Слива в цвету и дорожная пыль

Часть I. Красно-золотой змей

Милый мой друг!Обстоятельства складываются такимобразом, что я вновьбуду вынужден задержаться,даже зная, как этоопечалит твое сердце.Великодушно прошу проститьменя...<...>

Всегда твой, Ал. Май 1920 г.

* * *

Июль 1921 г.

С запада Шэнъян начинался почти незаметно. Еще за несколько дней путивдоль центрального тракта чаще появлялисьдеревни и даже маленькие городки; людей становилось все больше,ярмарки делались все ярче и пестрее. Наконец рисовые поля совсемпрекращали мелькать в просветах между домами; дорога покрываласьщебнем, а затем и булыжником, на ней возникали редкие автомобили, онараздавалась вширь, превращаясь в Западный Проспект Спокойствия; нагоризонте вырастали холмы, увенчанные стенами Старого города. Надними почти парил в выгоревшем от июльской жары небе Очарованныйдворец.Троица иностранцев изрядно выделялась из толпы пеших и тележныхпутников на подходе к блистательной столице. В отдалении от городовна них не то что показывали пальцем — целые селения сбегалисьпосмотреть на такое диво. Начать с того, что все они были высокого роста, а двое из трех к томуже отличались таким массивным сложением, что впору ставить на охрануворот вместо каменным демонов. Третий, стройнее и моложе, походил наученого. Жителям Сина в диковинку было видеть темную кожу одного изгромил, да и светлые волосы двух его спутников удивляли многих. Но в Шэнъяне привыкли уже и к торговцам, и к туристам, и к ученым изсопредельных государств, поэтому когда троица зашла на постоялый двори спросила две комнаты на ночь, хозяин и глазом не моргнул. Тольконазначил цену в три раза выше, чем для обычных гостей, и предложилодну комнату вместо двух.Путешественник покачал головой и произнес с тем самым акцентом, какимторгуются на Старом рынке:— Сдается мне, что справедливая цена будет десять женей.— Ээ, любезнейший, — хозяин постоялого двора отнюдь неутратил своей флегмы. — Так вы не знаете, что наш солнцеликийхозяин неба изволит жениться. Цены по всему городу или уже взлетели,или скоро взлетят. Потому и свободных комнат нет, как бы мне нихотелось вам угодить.Светловолосый иностранец покачал головой, поправил темные очки исказал:— Ладно, так и быть. Но завтрак за ваш счет.— Само собой, — кивнул хозяин гостиницы, — нагостеприимство Ми еще никто не жаловался, — и забыл опостояльцах или притворился, что забыл. В его случае это былопримерно одно и то же.Тем временем его постояльцы разделились: один (темнокожий верзила)отправился наверх, обустраиваться в выделенном номере, а другие двое— к ближайшему перекрестку, искать чудо, которым неимовернохвастались синцы даже в далеких от столицы уголках — телефоннуюбудку. Ни в одном из сопредельных государств, кроме отделеннойпустыней Аместрис, телефоны не устанавливались на улице.Приезжие слышали, что когда их только установили, к будкам собиралисьочереди из желающих позвонить хоть куда-нибудь. Сейчас уже ничегоподобного не было: будки стояли почти год, а телефонов в личномвладении по-прежнему было немного, и большинство шенъянцевпредпочитали решать свои дела по старинке, визитами.Светловолосый молодой человек, однако, зашел в будку уверенно,выдавая свое знакомство с современными технологиями. Плечистыйгромила остановился снаружи и изо всех сил делал вид, что он простообыкновенный путник или торговец.Его обходили по широкой дуге.Молодой человек достал из кармана длинного пальто сложенную внесколько раз бумагу — прекрасно выделанный чуть розоватыйлисток с водяными знаками, уже пообтрепавшийся по краям и на сгибах.Расправив его, он собирался, видимо, набрать указанный номер, но взамешательстве уставился на совершенно гладкий черный аппарат сединственной кнопкой.Сообразив что-то, он снял трубку, нажал кнопку и попросил:— Соедините меня с номером двадцать два сорок, пожалуйста.Через несколько секунд молодой человек проговорил в трубку, слегкасмущаясь:— Ланьфан? Это Альфонс Элрик. Я в Шэнъяне. Вернулся. Хотел быувидеться с Лином и с Мэй, если это возмо... Нет, мы остановились вгостинице "Тридцать три красных льва", на улицеСонная.... Да, все те же. Все целы, живы и здоровы... Не нужна, разветолько доступ в дворцовую библиотеку. Как всегда. Наоборот, я хотелспросить, со всей этой свадьбой... Отлично! Тогда жду тебя. Только,пожалуйста, не выбивай в этот раз окна и не похищай нас, ладно?Он повесил трубку.— Все прекрасно, — сказал он, выходя. — Всевеликолепно. Ланьфан встретится с нами в "Львах".— Ланьфан — это та маленькая железная леди? -уточнил громила, поправив очки в тонкой оправе.— Да, личный телохранитель и правая рука Императора, она.Говорит, у них тоже все замечательно. Так что можно не беспокоиться.Альфонс Элрик широко и лучезарно улыбнулся.— Лично я бы побеспокоился, — буркнул Зампано, а именнотак звали спутника молодого человека. — Свадьба и все такое.Альфонс вздохнул.— Даже не притворяюсь, что я понимаю это. Но такие уж у нихобычаи. Она ему служит. И она всегда знала, что он женится на ком-тодругом.— Я вообще-то о тебе говорю.— А я что? Я отлично.На обратном пути они прошли мимо магазина, в витрине которогокрасовались куклы в свадебных нарядах: молодой император Ли и егоневесты — Та-Инь из клана Бо и Мэй из клана Чань.

Дорогая Мэй!

Хотел бы я, чтобыты увидела разноцветныеберега Веселой гавани! Ихпрозвали так не потому,что на поверхность тутвыходят руды гранита икварца, и скалыразноцветные и блестят насолнце, а потому чтожители этих маленькихрыбацких деревенек, разбросанныхна расстоянии несколькихчасов пути друг отдруга, все время поют.У каждой деревни естьпесня, а когда онидва раза в годсобираются на условленномместе чуть повыше вскалах и заводят каждыйсвой тон, то кажется,будто раскроются небеса ина землю спустится одноиз ваших божеств. Вовсяком случае, так мнерассказывали, потому чтонам не удастсяпоприсутствовать на этом,без всякого сомнения,выдающемся представлении.Обстоятельства нашего путешествияскладываются благоприятно: ввидубогатырского сложения моихспутников нам придетсянанять не одну, ацелых две лодки, чтобыплыть на остров Сонро,а оттуда к льяса,но нам удалось отыскатьподходящих капитанов. Они,правда, сомневаются, стоитли брать предложеннуюплату: близится осень, инавигация в этих местахпод вопросом из-засезона бурь. Нодостопочтенный Анкаран (такзовут местного старейшину)уверен, что нам удастсяобвести фортуну вокругпальца. Очень надеюсь, чтоон прав: погибнуть, недобравшись до цели, былобы обидно.Как поживают наши общиедрузья? Как драгоценнаяСяомэй? У меня всееще при себе стихи,которые ты подарила мнев дорогу.

С уважением, Альфонс Элрик.Сентябрь 1917 г.

Уважаемый Альфонс!

Нельзя выразить словами, какваше письмо греет сердце.Получила его вчера ине могла заснуть, вседумала над ответом. Внаших тихих чертогах всепо-прежнему. Молюсь предкамо вашем благополучномплавании: вы в нихне верите, но этоне помешает им помочь.Знаю, что вам будетспособствовать здоровье иудача — невозможно представитьиначе! Мне доводилось читать очудесных берегах, которыевы описываете. Кимператорскому столу оттудапоставляют множество видоврыб, правда, в основномв соленом виде. Раньшевозили в бочках обычнымидорогами, потому чтоскоростные экипажи расплескиваютводу. Теперь Хозяин Небавсе больше говорит отом, что надо быстроить железные дороги. Нетолько из-за рыбы,конечно. Раньше ОрденЦилиня был против этого,потому что быстрых лошадейдля императорских дорогделали именно они. Теперькак повернется, не знаю.Вы были у нассовсем недолго, но безвас во дворце всеиначе. Сяомэй скучает ипередает привет! У нашихдрузей все благополучно.

Зашифрованный текст: я помнюпро стихи. Сообщать поканечего.

Ваш друг Мэй,Октябрь 1918.

* * *

Не прошло и часа, как Ланьфан появилась у них. Для разнообразия онане залезла в окно, а вошла, как и полагается, через дверь. В еенеожиданно женственном наряде причудливо смешались аместрийская исинская мода: широкие шаровары и ципао, но жакет на плечах икокетливая шляпка поверх зачесанных на прямой пробор коротких кос.Она была без маски, разумеется. Зато в черных перчатках, чтобы скрытьавтопротез вместо одной руки.Альфонс и Зампано с Джерсо как раз сидели на полу и играли в карты.Последовала та неловкая пауза, когда не знаешь, куда девать руки ичто говорить. Если бы Ланьфан была аместрийской девушкой, то,учитывая их степень знакомства и количество пережитых вместеприключений, Альфонс бы попросту ее обнял — по-мужски, однойрукой, — и это ничего бы не значило. Но она была синкой, да ктому же на императорской службе. Технически Альфонс тоже на нейсостоял, потому что он считался главой созданного Лином алхимическогоордена Золотого Света. Что им, кланяться друг другу или, может быть,честь отдавать?Ланьфан решила эту проблему сама: подошла к Альфонсу, положила рукиему на плечи и, встав на цыпочки, поцеловала в обе щеки. Улыбнуласьтак мимолетно, что он едва своим глазам поверил.— Так во внутреннем клане Яо здороваются со своими. Послевсего, что ты для нас сделал, ты можешь считаться членом нашегоклана.— Спасибо, — Альфонс решительно приказал себе некраснеть.С Зампано и Джерсо Ланьфан коротко поклонились друг другу, а потомпожали руки. На этом формальности были исчерпаны.— Лин шлет свои приветствия и извиняется, что не смог приехатьсам, — быстро проговорила Ланьфан. — Но эта свадьба -сущий кошмар. — Так серьезно? Я думал, у вас уже это отработанная схема.— Если бы... Традиционно император брал в жены, вернее, вналожницы, женщин из всех двенадцати кланов, а потом их дети росли всвоих кланах и соревновались за титул нового Императора... ГосподинЛин считает, что это немудро: при каждой смене трона образуетсявакуум власти. Ни одна смена императора не обходилась без жертв, итолько за последние сто лет массовая резня повторялась четырежды.— Ха, — пробормотал Зампано. — А я думал, уАместрис самая кровавая история. Ну знаете. Сумасшедшиеманьяки-нелюди у власти с момента основания страны...— Люди, нелюди, — Джерсо философски пожал плечами. -Люди бывают хуже.— К сожалению, вы правы, — кивнула Ланьфан.— Мы все это знаем, — заметил Ал. — Но у меня быловпечатление, что никак иначе единство страны не удержать? Откажисьимператор взять двенадцать жен, другие кланы почувствуют, что ихобходят на гонке за престолонаследие, и Лин не усидит на троне ичаса. Клан Яо не настолько силен, чтобы выдержать борьбу со всемиостальными кланами. Один философский камень долго эту толпу несдержит.— Ты очень верно все понимаешь, — ответила Ланьфан. -Поэтому господин Лин объявил, что теперь соревнования между кланамибудут происходить еще до рождения наследника. Что он, император,возьмет в жены только двух представительниц ото всех кланов. А всеостальные кланы тогда должны будут отправить емузаложников-подростков, молодых мужчин или женщин, которым он раздастпридворные должности в соответствии с их статусами и навыками.— А, хитро! — воскликнул Зампано. — То есть он какбы дал этой вашей грызне возможность разразиться заранее и под егоприсмотром?— Да, и еще до того, как они снова набрались сил после недавнейгрызни за императорский престол... Хотя, конечно, турнир невестпрошел не так гладко, как господину хотелось бы.— Турнир невест?— Так его прозвали в народе. Соревновались на нем, в основном,кланы, только последние несколько состязаний были для самих невест...Но вы же знаете слухи!— И что же, нынешние невесты победили в турнире?— Победила одна из них, госпожа Мэй, — в лице Ланьфанчто-то промелькнуло, когда она произнесла это имя. — ГоспожаТа-Инь заняла пятое место, но Император сказал, что вторую жену онвыберет сам, не отдаваясь на волю случая. И выбрал ее.— Такая красотка? — хмыкнул Джерсо.— Красота будущей императрицы несомненна, — сдержанноответила Ланьфан. — Но она едва ли повлияла на выборгосподина... Дело в том, что клан Бо недоволен императорскойполитикой. Это один из самых серьезных противников клана Яо. Мойгосподин одновременно сделал попытку примириться с ними, приблизилих, чтобы держать под надзором... и избавился от необходимости даватьпридворную должность сыну нынешнего главы клана, которого он бы,несомненно, послал ко двору, если бы господин не закрыл для него этувозможность... Ибо родственники императриц не получат должности приИмператоре, он постановил это твердо.— Ну у вас тут и черт ногу сломит, — после паузы выразилЗампано общие мысли. — Я в прошлый раз-то запутался, а вэтот...— Постой, а разве Императрица — не влиятельная должностьсама по себе? — уточнил Альфонс. — О нет. Императрица не оказывает на политику вовсе никакоговлияния. Она — пленница дворца.— И Мэй на это согласилась?!— Она за это дралась. Иных подробностей я не знаю.— Да, прости, — Альфонс потер лоб и напряженно,ненатурально улыбнулся. — Честно, эти ваши обычаи... Но еслиМэй считает, что так лучше...— Ты можешь спросить ее сам. Когда окажешься во дворце.— И когда это будет?— Завтра, — пообещала Ланьфан. — Но... у моегогосподина есть к тебе одна просьба. Ты ведь глава Ордена ЗолотогоСвета — личных императорских алхимиков. По крайней мере,номинальный.— Да, вот именно, номинальный! Я на это согласился, толькочтобы Лин перетянул на свою сторону кое-кого из Союза Цилиня,прежнего алхимического союза. Хочешь сказать, мне придется выполнятьсвои обязанности?У Альфонса закралось нехорошее подозрение: Ланьфан как-топодозрительно отводила глаза.— Просто после того, как ты исчез с такой помпой, ты долженпоявиться как-то... соответственно. Это нужно, чтобы укрепить твоевлияние. И влияние Ордена.— Я не буду создавать еще одну огненную бомбу!Прошлый раз Альфонсу удалось продемонстрировать весьма впечатляющуюалхимическую реакцию, создав огненный шар у себя на ладони. Ксожалению, в ту пору он еще не слишком хорошо умел контролироватьэнергию жизни — то, чему впоследствии учили его льяса — ивсе это кончилось созданием кое-каких ландшафтных объектов вимператорском парке. И пожаром. И они с Мэй чуть не погибли. Как-тотам Мэй?— Господин от тебя этого и не просит. Он просто хочет, чтобы тыкое-кого встретил.— Кого?Тут Ланьфан улыбнулась совсем по-настоящему, сразу став той, кем насамом деле и была: молодой хорошенькой девушкой, доброй и немногопечальной.— Ты будешь очень рад.

Дорогой мой друг Мэй!

