| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Правда, для того, чтобы ощущения были острее, требовалось чувствовать ее тело — прикасаться к плечу, спине или бедру, зарываться носом в ее волосы или прижиматься щекой к щеке.
Видимо, она испытывала то же самое, так как, подогрев оставшееся с вечера мясо, уселась ко мне на здоровую ногу. И сообщила, что будет завтракать только так и никак иначе...
Кормить друг друга, отвлекаясь на ласки и поцелуи, оказалось так здорово, что мы перестали следить за временем и пришли в себя только тогда, когда за дверью раздался визгливый голос гейри Килии:
— Я говорю голосом дари Иттиры! К вам можно?
Вскочив с моей ноги, Мэй кинула взгляд на все еще разобранную кровать и... спокойно пошла к двери. Даже не подумав прикрыть простыню, перемазанную кровью!
Я растерянно посмотрел ей вслед, вскочил на ноги, метнулся к одеялу и, скорее почувствовав, чем увидев жест, запрещающий ее прикрывать, вернулся к столу.
Благодарно улыбнувшись, Мэй толкнула от себя створку, учтиво поздоровалась и сделала шаг в сторону, чтобы впустить Иттиру с помощницами внутрь.
Те вошли. Но вместо того, чтобы уставиться на кровать, вытаращились на Мэй!
Первой пришла в себя дари:
— Да минует его неназываемое, ро'иара !
— Да продлятся ваши дни вечно... — с небольшой заминкой подхватила Килия и посмотрела на Мэйнарию с самым настоящим сочувствием!
Тем временем лекарка раздула ноздри, пристально посмотрела на кровать, по-старчески пошамкала губами, потом подошла ко мне и, не говоря ни слова, взялась за мои запястья.
Несколько мгновений тишины — и она попросила меня поприседать.
Я поймал встревоженный взгляд Мэй, ободряюще улыбнулся, но успокоить ее не смог — по ее мнению, приседать мне было еще слишком рано!
Присел. Десять раз. Кожей чувствуя ее страх за меня. Потом снова подставил запястья дари и вдруг понял, что помощницы Иттиры таращились не на лицо Мэйнарии, а на ее лахти. Вместо привычной мне белой переплетенной небесно-голубой лентой!
Увидев, что я уставился на ее магас, Мэй забавно наморщила носик и улыбнулась. Уголками губ. Потом шевельнула пальчиками — мол, объясню потом — и встревоженно уставилась на дари Иттиру, недовольно сдвинувшую брови и наморщившую лоб.
'Что с ним?!' — явственно услышал я ее перепуганную мысль.
— Кон'ори'рат ... — словно отвечая ей, буркнула лекарка, медленно развернулась к двери и, словно забыв о моем существовании, в сопровождении помощниц поковыляла к выходу.
Угу, как бы не так — поняв, что она собирается уйти, Мэй метнулась ей наперерез и, поймав старуху за руку, заставила ее остановиться:
— Что такое 'кон'ори'рат' и как его лечить?
— Это не лечится... — фыркнула старуха, полюбовалась на стремительно бледнеющее лицо моей Половинки и язвительно усмехнулась: — Раньше надо было беспокоиться! Тогда, когда твой майягард только начал тренироваться, или когда ты предпочла его собственному роду. А сейчас ему эти приседания — как быку хворостина...
— То есть Кром... — пропустив мимо ушей странную фразу про род, Мэй многообещающе посмотрела на меня. — ...здоров?!
— Драться на айге'тта ему пока рановато. Но в моих услугах он уже не нуждается!
— Спасибо, дари! — пылко воскликнула баронесса, шагнула в сторону и... склонилась перед лекаркой в поясном поклоне: — Да подарит тебе Барс долгие годы жизни...
— Себя благодари, ури'ш'та ! — насмешливо фыркнула Иттира, дернула Мэй за лахти, что-то пробормотала себе под нос, шагнула в дверной проем и, не оборачиваясь, добавила: — ...и его ниер'ва . За то, что он научил его выживать!
Что такое 'ниер'ва', я не знал, но догадался. Поэтому прикрыл глаза и мысленно поблагодарил Роланда за науку. А потом вдруг увидел его таким, каким он был в тот день, когда я в первый раз в жизни взял в руки чекан...
