Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

И — бух на колени. Мне в ноги.

— Ваня! Миленький! Помоги! Не могу без него, изменщика проклятого!

Мда...

"И смысл четвёртой скрыт от меня: путь мужчины к сердцу женщины". Дополню царя Соломона: "... и обратно".

Коллеги и коллегши, попандопулы всех времён и народов! Кто-нибудь умеет решать такие задачи? Быстро, эффективно, технологично... Ударом цвайхандера в голову? — Да я согласен! В какую?! В мою лысую?!

Видеть Домну в таком состоянии... Меня это зрелище вгоняет в тоску. А тоскующий попаданец...

Кто-нибудь прикидывал последствия деятельности попадуна-мизантропа?

"Уныние — смертный грех". Таки — "да".

Только безудержный, щенячий оптимизм! Непрерывно делай вид, что тебе радостно. "Ура!", "Всем будет хорошо!", "У нас всё получится!"... Иначе это болото — человечество — вообще... только сероводород выделяет.

Более примитивный факт: другую повариху такого класса я просто не найду. За время трёх (уже трёх!) своих путешествий по "Святой Руси" я вполне понял: дерьмо. Большая часть того, что подают на стол в дороге... Ребята, я не привередлив, я могу сожрать даже жареные гвозди. Но и отличить хорошее от плохого...

А сейчас она опечалена. И как эта печаль даст отдачу по желудкам моих людей... Какие проявятся язвы желудков, панкреатиты, диабеты, просто — аппендициты. Всё это здесь — смертельно.

Ванька-прогрессор... Какой может быть прогресс, если у обученных, организованных тобой людей — поджелудочная железа сама себя переваривает?!

— Иване, а может ты на меня заклятие наложишь? Как на свою девку, на Трифену?

— ?!!! Домнушка, это же для отвращения мужчин, а не для приворота!

— И вот! И пусть ни один! И чтоб он знал! Что я через него... что насовсем...

И снова плачет. "Торжествующий хакасец", "сводный гренадерский"... всхлипывает и заливается слезами.

Я на восемь с половиной веков старше этой женщины. Умнее, образованнее, продвинутее... И столь же беспомощен. Я — боярский сын, они — мои холопы. Могу приказать. Они будут жить под одной крышей, спать в одной постели. Могу указать необходимое минимальное количество соитий в неделю и их продолжительность, придумать технологию контроля исполнения и установить наказания за нарушения...

Попаданцы иногда описывают свои любовные приключения и переживания, возникающие при этом проблемы и способы их решения. Для них, для попадунов. И почти никто не пишет о любовных переживаниях своих людей. О необходимости находить выход вот из таких коллизий. Иначе они разорвут твою команду. И тогда... "полярный лис" всему прогрессу.

Жванецкий хорошо сказал про президента: "Наказать когда эти суки...". Но вот: повариха взгрустнула и не доглядела, ложкомойка — закрутилась и не домыла... И как ты будешь наказывать поносящего? Ему же даже "ума в задницу" не вложишь! Всё выливается.

В дополнение — чёткое ощущение собственного аутизма. Я не понимаю полностью этих людей. Нужно с младенчества "впитать с молоком матери" их ценности, их тезаурусы... Какие сказки она слышала в детстве, какие песни пела ей мать? Какое детское воспоминание, образ, персонаж нужно напомнить, чтобы успокоить, чтобы "оптимизировать" — внушить оптимизм. Золушку? С доброй феей, хрустальными башмачками, а главное — с грядущим неизбежным принцем? — Здесь этой сказки ещё нет.

— Ладно, Домнушка, не плачь. А может ты себе другого найдёшь? Получше? А?

А что ещё посоветовать?

— Да не... да как же... Ваня! Ты только не казни его! Ты, когда нас женил, ты говорил... Ваня! Не надо! Пусть живёт. Гад ползучий... Я ж к нему... а он... к этой мокрохвостке... Чего ж мне делать-то, Ваня? Народ-то истинно говорит: насильно мил не будешь. Мила...

— Чего делать, чего делать... Взрослая женщина, умница, мастерица, красавица! А лепечешь как девка нецелованная! Быть счастливой! Не взирая ни на что, не обращая внимание на, и имея... ввиду всех! Домна, ты сама как есть — золото. На кой тебе эта лепёшка навозная вдоль бока? Да я тебя столько хочешь мужиков на выбор притащу! Из стольного города, из Смоленска. Копаться в них будешь — как курица в сору! Ножкой отбрасывать.