Не знаю, когда дойдетдо тебя это письмо.Пересылаю его с редчайшейоказией: один из охотников,Укавар, плывет на континентсо своими друзьями, чтобыпродать пойманные шкуры итюлений жир. Я узналоб этом только вчера,поэтому у меня почтинет времени, чтобы записатьте удивительные события,которым я стал свидетелему льяса. Я могбы приложить страницысвоего дневника, но чтоесли письмо затеряется впути? Пожалуй, подождуболее удобного случая.Что удивительно, до менядобралась целая пачка писемот Эдварда. Очевидно, онтам в Крете нетерял времени даром. Мы с Зампано иДжерсо в порядке. Джерсоумудрился простудиться, носейчас ему уже лучше:химеры быстро выздоравливают.Я же цел иневредим.Мэй, если бы ямог рассказать тебе, дочего тут интересно!Но меня торопят.

Засим всегда твой,Ал Элрик.Январь 1918 г.

Дорогой друг Альфонс!

Счастлива слышать, что увас все благополучно. Как бы я хотеларазделить с вами восторгновых открытий! В нашемдворце, боюсь, все толькоумеренно интересно. Сяомейнеизменно радует меняхорошим здоровьем иаппетитом.На днях мы сЛаньфан опять думали овас и молились вдвоем.Я стала особенно близкас нею. Так страннопорой, как неожиданнорождается дружба? У насмало общего, кроме того,что мы обе любимхорошую драку и обехотим того, что длянас почти невозможно.Молю вас, в следующихписьмах опишите подробнеебыт и обычаи льяса.Если же вы сочтетевозможным немного приоткрытьзавесу над их удивительнойалхимией, ваша покорнаяслуга будет вечно вамблагодарна.Также хочу сообщить, чтоя поддерживаю корреспонденциюс другим нашим знакомым,которого вы знаете подименем "Шрам". Возможно,вы рады будете узнать,что восстановление Ишвараидет благополучно инедалеки уже те времена,когда Аместрис и Синсвяжет железная дорога?Или, быть может, нашес братом восхищениежелезными дорогами кажетсявам провинциальным?

Засим остаюсь искренне ваша,скромная Мэй.Март 1918 г.

* * *

Если бы Альфонс не знал, что приглашенный Лином специалист поавтопротезам почти никогда не выходит из Очарованного дворца оттого,что всегда либо нетрезв, либо мучается похмельем, он бы решил, чтоэто механик Вернье основал лавочку на стороне. Потому что загородныйангар, куда привезла их Ланьфан на черном ведомственном автомобиле,пах нагретым металлом, машинным маслом, керосином и потом -именно тем, чем должна пахнуть хорошая мастерская автопротезов.Правда, запаха озона и электричества не чувствовалось, но затоагрессивно несло свежим лаком.Посреди ангара возвышался...— Черт возьми, — выразил Зампано общую мысль. — Эташтука правда может летать? Я думал, они заливают.— Четыре года назад они все время падали, — выразилсомнение Джерсо. — Или нет? Альфонс, ты вроде лучше знаешь?— Падали, — сообщил Ал, — но испытания в Кретевыглядели многообещающе...— Падали? Хей, с каких это пор ты, Альфонс Элрик, сомневаешьсяв лучшем механике Аместрис? — раздался очень хорошо знакомыйголос, и из-за красного крыла самолета, вытирая руки промасленнойтряпкой, вышел не менее хорошо знакомый...— Брат... — пробормотал Ал растерянно. Ноги у него словнопримерзли к полу: он, как-никак, не видел Эдварда уже четыре года ине ожидал встретиться здесь. — Братишка...Широко улыбаясь, Эдвард в два широких шага пересек ангар и сгребАльфонса в медвежьи объятия. После этого минуты две, три или дажепять были слышны только хлопки по плечам и нечленораздельныевосклицания в духе: "Ну ты как, старик?", "Как я потебе соскучился!", "Я тут такое видел, ты непредставляешь!" и даже "Помнишь трансмутациюХофсмана-Витге? Я нечаянно доказал, что это было мошенничество!"За четыре истекших года Эдвард еще подрос, но Альфонс вытянулсясильнее и все равно возвышался над старшим братом на полголовы. Чтоне помешало Эдварду практически оторвать его от пола.— С каких пор ты стал механиком? — глупо улыбаясь,спросил Ал, когда брат опустил его и отстранил, придерживая за плечи.— Так, тут чертеж, там другой, да от Уинри понахватался... Этоона — лучший механик Аместрис, ты сомневался? И эту птичку тожеона собирала. С моей посильной помощью.— О боже, она тоже здесь?— Нет, куда там! Она меня-то еле отпустила, и то только длятого, чтобы притащить тебя домой. Сказала, что если ты пропустишьрождение второго племянника, она нам обоим устроит сотрясениемозга... И не спрашивай, в чем я виноват, если ты где-то загулял.Альфонс покачнулся и не устоял бы на ногах, если бы Эдвардпо-прежнему не сжимал его плечи.— Как второго?! Я даже не знал, что вы поженились!— Три года назад. Юрий уже ходит и даже болтает понемножку.— И не написал!— Я писал тебе!— "Провожу больше времени дома, но Уинри все равно всевремя на меня злится, что ж, это понятно, женщины" — этоне описание, что ты женился на Уинри и Уинри ждетребенка! — Альфонс сам не заметил, что всерьез расстроился ичуть ли не по-настоящему закричал на брата. — А если бы чтослучилось?! А я бы даже не знал! Ты представляешь, насколько этоопасно?! Роды — это не просто так, Эдвард!За время жизни у льяса Альфонс наблюдал одну смерть родами, да и всельских областях Сина слышал множество подобных историй.— А что бы ты сделал за полмира от нас?! Ал, мы же стобой пообещали! Мы с тобой оба пообещали Уинри вернуться через год,и я свое обещание сдержал! А вместо тебя мы получили письмо, где тыпишешь о замерзших морях и сумасшедших первобытных алхимиках, как тамих...— Льяса, — вставил Альфонс.— Да, льяса! "Мне придется задержаться"! Безобъяснения причин. Как будто необязательно держать нас в курсе! — А какой смысл?! — Что, теперь, когда я больше не алхимик, моя помощь уже ненужна?!— Да я сам там ничего не понимал — какой смысл былописать? Тут лично говорить надо!— Мы отойдем? — поинтересовался Зампано. — А вы тутпока выясняйте.— Или стукнуть вас лбами? — хриплым басом добавил Джерсо.— О, — Эдвард, кажется, только их заметил. — Жаба иДикобраз. Привет. Мы уже успокоились.— Успокоились? — Ланьфан переводила взгляд с одногоЭлрика на другого.— Да, — кивнул Ал, сжав зубы. — Успокоились. Мычуть позже подеремся и все такое. Но пока все прекрасно.— Вот они, братские чувства! — Джерсо, встав между ними,хлопнул обоих братьев по плечу. Тоже оказалось болезенно, хотя и недо такой степени, как если бы он выполнил свою угрозу насчет лбов.Ланьфан поджала губы.— Прекрасно. Потому что мой господин хочет, чтобы вы завтравлетели в город на этом самолете, сделали круг над центром иприземлились на площадь перед Очарованным дворцом. Мы специальноперекрасили самолет, теперь никто его не узнает и все решат, чтоАльфонс прилетел на нем. Только Эдварда никто не должен видеть, аАльфонс должен быть за рулем.— Что?! — братья переглянулись и хором выпалили:— Но он не умеет водить эту птичку!— Но я не умею водить эту штуку!— Ну... вы же вроде бы гении? — Ланьфан глядела на нихтак, будто не понимала, в чем загвоздка. — А водить автомобильАльфонс умеет, я сама видела.Братья только вздохнули. Совершенно одинаково.

Дорогой мой друг Мэй!

Был бы и раднаписать тебе, как тутвсе устроено у льяса.Но это слишком сложно.Помнишь, мы говорили отом, что жизнь вАместрис и в Синеразличается так сильно,что, кажется, живи мына разных планетах -и то было быбольше общего между нами?Все разное: обычаи, уклад...На сей раз письмопередаю с чуть болеенадежным охотником, да изнал я заранее, потомусделал копию своегодневника для тебя. Такжеприложены эскизы некоторыхалхимических кругов, которыеты можешь найтинебесполезными для себя.<...>Надеюсь на твое благоразумие,дорогой друг.Зампано и Джерсо передаюттебе самые лучшие пожеланияи напоминают, что ты,цитирую, "способна отпинатьзадницу любого императорскогосоветника отсюда и доЦентрала". Не грусти!

Твой, Ал Элрик.Июнь 1918 г.

Дорогой мой друг Альфонс!

<...>С чем могу сравнитьрадость от получения вашихписем?Будто в чулане, набитомстарым хламом открыли окнов небо? Будто втишине библиотеки, где годот года раздавался толькокашель старцев, заслышалосьпение соловья? Будтогорящую, красную кожусмазали целебным маслом?..Если бы я моглаотрастить крылья и полететьк вам через море...<вымарано>[письмо не былоотправлено, но, очевидно,датировано июнем 1918 г.]

* * *

Зампано и Джерсо вернулись в отель, раз уж за комнату все равно былозаплачено, а Альфонс остался ночевать в ангаре у Эдварда. Там у негов углу была обустроена койка, и еще имелся спальный мешок. Эдвард предложил разыграть койку в камень-ножницы-бумагу, Альфонсвелел ему не глупить и подставил подножку. Эдвард попался, ушелперекатом, и минут пять они дрались почти всерьез, пока Эдвард сзаломленной рукой не замолотил ладонью по пыльному полу.— Все, все! Черт, я надеялся, что хоть раз тебя одолею...— Я слишком хорошо тебя знаю, брат, — Альфонс помог емуподняться. — Мы четыре года не виделись! И я набрался новых фокусов вКрете.— Я тоже времени не терял, — Альфонс пожал плечами. -Ладно, мы оба знаем, что в настоящей драке ты меня сделал бы.Эдвард бросил на Альфонса косой взгляд.— Заметил, да?— Ты несколько раз останавливал замах или колебался, ага.Неприятные удары. — Я никого не убил, — Эдвард вздохнул. — Надеюсь.— Но тебе приходилось всерьез драться за свою жизнь. Мне -нет. Ну... не руками, во всяком случае.— Всякое было.Они посмотрели друг на друга, улыбнулись одинаково, знакомо — ичто-то натянулось и лопнуло в темноте импровизированного ангара. Онитак давно не виделись и так не были похожи ни внешне, ни манерами,что почти забыли о том, что почти одинаковы. И до чего приятно быловспомнить.Разговаривать после этого стало намного легче.У Эдварда в ангаре оказалось полбочонка терпкого синского пива, икакие-то чуть черствые лепешки, остро пахнущие шалфеем, и причудливыемясные закуски, в которых Альфонс узнал плоды дворцовой кухни. УАльфонса не было припасов кроме своих алхмических тетрадей, но егозаписи удостоились беглого просмотра и жарких обсуждений тут же, всвете керосиновой лампы.Братья говорили о многом, о разном, не только об алхимических опытах.Эдвард рассказывал о кретских городах — древних, пестрых,фривольных, далеких от однообразной планировки и утилитарноймонументальности Аместрис. О танцах на улицах, о цветочных рынках, орассветах на крышах, о сумасшедшем старом художнике, в мансардекоторого Эдвард две недели отсиживался после какой-то ужасно туманнойпеределки, и о ящерицах, которых жители одного приморского городкадержали вместо домашних животных и выгуливали вдоль набережной.Говорил он и о самолетах: о конструкторах-энтузиастах, о большихмеждународных гонках, в которых он, оказывается, принимал участие впрошлом году, и о чувстве неба.— Погоди, Ал, увидишь завтра! — сказал он живо иизобразил рукой крутое пике.Ал тоже говорил: об улицах и площадях Шэнъяна, о мелких синскихгородах и вовсе не называемых деревушках, о радушии простых крестьяни дворцовых интригах; о соленом холодном море дальше на севере, овсепроникающем ветре и о том, как трудно вести записи на холоде присвете коптилки или костра. О наскальной росписи льяса, о своемдруге-шамане Хорохене, об изумительно вкусном напитке из клюквы и обохоте на тюленей; о ловле рыбы при свете неугасающего полярного дня.Он говорил о маленьких островах, рассыпанных вдоль синскогопобережья, настолько оторванных от Империи, что туда не всегдадоходила почта (а Син гордился своей почтовой службой). Рассказывалоб архипелаге, населенном племенем рыболовов, где всем верховодилиженщины, а мужчины не смели им и слова поперек сказать. И все этиженщины, даже замужние, кажется, разом влюбились в Зампано и Джерсо,так как те оказались идеалом мужской красоты. Бедняги еле от нихотбивались; Альфонсу тоже приходилось отбиваться, но по другойпричине — его все обитательницы острова считали своим долгомкак следует откормить.— Ничего себе! — засмеялся в полутьме ангара Эд. -А ты-то сам? Поймал свою долю романтики?— Не больше, чем ты, — попробовал отшутиться Ал.— Я-то что? Я, — Эд сильно засмущался, — в общем,мы с Уинри условились пожениться еще перед тем, как я уехал. Поэтомуя... не особо, в общем. И некогда было. А ты — свободныйчеловек.— Мне тоже было некогда, — коротко сказал Альфонс.И не рассказал о стопке писем, которая лежала в можжевеловом ларце вего вещевом мешке. Ларец был довольно тяжел, но Ал не расстался бы сним ни за что; пара самых драгоценных свитков лежала у него вовнутреннем кармане пальто.Наверное... да, наверное, Ал был свободным человеком. Она ничего емуне обещала, и он ей ничего не обещал. Осторожные заверения вовзаимном расположении да пригорошня воспоминаний об общихприключениях, плюс ее давняя детская влюбленность и его по-дурацкиподаренное кольцо, которому она не придала значения — вот ивсе. В последнем письме, дошедшем до него в прошлом месяце, анаписанном три месяца назад, она писала: "Как одинокаявзлохмаченная ветром сосна тянется к морю под крики чаек, так и я ждусвидания с дорогим другом". Но почему же она ни словом ни обмолвилась о свадьбе с Лином?.. Илиэто письмо еще не дошло?.. Но, насколько он успел узнать, ТурнирНевест провели еще год назад...

Дорогой мой друг Альфонс!От вас долго небыло вестей, и яначинаю волноваться.Мне известно, что почтовоесообщение между нашимиточками контакта являетсяскупым и неверным; яне знаю, когда икак ожидать очереднуювесточку. Но если возможно,пошлите хоть слово, хотьполслова, что с вамивсе в порядке!Между тем, я будумолиться предкам, чтобы вывернулись в добром здравии.Вспоминаю письма, которыеписала вам ранее, ещенесколько месяцев назад;как же наивна ябыла!Последние события заставляютменя усомниться, что естьсправедливость на свете.Нет правды, мне чудится,нет совести, есть толькослепая случайность, и любойможет пасть ее жертвой,даже целые народы игосударства...Не хмурьтесь, мой дорогой,не бросайтесь вдогонку: унас по-прежнему всеблагополучно. Просто вашаМэй заново осознает, чтозначит быть принцессой инадеждой своего клана. Яначинаю видеть перед собойтемный путь, которым мнесовсем не хочется идти.И только вы, мойАльфонс, кажетесь мнесветом на этом пути.То, что вы существуетеи ищете правду длявсех нас, дает мнесилы...<...>

Скажите же мне, чтоя пишу это письмоне в пустоту.Ваша Мэй,Февраль 1919 г.