...Голова был хмур, как предгрозовое небо: его глаза, гневно сверкающие из-под кустистых бровей, казались раскаленными угольками, сжатые губы выглядели, как побелевший от времени шрам, а глубокие складки, прорезавшие лоб, напоминали кору древнего дуба.
— Как? — односложно поинтересовался он, и кряжистого рыжебородого мужчину, стоявшего перед ним, затрясло мелкой дрожью.
— В-выпили... Многовато... А тут — они... Жига пошутил...
— Назвал их девочками?
— Д-да... Ну и... это... — здоровяк развел руками и тяжело вздохнул: — Э-э-эх...
— Жига начал первым... — мрачно подытожил Круча. — Значит, люди Щепки были в своем праве...
— Они сломали Ведру нос и выбили зубы! И теперь он...
— ...должен радоваться, что отделался малой кровью... — перебил его Роланд. — А вот тебе радоваться не с чего! И знаешь, почему? Потому, что ты — недоумок!!!
Здоровяк набычился, недовольно заворчал, сжал кулаки, подался вперед и... вдруг оказался на полу. А Голова, казалось, не шевельнувший и пальцем, оскалился в звериной ухмылке:
— Я оставил тебя старшим! Так?!
— Д-да...
— Значит, ты обязан был проследить, чтобы Щепка сохранил ясную голову!
— Но ведь лист уже закончен!
— Угу... Но вы пили не в какой-нибудь захудалой таверне на окраине, а в 'Мясном пироге' — на постоялом дворе, в котором останавливаются самые состоятельные купцы! Скажи-ка, кто из них захочет нанять людей, которые не умеют пить, настолько глупы, что ввязываются в драки с городскими стражниками, и при этому не в состоянии защитить даже самих себя?!
Здоровяк потемнел лицом и виновато вздохнул:
— Никто...
— Вот именно! Получается, что ты лишил нас следующего листа... Твой выбор?
Видимо, в последних двух словах был заключен какой-то скрытый смысл, так как рыжебородый приподнялся на локте и изумленно уставился на Голову:
— Круча, ты чего?
— Твой выбор, Кость!
— Да это же обычна-...
— Спрашиваю в последний раз — каким будет твой выбор?!
Здоровяк нехорошо оскалился, поднялся с пола, неторопливо отряхнул испачканную одежду, снял с пояса чекан и... швырнул его на ближайший стол:
— Я выбираю деньги...
— Получишь... Вечером... — презрительно фыркнул Круча, потом посмотрел на меня и взглядом показал на брошенное оружие:
— Бери, первач. Теперь он твой...
— За то, что ты тренировался, когда я отлучалась, получишь... Потом... — скользнув ко мне вплотную, тихонечко шепнула Мэй. — А пока расскажи, каким он был... Я хочу знать... Очень...
Глава 4. Баронесса Мэйнария д'Атерн.
Шестой день второй десятины второго травника.
То, что Кром думает о своем ниер'ва, я догадалась без всяких слов. И вдруг поняла, что безумно хочу знать, каким был человек, который научил его выживать.
Меченый грустно пожал плечами:
— Справедливым, надежным, мудрым...
— А поподробнее?
...Спрашивать, зачем мне это надо, он не стал — почувствовал, что этот вопрос — лишь вершок , а корешок — мое желание узнать его настолько хорошо, насколько это возможно. Поэтому дождался, пока я перестелю постель и лягу, устроился рядом со мной, зарылся носом в мои волосы и заговорил.
Удивительно, но я явственно видела все, что он рассказывает: его первую встречу с Роландом Кручей и первый лист, показавшийся бесконечным. Выматывающие тренировки, начинающиеся еще до рассвета и заканчивающиеся после заката, и ночные бдения в карауле. Дождливый жолтень , проведенный на каком-то постоялом дворе неподалеку от границы с Алатом и бесконечный снежень , во время которого он объездил чуть ли не весь Горгот.