Ну вот, когда расквохтался, когда курицу изобразил — она хоть улыбнулась. Плакать перестала. Успокоилась, на меня платком махнула.

— Иди уж, поздно уже.

Собратья попандопулы! Кому из вас приходилось работать шутом? Не перед королями-императорами, а перед собственной холопкой? Скоморошничать и фиглярничать, чтобы ваша рабыня не плакала? Или это я один такой придурок, которому женщину просто жалко?

А насчёт мужиков — правда: надо будет бобылей в Смоленске набрать — демографическая ситуация у меня в вотчине... не выправляется. Беженцы её ещё усугубили: баб да девок у них больше.

Попадизм — это биквадратный маразм. Потому что, кроме технологии с экономикой, непрерывно по голове стучат психология с политикой.

А маразм — потому что всё не так! Неправильно, по средневековому всё! А мне — разбираться, мозги корячить. Вместо "изобрести паровоз" — изобретаю аутотренинг для брошенной молодым мужем женщины. И вот за этим надо было вляпываться в 12 век? — А в какой?

Кстати, они же венчанные! Просто привести мужиков — "на, выбирай" — не получится. А развод... снова попа, денег платить...

Цыкнуть на этого Хохряковича? Типа: "стерпится — слюбится"? Или там: "жена — не рукавица, с белой ручки не смахнёшь и за пояс не заткнёшь"? Может, его просто побить? — Она плакать будет...

Таких заморочек, как у Фильки и Домны — через одного. Хорошо хоть Трифена... Соскучился я. По дому.

На другой день завёз Артёмия к Маре. Та тоже ко мне с делами, с наездами... Но — после. Умная баба: когда я ей ноги мечника показал только шипанула:

— Пшшшёл с отседова, не мешшшай.

Если у Артёмия газовая гангрена начнётся... лучше бы я его в Новгород-Северском прирезал.

Теперь Рябиновка, владетель наш, родный батюшка Аким Янович. Чем-то он меня порадует?

Что там говорил Вольтер о целибате? — Всех правителей надо кастрировать. Уточню Вольтера: и владетелей — тоже.

Ещё в начале ноября Аким с Яковом перебрались из столь достопамятных мне сеней возле "гаечного недостроя" в тёплую избу. Недалеко — через дверь. Я туда и сунулся. Сидит задумчивый лаоконист Яков на лавке и тачает сапоги свои. Мрачный какой-то. Он и так-то и так... А тут и вовсе... "тачальник-молчальник".

* * *

Чтобы все понимали: сапожник — это специальность. А ремонт сапог — регламентное занятие каждого мужчины. Ну, кроме тех, за которых этот ремонт делают слуги.

Занятие чуть реже, чем в бане помыться — каждые две-три недели. "Сапог каши просит" в "Святой Руси" — не признак нищеты, а норма жизни. Причина простая — сырость. Нитки сгнивают. Хоть воском их промазывай, хоть в масле вываривай. Отчасти из-за этого на Руси такая любовь к лаптям.

Мне по молодости пришлось малость посапожничать. Был период, когда у жены туфельки просто "горели", каблуки стаями летали. Инструмент кое-какой довелось собрать: ножик сапожный, лапку, дратву...

Если кто не знает: дратва — это не морда после драки, это нитка такая. Как-то коллеги-попаданцы насчёт сапожного ремесла... Босые, наверно, ходят.

По моим прикидкам, в избах с "белыми" печками, сапоги живут в разы дольше. Суше и теплее в доме. Во какой побочный обувной эффект от моей кирпичной деятельности!

* * *

— Здрав будь, Яков! А Аким где?

Посмотрел, помолчал, поднёс ко рту сапог. Типа: нитку перекусить. Говорить не хочет: не видишь, что ли — рот занят. Мотнул головой в сторону следующей двери. Лаоконист! Слово ему сказать — труд великий.

Уже в сенях услышал за спиной глубокий, тяжкий вздох. Чего-то мужику нехорошо. На душе нехорошо.

Додумать не успел — ввалился в следующую избу. За столом Аким орехи колет, ядрышки в миску складывает. Рядом Ивица сидит, вышивает чего-то. Видать, в усадьбе возобновился запас рушничков.

