Слишком гордый, чтобы сдохнуть

Ты устал быть один, а волк... он тебе понравился. Ты понял, что не фригиден, что тоже можешь кого-то хотеть. Так сильно, что оказываешься способен кончить в его руках дважды за один раз. И он позаботился о тебе, пусть и по-своему. И не стал принуждать к тому, к чему ты был еще не готов. Ты все это понимаешь, и тебе становится невыносимо от мысли, что все это было фальшью.

Встаешь на ноги. Тебя немного пошатывает. Закидываешь на плечо сумку, шагаешь к краю перрона. Тебе раньше никогда в голову не приходило, что умереть можно и просто попав под поезд. Вот кошки удивятся, думаешь ты. И улыбаешься. Какая-то женщина шарахается от тебя в сторону. Тебе все равно. Ты смотришь на рельсы.

Подходит поезд. У тебя нет на него билета, и ты даже не знаешь, идет ли он к морю. Но входишь в открывшиеся перед тобой двери, пропуская на перрон толпу пассажиров. В вагоне ты оказываешься один. Сидишь, смотришь в одну точку. Поезд стоит. Возможно, он и не пойдет больше никуда. Возможно, его отгонят на запасной путь и оставят там, пока не придет время ехать обратно.

Ты откладываешь сумку в сторону. Забираешься на сиденье с ногами. Обхватываешь себя руками. В обуви неудобно. Но ты сидишь. Зачем судьбе нужно было одаривать, чтобы потом отнять? Ведь ты мог так никогда и не осознать, что по-настоящему устал от одиночества. Что хочешь, чтобы рядом был хоть кто-то. Кто-нибудь, пусть не нежный и родной, а тот, кто смог бы защитить, поддержать, помочь, направить. И сейчас уже даже не важно, что этот кто-то — волк...

С тихим шипением двери вагона закрываются. Ты вскользь отмечаешь это событие и снова погружаешься в апатию, утопаешь в собственном одиночестве. Вагон трогается. Локомотив тянет его куда-то за собой. Тебе все равно. Даже о кошках ты благополучно забываешь. О волке — нет, но все равно не ждешь его. Но он приходит. Дверь между вагонами резко хлопает, ты вздрагиваешь и вскидываешь голову. Он в бешенстве. Швыряет в сторону одного из крайних сидений какой-то сверток и смотрит на тебя. Прожигает взглядом. Глаза горят такой яростью, что тебе впору броситься наутек, а ты улыбаешься и тянешь к нему руки. Во взгляде парня мелькает удивление, которому каким-то непостижимым для тебя образом удается притушить ярость. Он подходит к тебе, но не обнимает. Кладет руки на верхнюю перекладину, снова, как совсем недавно, смотрит сверху вниз. Он все еще злится.

Ты опускаешь руки. Вздыхаешь, снова обхватываешь ими себя и отводишь взгляд. Становится холодно и... грустно. Вот и все, что ты можешь в этот момент сказать о своих чувствах.

— Я раскусил тебя, — объявляет волк.

Ты не смотришь на него, но слушаешь. Он продолжает.

— Ты думаешь, что готов на все ради того, чтобы избежать встречи с их вожаком. Но на самом деле это неправда. Ты сам себя обманываешь. Одеваешься, как девка, бедрами виляешь, на платформах своих бешеных щеголяешь, у нас так даже гулящие суки не расхаживают. Тебя не нужно искать по запаху. Достаточно на какой-нибудь станции спросить, не попадался ли им парень в диком наряде, и многие безошибочно назовут, куда ты, потоптавшись на перроне, стартанул. Потому что каждый второй про себя подумал: куда же это может направляться такое чудо-юдо? И все это только затем, чтобы погоня не кончалось, чтобы кошаки окончательно не сбились со следа. Потому что только так ты чувствуешь, что все еще кому-то, да нужен. Что все еще живешь. Неважно для чего. Одного я только не пойму, раз кошак этот драный тебя, как любовник, не удовлетворял, какого хрена ты просто не нашел себе кого-нибудь посильнее, да позабористее? Нахрена все эти сложности?

Ты выслушиваешь все его умозаключения молча. А на последнее отвечаешь, голос у тебя при этом звучит, словно каменная крошка трется о наждак.

— Он не был моим любовником.

