Слива в цвету и дорожная пыль

* * *

Зампано и Джерсо вернулись в отель, раз уж за комнату все равно былозаплачено, а Альфонс остался ночевать в ангаре у Эдварда. Там у негов углу была обустроена койка, и еще имелся спальный мешок. Эдвард предложил разыграть койку в камень-ножницы-бумагу, Альфонсвелел ему не глупить и подставил подножку. Эдвард попался, ушелперекатом, и минут пять они дрались почти всерьез, пока Эдвард сзаломленной рукой не замолотил ладонью по пыльному полу.— Все, все! Черт, я надеялся, что хоть раз тебя одолею...— Я слишком хорошо тебя знаю, брат, — Альфонс помог емуподняться. — Мы четыре года не виделись! И я набрался новых фокусов вКрете.— Я тоже времени не терял, — Альфонс пожал плечами. -Ладно, мы оба знаем, что в настоящей драке ты меня сделал бы.Эдвард бросил на Альфонса косой взгляд.— Заметил, да?— Ты несколько раз останавливал замах или колебался, ага.Неприятные удары. — Я никого не убил, — Эдвард вздохнул. — Надеюсь.— Но тебе приходилось всерьез драться за свою жизнь. Мне -нет. Ну... не руками, во всяком случае.— Всякое было.Они посмотрели друг на друга, улыбнулись одинаково, знакомо — ичто-то натянулось и лопнуло в темноте импровизированного ангара. Онитак давно не виделись и так не были похожи ни внешне, ни манерами,что почти забыли о том, что почти одинаковы. И до чего приятно быловспомнить.Разговаривать после этого стало намного легче.У Эдварда в ангаре оказалось полбочонка терпкого синского пива, икакие-то чуть черствые лепешки, остро пахнущие шалфеем, и причудливыемясные закуски, в которых Альфонс узнал плоды дворцовой кухни. УАльфонса не было припасов кроме своих алхмических тетрадей, но егозаписи удостоились беглого просмотра и жарких обсуждений тут же, всвете керосиновой лампы.Братья говорили о многом, о разном, не только об алхимических опытах.Эдвард рассказывал о кретских городах — древних, пестрых,фривольных, далеких от однообразной планировки и утилитарноймонументальности Аместрис. О танцах на улицах, о цветочных рынках, орассветах на крышах, о сумасшедшем старом художнике, в мансардекоторого Эдвард две недели отсиживался после какой-то ужасно туманнойпеределки, и о ящерицах, которых жители одного приморского городкадержали вместо домашних животных и выгуливали вдоль набережной.Говорил он и о самолетах: о конструкторах-энтузиастах, о большихмеждународных гонках, в которых он, оказывается, принимал участие впрошлом году, и о чувстве неба.— Погоди, Ал, увидишь завтра! — сказал он живо иизобразил рукой крутое пике.Ал тоже говорил: об улицах и площадях Шэнъяна, о мелких синскихгородах и вовсе не называемых деревушках, о радушии простых крестьяни дворцовых интригах; о соленом холодном море дальше на севере, овсепроникающем ветре и о том, как трудно вести записи на холоде присвете коптилки или костра. О наскальной росписи льяса, о своемдруге-шамане Хорохене, об изумительно вкусном напитке из клюквы и обохоте на тюленей; о ловле рыбы при свете неугасающего полярного дня.Он говорил о маленьких островах, рассыпанных вдоль синскогопобережья, настолько оторванных от Империи, что туда не всегдадоходила почта (а Син гордился своей почтовой службой). Рассказывалоб архипелаге, населенном племенем рыболовов, где всем верховодилиженщины, а мужчины не смели им и слова поперек сказать. И все этиженщины, даже замужние, кажется, разом влюбились в Зампано и Джерсо,так как те оказались идеалом мужской красоты. Бедняги еле от нихотбивались; Альфонсу тоже приходилось отбиваться, но по другойпричине — его все обитательницы острова считали своим долгомкак следует откормить.— Ничего себе! — засмеялся в полутьме ангара Эд. -А ты-то сам? Поймал свою долю романтики?— Не больше, чем ты, — попробовал отшутиться Ал.— Я-то что? Я, — Эд сильно засмущался, — в общем,мы с Уинри условились пожениться еще перед тем, как я уехал. Поэтомуя... не особо, в общем. И некогда было. А ты — свободныйчеловек.— Мне тоже было некогда, — коротко сказал Альфонс.И не рассказал о стопке писем, которая лежала в можжевеловом ларце вего вещевом мешке. Ларец был довольно тяжел, но Ал не расстался бы сним ни за что; пара самых драгоценных свитков лежала у него вовнутреннем кармане пальто.Наверное... да, наверное, Ал был свободным человеком. Она ничего емуне обещала, и он ей ничего не обещал. Осторожные заверения вовзаимном расположении да пригорошня воспоминаний об общихприключениях, плюс ее давняя детская влюбленность и его по-дурацкиподаренное кольцо, которому она не придала значения — вот ивсе. В последнем письме, дошедшем до него в прошлом месяце, анаписанном три месяца назад, она писала: "Как одинокаявзлохмаченная ветром сосна тянется к морю под крики чаек, так и я ждусвидания с дорогим другом". Но почему же она ни словом ни обмолвилась о свадьбе с Лином?.. Илиэто письмо еще не дошло?.. Но, насколько он успел узнать, ТурнирНевест провели еще год назад...