Жить его жизнью было жутковато: там, в прошлом, он смотрел на окружающий мир так, как будто не видел в нем ни одной светлой черты — равнодушно заступал в караул, равнодушно сменялся, равнодушно тратил заработанные деньги на оплату тренировок, еду и одежду. Да, именно в таком порядке: в промежутках между листами он находил мастеров, способных дать ему хотя бы одно движение, и покупал столько занятий, на сколько хватало денег; ел для того, чтобы выдерживать нагрузки, а вещи покупал только тогда, когда об этом напоминал Голова. Кстати, о том, что тренироваться надо не у одного Мастера Чекана, а у всех, у кого есть возможность, ему сказал именно Круча. И он же оплатил первую такую тренировку:
...— Собирайся! — в голосе Кручи звенит радость. Яркая, как солнце в середине травника. Кром равнодушно оглядывает его с ног до головы и нехотя встает: пергамента, в котором отмечаются условия листа, не видать. Значит, радость Головы вызвана не заключением нового договора.
— Бери чекан и пошли! — приказывает Роланд и по-дружески тыкает кулаком в плечо.
Кром привычно уворачивается и вопросительно выгибает бровь.
Круча морщится — видимо, еще не привык к тому, что его первач предпочитает молчать. Потом дергает себя за ус и кивает в сторону двери:
— Я договорился с мэтром Орчером, чтобы он на тебя посмотрел. Если ты ему понравишься, то он тебя погоняет десятины три-четыре...
— Зачем? — нехотя спрашивает Меченый.
— Ты — лучший ученик, который у меня когда-либо был... — объясняет Голова. — А мэтр Орчер — один из сильнейших Мастеров Чекана на всем Горготе. Он способен дать тебе несравнимо больше, чем я...
— А лист?
— Пойдешь в следующий. Или через один — тогда, когда Мастер сочтет, что выполнил наш договор...
Кром хмурит брови:
— Это, должно быть, дорого...
— Деньги приходят и уходят... — отмахивается Голова. — А друг, защищающий спину, остается...
Вообще, насколько я поняла, Голова относился к Крому, как к сыну — учил всему, что знал сам, заставлял привыкать к ответственности, и оказывался рядом именно тогда, когда тому требовалась помощь:
...На крыльях носа и лбу стоящего перед Кромом купца — капельки пота. Лицо — багровое, как закатное солнце. На шее — вздувшиеся вены и снующий вверх-вниз кадык. Пальцы правой руки, сжимающие кнутовище, мелко-мелко дрожат, а левая шарит по поясу, раз за разом ощупывая края ремешков, на которых еще недавно болтался кошель.
— Ты проклянешь миг, когда появился на свет! И ту, кто тебя родила...
Кром дергает левый кулак вместе с намотанной на нем косой на себя и вбивает правый в дергающуюся куцую черную бороденку.
Хрустят ломающиеся кости. В глазах купца вспыхивает боль. А через мгновение гаснет. Вместе с его сознанием.
— Ты — труп, парень! — шипит дородная баба, стоявшая одесную от чернобородого, набирает в грудь воздуха и начинает верещать на всю рыночную площадь: — Грабят!!! Убивают!!! Стража!!!
Толпа мгновенно раздается в стороны и ощетинивается всем, что попадает под руку.
Меченый равнодушно оглядывается, натыкается взглядом на троицу широких, будто наковальня, дядек, от которых знакомо пахнет кузней, всматривается в их опаленные огнем лица, разводит руками, чтобы показать, что в них нет никакого кошелька, видит, как они сжимают кулаки и мысленно усмехается — они верят не ему, а тетке!
Со стороны кожевенных рядов доносится стук сапог и отрывистые вопли 'дорогу!' и 'разойдись!'.
Кром вглядывается в море людских голов, видит несущихся к нему стражников и криво усмехается — поход за бурдюками определенно удался...
В это время толпа, стоящая ошую от него, раздается, и перед ним возникает слегка подвыпивший Роланд:
— Купил?
Меченый отрицательно мотает головой и показывает взглядом на лежащее у его ног тело.
Круча мгновенно трезвеет:
— Ты?
Кром кивает. И снова разводит руками, чтобы показать, что не виноват.
