Жемчужина для змеехвоста

4. Стремление к эротической красоте

Я думаю, все изначально было предрешено. Я редко в подобном ошибаюсь. Судьбу можно скорректировать, но не внося при этом фундаментальных изменений. Черточка тут, две точки там. Вместо "и" — "й", вместо "е" — "ё", вместо мягкого знака — твердый, где-то вместо точки — запятая или вовсе где-то многоточие. Вот и все, что нам дозволено. Все остальное — табу.

Моя встреча с Бобби стала фундаментом всей нашей с ним последующей жизни. Думаю, в тот момент, когда он только перешагнул порог моего кабинета, уже тогда все было предопределено. Неприятно. Раньше моя судьба была куда менее строптивой и куда более сговорчивой. До сих пор жалею, что все изменилось. Но недостаточно сильно, чтобы попытаться что-то изменить.

На следующий день Бобби пришел ко мне ровно в половине шестого, когда его основной рабочий день закончился и, не будь между нами отдельной договоренности, он мог бы уже уйти домой. Я был занят. Поэтому только махнул рукой в сторону кресла и, не отрываясь от бумаг, в избытке устилающих мой стол, продолжил свои изыскания. Помню, это был спецзаказ, от которого и хотел бы, но так просто не откажешься. Есть люди в этом мире, отказывать которым не стоит. Терпеть не могу таких. Им ведь не объяснишь, что мы тут имеем дело с такими тонкими материями, которые по одному их желанию не только не изменятся к лучшему, но и навредить могут в случае чего. Осознание того, что это задание не принесет удовлетворения от хорошо выполненной работы, угнетало меня. А тут еще и Бобби. Он, подождав минут пятнадцать, рискнул подать голос и этим в тот момент весьма меня разозлил.

— Пока вы заняты, сэр, я мог бы изучить наш с вами контракт, чтобы потом не отнимать у вас на это время.

— Нет, не мог бы, — бросил я, не глядя.

— Почему, сэр? — через некоторое время осмелился протянуть он.

— Потому что я собираюсь наблюдать за вашим выражением лица, молодой джентльмен, когда вы будете его читать, — мой голос прозвучал еще резче, чем до того. Я думал, хоть это заставит его воздержаться от комментариев и расспросов. Я уже почти закончил с делами, осталось буквально несколько малозначительных штрихов.

— Значит, в моем лице вы приобретаете, в первую очередь, забавную подопытную крыску.

— Скорее, мышонка, сэр. И будь так добр, помолчи хотя бы пять минут.

Он заткнулся. Я про себя вздохнул с облегчением.

Через пять минут я по телефону внутренней связи вызвал к себе человека из отдела Верстки событий и отдал ему готовый судьбоносный проект. Парень позволил себе вопросительный косой взгляд в сторону Бобби, за что я удостоил его такой усмешки, что он почти тут же сбежал. Молодец. Быстро просек, что запахло жареным. Этого молодого парнишку я не знал. Эверс, начальник их отдела, всегда сам, без участия Роджерса, подбирал себе сотрудников. Его право. Не мне критиковать его выбор, вот только его версточникам, определенно, не хватает чувства такта. Это одна из причин, по которой я предпочитаю общаться с ними через посыльного. Но наш посыльный мне сейчас и самому нужен, к тому же, основной рабочий день у него закончился двадцать минут назад. И, будет ли к нему прибавлен еще один дополнительный час, пока неясно.

Я вынул из ящика стола несколько отпечатанных на машинке листов и передал Бобби. Тот встал из кресла, забрал их. Сел и углубился в чтение. Готов поклясться, что за те минуты, что он потратил на то, чтобы вдумчиво прочитать каждую строчку, на его узком, мышином личике не дрогнул ни единый мускул. Прекрасная выдержка, стоит отдать ему должное.

— Вы удовлетворены, сэр? — полюбопытствовал я, когда Бобби вернулся к началу нашего с ним договора. Он поднял на меня глаза.

— Почти.

Молодец. Мне, определенно, понравился его ответ.

— Вас что-то смущает?