Шифрованое сообщение: мятежордена цилиня. жертвы средимоего клана. лин настроеноптимистично. твое присутствиене требуется. напиши большепро алхимию льяса.

* * *

Эдвард и Альфонс, заговорившись за полночь, проснулись к обеду отнадрывного звона.Сквозь полусон Альфонс, лежавший на раскладной койке, наблюдал, какЭдвард выпрыгнул из самолета (он и спал в нем?) и поспешил к черномутелефону, намертво привинченному к дальней стене ангара за баррикадойиз канистр.Вернулся он через пять минут и жизнерадостно сообщил:— Это звонили из дворца. Последние инструкции. Мы должныприбыть ближе к вечеру, потому что в сумерках никто не заметит, какмы стартуем. Тут лету полчаса, должны успеть до полной темноты. Нолучше показаться в сумерках.— Нас же не увидят, — хмуро произнес Ал, раздумывая, непоспать ли еще, хотя в ангаре становилось некомфортно жарко. — Увидят, они обещали фейерверки.— А летать тебе эти фейерверки не помешают?— Их будут запускать за дворцом, над рекой, а площадь -перед дворцом. Проблем быть не должно.— А как ты вообще сюда добрался, что никто этого не увидел? -уточнил Альфонс.— На поезде. Запчасти самолета тоже поездом привезли, а потомфурами — сюда. Тут ближайшее селение за холмами, а рядомимператорский парк, где года четыре назад какая-то ерунда творилась,— Альфонс почувствовал мимолетный укол вины, ибо эта "ерунда"была его рук делом. — Это вообще целиком мустанговскийпроект... ну почти. Налаживание международных связей, все такое.— А что, Мустанг у нас теперь фюрер?— Нет, ты что, не знаешь? Кстати, будешь завтракать? -Альфонс отрицательно покачал головой в ответ сразу на оба вопроса: онуже и забыл, как отвратительно бодр и свеж Эдвард бывает по утрам. -А, ну да, конечно, не знаешь... Короче, Грамман в апреле подал вотставку! Многие это восприняли как первоапрельскую шутку, но старикбыл смертельно серьезен. Преемника он себе не назначил, и многиеожидали, что уж теперь-то Армстронг и Мустанг развяжут гражданскуювойну, но все получилось хитрее... Парламент-то у нас работает ужелет пять, и вот Грамман объявил, что он расширяет полномочияпремьер-министра, который является главой парламента. А фюрер отнынебудет просто главнокомандующим, ну плюс в его же ведении всяразведка, внутренняя и внешняя. Как раз накануне своей отставки указподписал. Так что фюрер у нас теперь Армстронг, а Мустанг подал вотставку чуть ли не одновременно с Грамманом — вероятно,заранее знал. И тут же оказалось, что у него уже чуть ли не партиясвоя сколочена, и он сейчас ведет кампанию по следующим парламентскимвыборам. Народ дома растерян, для них это немного непривычно -что нужно самим голосовать и все такое. Появилась куча всякихмошенников, в парламент лезет масса идиотов, — Эдвардпоморщился. — Но поскольку Мустанг до сих пор геройпятнадцатого мая, спасший первую леди и вскрывший правительственныйзаговор, и Радио Централа до сих пор его носит на руках за лучшиепродажи в истории, он в общем и целом на коне. — И ты ему помогаешь? — удивленно спросил Альфонс.— Можно и так сказать, — неохотно пробормотал Эдвард. -Я бы не стал, но меня попросила Лиза... то есть лейтенант Хоукай.— Она тоже ушла из армии?— Нет, она сейчас в штабе фюрера Армстронг. Может, позже уйдет.А может, они с этим придурком поссорились. Ну, я всегда говорил, чтоона может себе кого получше найти. В общем, я ей все еще должен затот пистолет, и они с Уинри до сих пор переписываются, так что когдаона попросила меня съездить в Син и передать императору подарок даеще подготовить у них одного-двух пилотов из местных, я не моготказать.— Сознайся, тебе просто нравится учить, — усмехнулся Ал.— Ну да, — принужденно хмыкнул Эд, — есть немного.Я даже думал... — он поколебался. — Марко же ушелпреподавать в Академию, представляешь? У них теперь есть факультеталхимии, хотя в школах подготовку еще не наладили. Он звал меня ксебе. Я сказал, что подумаю. — А что тут думать? Соглашайся. Если ты никого из студентов неприбьешь за глупость...— Я ведь им ничего не смогу показать на практике. Толькообъяснить.— Ну, как я слышал, это уже хорошо! Большинство преподов дажеобъяснить не могут.В таких случаях принято говорить что-то вроде "их взглядывстретились", но на самом деле, когда единственный свет -светящийся квадрат раскрытой двери, разрезанный надвое крыломсамолета, сложно говорить что-то о выражениях лиц. Однако у Альфонсавозникло четкое ощущение, что они с братом смотрят друг на другаочень внимательно, и Альфонс чуть было не спросил вслух: "Жалеешь?"Он знал, какой будет ответ — "Никогда". И поэтомуотвел глаза в сторону, позволяя неловкости развеяться дымом в воздухеи просочиться между половиц.— Ты все равно будешь лучшим алхимиком по ту сторону пустыни, -сказал вместо этого Ал.— Только пока ты на этой стороне, — легко и свободноулыбнулся Эдвард, и Альфонс никогда его не любил больше, чем за этовнутреннее спокойствие, с каким он научился признавать чужоепревосходство. Эдвард-подросток, пожалуй, только взъерошился бы.Остаток дня они провели в согласном молчании: позавтракали, заправилибак. Эдвард вывел самолет из ангара и запустил мотор, который зачихали затрещал так сильно, что Альфонса сразу же взяли сомнения вбезопасности полета. Эдвард заверил его, что все в порядке, но Алдавно привык не принимать такие заверения брата на веру.В воздух Эдвард подниматься не стал — сказал, что среди беладня кто-нибудь заметит, и тогда прости-прощай конспирация. Он вообщетеперь оказался знатоком конспирации и психологии толпы: например, соспокойной уверенность сказал, что самолет поведет, конечно, он.Альфонсу достаточно будет сидеть на переднем сиденье без шлема, чтобыбыли видны светлые волосы, и в белом "пилотском" шарфе(не то чтобы кто-то в Сине знал, зачем пилоты носят белые шарфы), ивсе решат, что, конечно, сидящий впереди и ведет самолет. А Эдварда вочах и шлеме они даже не заметят, или примут за синца, возможно,императорского наблюдающего. — Да еще они блондинов в лицо не различают, — добавилЭдвард. — Детские игрушки. Вот в Крете однажды... — изамолчал.Альфонс не стал расспрашивать, что же такого Эдвард делал в Крете:было видно, что брат сгорает от желания похвастаться. Ему былолюбопытно, сколько тот продержится.Брат промолчал совсем и больше не упоминал инцидент, что былопросто-таки невероятно: очевидно, он в самом деле повзрослел кудабольше, чем Ал предполагал.

Дорогой мой друг Ал!

Мне начинает казаться, чтопредыдущее письмо мое моглотебя испугать. У менянет никакого способа знать,как и когда моиписьма доходят до тебя;я могу только надеяться,что это, предыдущее, придетвместе с последующим,которое я пишу сейчас,и они не дадуттебе разволноваться чересчурсильно.Буквально вчера я получилапачкой все твои предыдущиеписьма за 1918-й год(или значительную ихчасть). Спасибо большое,что ты так тщательнонумеруешь их! Я такжеполучила копию твоегодневника. Нельзя и выразитьсловами, какую радость мнепринесли эти простые иточные описания! Как будтосвоими глазами я увиделавечный полярный закат; какбудто сама почувствовалатрепет рыбы-нарек подкопьем; как будто увиделазолотое сияние вокруг рукХорохена!Если же мое предыдущееписьмо попало к тебес перерывом, я прошупрощения и надеюсь, чтоты великодушно мне егодаруешь. Меньше всего яхочу расстроить тебя. Мнеприятно думать, что там,вдалеке, за холоднымиморями, ты совершенносчастлив...Наша жизнь тут, вчертогах, налаживается. Мойбрат благодарит тебя запосланные схемы.<...>

Вечно твоя, Мэй.Июнь 1919 г.

* * *

Безветренная погода продержалась почти до вечера. Только когда солнценачало садиться, на небе появились облака, но Эдвард сказал, что этодаже хорошо. — Мы зайдем с запада, как раз от солнца. Нас не увидят. А потомкак раз окажемся прямо над центром. Ну ты шлем сними как раз, мынизко полетим, не продует. И помаши рукой, это обязательно.Но каким бы уверенным ни казался Эдвард, Альфонсу все равно было непо себе залезать впереди него в крошечный аэроплан. Тот казалсялегким, почти игрушечным, и закачался почище лодки на воде. Оперетьсяна крыло — и то было страшновато, как бы не сломать.— Это еще что, — заметил Эдвард. — В Крете из-завойны со своими южными соседями придумали строить фанерные. Раньшебыли тканевые. А пилот сидел внутри на табуретке, вообще никак непристегнутый.Альфонса передернуло.Слава богу, у этого самолета к каждому сиденью прикручены были ремнис пряжками, которые перехватывали туловище крест-накрест.Еще Эдвард объяснил, что, если что-то пойдет не так, можно спрыгнутьс парашютом. Он даже заставил Альфонса надеть один такой и показал,как им пользоваться. — Главное, — сказал Эдвард, — дергай не сразу, акогда отлетишь от самолета хоть немного. Но сильно не затягивай -секунды две-три, не больше. И смотри, земля все равно хорошо такударит по ногам, не сломай себе ничего. Но это только до города есличто случится. Над площадью мы там полетим низко, я там пару фигурнизшего пилотажа покажу. Никакой парашют раскрыться не успеет.На этих словах Альфонс понял, что никогда не сможет в полной мереразделить пристрастие своего брата к авиации.Машина вновь завелась с чиханием и треском, но на сей раз Альфонссидел внутри и ощущал дрожь всем телом. — Ииии... рулим! — проорал Эдвард сквозь шум мотора.Подскакивая на кочках, ярко-красная машинка с намалеванными на тупомносу драконьими мордами покатилась по наскоро расчищенной полосе.Альфонс стиснул зубы и вцепился в приборный щиток. "Надеюсь,кто-нибудь передаст Мэй мое последнее письмо!" -подумалось панически.Вдруг тряска прекратилась, желудок ушел вниз, и Альфонс с удивлениемувидел, как кромка леса по левую руку скользит вниз, к нему, аподсвеченное солнцем облако впереди словно приближается. — И-эээх! — крикнул Эд позади. — Вот это, братец,круче алхимии!Тошнота и восторг скрутили Альфонса в равной мере. С опаскойперегнувшись через борт, он увидел, как их импровизированный аэродроми ангар становятся игрушечными и исчезают за холмом, как пробегает полугам мелкая рябь — ветер ерошит траву — и как летит заними их собственная тень. И как лес уходит еще ниже, превращаясь вмех на шкуре земли.Самолет тряхнуло — и Алу показалось, что его сейчас вырвет.— Правда, здорово?! — крикнул Эд сзади. — Как тынасчет высшего пилотажа?— Пожалуйста, не надо! — заорал Ал, повернув головуназад, но Эдвард то ли его не услышал, то ли не придал значения,потому что самолет вдруг почти стал на крыло, земля под ними легла набок, и Альфонс лишь гигантским усилием мышц пресса удержал в себеобед.К счастью, самолет почти сразу выравнялся.— Легли на курс! — донесся вопль Эдварда.Минуты через две Альфонс приноровился и к бьющему в лицо ветру, и кпостоянным скачкам машины. Под ними пронесся огромный круглыйкотлован, заполненный водой — то, что осталось от егопредставления с вышедшей из-под контроля алхимической реакцией.Альфонс подумал, что весь этот воздушный цирк не слишком приятен.Наконец, под ними замелькал пригород, почти сразу перешедший в город.К тому времени уже сгустились сумерки, и Альфонс подумал, что Эдвардсейчас включит фары. Однако почти все улицы внизу оказались яркоосвещены: паутина красноватых и желтых огней казалась словноотражением заката за их спинами. Альфонс сообразил, что, очевидно,Эдвард ориентируется именно по огням.— Уже немного! — прокричал Эдвард в ответ. — Снимайшлем, я буду снижаться!Альфонс послушно расстегнул застежки кожаного шлема и стянул его сголовы вместе с очками.Эдвард и в самом деле снизился — при желании Альфонс могразглядеть лица людей, заполонивших улицы на подходе к площади. Вечербыл теплый даже на этой высоте, ветер сразу же встрепал волосы, иАльфонс подумал, что, пожалуй, пилотские шлемы и очки — этолегкое позерство, не так уж они и нужны.За дворцом ударили фейерверки, расцветив небо над рекой разноцветнымицветами. Ал улыбнулся, вспомнив, как Мэй с энтузиазмом рассказывалаему о замечательных огненных драконах, секрете клана Чань.— Помаши рукой! — крикнул Эд.И тут, вместе с очередным оглушительным грохотом фейерверка, что-то ссилой и треском ударило в борт самолета. Мир перевернулся вверхногами, древняя площадь перед Очарованным дворцом внезапно оказаласьнаверху, а закат — где-то позади."Шлем! — успел подумать Ал. — Вот не повезло-то!"

Часть II. Кукла наносилках

Из личного дневника А.Элрика1 сент. 1919 г. Новоеписьмо от М. Опятьлепестки сливы вместоподписи. Наконец дошло: Мэй= слива. Стыдно так каждыйраз: у нее — тонкаярисовая бумага, рисункипоперек текста тонкойкистью. У меня: плохиесерые листы, всеперечеркнуто, вымарано, жирныепятна и копоть, даеще писано при светекостра, строчки налезают настрочку. Не буду ейпро это писать, ато выйдет, будто хочу,чтобы она заверила меня,что ей интересно всеравно. И так знаю.Столько бы всего сказал!Но письма => перехват.Мог бы часа триили больше болтать ейв уши при встрече,она бы заснула. (Дуракя). Хотел бы, чтобыона заснула головой уменя на коленях.