Ты говоришь это таким тоном, что он смотрит на тебя и домысливает продолжение без слов. Правильно домысливает. Опускается перед тобой на колени. Обнимает. Ты не шевелишься. Только и сделал, что ноги на пол спустил. Смотришь в сторону. Говоришь, не поднимая рук, не обнимая в ответ.

— Я всегда считал себя фригидным, хоть и знаю, как большинство на меня смотрят. Ненавижу эти их взгляды... только твой стерпел.

— Стерпел? — глухо уточняет волк, зарываясь лицом куда-то тебе в живот.

Ты через ткань чувствуешь его улыбку.

И усилием воли пытаешься удержать слезы. Ты не думал, что все еще помнишь, как плакать. Считал, что давно забыл. Только он смог вытянуть это все из тебя. Всю подноготную. Как же больно.

— Ты не представляешь себе, каково это. Чем становится одиночество, когда ты понимаешь, что не просто не такой, как все. Если бы был просто, меня бы травили. Но меня обычно и не думают травить, я просто нравлюсь всем подряд. Очень сильно нравлюсь. Все эти взгляды...

Ты обнимаешь себя руками, закрываешься весь. Тебя трясет. Слезы ползут по щекам. Но это кажется тебе такой мелочью, что уже не важно. Ты плачешь без всхлипов. Волк не может ни увидеть твоих слез, ни заподозрить неладное на слух. Он продолжает тебя обнимать, а тебе хочется оттолкнуть. Отбросить его от себя. Встать. Уйти. Снова сбежать. Утопиться в море. Погибнуть на рельсах под колесами поезда. Подорвать себя со всем кланом кошек вместе взятым.

И ты отталкиваешь его. С силой зверя. Так, что он, не ожидавший такого отпора, перелетает через несколько сидений и врезается в стену возле дверей, ведущих в другой вагон. Ты вскакиваешь на ноги, мечешься по вагону. Потом бросаешься к окну, но не успеваешь его разбить, как уже делал. Волк хватает тебя, рывком разворачивает к себе лицом и крепко-крепко обнимает.

— Не отпущу, — шипит он в шею.

И ты рвешься из его рук, как сумасшедший. Полосуешь когтями спину. Ты даже не заметил, как их отрастил. Рычишь, кусаешься. Впиваешься зубами в шею, но кровь на языке пугает тебя больше, чем перспектива остаться в этом вагоне наедине с ним. Ноги не держат. Ты повис бы на волке, если бы тот вместе с тобой не опустился на пол. Он все еще обнимает тебя. Ты не умеешь нормально общаться, вы с родителями всегда жили замкнуто. Ты думаешь, что это из-за тебя. Но сейчас твои мысли не об этом. Тебе стыдно за свое поведение, но ты не знаешь, просто не умеешь извиняться. Родителей ты никогда не обижал. Даже в детстве. А волка, кажется, обидел. Сделал больно. И ты начинаешь зализывать ранку у него на шее, быстро-быстро работая язычком. Всхлипываешь, жмешься к нему. И волк, отмирает. Гладит раскрытой ладонью по спине и с наигранным смехом в голосе бормочет.

— Ладно-ладно. Хватит. Я уже понял, что больше кусаться не будешь... — и после паузы с искренним сожалением добавляет, — хоть мне и понравилось.

Ты вскидываешь голову. Всматриваешься ему в глаза. Он ухмыляется. Поясняет:

— Всегда считал, что в хорошем сексе немного грубости не повредит.

— Это не секс! — резко обрубаешь ты.

Он снова хмыкает. Встает, пересаживает тебя обратно на сиденье, заявляет:

— Но скоро будет.

И пока ты сидишь, перевариваешь услышанное, идет к сиденью возле самых дверей, на которое кинул принесенный с собой пакет.

— Я тут поесть... — начинает он, поворачиваясь к тебе со стопкой бутербродов в целлофановом пакете, и осекается.

Ты сам не заметил, как исполосовал его рубашку на лоскутки. Но не раны от твоих когтей ты только что рассмотрел. Ран не было. Или же были, но оказались неглубокими и уже затянулись. У него всю спину занимает татуировка. Врага, пусть даже предполагаемого, нужно знать если не в лицо, то хотя бы по боевому раскрасу. Ты его узнаешь. Он не шестерка главы клана, он и есть боевой волчий вождь. Он о чем-то говорит, оборачивается, что-то держит в руках, но ты смотришь только в его глаза. На твоем лице ужас и отвращение.