Дорогой мой друг Альфонс!От вас долго небыло вестей, и яначинаю волноваться.Мне известно, что почтовоесообщение между нашимиточками контакта являетсяскупым и неверным; яне знаю, когда икак ожидать очереднуювесточку. Но если возможно,пошлите хоть слово, хотьполслова, что с вамивсе в порядке!Между тем, я будумолиться предкам, чтобы вывернулись в добром здравии.Вспоминаю письма, которыеписала вам ранее, ещенесколько месяцев назад;как же наивна ябыла!Последние события заставляютменя усомниться, что естьсправедливость на свете.Нет правды, мне чудится,нет совести, есть толькослепая случайность, и любойможет пасть ее жертвой,даже целые народы игосударства...Не хмурьтесь, мой дорогой,не бросайтесь вдогонку: унас по-прежнему всеблагополучно. Просто вашаМэй заново осознает, чтозначит быть принцессой инадеждой своего клана. Яначинаю видеть перед собойтемный путь, которым мнесовсем не хочется идти.И только вы, мойАльфонс, кажетесь мнесветом на этом пути.То, что вы существуетеи ищете правду длявсех нас, дает мнесилы...<...>

Скажите же мне, чтоя пишу это письмоне в пустоту.Ваша Мэй,Февраль 1919 г.

Шифрованое сообщение: мятежордена цилиня. жертвы средимоего клана. лин настроеноптимистично. твое присутствиене требуется. напиши большепро алхимию льяса.