За стенами Очарованного дворца собралась огромная толпа: слухи овозвращении в Син знаменитого Золотого алхимика, который четыре годаназад учредил Орден Золотого Света и посрамил Союз Цилиня,разлетелись подобно искрам от пожара. А тут еще самое началосвадебных торжеств! Как же можно пропустить? Никак нельзя, поэтому надревних плитах дворцовой площади собралась чуть ли не пятая частьнаселения Шэнъяна. Рисовому зерну негде было упасть.За стенами дворца тоже царила предпраздничная суета: здесь готовилипушки для фейерверков, наводили последний лоск на дворцовый парк,проверяли, все ли в порядке в павильонах, где для всего цвета Синадолжен был состояться пир — один из первых в серии пиров,ведущий к свадьбе.Мэй возилась с проверкой особых, фигурных фейерверков — техсамых, что готовились с помощью алхимии.Иные старики глазели на нее стеклянно и шептались за стеной, что неподобает невесте участвовать в подготовке к собственной свадьбе -но то старики. Молодые парни из числа мастеров фейерверка всепоголовно были от нее без ума и все держались с почтением.С ними Мэй и собиралась смотреть салют: ей нравилось быть в самомцентре, когда все взрывалось и грохотало.Но ее личный телохранитель, Чхе, наклонился к ней и прошептал на ухо,что император ждет ее на северной стене.Это означало, что Лин сам отцепился от назойливых охранников ицеремониймейстеров и приглашает Мэй разделить с ним один из последнихглотков свободы на долгие недели. Невозможно отказаться!Северная стена была широкой, но голой и отвесной. К ее вершине невело специальных лестниц. Попасть сюда можно было только изкараульных башен по углам, подходы к которым стерегла стража. Но Мэйумела карабкаться по отвесным стенам, и ее сегодняшняя одежда -легкая туника поверх шаровар — с легкостью позволяла этосделать.Лин, конечно, уже ее ждал.— Успеешь ли ты на церемонию? — спросила его Мэй.— А, — Лин беззаботно махнул рукой, — толькопереодеться.Волосы у него уже гладко были зализаны назад.Сама Мэй могла быть одета как угодно: сегодня ее присутствие нетребовалось.Они устроились на стене в компанейском молчании: каждый прекраснопонимал тревоги и невзгоды другого. Именно поэтому, думала Мэй, ихбрак выйдет по крайней мере терпимым, а может быть — и вовсеудачным. Кто знает?Со стены им была отлична видна площадь, залитая разноцветным фонарнымсветом, и еще лучше — кирпично-синее, расчерченное тонкимиоблачными полосами, небо над площадью. А их самих никто не видел. Ихорошо, и прекрасно...Толпа внизу волновалась, но по-хорошему. Никаких тебе беспорядков.Кто-то внизу закричал, люди стихийно заволновались, оборачивая головына запад. "Летит! — разобрала Мэй в выкриках. — Яслышу шум мотора! Я знаю, как звучат самолеты, я слышал!"Толпа заколыхалась сильнее, люди начали чуть ли не лезть на плечидруг другу, чтобы видеть получше. Дрогнули, но устояли гвардейцыоцепления.И тут все-таки на фоне заходящего солнца почти бесшумно возниклатемная точка. Она сильно росла в размерах — и вот, какпоказалось Мэй, чуть ли не чиркнув по конькам ближайших к площадидомов, алая легкая игрушка с золотым змеем на борту вспыхнула в светеогней над площади.Какая же она была маленькая и какая огромная! У Мэй задрожало сердце.Ей показалось — нет, не показалось, она точно увидела! -как блеснула золотом макушка одного из пилотов. Второй был в шлеме.Она помнила, что оба брата Элрика — блондины, но ей все-такипоказалось, что она узнала Альфонса даже с этого расстояния. Глупо,конечно."Может быть, — подумала Мэй, — мои письма там, сним, в кабине?"Это было глупо вдвойне, но почему-то приятным показалось осознавать,что написанные ею слова летят там, в вышине.Если бы не Лин, Мэй, может быть, запрыгала бы и замахала руками, каккакая-нибудь обыкновенная девочка с косичками. Тут загрохотало, засверкало — за их спинами из дворцового паркав небо над площадью слаженным салютом ударили фейерверки. Алые,фиолетовые, зеленые цветы распустились в темнеющем небе, и как же этобыло красиво!Мэй даже не поверила себе, когда какой-то из взрывов прозвучал громчеи немного иначе, а еще через секунду алый лакированный самолетикдрогнул в вечернем небе и начал заваливаться в сторону, оставляя засобой нехороший след темного дыма.— Что за... — пробормотал Лин.Потом вскочил и, ни слова не говоря, бросился со стены прочь, а Мэйпобежала за ним.Дворцовая площадь велика, а Очарованный дворец еще больше. Даже еслиты тренированный боец, добежать до ворот не так-то просто. Но Линкинулся не к воротам: он еще на полпути поймал кого-то из безмолвныхчерных телохранителей под началом Ланьфан, может быть, даже ее саму -Мэй понятия не имела. Они все носили маски и одинаковые одежды, а вполном сумеречных теней ночном саду и вовсе сливались с пейзажем. Мэйже была слишком встревожена, чтобы смотреть на ки.Пока они говорили о чем-то, Мэй кинулась к потайной двери за кустомглицинии. Узкий тайный проход шел внутри окружающей стены и выходил вкараулку охраны. Наверное, когда-то его использовали для того, чтобысообщать новости императору, но сейчас о нем забыли. Ланьфан и еешпионы нарочно не сообщали о нем дворцовой страже.Это позволило Мэй тайно прокрасться узким коридором, задевая плечаминизко висящие крепления факелов. Ей все казалось, что сердце у неебухает так громко, что слышно всей толпе на площади и не только им.Потайная дверь в караулке открывалась в чулан со швабрами и ведрами,но Мэй умудрилась открыть ее изнутри, ничем не загремев.Конечно, как она и предполагала, в самом помещении будки было тихо:все выскочили наружу. Да никто и не охранял выход из дворца. Этопозволило Мэй неузнанной проскочить за спинами стражи — теоказались за спинами зевак и тянули шеи, стараясь разглядеть, чтовообще происходит.По обрывкам разговоров Мэй поняла, что самолет то ли упал, то ли селна площадь, попав прямо на подиум, подготовленный дляпослезавтрашнего императорского выхода: стражники не пускали на негопростой народ. Поэтому никто не пострадал.Пожалуйста, о боги и духи предков, пусть они останутся живы! Пустьони оба останутся живы, особенно...Но когда она, взмокнув так, что челка прилипла ко лбу, добралась допомоста, стражники уже успели оцепить его повторно.— Пустите меня! — крикнула она прямо в лицо какому-тотипично деревенскому пареньку с выпирающими зубами. — Япринцесса Мэй!— Чего, дамочка? — спросил он. — А ну, брысь,малявка, не до тебя.Увы, роста ей высшие силы и впрямь не отмерили. Ей пришлось несколькораз подпрыгнуть, чтобы разобрать, что подиум хоть и проломлен в одномместе, но пятен крови на нем не наблюдается, а красивый лакированныйсамолет хоть и расшибся, но трупов из него не свисает. Значит,дворцовые медики уже забрали раненых... или убитых.Запрещая себе думать о самом плохом, она развернулась на пятках ирванулась назад. Что-то затрещало, и Мэй с удивлением заметила, чтоодин рукав ее верхнего халата оторван: наверное, зацепилась еще впотайном проходе.Расталкивая людей и петляя, она добралась до караулки, правда, ужедругой — возле парадного входа в Очарованный Дворец, а не уодного из боковых. К радости своей, она там увидела обоих Элриков.Эдвард, оживленно жестикулируя, общался с начальником дворцовойстражи. Его кожаная куртка была сильно порвана и залита кровью, нодержался он так, словно никакая рана его уже не беспокоила. Альфонсстоял рядом, отсутствующим взглядом обшаривая толпу. Ее сразупоразило его странное, ледяное выражение лица. Если бы она не зналаАльфонса так хорошо, она, может быть, даже не узнала бы его сразу,так его меняло это простое искажение черт.Еще ее почему-то удивила его щетина. Она знала, что у аместрийскихмужчин густо растет борода, но ей и в голову не приходило, что уАльфонса она тоже может быть...То, что воротник его куртки и левая сторона лица были тоже залитыкровью, она заметила в последнюю очередь.— Ал! — кричать почему-то оказалось больно, а еще онапочти захлебнулась спазмом в горле. — Альфонс!— Мэй? — он засек ее в толпе и хмуро сдвинул брови. -А ты что... Ты кем себя считаешь?! Прочь немедленно!Когда пять минут назад Мэй смотрела на разноцветные огни и диковинныйаппарат в небе, она совсем не так думала об их первом после разлукиразговоре и совсем не того боялась.Сначала она даже не поняла ничего: так не сразу замечаешьвоткнувшийся в бок кинжал. Губы Альфонса шевелились, он еще что-тоговорил — но уже не ей. Опять! Она знает, что ведет себянедостойно и бесполезно; но почему он... он мог бы...Она проглотила всхлип, который предательски поднялся из груди вгорло, развернулась второй раз и отправилась в обратный путь -но уже не к боковой караулке, а к одному из боковых проходов, где,согласно распоряжению ее бабки, ждали носильщики, готовые отвезти врезиденцию клана Чань.Обычно Мэй, конечно, переоделась бы перед отъездом: покидала онаотчий дом исключительно в многослойных халатах высшего общества. Носейчас ей было плевать. Что они сделают уже? Свадьбу отменят? Ха!— Твою мать, — выругалась Мэй про себя на аместрийском идобавила еще парочку слов посерьезнее, для ровного счета. -Жив— и ладно. И хватит с тебя.

Из записок Мэй, ведущихсяот случая к случаю

Почему возникает любовь?Классические романы учат,что от красоты ихороших манер. Но думаетсямне, это словно восхищатьсяродителями своего нареченногои мастерством его учителей;это все равно чтовосхищаться росписью налакированной шкатулке, забываямастера.Но как дознаться, чтоты видишь перед собой:самого ли создателя илипросто то, что вшкатулку положили?.. Дажеесли крышечка откроется. Аона ведь открывается неу всякого.Но разве не всякомуохота предстать покрасивее?Разве мы не тратимна это столько времени,что, кажется, уже можнобыло бы и оценитьэти усилия! Нет, ия туда же: покажимне правду... А еслине понравится правда, чтобудешь делать, Мэй?..А я иногда думаю:любить красивый образ,сотканный из воздушныхоблаков, куда лучше, чемнастоящего человека. Особенноесли этот человекзадерживается и неизвестно,вернется ли вовсе...Июнь 1920 г.

* * *

У Альфонса случился очень деятельный вечер.Он почти не запомнил, как Эдвард посадил самолет. Небоперекувырнулось, на секунду стало хорошо — слишком хорошо! -видно разноцветные цветы фейерверков. Площадь неожиданно оказаласьнад головами, моторы зачихали и захлебнулись, все полетело навстречу— и с громким треском чудо вражеской техники врезалось вочто-то колышащееся, красное. Только позднее Альфонс понял, что этобыл приготовленный для императорского выхода помост с алымизанавесками.Обломком дерева Альфонса ударило по голове, но он почти не обратил наэто внимания, потому что почти уверен был: перед тем, как самолетокончательно замер, он услышал крик брата, полный боли. Тут времясовершило для него прыжок не в самом хорошем смысле: он отличнопомнил эти крики боли по годам их отрочества. К сожалению, выбратьсяс заднего сиденья он просто так не мог: обломком дерева, тем же,который попал ему по голове, прижало ремни безопасности.Когда Альфонсу с большим трудом удалось отвязаться и подняться накорпус самолета, он увидел крайне неприятное зрелище.Дело в том, что самолет, хоть и падал носом вниз, в последний моментумудрился этот нос задрать — очевидно, когда Эдвард пыталсяпосадить его ровно. И теперь заднее место, пилотское, оказалось нижеуровня деревянного помоста. Но это еще ладно бы. Хуже было то, чтоЭдвад, очевидно, потерял сознание. Он безжизненно висел в кресле и неоткликался на вопли брата. Когда Альфонс, хлопнув в ладоши,трансфигурировав в сторону кусок помоста, он увидел, почему: кусокбоковины самолета ненатурально вдавился Эдварду в бок, рукав курткибрата был разорван, рука кровоточила.К счастью, Альфонс не зря учил алхимию Сина и льяса эти четыре года.Он еще плохо читал энергию ки, но почти сразу ему стало понятно, чтоЭдвард не умирает — по крайней мере, не прямо сейчас.Выпрямившись на самолете, он начал звать людей на помощь, нопораженные синцы боялись подойти к рухнувшему с неба аппарату. Покана помощь протолкались полицейские, Альфонс уже успел вытащить братана остатки помоста сам и даже провести алхимическое преобразование.— Что?.. — Эдвард натужно заморгал, глядя на Альфонсаснизу вверх. — Его взяли?— Кого взяли? — не понял Альфонс.— Того, кто в нас стрелял. Это была ракета. С земли. Я такоевидел уже.Тут до них добрались уже стражники вместе с дворцовым медиком, исразу стало слишком шумно и суетно, чтобы что-то выяснять. Эдвардсорванным голосом кричал кому-то, чтобы тут же вытащили самолет изщели и чтобы не боялись — взрываться тут нечему. У Альфонсазакружилась голова, и только хватило энергии сесть на подмост и глупоулыбаться — живы, и брат жив, и он жив, и даже, кажется, втолпе людей они никого не убили и не покалечили.Тут вокруг Альфонса начал суетиться дворцовый доктор: нарисовалвокруг пентаграмму, наложил руки. Ал сам не сообразил, когда кровьвдруг остановилась.— Нам нужно во дворец, — сказал Эдвард решительно, наплохом синском, коверкая слова. — Нужно разобраться.Его поняли.У входа во дворец спорили со стражниками Зампано и Джерсо -они, оказывается, наблюдали с площади. Альфонса это возмутило:Ланьфан же обещала провести их во дворец... или нет? Или за всейсуматохой о них просто забыли? Это было бы...— Я говорю, стреляли из-за стен! — резко, весомодоказывал Зампано начальнику стражи, который слушал его соскептическим выражением лица. — Прямо из-за стен дворца!Позовите мне эту девчонку... ну эту, черненькую..."Идиоты, — подумал Альфонс неласково, — что можетрешить начальник караула?"Неласковость эта была в нем от испуга и от какого-то мучительногоосознания, что брезжило на краю рассудка и никак не давалось в руки.С огромным трудом Альфонс все-таки вытащил эту мысль на свет. Онабыла простой: он виноват. За ним охотились."Нет, — сказал себе Ал, — этого не будет. Если я исделал из себя мишень, то только потому, что Лин этого захотел. Этаего страна, он принимает решения".Но мысль была дурацкая: Лин мог хотеть все что угодно, нофинальное-то решение принимал Альфонс? И он позволил брату встрять вэти дурацкие игры...Кто же хотел его убить — кто-то из Союза Цилиня? Другой враг -из тех, что он нажил тут в прошлый раз?— Хватит! — повелительно сказал Альфонс, и тут толькоЗампано и Джерсо обернулись к нему, как будто впервые увидели.— Ал! — здоровяк Зампано сграбастал его в объятия. -Живой! А мы-то уж...— Да понятно было, что ты жив, — Джерсо, болеемеланхоличный, просто пожал плечами. — Врач-то там не зрясуетился, да и трупы потащили бы быстрее... Ну, теперь вели,чтобы нас пустили во дворец, у меня есть что сказать этому ихимператору.— Альфонс!Это был новый голос, совершенно лишний тут, забытый, незнакомый. Онбыл звонким и сладким, как вода из ручья в жару. Альфонс в ужасеобернулся — не хватало еще, чтобы их с Мэй первая встреча черезчетыре года прошла именно так, когда он весь в крови и изрядно помятв железных объятиях Зампано!И точно, это была Мэй: повыше ростом, но все такая же маленькая. И...и... Ну, она была попросту прекрасна.Альфонс, разумеется, не заметил ни оторванный рукав, ни следы отпороха на рукавах, ни заплаканное, грязное лицо. Все, что он видел -это девушку, которой писал десятки писем, и она смотрела на него свыражением то ли паники, то ли злости на лице, а где-то в толпе, поплощади, уходил неизвестный убийца...— Мэй! — набросился на нее Альфонс. — Ты чего...ты кем себя считаешь?! Прочь отсюда! Хватит меня спасать, без тебясправимся! Тут... а если он...Мэй поглядела на него огромными, удивленными до неверия глазами имедленно залилась краской докончиков ушей — а потомразвернулась и исчезла среди чужих спин и локтей, как исчезает вмутной весенней воде маленькая щучка.— Ну ты и дал маху, — пробормотал Джерсо. — Теперьона решила, что ты ее бесполезной идиоткой обозвал.Альфонс уже и сам понял — но было поздно, Мэй уже было непоймать. А в толпе, где она затерялась, все еще бродил убийца.