— Да. Тут сказано, что в течение отведенного часа я должен буду удовлетворять ваше стремление к эротической красоте.

— Именно так там и сказано, — подтвердил я, и, откинувшись на спинку кресла, уточнил, — Вы знаете, что такое эротика, сэр?

— В общих чертах. Расскажите мне, что вы вкладываете в это слово.

— Словосочетание, — педантично поправил я и тщательно ощупал его хрупкую фигурку взглядом. Все ждал, когда же он поежится. Но мой славный, юный Бобби удержал лицо и ответил мне максимально беспристрастным взглядом. Мне это понравилось и раззадорило. И я не стал скупиться на объяснения.

— В общепринятом понимании эротика — любовная красота. Я тоже вижу в ней именно эту сторону.

— А какую не видите?

— Я отрицаю в эротике похоть, — после небольшой паузы ответил я.

Бобби ничего на это не сказал и принялся сосредоточенно жевать нижнюю губу. Я вытащил из нижнего, самого глубокого ящика стола одну из своих новомодных игрушек — фотограф, аппарат для мгновенного запечатления изображений на специальной фотопленке. В салонах фото-услуг они были громоздкими, устанавливались на треногах, и я всегда считал их хоть и интересной задумкой, но слишком неудобной, чтобы применять её повсеместно. И только пару лет назад стали появляться так называемые карманные варианты фотографов. Мой был из таких.

Я медленно, стараясь не делать лишних движений, установил поверх черного ящичка с объективом круглую плошку фото-вспышки. Поднял фотограф к лицу и, пока Бобби не успел ничего сообразить, нажал на кнопку, которая располагалась чуть в стороне от того места, к которому крепилась вспышка. Вспыхнул фосфорный, яркий свет. Бобби моргнул, вздрогнул, уставился на меня изумленно и одновременно с этим настороженно. Я улыбнулся ему почти ласково и передернул затвор, перематывая отснятый кадр пленки. Фотограф в моих руках был готов сделать новый снимок.

— Сэр? — протянул Бобби, косясь на аппарат в моих руках.

— Я решил, что ты все равно подпишешь договор. Поэтому поспешил начать. Ведь из-за моей занятости мы и так несколько задержались.

— Да, сэр, — тихо отозвался мальчик, протирая глаза, которые заслезились от вспышки. — Я подпишу.

Я протянул ему ручку. Он поднялся. Положил контракт на мой стол и размашисто его подмахнул. Вернул мне и бумаги, и ручку. Я небрежным жестом смахнул их в верхний ящик стола и снова взялся за фотограф. Бобби весь подобрался. И пытливо вгляделся в мое лицо.

— Вас не удовлетворили мои объяснения, юный джентльмен?

— Мне раздеться, сэр?

— Простите?

— Вы ведь собираетесь делать эротические фотографии, я правильно понял?

— Нет. Абсолютно неправильно.

У него на лице на мгновение появилось облегчение, и я, уповая на скорость собственной реакции, поспешил нажать на кнопку. Щелчок. Вспышка. Бобби трет глаза. В кабинете еще сильнее, чем после первого раза, пахнет фосфором. Я улыбаюсь. Я и тогда был уверен, что поймал это выражение его лица. А сейчас я это точно знаю. Этот его снимок один из моих любимых.

— Ты ведь правильно сказал, эротические, а не, прошу простить мне мою прямоту, порнографические. Улавливаете разницу, сэр? — я с наслаждением протянул вежливое обращение "сэр" и передернул затвор фотографа. — Поднимите, пожалуйста, руку и прижмите палец к губам. Да, вот так, — одобрил я и вышел из-за стола, не забыв прихватить фотограф.

Бобби внимательно следил за мной, но, стоило мне навести на него объектив, не дал мне сделать новый снимок.

— Вы не могли бы определиться, как будете меня называть: на "вы" или на "ты". А то я всякий раз теряюсь.

— А ты не теряйся, — обрубил я и заметил, — Мне бы хотелось избежать излишней фамильярности.

