиеся "хапиру" — эта зловредная группировка происходила из Вавилона, разрушенного нашими войсками сто лет тому назад, откуда они распространились по всему миру. Они считают, что любую власть надо упразд-нить, налоги отменить, постоянное войско распустить, и пусть каждый сам себя защищает — есть ли на всем белом свете более вздорное учение?