Из личного дневника А.Элрика

10 авг. 1920 г. РассказывалХ. о Мятеже Генералови об истории А-св целом. А. удивлендо крайности. Говорит, чтоон вот шаман, ито такой глупости никогдане слышал. Говорит, власть— это как попыткарисовать собственной тенью.Сколько ни старайся, теньвсе равно исчезнет, когдапогаснет костер. Ему быс Р. М. поговорить,интересно, как бы онидруг другу понравились?Думаю, кстати, из Р.бы получился хороший шаман.В Сине есть театртеней. Только там насамом деле не тени:там марионетки, которыепросвечивают через тонкийэкран. Мне кажется, чтоЛ. крутит императорскийдвор одной ловкостью рук.И не могу небояться за М.

* * *

Он чуть было не сорвался бежать за Мэй сразу же, но здравый смыслвозобладал: она пропала в толпе тут же, и он понятия не имел, кудаона могла направиться. Кроме того, здравый смысл подсказывал, что Мэйи жила во дворце — а где еще? Четыре года назад, когда Альфонсрасстался с ней, она рассорилась со своим кланом, да так сильно, чтоперешла жить под защиту императора. А сейчас, когда она официальносчиталась его невестой...У Альфонса стеснило грудь от этой мысли, но он мстительно додумал еедо конца. Итак, Мэй была невестой императора, а посколькупередумывать в этой культуре не дозволялось и священник на свадьбедаже не спрашивал согласия молодых, то — практически женой.Собственно, насколько помнил Альфонс, брак здесь считался деломрешенным после того, как родители молодых обменялись ритуальнымидарами, а это должно было случиться уже пару месяцев назад. Само по себе Альфонсу было слегка противно, когда он вспоминал, чтоони брат и сестра... Но — наполовину родные, да и выросливдали друг от друга. Его же не тошнит при мысли об Эде и Уинри, аони, хоть и не родичи по крови, куда ближе друг к другу, чем Лин иМэй. Да и этим двоим от общего отца могли достаться разные гены. Такчто долой культурные предрассудки.И раз это никого тут не беспокоит... И раз это нужно было Мэй...Что он может сказать, в самом деле?..Только пожелать ей счастья и не обзывать ее дурой за то, что она онем беспокоилась.В общем, слава высшим силам, что из-за обеспокоенных дворцовыхгвардейцев, неугомонного Эдварда, которому не терпелось выяснить,откуда все-таки стреляли и кто стрелял и, очевидно, личного приказаимператора, чем эмиссар примчался в мыле и тяжело дыша, обоих Элриковчуть ли не под конвоем отвели во дворец, да не просто во дворец, а впотайную его часть, личные покои императора, где он вершилпо-настоящему государственные дела.Когда они покидали площадь, Альфонс вывернул голову и постаралсярассмотреть, что там происходило с их отважным маленьким самолетом:он уже успел прикипеть душой к этой машинке. Но увы, ничего неувидел: толпа уже сомкнулось колышущимися крикливыми волнами.Дворцовый парк также встретил их суматохой, похожей на площадную.Только тут эта суматоха была тихая. Контролируемая паника, какговорил сержант Брэда. Их как-то очень логично передавали из рук вруки: гвардейцы остались на входе, а их самих служители всветло-желтых халатах ("Цвета Яо", — вспомнилАльфонс) провели по утонувшим в теплой июльской ночи аллеям парка, доярко освещенного алым и золотым дворца.Вместо переднего крыльца, помпезного и украшеного львами, ихпригласили к одному из задних, скрипучему и неприметному, словнокалитка в обычном доме. Не успели братья и химеры оглянуться, как ихуже встретили те самые неприметные покои Лина, что он постоянноиспользовал для совещаний в ближнем круге: самая обыкновенная комнатас минимумом мебели и безо всяких украшений.Там их уже ждала Ланьфан, без маски, но фарфорово-бледная. Она простомолча кивнула обоим братьям и не сдвинулась с места. Сам Лин, одетыйв шелковый костюм, с убранными в сложную прическу волосами, толькопока без церемониального халата, нервно расхаживал взад-вперед.— А, вот и вы! — воскликнул он. — Как некстати! Этикожаные куртки смотрелись бы здорово, а так придется их переодеть...Вас проводят умыться, а потом вам нужно будет все-таки присутствоватьна приеме вместе со мной.— Стой-стой! — Эдвард выставил вперед руку. -Во-первых, ты что, с Алом даже не поздороваешься? Ты его четыре годане видел! Во-вторых, что значит мы будем присутствовать на приеме?Лин, кто-то стрелял по самолету с земли! Я думаю, из пороховойракетницы — перезарядил ее нормальным снарядом. Или притаранилвместо пороховой что-то посерьезнее, типа того, что я видел в Крете...Кто-то хотел как минимум повредить твоей политике либо, может быть,даже и тебя самого убить! Я эти штуки знаю! Нужно весь дворец оцепитьи прочесывать, делать что-то...Лин остановился, посмотрел на них своим серьезным, "императорским"взглядом — и вдруг неудержимо, широко заулыбался. По немуникогда нельзя было понять, сколько ему лет. Обычно император Синаказался старше, что, видимо, отвечало его интересам. Однако сейчас онна несколько секунд вдруг стал выглядеть на свой возраст.— Эдвард! — воскликнул он. — Не успел приземлиться,а уже опять кинулся решать чужие проблемы! Ай-яй-яй, ты гость, агость должен отдыхать и развлекаться! — он наставительнопомахал пальцем. — То есть я рад, конечно, что ты так рвешьсяпомочь мне с уборкой в моем доме, но учить меня не надо, ладно? И чтозначит я должен приветствовать твоего брата? Разве такой момент, каксейчас — подходящий повод приветствовать дорогого гостя? -он подмигнул Альфонсу. — Тебя-то я встречал как следует. ВотАльфонс бывал у нас, он знает. Это вы в Аместрис жмете руки на бегу,а мы нормально поговорим и выпьем, когда кончится этот дьявольскийтеатр. И тебе тоже достанется, не хмурься!— Я не потому... — Эдвард тихонько зарычал. -Лин, кончай придуриваться! У тебя тут что, каждый день покушения?!— Каждый месяц, — спокойно поправил его Лин. — Унас тут весело. Мне, конечно, неприятно, что очередное направлено навас. Но одним больше, одним меньше? Моя охрана уже расследует. А унас, гости дорогие, дела политические, и пропускать их нельзя, как быни хотелось.— Что, серьезно, каждый месяц? — сбавил тон Эдвард.— А то как же! Объединение страны и борьба со всеми кланамиразом даром не проходят! Хотя я не удивлюсь, если вот этотсегодняшний примчался за тобой из Креты. Ты же у них там что-топохищал, не так ли? У нас тут ширятся международные связи и всетакое... Уж больно способ не-синский. — Да у вас тут фейерверки и изобрели как раз! — буркнулЭдвард. — Чего сразу за мной...— И применяют только для фейерверков, — покачал головойЛин. — Ну да разберемся. Ладно, мы тут болтаем, адостопочтенные гости ждут! Так, парни, запомнили: никакихкомментариев никому, ни единого слова по поводу того, что случилосьна площади! Отправляйте к представителям тайной службы императора, -он подмигнул уже Ланьфан.— А у вас появился специалист по связям с общественностью? -удивленно спросил Альфонс.— Нет! В том-то и прелесть. Никто не знает, как выглядит моятайная служба. Ну что ж, я пошел гримироваться. Поторапливайтесь!И с этими словами император Сина исчез за раздвижными дверями.— Да, он... — пробормотал Альфонс.— Угу, — заметил Эдвард. — Позавчера он мнепоказался спокойнее.— У него много обязанностей, — вздохнула Ланьфан; и этобыли первые слова, которые она произнесла за весь вечер. -Император подпирает небо, — последняя фраза была поговоркой, иЛаньфан произнесла ее совершенно серьезно, но с намеком то ли нагоречь, то ли на иронию, то ли на это и другое.Ими она словно сняла заклинание невидимости, что висело на ней. Аможет быть, все дело было в том, что Лин в своем пестром одеянии и сосвоими резкими, решительными жестами притягивал к себе взгляды всех,кто входил в комнату, без исключения. Альфонс теперь заметил, чтоЛаньфан как будто похудела, и тоже не выглядит особенно цветущей.Вероятно, подготовка к свадьбе: даже обычные деревенские свадьбыстановятся кошмаром для всех родственников и друзей — да и длявсего города иногда! Что уж говорить об императорской? Тут одна схемарассадки гостей (если на их свадьбах вообще сидят) способна свести сума.— Мы поможем, — заверил ее Альфонс, мысленно расставаясьс идеей отправиться разыскивать Мэй немедленно. — По мере сил.— По мне так лучше уж взяться за поиски киллера, -пробормотал Эдвард. — У меня, конечно, трудность, что я не знаюязыка, но...— Исполнителя уже взяли, — мягко перебила его Ланьфан. -Он и не мог уйти, не из дворца: это был исполнитель такого рода,который заранее знал, что не уйдет. Сейчас мои люди пытаются узнать,кто его нанял и с какой целью вас с Альфонсом хотели убить. Если яправильно помню твой характер, ты при этом присутствовать точно нехочешь.Эдвард порозовел, потом побледнел, потом сцепил зубы. Альфонс тожепонял, о чем говорила Ланьфан, и ему стало нехорошо. Он вновьнапомнил себе о культурных различиях, о том, что в Сине так принято,и о том, что и в Аместрис армия не так далека от подобных методов,как ему хотелось бы... Это было слабым утешением. Вообще неутешением, честно говоря.Но Альфонс справился. Он всегда справлялся.— На прием, — сказала Ланьфан и хлопнула в ладоши,подзывая слуг.

Из записок Мэй, ведомыхот случая к случаю

Моя бабка до сихпор руководит моим дядей,присутствует на всех егопереговорах с другимикланами. Сидит для этогоза тонкой бумажной ширмой,потому что женщиненеприлично быть вприсутствии посторонних мужчин.Она знает, что япешком перешла пустыню, иона же ругает меняза недостаточно аккуратныекосы и за то,что поднимаю взгляд иголос. Как же этоуживается в одной голове?Сентябрь 1920 г.

* * *

Альфонс уже присутствовал на приемах Лина и примерно знал, чегоожидать. Несмотря на экзотические наряды всех присутствующих иэкзотические блюда на столах, атмосфера ничем не отличалась отаместрийских фуршетов для высокопоставленной армейской верхушки: тоже самое ощущение, что каждый тут хочет всех остальных сожрать безсоли.Сперва, первый час, когда принимали делегации от разных кланов сподарками в честь первого дня торжеств, Эдвард и Альфонс стояли затроном Лина, изображая из себя истуканов. Альфонса обрядили во всебелое, чтобы он производил более сильное впечатление, как сынАлхимика с Запада.Эдвард, наоборот, одет был в черное, щеголял темными очками и чернойширокополой шляпой (ее одолжил — "от сердца оторвал!"— уже несколько излишне веселый Вернье, который заглянул к нимперед самым приемом). На фоне Зампано и Джерсо он действительнотерялся.Белый костюм доставлял Альфонсу массу неудобств, особенно когданастал черед пира. К счастью, он вовремя вспомнил, что в любой моментможет убрать любые пятна или потеки алхимией — и слегкарасслабился. Но совсем расслабиться было немыслимо: он без энтузиазмаорудовал палочками во вкуснейшей синской еде, а перед глазами стоялатолько Мэй, сердито расталкивающая людей на площади. Ну что он заидиот! Нашел что сказать при первой встрече.И вспоминались ее письма, причем самые из них грустные. Или те, чтоказались ему грустными. Но все подходит к концу. Пир — по крайней мере, его болееофициальная часть — тоже закончился. Здесь гости не ходили повсему залу, как на аместрийских фуршетах, однако огни оказалисьпотушены и для развлечения появились танцовщицы. Их приход встретилиаплодисментами: нельзя сказать, что девушки были обнажены или дажеочень откровенно одеты, но каким-то образом их наряды наводили навесьма определенные мысли. Гости ощутимо расслабились, разговоры,ранее серьезные и еле слышные, начали перемежаться шутками и смехом.Альфонс знал — достаточно насмотрелся на Синские обычаи вовремя своего путешествия, — что на второй, третий, четвертый итак далее день свадьбы (а свадьбы длились долго, сколько хваталодостатка и здравомыслия у семей молодых), всяческий официоз и вовсепокидает атмосферу торжеств. Тут-то и рождаются истории об эпичнейшихпопойках, внезапных братаниях и столь же внезапной кровной вражде.Пока, правда, до этого было далеко, но в искусственной полутьмемногие начали сходить со своих мест и шептаться с соседями. Эдвардтоже соскочил с места и подошел к Альфонсу.— Слушай, что-то ты сидишь как на иголках, — сказал он. -Не может быть, чтобы за четыре года ты стал нетерпеливее меня!— Я нормально сижу! — запротестовал Альфонс. — Уменя все замечательно!— Да ладно, Жаба с Дикобразом мне все рассказали, -несколько мест рядом с Альфонсом пустовали, поскольку он считалсяОчень Важным гостем, и Эдвард плюхнулся на одно из них. — Какты с этой принцессой обменялся тонной писем, и как она сегодня оттебя чуть не в слезах убежала. Признавайся, что такого ляпнул?— Я назвал ее дурой, — обреченно сказал Ал. — Ивелел ей уходить.— Всего-то? — хмыкнул Эдвард. — Мы с Уинри еще и нетак друг друга называем.— Она не такая, — пробормотал Альфонс. — Она...понимаешь, я бы с ней так не смог. И она бы со мной так не смогла.Она... ну, она другая просто. Не как мы. Она среди всех этихсвитков росла, и идей... Она ко мне со всем сердцем, а я...У Эдварда на секунду сложилось растерянное лицо, как будто он хотелсказать что-то одно или, может быть, заранее планировал какую-торечь, но вдруг обнаружил, что оно ни к селу ни к городу.— Да, — сказал он вместо этого сочувственно, -крепко же тебя приложило. Ты хоть понимаешь, что сегодня мы сидим напире в честь ее завтрашней свадьбы?— Угу?— И жених не ты?— Обязательно это мне в лицо, да?— А на что еще существуют братья? — Эдвард пожал плечами.— Я тебе так и не отомстил за то, как ты подсмеивался надо мнойи Уинри, между прочим...Они оба замолчали.— Ты хочешь извиниться? — снова заговорил Эдвард.— Ну да...— Тогда зачем сидишь тут? — Да я даже не знаю, где во дворце она живет! Хотел дождатьсяконца приема и спросить Лина. К тому же, вдруг с ней перед свадьбойнельзя общаться?Эдвард сделал пренебрежительный жест. — Ты на Лина-то глянь.Ал посмотрел — и чуть не закашлялся. Хотя, собственно, чегобыло удивляться? Завтрашний жених весьма бодро восседал на своемпочетном месте, водрузив на каждое колено по хорошенькой танцовщице,которые скромно опускали очи долу и кормили императора виноградом.— Не прочухается он после приема, нет... Да и не во дворцеМэй.— Откуда ты знаешь?— Не я знаю. Жаба и Крыса поговорили со здешним механиком,Вернье который. Он сказал, что раньше Мэй и правда жила в Очарованномдворце, но еще перед Турниром Невест вернулась жить опять в Змеиныйдом, или как оно там... Милое же, должно быть, семейство этотклан Чань!— Дом Тысячи Змей, — поправил его Альфонс. — Такофициально называется резиденция клана Чань. Хотя они и правда те ещезмеюки. Что она там делает, ей же там дышать не давали! И писал я ейсюда, во дворец..— Ну, может, ей передавали? — пожал плечами Эдвард. -Ладно, так ты намерен ее оттуда похищать?— Что? — охнул Альфонс. — Не говори глупостей! -но сердце у него сильно забилось.— Я говорю, если хочешь туда прорваться с боем, или там скрытнопролезть, мы с химерами поможем. Тут нас уже, похоже, никто нехватится.Альфонс окинул взглядом зал. Танцовщицы сменились флейтистками, насей раз уже откровенно раздетыми.— Давайте, — сказал он. — Только Эдвард! Непривлекать внимания!— Мы присмотрим, — усмехнулся подошедший к ним Зампано. -Молодец, крестничек. Главное — не вешать нос. В отношенияхвсегда так. Если как следует извинишься, все и всегда можноисправить.— Сказал дважды разведенный, — толкнул его локтем в бокДжерсо, который, как всегда, маячил рядом.— Но потом-то все сложилось нормально, — Зампаноневозмутимо пожал плечами. — Так что я знаю, о чем говорю.— У нас все не так, — вздохнул Альфонс. — И ненадо, пожалуйста!— Да ладно, что мешает интрижке-то? — пожал плечамиЗампано. — Не думаю, что этот парень, — он указал большимпальцем на развлекающегося Лина, — запихнет ее в пояс верности,она как женщина ему вообще не нужна. А ты ей нравишься.Джерсо снова пихнул его в бок и указал на малинового Ала.— Прекрати смущать крестника. Он пока не дорос до наших мудрыхлет. Пускай сам шишки набивает.И они пошли набивать шишки.