— Но вы сами к ней регулярно сводите, — запротестовал он.

— Возможно, — не стал отрицать я и нетерпеливым жестом поправил на его лбу пепельную челку. Бобби по одному ему понятным причинам сморщил в этот момент носик, и, поспешно фотографируя, мне пришлось держать фотограф одной рукой. Фотография получилась немного смазанной. Но выражение его лица в этот момент я все же поймал.

— Знаешь, — я и тогда, и сейчас не знаю, что меня дернуло заговорить с ним об этом, но я сказал, — Ты некрасивый. Не страшненький. В принципе, для мальчика ты довольно мил, но не красавец и никогда им не станешь. Просто довольно обычный мальчик, который выглядит чуть младше своих лет. Но идеальная красота — это плоскость. Она ничего не несет в себе, ни единого изъяна, кроме приторной непогрешимости, услады взору, от которой быстро начинает мутить и подташнивать. Истинная красота далеко не идеальна. Именно изъяны подчеркивают её достоинства и делают её выпуклой, трехмерной. Вы, на мой скромный взгляд, сэр, как минимум, четырехмерны. Так как не идеальны не только внешне, но и внутри. Я не прав?

— То есть вы не собираетесь меня раздевать? — спросил он, пытаясь замаскировать те выводы, которые успел сделать для себя из моих слов. По всей видимости, в тот момент он опасался, что я спрошу у него какие. Я не стал спрашивать, просто одарил его еще одной многообещающей улыбкой.

— Для того, чтобы фотографировать, нет, не собираюсь.

— Это значит, что у меня перед вами будут и другие обязанности, подпадающие под тот пункт договора?

— Возможно.

Он поджал губы.

— В чем дело, сэр, вам не понравился мой ответ? — полюбопытствовал я. Он помолчал, потом вздернул подбородок, но я не дал ему сказать. Щелкнул. Еще раз вспыхнул химический свет. Бобби от досады даже чихнул. Но и этот кадр мне удался. Похоже, я нашел себе просто отличное хобби.

Бобби вытер нос рукавом. У нас с ним осталось совсем немного времени. Поэтому я поспешил отметить.

— Кстати, мне весьма импонирует, что вы, сэр, предпочитаете приходить на работу во всем свежем. Пользуетесь услугами прачечной или заставляете помогать вам бедную мисс Хемишем?

— Я не считаю, что объедаю её, приходя на ужин, или к чему-либо принуждаю, — пробормотал он, но смутился. Принялся объяснять. — Она была одинока, пока мы с ней не познакомились. У нее нет родных, и она первая предложила, чтобы я приходил к ней столоваться. А одежда... — он вздохнул, — Она не побоялась прийти в дом с призраками, чтобы сказать мне, что готова помогать мне и в этом, раз уж я не хочу переехать к ней.

— Да, весьма милая старушка. Но почему же вы не хотите жить у нее?

Он поднял на меня глаза. Я знал ответ. И он видел, что я знаю. Поэтому молчал. Я вернулся к столу и отложил фотограф. Потом снова повернулся к Бобби. Он ждал от меня каких-то слов. И я сказал.

— Ты боишься, что кто-нибудь из старых знакомых её покойного мужа решит навестить вдову и увидит тебя. Если это будет кто-нибудь из полисменов, не страшно. Вряд ли они тебя смогут узнать, но если, что маловероятно, но все же, это будет судья Макбэк...

— Он знает, кто я. У него были дела с моим дядей.

— Да. Я в курсе. Неподкупный Макбэк, как много иронии в одном только слове.

— Словосочетании, — тихо поправил он.

Я кивнул и достал часы. У нас с ним оставалось буквально пять минут.

— Ну-с, — протянул я на лавянский манер, — Ваш вопрос, сэр, или вы о нем уже забыли?

— Нет, сэр, я только и ждал, когда будет можно его задать.

— Значит, я могу рассчитывать, что не услышу ничего необдуманного?

— Надеюсь, сэр, — он сдержанно кивнул и встал.