Волк хмурится. Возвращается. Садится на скамью напротив тебя. Кладет рядом с собой бутерброды. Барабанит пальцами по бедру. А потом без просьб и расспросов с твоей стороны начинает объяснять.

— К моим парням обратились кошки, просили помочь поймать одного необычного зверя. Сказали, что их вожак, тот еще извращенец, о чем каждому известно, хочет заиметь эту зверушку в личную коллекцию. Разумеется, о том, что кошки добровольно пошли на контакт, сразу доложили мне. Я сам и подрядился. Во-первых, стало любопытно, из-за чего это Ремек так убивается, с кошаков своих семь потом согнал. А, во-вторых, я решил, что темнит наш котик, не просто подстилку на пару жарких ночей он ищет. Когда тебя увидел, решил, что именно подстилку он и искал... этот твой наряд... — волк неопределенно покрутил в воздухе кистью. Выдохнул. Подвел итог. — Теперь уже не знаю. Обидно, конечно, когда хочется, а не дают. Тем более, когда хочется такого мальчика, как ты. Но с другой стороны, чтобы так убиваться и лучшие свои кадры за тобой посылать...

Он с вопросом глядит на тебя.

Ты молчишь и думаешь, что больше никогда и ничего ему не скажешь. И даже понимаешь, что задевает тебя сейчас вовсе не то, что сам вожак снизошел до ночи с тобой, а то, что он так ко всему этому отнесся. К тебе, между прочим, отнесся. Ты надуваешься, как мышь на крупу, и молчишь. Смотришь в окно. Делаешь вид, что не замечаешь его испытующих взглядов.

Волк, помолчав, еще раз шумно вздыхает.

— Иди сюда, будем есть.

Ты неопределенно качаешь головой. Ты голоден, да, но есть у него с рук не намерен.

— Иди сюда, — с нажимом повторяет волк и добавляет, — я хочу знать, как тебя зовут.

Ты молчишь, игнорируешь. Он ждет. Потом начинает похлопывать себя по бедру ладонью. Тебя раздражает этот, вроде бы нейтральный, звук. Вскидываешься. Возмущенно смотришь. Он ухмыляется.

— Сюда.

И снова хлопает по колену.

Ты переводишь взгляд на его руку. Пытаешься сообразить, правильно ли ты понял. Он что, правда думает, что ты усядешься ему на колени? Пусть он и говорит, что твой индивидуальный, неповторимый стиль попахивает чем-то шлюшным, это вовсе не значит, что ты... Встаешь. Медленно, еще сам толком не понимая, что делаешь. Он запрокидывает голову и смотрит на тебя сверху. Ждет. В глазах улыбка. Не насмешка, нет. А улыбка, и в ней — понимание. Оно тебя смущает. Словно он знает о тебе что-то, о чем ты пока не знаешь.

Устраиваешься. У него на коленях. Кладешь руки на плечи. Обхватываешь острыми коленками бедра. Смотришь, жуешь нижнюю губу. Он все с той же улыбкой трется носом о твой нос. Наверное, это у волков что-то да значит. Ты понятия не имеешь, что, но трешься в ответ, не улыбаясь. Волк удовлетворенно вдыхает. Прижимает тебя к себе одной рукой, словно боится, что ты опомнишься и дашь задний ход. Второй берет сверток с бутербродами и вкладывает тебе в руки.

— Давай поедим, — предлагает он.

Теперь вздыхаешь ты. Почему ты его слушаешь? Почему делаешь все так, как он хочет? Ты не знаешь. Но послушно прижимаешься к его плечу. Прижимаешься виском к его виску и принимаешься, шурша, разматывать пакет. Запах копченой колбасы вызывает такое бурное слюноотделение, что ты шумно сглатываешь. Волк смеется, треплет тебя по волосам и шепчет:

— Сначала сам кушай, потом меня покормишь.

Это его "покормишь" выбивает тебя из колеи. Ты вздрагиваешь.

— Ну-ну, — бормочет он и снова трется о тебя носом, но на этот раз о щеку. — Я ведь еще не сказал "давай займемся сексом".

— Но скажешь?

— Конечно, скажу.