Из личного дневника А.Элрика11 сент. 1920 г. Наконецпокинули земли льяса. Нужнобыло сделать это сейчас,а то рисковали дождатьсяледостава и застрять навсю зиму и весну.А все-таки тригода у них -многовато. Хочу ещезаглянуть в разные земли.Ответа на свои вопросыне нашел. Х. говорит,не то ищу. Э.сказал бы, что эточистый высокопарный бред сего стороны. Скучаю поЭ. Немного боюсьвозвращаться на материк.Все это кажется совсемдругой жизнью теперь. Естьли там для меняместо?

* * *

Мэй сердито провела расческой по волосам. Все-никак не удавалосьуспокоиться, все думалось — ну и дура же она... Ветер взметнулзанавески и, удивленно обернувшись, она увидела, что на подоконникераспахнутого окна сидит не кто-нибудь, а Альфонс Элрик собственнойперсоной.Он выглядел усталым: под глазами мешки, голова обмотана бинтом (ксчастью, без следа кровавых пятен). К тому же, алхимик успелпереодеться и теперь выглядел словно один из дворцовых охранниковЛаньфан.— Что ты здесь делаешь?! — сердито спросила Мэй. -Уходи!— Между прочим, мы с Эдвардом преодолели два дворцовых сада икучу охраны, — с некоторой обидой произнес Альфонс. — Ивсе это я проделал с жуткой головной болью! — Ты стал таким же заносчивым, как твой брат! — сердитовоскликнула Мэй, и сама себе поразилась: что это с ней? Только чтоона так хотела увидеть Альфонса, мечтала поговорить с ним наедине. Ивот, когда мечты, казалось бы, сбываются...— Вот и нет! — Альфонс, кажется, обиделся, только за себяили за Эдварда, Мэй не поняла. — Эдвард уже не заносчивый. Ну,может, самоуверенный немного. И я не он! Я просто... Мэй! Нуслушай, ну это же глупо — вот так столько всего преодолеть -и так и не поговорить?— Глупо... — подумав, согласилась Мэй.Альфонс кивнул. — Ты меня пригласишь?— Да... входи, пожалуйста.Альфонс спустил ноги с подоконника и спрыгнул в комнату. Мэй толькосейчас заметила, что он вроде бы стал меньше ростом рядом с ней. Этобыла иллюзия, конечно. Он не уменьшился за время этого путешествия,наоборот, вырос. Но и она выросла тоже.В мгновение ока их охватила та странная неловкость, которая возникаетв минуты после очень долгой разлуки. — Да, — Альфонс провел рукой по волосам.— Я прикажу принести чаю? — предложила Мэй.— Не нужно... То есть если хочешь, то конечно... Но яне за чаем...— Ну... присядь тогда?— А... да, если хочешь...Они уселись на низких стульях напротив друг друга, и Мэй, отчаянносгорая от неловкости, подумала, что им не о чем говорить. То есть...они могли поговорить о политике, наверное? Они могли поговорить описьмах... Но только политика принадлежала дворцу и Лину, письмапринадлежали письмам. Она совершенно не знала, что сказать помимоэтого.— Я... не очень сильные раны? — спросила Мэй.— Нет, так, пустяки. Дворцовый лекарь почти все уже подлечил.— Да.— Точно.Каждый посмотрел на другого в надежде, что он придумает, что сказать.— А где Эдвард? — Мерзнет внизу в кустах, — пожал Альфонс плечами. — Ох! Мы должны пригласить его наверх!— Слушай, я почти уверен, что это его враги подорвали нашсамолет, так что он это заслужил, — Альфонс пожал плечами иулыбнулся.— Я никогда не пойму мальчишек! — Мэй вскочила. -Это, в конце концов, просто опасно! А что если стража моихродственников его... — говоря это, она устремилась ко всееще открытому окну, чтобы зазвать Эдварда внутрь — надо думать,он сумеет как-то залезть без алхимии, которую, без сомнения,использовал его брат!Но Альфонс неожиданно поймал ее за запястье и за талию, и Мэйзастыла, пораженная, пришпиленная этими неожиданными точкамиконтакта. Альфонс был удивительно теплым, удивительно живым,настоящим. Он пах керосином, спиртом, порохом и немного дорожнойпылью.Мэй всегда думала, что "сердце затрепетало" — этопросто неуклюжее романтическое клише. Но сейчас именно сердечныйтрепет она и ощутила, и ощущение это показалось ей довольнонеприятным.— Мэй... — тихо спросил Альфонс, — тынастолько не хочешь быть со мной наедине? Если так, мы с братомуйдем, и я тебя больше не потревожу.— Нет... нет, совсем не так... просто я... -Мэй ненавидела себя в этот момент: ну надо же ей было бормотать, какдурацкая беспомощная "героиня" из старинных книг...разве только этих воющих и плачущих идиоток можно было назватьгероинями! — Я! Извини! — она зажмурилась, чтобы легчеможно было наконец сказать это. — Просто мы столько всегописали друг другу! И я почти думала, что я не увижу тебя до свадьбы,и потом — тоже, а ты все опаздывал и опаздывал, и я сталадумать, что это, может быть, как роман в стихах, или я тебяпридумала, или еще что, а тут ты, и ты сказал, что я не должна себятак вести, как я веду, а я и правду не должна, но ты...— Ох, — Альфонс отпустил ее и отступил на шаг. -Ну, знаешь, я не буду извиняться за то, что я оказался не тем, на чтоты настроилась. Снова.Мэй обернулась. Щеки у нее пылали, как угли, но она все-такинабралась смелости и поглядела на Альфонса прямо. Выражение какого-тонежного разочарования на его лице было таким несчастным, что она чутьбыло не заплакала.— Я не в этом смысле имела в виду! Ты... ты писалидеальные письма, Альфонс, а теперь ты появился — и ты какбудто еще лучше, чем в письмах, но ты реальный человек, я это вижу! Ия хочу говорить с тобой, как с реальным человеком, но я боюсь, что явсе перепутаю, и что все будет не так...Альфонс внезапно широко, облегченно улыбнулся.— Так ведь я боюсь того же самого, Мэй, — сказал он.— Я тоже писала идеальные письма? — сбитая с толку,сказала она.— Ты писала ужасно туманные письма, — возразил Ал. -То есть, конечно, идеальные, я не в том смысле! Просто я с каждымписьмом видел как будто немного другую Мэй. Ты как граненый камень,который поворачивается разными гранями. Я очень хотел бы узнать тебявсю, но я боюсь... что не успею. И что теперь, когда ты выросла,нам уже не будет с тобой так легко, как четыре года назад.— А нам было легко? — тихо спросила Мэй.— Конечно. А ты сомневалась?И тут Мэй не выдержала. Шагнув к нему на встречу, она обняла егокрепко-крепко, уткнувшись лицом в тунику у него на груди, и чуть незаплакала от облегчения. После короткого колебания, Альфонс обнял ее,и руки у него были такие крепкие и нежные, что это было простоневыносимо — но как же хорошо!Он как будто заколебался, но потом провел рукою по ее спине, от плечдо талии — погладил. Проговорил в волосы:— Расскажи, почему ты сражалась за право стать женой Лина? — А, — Мэй отстранилась и чуть покраснела. — Ну,это то, что я могла сделать. Я сама. Все остальное за меняустраивали, а это...— Но разве это не значит, что ты теперь будешь затворницей водворце Лина? — осторожно спросил Альфонс и торопливо добавил: -Я не критикую, я пытаюсь разобраться! Ты ведь и так у него жила, нокак его сестра, разве нет?— Да, — кивнула Мэй. — Четыре года назад яперебралась жить в Очарованный дворец. Но с тех пор много всегослучилось... Так, часть Союза Цилиня подняла мятеж. Лин итренированные тобой алхимики его подавили, но... там все было нетак просто. Лину пришлось сделать кое-какие уступки. И одной из нихбыло то, что меня удалили из дворца, и теперь у Лина другойофициальный алхимик. Он сказал, что это была временная мера. А тутродные меня не трогали, потому что Лин дал им понять, что одно изусловий его покровительства — мое благополучие. Ну и бабушкаЛоа умирала, я хотела быть с ней... И вот когда она умерла, яподумала, что хочу добиться чего-то, а не быть просто заложницей умоих родственников и у политики двора.— И вместо этого ты решила стать заложницей политики двора подругому поводу? — уточнил Альфонс.— Нет, ты не понимаешь! — воскликнула она. — Кактолько я стану женой Лина, меня уже никто не сможет ни для чегоиспользовать или заставить что-то делать кроме того, что хочет Лин! Аон... — она чуть покраснела, — он от меня ничего нестанет требовать, мы договорились. И я даже смогу выбиратьсятренировать алхимиков, или в город, или заниматься любыми другимиделами — очень выгодно мне получается, на самом деле! Главное,чтобы меня никто не узнал, но ведь никто и не будет знать, каквыглядит императрица без грима! Буду учить алхимии, помогать Ланьфан...в общем, я не буду затворницей, не волнуйся. Это будет хорошая жизнь.— Ты так говоришь, будто умирать собралась.— Я просто подхожу ответственно! — Отлично, — Ал неловко вздохнул. — Отлично просто.А как Сэйомэй?— Сэомэй живет во дворце, в специальном вольере. Вот ее-то яточно не хотела делать заложницей своих родичей. И да, Альфонс, у неещенки! Такие замечательные! Я как раз хотела тебе писать в последнемписьме!— Правда? А я как раз написал тебе, но не отправил, на острове,где мы жили, там была такая колония рыбачек, тебе бы понравились.Ужасно самостоятельные женщины. Так вот, они...Они и в самом деле говорили долго, почти до самого рассвета, сидя назастеленной кровати Мэй. Мэй зевала и зевала все сильнее, а потомнаконец, видимо, сама не заметила, как, наклонила голову на плечоАльфонса. Он говорил ей об островах льяса, где в начале лета солнцетолько касается края горизонта, но никогда не заходит, а голова ееклонилась все ниже и ниже, и вот ее щека уже в самом деле лежала набедре Альфонса, а черные блестящие косы упали к его ногам.Замерев от невесомого, прозрачного и болезненного счастья, он сиделтак и боялся пошевелиться, пока на улице не рассвело окончательно, ав окно не ударили мелкие камешки. Тогда он аккуратно переложил Мэй напостель, вылез из окна и аккуратно спустился вниз, потрансфигурированным уступам.— Судя по тому, что тебя не было всю ночь, она тебя простила? -отчаянно зевая, спросил ждавший его Эдвард.— Простила, — сумрачно кивнул Альфонс.— Вы только разговаривали, да? — Эдвард снова зевнул, ноАл был настолько расстроен, что ему даже не пришлось подавлятьответный зевок.Он кивнул.— Вот это влип так влип, да, — констатировал Эдвардневесело.

Из дневников А. Элрика

Наверное, придется зазимоватьна островах Сонро, хотяи тут вряд линайду, что ищу: местныйвсезнающий алхимик, кажется,фальшивка. Постараюсь ещевстретить его завтра.Остается смутная надежда,что до холодов сматерика придет почтовыйкатер и капитан согласитсявзять нас троих. Еслинет, то опять моевозвращение откладывается, ина сей раз дажене написать об этом.Как же неудобно разза разом.Бывает иногда странное чувство,что уже поздновозвращаться, хотя мы неполучали из дома никакихдурных вестей.Ноябрь 1920 г.