* * *

Эдвард и Альфонс, заговорившись за полночь, проснулись к обеду отнадрывного звона.Сквозь полусон Альфонс, лежавший на раскладной койке, наблюдал, какЭдвард выпрыгнул из самолета (он и спал в нем?) и поспешил к черномутелефону, намертво привинченному к дальней стене ангара за баррикадойиз канистр.Вернулся он через пять минут и жизнерадостно сообщил:— Это звонили из дворца. Последние инструкции. Мы должныприбыть ближе к вечеру, потому что в сумерках никто не заметит, какмы стартуем. Тут лету полчаса, должны успеть до полной темноты. Нолучше показаться в сумерках.— Нас же не увидят, — хмуро произнес Ал, раздумывая, непоспать ли еще, хотя в ангаре становилось некомфортно жарко. — Увидят, они обещали фейерверки.— А летать тебе эти фейерверки не помешают?— Их будут запускать за дворцом, над рекой, а площадь -перед дворцом. Проблем быть не должно.— А как ты вообще сюда добрался, что никто этого не увидел? -уточнил Альфонс.— На поезде. Запчасти самолета тоже поездом привезли, а потомфурами — сюда. Тут ближайшее селение за холмами, а рядомимператорский парк, где года четыре назад какая-то ерунда творилась,— Альфонс почувствовал мимолетный укол вины, ибо эта "ерунда"была его рук делом. — Это вообще целиком мустанговскийпроект... ну почти. Налаживание международных связей, все такое.— А что, Мустанг у нас теперь фюрер?— Нет, ты что, не знаешь? Кстати, будешь завтракать? -Альфонс отрицательно покачал головой в ответ сразу на оба вопроса: онуже и забыл, как отвратительно бодр и свеж Эдвард бывает по утрам. -А, ну да, конечно, не знаешь... Короче, Грамман в апреле подал вотставку! Многие это восприняли как первоапрельскую шутку, но старикбыл смертельно серьезен. Преемника он себе не назначил, и многиеожидали, что уж теперь-то Армстронг и Мустанг развяжут гражданскуювойну, но все получилось хитрее... Парламент-то у нас работает ужелет пять, и вот Грамман объявил, что он расширяет полномочияпремьер-министра, который является главой парламента. А фюрер отнынебудет просто главнокомандующим, ну плюс в его же ведении всяразведка, внутренняя и внешняя. Как раз накануне своей отставки указподписал. Так что фюрер у нас теперь Армстронг, а Мустанг подал вотставку чуть ли не одновременно с Грамманом — вероятно,заранее знал. И тут же оказалось, что у него уже чуть ли не партиясвоя сколочена, и он сейчас ведет кампанию по следующим парламентскимвыборам. Народ дома растерян, для них это немного непривычно -что нужно самим голосовать и все такое. Появилась куча всякихмошенников, в парламент лезет масса идиотов, — Эдвардпоморщился. — Но поскольку Мустанг до сих пор геройпятнадцатого мая, спасший первую леди и вскрывший правительственныйзаговор, и Радио Централа до сих пор его носит на руках за лучшиепродажи в истории, он в общем и целом на коне. — И ты ему помогаешь? — удивленно спросил Альфонс.— Можно и так сказать, — неохотно пробормотал Эдвард. -Я бы не стал, но меня попросила Лиза... то есть лейтенант Хоукай.— Она тоже ушла из армии?— Нет, она сейчас в штабе фюрера Армстронг. Может, позже уйдет.А может, они с этим придурком поссорились. Ну, я всегда говорил, чтоона может себе кого получше найти. В общем, я ей все еще должен затот пистолет, и они с Уинри до сих пор переписываются, так что когдаона попросила меня съездить в Син и передать императору подарок даеще подготовить у них одного-двух пилотов из местных, я не моготказать.— Сознайся, тебе просто нравится учить, — усмехнулся Ал.— Ну да, — принужденно хмыкнул Эд, — есть немного.Я даже думал... — он поколебался. — Марко же ушелпреподавать в Академию, представляешь? У них теперь есть факультеталхимии, хотя в школах подготовку еще не наладили. Он звал меня ксебе. Я сказал, что подумаю. — А что тут думать? Соглашайся. Если ты никого из студентов неприбьешь за глупость...— Я ведь им ничего не смогу показать на практике. Толькообъяснить.— Ну, как я слышал, это уже хорошо! Большинство преподов дажеобъяснить не могут.В таких случаях принято говорить что-то вроде "их взглядывстретились", но на самом деле, когда единственный свет -светящийся квадрат раскрытой двери, разрезанный надвое крыломсамолета, сложно говорить что-то о выражениях лиц. Однако у Альфонсавозникло четкое ощущение, что они с братом смотрят друг на другаочень внимательно, и Альфонс чуть было не спросил вслух: "Жалеешь?"Он знал, какой будет ответ — "Никогда". И поэтомуотвел глаза в сторону, позволяя неловкости развеяться дымом в воздухеи просочиться между половиц.— Ты все равно будешь лучшим алхимиком по ту сторону пустыни, -сказал вместо этого Ал.— Только пока ты на этой стороне, — легко и свободноулыбнулся Эдвард, и Альфонс никогда его не любил больше, чем за этовнутреннее спокойствие, с каким он научился признавать чужоепревосходство. Эдвард-подросток, пожалуй, только взъерошился бы.Остаток дня они провели в согласном молчании: позавтракали, заправилибак. Эдвард вывел самолет из ангара и запустил мотор, который зачихали затрещал так сильно, что Альфонса сразу же взяли сомнения вбезопасности полета. Эдвард заверил его, что все в порядке, но Алдавно привык не принимать такие заверения брата на веру.В воздух Эдвард подниматься не стал — сказал, что среди беладня кто-нибудь заметит, и тогда прости-прощай конспирация. Он вообщетеперь оказался знатоком конспирации и психологии толпы: например, соспокойной уверенность сказал, что самолет поведет, конечно, он.Альфонсу достаточно будет сидеть на переднем сиденье без шлема, чтобыбыли видны светлые волосы, и в белом "пилотском" шарфе(не то чтобы кто-то в Сине знал, зачем пилоты носят белые шарфы), ивсе решат, что, конечно, сидящий впереди и ведет самолет. А Эдварда вочах и шлеме они даже не заметят, или примут за синца, возможно,императорского наблюдающего. — Да еще они блондинов в лицо не различают, — добавилЭдвард. — Детские игрушки. Вот в Крете однажды... — изамолчал.Альфонс не стал расспрашивать, что же такого Эдвард делал в Крете:было видно, что брат сгорает от желания похвастаться. Ему былолюбопытно, сколько тот продержится.Брат промолчал совсем и больше не упоминал инцидент, что былопросто-таки невероятно: очевидно, он в самом деле повзрослел кудабольше, чем Ал предполагал.