Я посторонился. Он не достигал мне до плеча. И, чтобы смотреть мне в лицо, ему приходилось запрокидывать голову, так как мы стояли очень близко. Но, что интересно, ни его, ни меня не смущала такая непозволительная близость.

— Скажите, сэр, — произнес он, — Почему именно 1000 и 1, что в этом числе особенного?

И снова он смог выбрать весьма недурственный вопрос. Хороший мальчик.

— Я бы мог сказать, что в нем скрыт особый, сакральный смысл, но все куда банальнее. Для корректировки судьбы нужно не только уметь просчитывать, скажем так, некоторые моменты, но и производить определенный набор действий в определенной последовательности, при этом взгляду стороннего наблюдателя он может показаться абсолютно бессмысленным и даже абсурдным. Поэтому единовременно на контору должны работать довольно много людей, которые так или иначе будут вовлечены в её деятельность. Поэтому тысячу выбрали как наиболее удобное число для любого рода манипуляций. А единицу добавили для красоты звучания. Вот и все.

— Благодарю вас, сэр, — сдержанно кивнул он и отступил к двери.

— Завтра буду ждать вас в это же время, — сказал я ему в спину.

— Да, сэр, — не обернувшись, отозвался он.

Похоже, в тот вечер ему было о чем подумать. А вот следующая наша встреча была омрачена событиями, ставшими краеугольным камнем наших отношений. Но об этом чуть позже.

5. Прогноз на блюдечке

Я не предсказываю будущее, я его по возможности корректирую. То есть, когда мне кладут на стол папку с очередным предсказанием нашего отдела Прогнозов, я отмечаю в нем ключевые точки и, ориентируясь исключительно на свой дар предощущения, отмечаю места, в которых будет возможна корректировка в ту или иную сторону. После того, как я заканчиваю работать с предсказанием, оно попадает в отдел Верстки, и уже там, следуя моим указания, обеспечивают явку наших сотрудников в те места, которые были выбраны мной. К примеру, обратился к нам некий букмекер, который, наконец, скопил достаточно средств и связей, чтобы оплатить наши услуги. Ему нужно, чтобы лошадь, на которую никогда не поставит ни один уважающий себя джентльмен, победила в шестом забеге этого месяца. По предсказанию выходит неопределенность, то есть все может решить случай. И, значит, мы можем этот случай подтолкнуть в нужном направлении. Я выбираю узловыми точками скульптуру на крыше Драматического театра имени О'Херни, представляющую собой Апполона на колеснице, запряженной тремя вздыбленными конями, сточную канаву на юге Рондона и третий балкон слева на северном фасаде здания на пересечении Эдисон-стрит и Мерти-лейн. Все. Три узла. Три сотрудника, которые должны совершить в этих местах подлинное безумство, чтобы связать их между собой. Какое? Ну, к примеру, одновременно, не разойдясь по времени ни на секунду, сбрить усы и бороды опасной бритвой, инкрустированной зеленым янтарем. Такие бритвы в количестве трех штук изготавливаются на заказ, что, разумеется, влетает в копеечку. И, конечно, заказчик все дополнительные расходы берет на себя. Не говоря уже про то, что в два из этих трех мест еще надо суметь забраться, что тоже стоит определенных денежных вложений. Лошадь выигрывает, букмекер срывает банк. И в дальнейшем, по мелочам, сразу оговорюсь, что не деньгами, платит конторе пожизненную ренту. Вот чем мы тут занимаемся.

Бобби об этом не знал, когда в третий раз пришел ко мне в кабинет после окончания рабочего дня. Он был сдержан, сосредоточен и холоден больше, чем обычно. Меня это насторожило. Я дождался, пока он устроится в кресле для посетителей, оглядел его с ног до головы. Отметил, что он снова облачен в свой коричневый костюмчик с короткими штанишками и галстучком, но без подтяжек. Признаться, именно в этой одежде он мне нравился больше всего. Вместе с ней в нем появлялась некая тайная порочность, не знаю, откуда я это взял, но в то время мне так казалось. В чем эта порочность выражалась, даже сейчас я бы не смог сказать.