* * *

Мэй просыпалась долго, парила в белом тумане. Сквозь туман ейслышался гудок — то ли паровоз, то ли, может быть, поезд. Ведьпостроили же железную дорогу через пустыню, уже два года какдостроили, и теперь до Аместрис ходят поезда с заходом в Ишвар...Ей казалось, что особенно хорошо, тепло, и кто-то гладит ее поголове, но только замерзли ноги. Проснулась она счастливая исообразила: это громко, пронзительно трубили за окном. Императорскаясвадебная процессия, вооруженная горнами, дудками, барабанами, атакже иным оружием — настоящим и церемониальным -толпилась под окнами.Мэй знала, что все это только фарс, что все это нужно для того, чтобыона могла спокойно жить во дворце бок о бок с Лином и Ланьфан изаниматься тем же, чем всегда занималась, но вдруг ее охватилотяжелое, неприятное чувство. Ее почти затошнило, и мелькнулапаническая мысль бежать — куда, зачем?К тому же, голова казалась грязной, а во рту был несвежий привкус.— Госпожа Мэй! — служанки в панике ворвались в комнату. -Прибыла процессия с вашим свадебным нарядом! Ах, вы еще непроснулись, как же так, хозяйка, — то есть бабушка Мэй, -прикажет нам косы отрезать! Поднимайтесь же!И Мэй поднялась, и позволила умыть себя, и навьючить себе на головутяжеленный головной убор (он оттягивал руки служанке, которая неслаего, а на голове показался и вовсе свинцовым). Позволила обернутьсебя в многослойный свадебный наряд, который давил на плечи. Деньтянулся и тянулся под той же свинцовой тяжестью, и вместо далекого,блаженного гудка или птичьих криков над морем в уши лился толькобестолковый щебет служанок. Мэй бы сейчас все отдала хотя бы зашелест пустынного песка под ногами."Терпи, — сказала она себе, сцепив зубы. — Сама этовыбрала, терпи теперь!"Длинный хвост процессии с невестиным палантином показался из ДомаТысячи Змей и растянулся на несколько улиц Шэнъяна. Было жарко,носильщики и входящие в процессию свитские (частью из императорскогодома, частью из клана Чан) украдкой смахивали пот.Дядя Мэй, официальный глава клана Чань, ехал позади палантина вколяске, запряженной парой прекрасных гнедых коней — неулучшенных скоростных, что поставляли для почтовых конюшен, но оченьхороших. Мэй украдкой поглядывала на них, раздвинув задние шторки насвоем палантине — все равно делать было совершенно нечего.Лошади явно скучали.От волнения Мэй не чувствовала жары, ее даже слегка знобило.Успокаивали только кинжалы: привычные ножны она пристегнула втайне отслужанок и снимать не собиралась даже за все сокровища императорскогодворца. Пить не хотелось совершенно, хотя она почти ничего не пила сутра и совсем ничего не ела. Зато ужасно захотелось в туалет, но онамужественно терпела."Я боевой алхимик в конце концов, — сказала она себе. -Нарисую печать румянами и сооружу тут прямо внутри ночной горшок...вот хоть из этих украшений. Никто и не заметит. И результат тожекуда-нибудь трансмутирую". Эта мысль почти ее развеселила, но развлекаться ей до дворца нехватило: переход, вроде бы недлинный, занял несколько часов: кортеж итак двигался медленно, а так еще постоянно подбегали люди, чтобыприкоснуться к повозкам, лошадям или деталям украшений: это якобыдавало удачу. Отгонять их было нельзя, вот ход и замедлялся длякаждого бродяжки. Процессия с платьем подошла к Дому Тысячи Змей с утра, однако сборы ипереодевание в невестино платье заняли почти до обеда. Процессия сМэй выступила из особняка уже в самую жару, а когда они наконецразмеренным шагом пересекли дворцовую площадь и приблизились кглавным воротам (ворота Сто Желаний), тени удлиннились и солнцеклонилось к горизонту — наступал вечер.Палантин торжественно внесли через главные ворота, трижды опустив наземлю перед ними; все это время сопровождающие пели заунывныйстаринный гимн с такими архаическими словами, что Мэй понимала бытолько каждое третье слово, если бы не знала его наизусть. От всегоэтого у нее сильно заболела голова. Ну и другие нужды тожеподступали: если бы она не знала, что сейчас выходить, она бывернулась к идее с трансфигурацией ночного горшка.Возле ворот процессию должны были встречать: разумеется, не самимператор, а его представители. Тут Мэй предстояло изящно появитьсяиз палантина, что очень сложно сделать, потому что еще нужно былоопустить на лицо красную вуаль, расшитую фениксами, с ее головногоубора.Двое встречающих откинули полотнища, и Мэй начала готовить себя кнеизбежному.И тут, даже сквозь красную муть, она заметила, что за спинамислужителей-евнухов маячили две знакомые фигуры — светловолосые,и одетые совсем иначе, чем прочие синцы! Альфонс и Эдвард!Сквозь вуаль они представлялись туманными желтоволосыми фигурами, ноМэй показалось, что Альфонса она бы узнала всегда. Может быть,потому, что он попросту был выше.И внезапно часть тяжести словно по волшебству покинула ее сердце. Онавспомнила, что он же еще останется во дворце вместе со своимихимерами; останется надолго, может быть, на пару месяцев, и онасможет видеться с ним! И даже если он уедет — это ведь ненавсегда? Он же сможет приехать еще?Да и просто до чего было приятно увидеть его здесь, спустя всегосутки после того, как она заснула рядом с ним!Не думая, Мэй протянула вперед руку. Потная ладонь евнуха, котораяприняла ее запястье, немного вернула принцессу (или уже императрицу?Она толком не знала, когда же церемония считается завершенной) снебес на землю. Но все равно! День как-то сразу стал лучше.Воздух за пределами палантина был чуть прохладней, и она с радостьювздохнула. Подумала — еще час или полтора, и можно будетскинуть наконец наряд, сесть посидеть в саду в ее комнате, обнятьСяомэй, зарывшись руками в ее жесткий мех... Ее комнатаостанется за ней и ничего толком не изменится.Машинально заранее расслабившись, она ощутила потоки ки, пронизавшиенебольшую группку церемониальных служащих Очарованного Дворца -а заодно и туманное разноцветное море жизненной энергии, чтопредставляла собой толпа, оставшаяся на дальнем конце площади, заограждением. Почти вся... кроме кого-то, кто стоял в районе подготовленногодля принятия даров помоста (того самого, что разбил вчера самолет икоторый, Мэй уже знала, спешно починили за ночь и заново украсили). Иего жизненная энергия светилась холодным, льдисто-синим. Оченьзнакомый цвет. Почти как...— Ал! — крикнула она по-аместрийски. — Опасность!Он будет стрелять!И в самом деле: раздался выстрел.

Из записок Мэй

Сегодня прошли последниесоревнования "турнира принцесс".Я победила в каллиграфиии потому имела возможностьвыбрать следующее соревнование.Я выбрала бой, конечно.Конечно, победила: они-торосли в задних покояхдворцов, а я — погорным деревням. Никогдаони не пробовали своихнавыков в реальном бою.Теперь и мой удел— задние покои.Нужно бы написать обэтом Алу, но ужемного месяцев до меняне доходят его письма.Все эти недели льет,как из ведра.

Декабрь 1920 г.

* * *

Альфонс не знал, к добру или к худу, что именно они с Эдвардом будутпринимать Мэй в качестве представителей Императора. Это была огромнаячесть, и Лин настаивал, чтобы аместрийским гостям была отведенакакая-то важная роль. А вот место стража у ворот выбрал Эдвард:сказал, что это не так утомительно, чем, допустим, стоять за плечомимператора во время жертвоприношений. Хотя бы не нужно сохранятьколенопреклоненную позу целый час кряду!И все равно было в этом что-то неправильное.Альфонс хотел бы пригласить Мэй на свидание: скажем, в милыйресторан, или или даже в библиотеку, в кино на худой конец! Но никакне отдавать ее в жены другому, пусть даже их с Эдвардом другу,которому в бою они доверяли свои жизни.Они ждали у ворот целую вечность, а потом палантин с Мэй медленно,словно лодка в полный штиль, начал пересекать огороженную и абсолютнобезлюдную дворцовую площадь. Такой маленький, такой незначительный...Альфонс подумал, что Мэй внутри этого палантина еще меньше, несмотряна свои пышные церемониальные одеяния.И так ему захотелось наплевать на все, увезти ее прочь и показать ейхоть часть того, что видел сам, что натурально заболело сердце.Подумал, не уйти ли; но, конечно, остался стоять.Когда тебе пятнадцать лет, можно думать: я спасу всех, верну тело ивсе будет хорошо. В двадцать два понимаешь: некоторые битвы можновыиграть, а другие лучше даже не начинать. Искусство отличать одни отдругих приходит с возрастом.Да, безусловно, он мог бы похитить Мэй. Хоть сейчас. С Эдвардом, да сЗампано и Джерсо — о, Альфонс бы рискнул бы сразиться со всемСином!Но что в этом толку? Мэй решила, что она должна выйти замуж за Лина.Так нужно для ее клана, так нужно для ее страны, и кто такой Альфонс,чтобы ее разубедить в этом? Что он ей может предложить, когда самдаже не уверен, чем займется на родине?В конце концов, его алхимический поиск за эти четыре года потерпелнеудачу. Об этом сложно помнить, вспоминая полярные ночи, шаманскиетанцы, вкус клюквы на губах и теплую золу на пальцах — в концеконцов, он узнал так много об алхимии и не только. Но вернуть Джерсои Зампано человеческий облик ему так и не удалось; понять, какрасплести то, что запутано было самоуверенными невежами, неполучилось.Когда он увидел, как изящная головка Мэй под алым полупрозрачнымпокрывалом повернулась в его сторону, то сразу же подумал: ну ипусть. Пусть. Не всем же быть счастливыми; главное, что я рядом снею, когда ей это нужно. И, может быть, она все еще хранит кольцо,сделанное из моего бывшего тела?— Ал! — крикнула Мэй на аместрийском. — Стрелять!Сейчас!Ал не сразу понял: кого она хочет, чтобы он застрелил?! Только спустя удар сердца он догадался, что она говорила о чужомвыстреле — но было уже поздно. Мэй уже покачнулась и повалиласьна плиты двора в облаке своих многослойных одеяний; темно-бордовая вопускающихся сумерках кровь, чуть темнее ее алого верхнего халата,начинала расплываться по рукаву. На секунду все в мире стало красным — как в одном из старыхкошмаров, которые не отпускали его где-то с год после возвращения еготела из Врат. Отчетливо и яростно Альфонс понял: он не отдаст Мэй. Нисмерти, ни Лину. Никому.

Из личного дневника А.Элрика4 апр. 1921 г. Иногдамне снится дом. Сны— штука причудливая: япочему-то вижу тамцветочные украшения всинском стиле, а возлераковины сушатся палочки ипиалы для риса. Должнобыть, таково честноепредупреждение: когда явернусь, я буду скучатьпо тому, что тутоставил.

* * *

Мэй не потеряла сознание. Просто ей вдруг стало плохо, как будтонаконец-то жара, голод, жажда и общая немощь добрались до нее. Большевсего она боялась, как ни странно, ни того, что умрет, а как бы неподвел мочевой пузырь — бывают же глупые страхи! В этом наряде,небось, все равно бы никто не заметил.Она видела перед собой лицо Альфонса и только улыбалась, потому чтохотела сказать ему — да ладно, не волнуйся! Пуля только заделаруку! Ничего страшного! Помнишь, как тогда, в Аместрис, я сражалась,залитая кровью? Помнишь, как я была вся изранена — и то нашласилы встать и помочь тебе? Подумаешь, сейчас!Но почему-то не доставало сил открыть рот, и только немые звукипроизносил слишком большой, вяло ворочающийся язык.Может быть, все эти тяжелые, неуклюжие дни во дворце наконец-тонастигли ее. Живительной воды вчерашнего фейерверка не хватило,чтобы...— Ал! — сказала Мэй.И поняла, что ее подхватили на руки, но не Альфонс — евнухи. Ичто они уносят ее все дальше, и это так глупо! Почему они забираютее, когда она все еще может сражаться? Она опустила голову на чье-то плечо и потерялась в белом безмолвии.Все-таки Мэй не отключалась по-настоящему.Она явственно ощущала, как ее несут куда-то, перекладывают, тревожат.Ей все казалось, что достаточно легкого усилия, и она стряхнет с себяоцепенение. Но почему-то не получалось. Все казалось неважным,несущественным. Подумалось — ну и ладно, главное, что Альфонс сЭдвардом... где-то?...Пришла она в себя внезапно: от резкого запаха нашатыря. В головепрояснилось, сердце сжал ужас — что там со свадьбой?! Что совсем?! Дядя ее, должно быть, возмутился! И кто напал на нее? СоюзЦилиня? Но теперь-то им зачем, теперь она не единственный алхимик вокружении Императора... И как они посмели сделать это сейчас,когда она уже практически — или совсем — императрица?— Что случилось? — потребовала Мэй, когда ее сгрузили накровать в одной из комнат Дворца Осенних Листьев — это былближний к воротам дворец, и Ланьфан с ее девочками часто использовалиего по разным случаям. — Кто стрелял? Его взяли? Евнухи попятились, один из них начал бормотать что-то успокаивающее -но, к счастью, раздвижные двери с треском распахнулись, и в комнатуворвалась сама Ланьфан в своем обычном черном одеянии, но без маски.За нею по пятам следовали две юные девушки, тоже в черном.— Что тебе нужно? — спросила Ланьфан и показала Мэйкоробочку с мелом. — Этого хватит или врача привести?— Должно хватить, меня легко задело, — морщась,произнесла Мэй. — Помоги только снять эти штуки, я с однойрукой не распутаюсь.Двумя хлопками и короткими, резкими приказами Ланьфан выгнала изкомнаты евнухов и своих помощниц. Когда они остались вдвоем, Ланьфанлегко и просто сняла с головы Мэй массивный убор и вытряхнула ее изверхнего слоя церемониального облачения.Нижнее платье тоже было красным, но иного оттенка, ближе к розовому,и алая кровь была на нем сильнее заметна. Ланьфан помогла ей закататьрукав, проигнорировав ножны. Сердитая ало-синяя рана выгляделанеприятно, но Мэй знала — это в основном от синяка и легкойприпухлости. На самом деле все очень поверхностно, зажило бы и безалхимии. Но двигать рукой тогда несколько дней будет тяжело. А нужнодовести до конца свадебную церемонию.Пока Мэй все-таки добрела до туалета, Ланьфан молча и деловитоосвободила ближайший к ним стол от прибора для каллиграфии и свечей.Вернувшись, Мэй также молча начала рисовать на столешнице стандартнуюалхимическую печать.— Я, наверное, не смогу восстановить платье, -предупредила она.— Платье найдем, — Ланьфан только дернула щекой. -Тут в некоторых дворцах целые залежи разных тряпок. — Лечисьдавай.Морщась, Мэй положила плечо на круг преобразования и закрыла глаза,направляя поток энергии. Ее рука, ее плоть, ее кожа и кости былиживыми — совсем не то, что мертвые волокна шелковой илихлопковой материи. Ничего не стоило направить потоки энергии,подтолкнуть естественные процессы, и вот все уже срасталось заново -здоровое, свежее, такое, какое и должно было быть. У Мэй толькослегка кружилась голова: больше от переживаний, чем от потери крови. Насколько легко было исправить это — и насколько сложнее другиевещи!Но Мэй давно поняла, что они живут в несправедливом мире.Впрочем, если бы она шесть лет назад умудрилась привезти в Синфилософский камень, все могло бы сложиться для нее еще печальнее -ситуацией на политической арене рулила бы ее бабушка или дядя Сыма.Страшно подумать! Уж лучше Лин и Ланьфан.Легок на помине, Лин буквально влетел в комнату, имея самый мрачный игрозный вид. Мэй даже показалось на страшную секунду, уж не вернулсяли каким-то образом Жадность, который раньше занимал его тело.Но нет, это был точно Лин. Он опустился на корточки рядом со стулом,где сидела Мэй, положил руку ей на колено.— Ты как?— Нормально, — ответила Мэй. — Все уже зажило.— Я везуч, — он белозубо улыбнулся. — Не всякомуповезет иметь жену, которая не только засечет убийцу, но и самавылечит рану.— Да, кто убийца? — у Мэй как-то нехорошо все сжалось прислове "жена". — На кого он работал? Его поймали?— Да, Эдвард и Альфонс его скрутили... Кажется, Эдвард былправ с самого начала, эти ребята были каким-то образом связаны сКретой, — Лин пожал плечами с деланным равнодушием. — Какя понял, кретанцы вообще от Эдварда не в восторге: он умудрился у нихтам влезть в парламентский переворот, так что одна сторона егосчитает чуть ли не мессией, а другая готова объявить персонойнон-грата... Да и то, что он спер военные разработки, тоже емупопулярности не добавляет. В общем, там ребята одновременно хотели ис Эдвардом что-то сделать, и мне помешать воспользоваться плодамитехнического прогресса. Ты попала под раздачу случайно, так же какАльфонс раньше. Ну, теперь-то они будут знать, — глаза Линаснова мрачно полыхнули. — Отбирать что-то у меня? Не выйдет.— Еще бы, — пробормотала Ланьфан.Мэй знала, что Ланьфан не ревнует к ней. Как не ревнует и к девицам,что периодически делили постель Лина. Мэй даже точно не знала, спятли Лин и Ланьфан вместе — очень может быть, что и нет. НоЛаньфан была, определенно, ближе всех к императору; и только она самамогла критиковать Лина в ее присутствии.— Ты можешь провести положенные ритуалы? — спросил Лин. -Если нет, то ничего страшного: объявим просто, что ты выполнишь ихзавтра, вместе с Та-Инь.— Нет, выполню сейчас, — покачала Мэй головой. -Если вы найдете запасной наряд. Чем раньше, тем лучше.— Да уж, я тебя понимаю, — сочувственно кивнул Лин. -Сам бы не хотел затягивать дольше необходимого.Тут двери распахнулись снова — Мэй даже сочувственнопоморщилась от этого громкого стука. Бедные двери, досталось имсегодня!— Мэй! Это сказал Альфонс: он перешагнул порог перед Эдвардом и, дляразнообразия, выглядел более взбешенным из двоих. Мэй никогда не видела Альфонса таким. Ей казалось, что в гневе ондолжен быть собранным и ледяным, но сейчас алхимик совсем таким невыглядел. Его белый костюм измялся и запачкался кое-где, в том числеи кровью. Мэй удивилась: с чего бы это, неужели кровь ее? Вроде бы,он не брал ее на руки.А потом увидела, что у Альфонса разбиты костяшки пальцев на однойруке, и поняла. Шедшего за ним Эдварда Мэй едва заметила: он был нехарактерно тих иявственно старался держаться подальше от младшего брата.— Мэй! — повторил Альфонс. — Ты цела!Это был не вопрос, а утверждение. В два шага он пересек небольшуюкомнату и, не обращая внимания на Лина, сгреб Мэй в охапку.Объятия у него были не такие, как вчера — не нежные, неосторожные. Напротив — отчаянные, горячие и крепкие, как будтоее могли в любую секунду от него оторвать (так оно и было). От негопахло потом, какими-то духами и привычными дворцовыми запахами, а ещенемного — комнатой Мэй: наверное, не успел вымыться совчерашнего дня.От этого знакомого запаха, от усталости, от головной боли, от тяжестина сердце у Мэй защипало в глазах — и она не выдержала.Заплакала, заревела так отчаянно, как не плакала даже в детстве.Альфонс вдруг отстранил ее немного, наклонился и поцеловал прямосквозь рыдания.Это был обычный самый поцелуй, едва приоткрытыми губами, норешительный и твердый. Мэй, пораженная, икнула, и Ал опять привлек еек себе, не давая опомниться.— Так-так-так, — проговорил Лин комическим тоном. -Целуешь мою жену, а, Альфонс? Я-то думал, ты мне друг.— Жену! — сердито фыркнул Альфонс. — Во-первых, онатебе сестра! Во-вторых, какая тебе разница? Политически она уже своюроль выполнила, там на носилках могла кукла сидеть вместо нее! — Да, с куклой было бы проще, — заметил Лин. — Мнебы не пришлось тогда волноваться, что делать с ее разбитым сердцем.— Вы, между прочим, обо мне говорите, — Мэй хотеласказать это возмущенно, но вышло жалостливо, даже со всхлипом.Лин преувеличенно, но на удивление серьезно вздохнул. Сел на стул,который занимала Мэй до того, как Альфонс ее подхватил.— Вот и что мне с вами делать? — спросил он горестно. -Мэй — моя... я за нее в ответе и не хочу делать еенесчастной. Но и вы с Эдвардом — тоже мои. И я тут выхожуглавным злодеем, разлучающим влюбленных...— Эй, ты слишком много подцепил от Жадности, — хмыкнулЭдвард. — Мы тебе клятву верности не приносили. На "союзникии друзья" еще соглашусь.— Никакой разницы, — легкомысленно махнул рукой Лин.— Что значит никакой?!— Тихо! — рявкнул Альфонс.Все посмотрели на него изумленно, даже Мэй.— Никто тут не злодей, конечно, — произнес Альфонсустало. — Мэй сама выбрала идти за тебя замуж. Я согласен, чтоэто необходимо. Но разве вы не видите? Все вы? Какой это глупый театртеней? Все эти ритуалы, подношения, процессии?— Естественно, видим, — Лин пожал плечами. — Но такуж делаются дела в этой стране. У вас, в Аместрис, тоже своего циркахватает.— Да, — сказал Альфонс. — Хватает. И вот что я тебескажу: Мэй слишком хороша, чтобы быть просто дурацкой куклой, которойчто угодно может заменить! И поэтому — замени ее! Все, онапокинула отчий дом, отыграла свою роль! Пусть теперь делает, чтохочет.— Что значит — замени? — глаза Лина сузились. -Кем же, с твоего позволения?— Да кем хочешь! Лин, сколько человек вообще видят императриц?А вблизи, без этой вашей штукатурки лица?.. И я не говорю одоверенных слугах!— Ой, — сказала Мэй. До нее дошло первой. Сердцезаколотилось сильно-сильно; она повернула голову, потершись щекой ошерстяную ткань Алова костюма, и посмотрела первым делом на Ланьфан.Ланьфан, главу императорской тайной службы, которая обеспечивалабезопасность дворца, имела везде своих людей и в своем домене могласделать все что угодно. Почти все что угодно.