Голова прищуривается, одним взглядом охватывает болтающийся на левой кнут, алую полосу, перечеркнувшую лицо, и поворачивается к продолжающей орать тетке:
— Кто! Посмел! Ударить! Моего! Первача?!
Тетка прерывается на полуслове, непонимающе смотрит сначала на Крома, потом на Кручу и багровеет от возмущения:
— Он срезал у мужа кошель, а потом пытался юркнуть в толпу!!!
— Юркнуть?! Он?! — переспрашивает Роланд и начинает хохотать: — Уа-ха-ха! Юркнуть!! В толпу!!!
— Что тут смешного?! — возмущенно шипит тетка. — Я...
Тут к хохоту Кручи присоединяется сначала один из кузнецов, затем какой-то пожилой ворон , а через несколько ударов сердца смеется уже вся площадь.
Смех прерывается только тогда, когда к нам пробиваются городские стражники:
— Что тут происходит? Кого грабят и убивают?! Тихо!!!
— Ограбили — его... — дождавшись, пока толпа угомонится, веско роняет Роланд и кивает на бездыханное тело. Потом вытаскивает из-за нагрудника кожу и показывает ее десятнику: — Перед тем, как он начал возводить напраслину на моего первача и ни за что ни про что перетянул его кнутом...
У стражника округляются глаза:
— Достопочтенный Гирил? Что это с ним?
— Получил заслуженное и теперь отдыхает...
В этот момент в разговор встревает тетка:
— Ваш-мл-сть, мы с моим мужем шли по площади, когда вот этот парень — ее палец показывает на Крома — срезал с его пояса кошель и пытался юркнуть в толпу. Муж пытался его остановить...
— Если бы мой первач пытался юркнуть в толпу, то удар кнута пришелся бы по спине... — перебивает ее Круча. — А у Крома рубец НА ЛИЦЕ!!! Таким образом, ваш муж совершил преступление, описанное в Строке шестнадцатой четвертого Слова Права Крови. И, тем самым, заслужил то, что получил..
В глазах десятника мелькает сначала растерянность, а потом злорадство:
— Госпожа Тивирия?
— Д-да?
— Кнут, зажатый в руке этого человека, действительно принадлежит вашему мужу?
— Да! То есть нет!!!
— Не-е-ет? — притворно удивляется стражник. — А почему на кнутовище вырезан трезубец?
— Ну... просто...
— Вы мне лжете! Значит, намеренно покрываете преступника! Вам придется пройти с нами...
А еще Роланд видел Горгот и живущих в нем людей не так, как большинство. И старался научить этому и Крома:
...Кром лежит на телеге, раскинув ноющие руки и ноги, смотрит на мерцающее полотнище Пути и тонет в его бесконечной глубине. Мыслей — нет. Вместо них — одна дикая, всепоглощающая усталость.
Где-то на краю сознания — прерывистое дыхание Динты Пера, приказчика их нанимателя, сдуру подставившегося под удар ослопа, и теперь пребывающего в блаженном небытии. Чуть дальше — если в том состоянии, в котором он находится, есть какие-то расстояния — пофыркивание чующих кровь лошадей, еле слышные перешептывания возниц и рык Кручи, все еще распекающего Нихха Писклю.
Слов не слышно. Да они и не нужны — щит, которому приказали опекать Меченого, отвлекся на одного из лесовиков и оставил его без присмотра. Одного — против пары лесовиков, вооруженных рогатинами и ножами.
Нет, ничего страшного не произошло — эта парочка, явно взявшая в руки оружие не так давно, больше мешала друг другу, чем атаковала, поэтому Кром выстоял против них столько времени, сколько потребовалось Нихху, чтобы добить своего противника и вернуться. Но Роланд, по своему обыкновению отслеживавший все ошибки и промахи своих первачей, пытается выбить Пискли дурь.
Губы Меченого кривятся в безумной усмешке — эти двое его даже не задели. А вот жилистый черноволосый дядька с окованной сталью дубинкой, лесовик, намеренно оставленный Роландом в живых, чуть не отправил его в чертоги Темной Половины Двуликого. Еще бы — ведь за победу над ним лесовику была обещана свобода!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