— Я не хочу... — шепчешь ты, сам слышишь, что врешь, понимаешь, что и он слышит, и добавляешь, — здесь... в вагоне. На этих лавках...

— Здесь и не будем, — фыркает на это волк. И явно удовлетворенно отмечает, как ты расслабляешься в его руках.

Ешь, потом кормишь его. После жирной колбасы хочется пить. У тебя в сумке есть фляга. Но нужно встать, чтобы взять её. Ты предпочитаешь сидеть и мучиться от жажды. Волк сам спрашивает:

— Пить хочешь?

— У меня есть, — отвечаешь ты тихо, не поднимая головы с его плеча.

— Так давай попьем, — объявляет волчий вожак.

Ты думаешь, что запомнил татуировку из книги, но даже не потрудился узнать имя. Сейчас жалеешь об этом. Но спросить его самого не спешишь. Вот он, кажется, уже спрашивал твое имя. Ты не ответил тогда, а сейчас как-то даже глупо, наверное, прозвучит.

Встаешь. На ватных ногах подходишь к своей сумке, роешься в ней, не думая, выкладываешь на скамью папку с чертежами и эскизами. Достаешь воду и видишь, как волк тянется к твоим вещам. Хочет посмотреть. С силой, не задумываясь, бьешь по рукам. Он ругается. Ты молча убираешь папку обратно и плотно закрываешь сумку, затягивая ремнем. Открываешь флягу, пьешь стоя, легко подстроившись под покачивания вагона. Протягиваешь ему. Он берет. Ты садишься на свое сиденье. Поближе к сумке, подгребаешь её себе под бок. Волк делает несколько больших глотков. Завинчивает крышку. Возвращает. Он недоволен тем, что ты так и не сел обратно. Хмуро смотрит не тебя.

— Я обещаю, что не возьму, пока сам не покажешь, — говорит он.

Ты вздыхаешь. Кладешь флягу рядом с сумкой и возвращаешься. Он успевает схватить тебя за руку и уже сам рывком усаживает тебя к себе на колени. Ты думаешь, что раньше не замечал, что он такой нетерпеливый. Наверное, это тоже должно что-то означать. Пока ты размышляешь об этом, он начинает шептать тебе на ухо. И по спине бегут мурашки от его дыхания и голоса.

— Я разложу тебя на черных простынях. Растяну пальцами, смажу маслом изнутри и снаружи. Войду одним толчком. Заполню. Ты зайдешься в крике, исполосуешь своими коготками простыни, вгрызешься клыками в матрас. И кончишь подо мной дважды. Захлебываясь слезами, но не от боли, от удовольствия, граничащего с эйфорией. Подлинным счастьем... Тебе будет хорошо со мной, — после паузы произносит он, уже зная, что ты возбужден и что вы будете делать дальше. — Просто выбери меня, — говорит волк и с нажимом добавляет, — мой редкий зверь.

И ты его целуешь. Тебе нравится с ним целоваться. Это как поединок, в котором, очевидно, что ты проиграешь, но сама игра захватывает так, что невозможно оторваться. Он снова ласкает тебя рукой. А ты его. Он, не стесняясь, стонет и учит тебя не стесняться звуков, которые ты издаешь, когда тебе хорошо. Ты не задумываешься, почему ваш поезд так долго идет без остановок. Тебе не до того. Ты плавишься в его руках. Ерзаешь и вдруг понимаешь, что не жалеешь. Ни о чем не жалеешь. Ни о том, что это он с тобой сейчас, ни о том, что полноценный секс между вами уже неизбежен. И ты представляешь себя на тех самых черных простынях. Думаешь, что, наверное, это очень приятно, когда гладкий шелк холодит разгоряченную кожу. И, представляя себе эти ощущения, кончаешь. Волк чуть позже следует за тобой. И вам просто хорошо сейчас вдвоем. Под мерный стук колес, под лучами вечернего солнца, проникающего в вагон через мутные, давно не мытые стекла. И ты еще не знаешь, что все предопределено. Что решать раз и навсегда придется уже совсем скоро. Поэтому ты просто дремлешь у него на руках, и слушаешь, как он невнятно бормочет тебе в волосы, какой ты красивый. На самом деле ты не веришь ни единому его слову, но тебе приятно. И впервые за многие годы тебе хочется верить в любовь.