Эпилог

Почти одинаковые статьи о свадьбе появились в двух официальныхШэнъянских газетах уже на следующий день и ничего подозрительного невключали. До публикации официального отчета сплетни ходили самыедикие — вплоть до того, что юную императрицу отравила ееревнивая до власти бабка. Однако до беспорядков (а Мэй в городелюбили) не дошло, ибо ее дядя и глава клана Чань вышел к Воротам СтоЖеланий и объявил, что его любимой племяннице стало дурно отволнения, и что она совершенно здорова и жертвоприношения в храмахпрошли благополучно. Все знаки указывают на то, что жизнь молодойимператрицы с императором будет благополучна и что она подарит емунаследника не позже чем через год или два.Фотография с надувшимся от важности Сымой Чанем облетела все первыеполосы. На следующий день двойной свадьбы все затмил скандал,поднятый матерью Та-Инь из клана Бо: та возмутилась, что ее дочьвносили во дворец не через те ворота, о каких было договорено.(Отчего были сделаны такие изменения в церемониале, не сообщалось, нов народе сразу же пронесся слух, что все это не просто так, и чтоСоюз Цилиня, разозленный тем, что император все-таки нашел способоставить при себе женщину-алхимика, прокляли ворота Сто Желаний, иимператор не хотел подвергать риску вторую свою нареченную).Но за шесть дней торжеств слухи побурлили и утихли. На седьмой день, когда с Западного Вокзала уходил поезд в Аместрис,уже почти никто не вспоминал о небольшом инциденте с принцессой Мэй.Утро было хорошее, светлое. Небо над перроном зеленело и голубело, навостоке, прямо по направлению убегающих рельсов, в кокетливойиюльской дымке выкатывался из-за холмов золотой шар солнца. Дулпрохладный ветер.В поезд почти никто не садился: между Сином и Аместрис пока было покане слишком живое сообщение, всего два поезда в неделю. Сегодняшнийрейс считался неудобным: он прибывал в Столицу рано поутру ровночерез два дня и преодолевал пустыню в самую жару. Однако этот поездостанавливался в Ризенбурге; второй поезд, более скоростной, передСтолицей стоял только в Кабере, столице Ишвара, и Ист-Сити.Проводник, единственный на два вагона, скучая, сидел на лавке и курилпапиросу: делать ему было нечего, до отправления оставалось ещедесять минут.Однако докурить ему было не суждено: прямо на перрон вылетела,взвизгнув тормозами, черная машина, из тех, что обычно ассоциируют стайной дворцовой службой клана Яо.Проводник вскочил, одергивая форменный мундир: никаких грехов он засобой не знал, поэтому особенно не опасался, но некоторую нервозностьпочувствовал.Но тревога оказалась ложной: за рулем машины сидел беловолосыйиностранец, явно гость из Аместрис или Драхмы — аэружцы всечерноволосые и больше похожи на нормальных людей; уж проводник-топовидал мир!Водитель вышел первым. Со второго переднего места вылез еще одинзарубежный гость, как две капли воды похожий на первого, толькоодетый чуть иначе — не в кожаную куртку и белый шарф, а вкостюм и светлое пальто. На плече у него, удивительно, сиделакакая-то черно-белая зверушка — то ли панда-недоросток, то лиочень растолстевшая кошка. С заднего сиденья выбрались еще двоемужчин, таких громадных, что непонятно было, как они там поместились,и — удивительно! — юная синская девушка, очень красивая.Одета она была в смешанном стиле: аместрийская длинная юбка и жакет,однако под жакетом не блузка, а ципао. Ее черные волосы былиразделены на прямой пробор и уложены в аккуратные кольца кос, прямонад изящными розовыми ушками. К счастью, не проколотыми: проводникненавидел, когда женщины прокалывают уши — его мать считала этопроисками злых духов.Что, интересно, она делает с этими иностранцами? Уж не нужна ли ейпомощь?Но девушка вела себя совершенно беззаботно: смеялась, шутила нааместрийском (проводник понимал только часть, слишком уж быстро ониговорили).Водитель снял с крыши автомобиля два чемодана, большой и маленький, иматерчатую сумку. Пожал руки двоим гигантам и синской девушке, обнялсвоего близнеца в пальто (маленькая черно-белая зверушка зашипела).Стало понятно, что он их провожает: уж проводник-то этих сценнавидался.Потом водитель достал из кармана маленькую книжечку в кожаномпереплете и протянул ее отъезжающим. Теперь проводник разобрал слова:— Мои въездные документы. Тут написано "с супругой",так что просто покажете на границе и представитесь мною и Уинри.— А ты как же?— А я на... — (непонятное слово), — потом,когда его починят. Тут у Вернье неплохая мастерская. Думаю, за неделюуправимся.— Если ты опоздаешь к родам, Уинри нас убьет. А потом тебя.— Да нам всем и так достанется, за то что без нее этопровернули... Ну ладно, бывайте. Не скучайте без меня.— Не будем, — твердо сказала синская девушка и влюбленнопоглядела на второго иностранца.Тогда проводник догадался подойти к ним и все-таки проверить билеты.

* * *

Альфонс закинул огромный чемодан Мэй и свою собственную сумку наверхнюю полку. Мэй приникла к окну, разглядывая пригороды -накануне она призналась, что последние пару лет мало ездила погороду, а Шэнъян ведь активно строился. Одно удовольствие былосмотреть на нее: веселую, заинтересованную, такую счастливую илегкую.Он сел на койку напротив и залюбовался ее милым профилем, аккуратнымируками, лежащими на скатерти маленького купейного столика — икольцом на безымянном пальце. Тем самым кольцом, который Альфонстрасмутировал из остатков своего доспеха и подарил ей четыре годаназад. Мэй понятия не имела об аместрийском обычае дарить кольца, новсе-таки хранила его четыре года, а когда он рассказал ей, не знала,краснеть или смеяться.Сяомэй спрыгнула с плеча Альфонса, напоследок больно вцепившиськогтями, и тоже приникла к стеклу — панде было любопытно.Обе они, такие теплые, такие знакомые и хорошие, показались Альфонсуживым солнцем. "Вот он, настоящий золотой свет, — подумалмолодой алхимик. — Он — а не всякие там тайные древниезнания!"И от этой банальной истины (а он сразу же сообразил, что онабанальна, и решил, что плевать на это хотел) он почувствовал себясамым могущественным человеком в мире.

* * *

У них было очень хорошее двухместное купе. Приятно было просто сестьу окна и глядеть, как мимо скользят пригороды Шэнъян. Когда Мэй впрошый раз отправлялась на запад, она добиралась до границы скараваном торговцев из своего клана, на упорном, но маленьком ослике.Его скорость, конечно, не могла сравниться со скоростью поезда,который неутомимо нес их с Альфонсом — его домой, а ее внеизвестность.Из-за стенки постучали — там устраивались Джерсо и Зампано.Альфонс засмеялся и постучал в ответ.— Что это вы? — спросила Мэй.— Азбука Морзе, — объяснил он. — Это такой код дляпередачи сообщений на расстоянии. Спрашивали, все ли у нас в порядкеи не нужна ли помощь.— И что ты им ответил?— Что помощь не нужна, но могу дать им пару советов.Мэй прыснула в кулак.Последние дома Шэнъяна остались позади; поезд теперь стучал колесамисреди зеленых холмов, и его сочная, утренняя тень скользила по травеследом и внизу, как будто они летели. Мэй подумала, что когда Эдвардна самолете доберется до Ризенбурга, нужно обязательно попросить егопокататься.Теперь можно.Теперь все можно. И как же удивительно!Но все-таки было немного грустно уезжать от своего клана, родни исвоего народа.Наверное, Альфонс заметил что-то на ее лице, потому что спросил:— Ты не жалеешь?Мэй решительно качнула головой. Нет, не жалела. Чего жалеть? Того,что не придется играть бесполезную придворную роль?Они договорились с Ланьфан, что та наденет ее одежды, набелит лицо ипринесет жертвы в храмах — и никто не заметил подмены. А потомЛаньфан осталась ночевать в покоях императрицы; Мэй не знала,приходил ли туда ночью Лин — она-то провела ночь совсем вдругом месте. Но надеялась, что приходил. Ланьфан сказала, что отыгрывать роль ей придется всего по несколькочасов в неделю на разных церемониях; для остального же достаточнобудет выбрать одну-две доверенные служанки, и никто ничего не узнает.А даже если и узнает — не сможет ничего доказать, потому чтоСыма Чань против императора теперь не пойдет. Да ему и все равно:ведь официально теперь императрица происходит из клана Чань, какаяразница, что за женщина сидит в запертых покоях и сидит ли кто-товообще?Мэй надеялась, что, может быть, так Ланьфан сможет даже родитьребенка от Лина и назвать его ребенком императрицы — а почемунет? Правда, Мэй не знала, хочет ли сама Ланьфан этого, но вдруг? В общем, так все сложилось лучше для всех.И это не значило, что она уезжает действительно навсегда. Линнапомнил ей перед расставанием, тихо отведя в сторону, чтоОчарованный Дворец — ее дом, и если она когда-нибудь захочетвернуться, то условия старого соглашения останутся в силе. Он никогдане будет ни к чему ее принуждать. "Ты — мой человек, -сказал Лин серьезно, — не забывай". И Мэй так же серьезнокивнула.Теперь все будет хорошо. В Аместрис она будет изучать их медицину,помогать Альфонсу в исследованиях и путешествовать — о, ониобъедут целый свет! Когда-нибудь они с Алом, Эдом и Уинри опятьнавестят Син. По правде сказать, Мэй было немного страшно: впервые она осталась безподдержки клана, впервые ей предстояло полагаться не на родственниковпо крови. Но она была твердо уверена, что справится.— О чем ты думаешь? — ласково спросил Альфонс.Мэй протянула руку, коснулась пальцами его щеки — чуть шершавойот легкой, незаметной глазу щетины. Ей до сих пор было немногоудивительно, что это ей позволено.— Я думаю, как мне повезло, что ты сразу нашел поладил сСяомэй.