Я, конечно, рад, но... что-то в доме не так. Как-то... неправильно.

— Здрав будь, Аким Янович.

— О, и Ванюша припожаловал. Давненько тебя ждём-поджидаем. Проходи-присаживайся. Узвару клюквенного не желаешь? Али покрепче чего?

Дед головой — мах, Ивица шитьё отложила и из избы — фыр-р...

Факеншит на мою лысую голову! Понял что неправильно! Здесь живёт баба. То есть, я понимаю: здесь опочивальня Рябиновского владетеля Акима Яновича Рябины — вон его вещи лежат. Но повсюду чувствуется женская рука.

Какое огромное количество выдумок было сказано про "руку Москвы" или, там, "руки ЦРУ с госдепом". И так мало про "женскую руку". А она — везде. И дело не в чистоте — дело в мелочах, которые придают помещению уют.

Дать определение уюту... не рискну. Но разница сразу чувствуется. Жена так и говорила:

— У тебя вечно как в шофёрском общежитии!

Вот здесь стол накрыт белой скатертью. Я бы так не сделал: стол он и есть стол. Поверхность для размещения мисок. А тряпку эту заляпают, потом стирать её...

Карточная народная мудрость: "два главных врага преферанса — скатерть и женщина". Карт игральных здесь вообще нет — сначала надо книгопечатание спрогрессировать. А вот "враги" уже есть. Скатерть вижу, а...

— Аким Янович, ты, никак, подженился?

— Ты...! Я...! А тебе-то что?! Она на моём дворе живёт, мой хлеб жуёт! Я в Рябиновке господин! Хоть бы и твоя роба...

"Наезжалово" к концу произнесения несколько... "ослабелово". Дед, явно, встревожен и неуверен. Оттого и бородёнку свою чуть не до горизонта задирает.

"Моя роба"? Ну не Любава же!

— Так ты с Ивицей сошёлся?!

— И чего?! Я тут хозяин! Кого хочу — того и... приглашаю.

Хреново. Судя по форме окончания предложения, у деда не только "отношения", но и "чуйвства". А она чужая венчанная жена. И законный муж у неё — дебил-молотобоец.

— А ты не боись, не боись! Я и об дурне твоём подумал — бабёнку ему яловую из "паучих" подогнал. Твой-то Меньшак на ей трудился-трудился, а без толку. Придурку твоему всё едино. А? Что скажешь, Иване?

Видать крепко молодайка старика зацепила — вон как жалобно спрашивает.

— Может, Ваня, хоть третий сын нормальный будет. А то — что ты, что Плаксень... Кабы смешать бы вас да пополам поделить...

— Ты мёд с дёгтем смешивать не пробовал? А потом пополам делить... Ладно, пойду я, кузню гляну. Ольбег-то где?

Вот и поговорили. Я дорогой пытался продумать беседу. Как бы с дедом о походе моём потолковать, порассказывать не рассказывая. Подробностей кое-каких хотел вызнать. С нашими действиями на будущее определиться. А тут... "лямур" и... и факеншит.

В сенях Ивица попалась. Бежит-торопится. Аж запыхалась с кувшином в обнимку.

Дрючок мой неразлучный — торцом к горлу, под платок, в подбородок. Саму к стенке прижал, разглядываю.

Она вся вытянулась, чуть не на цыпочки встала, шевельнуться боится, только глазом косит. Бусы на ней хорошие: в три нитки, из лазурита. Раньше не было. Безрукавочка тёплая, бархатом крытая. Ткань хоть и старая, а неношеная. Может, ещё из боевых трофеев деда. Не по чину холопку так одевать. Дед наложницу балует, я Трифе таких подарков не делаю.

— Как тебе с ним?

Опа! Опять не то спросил. У девки глаза на лоб полезли. И то правда: нашёл об чём подстилку спрашивать — об её чувствах. Гумнонизм хренов, равноправность с общечеловекнутостью...

— Он... добрый. И — не тяжёлый.

Понятно. После дебила Фофани...

— Ты с ним осторожнее. Владетель — человек немолодой. Не заезди.

— Ой, да што ты такое говоришь! Да как же сором-то такой...!

— Цыц. Ты девка молодая, горячая. А у него здоровье не очень. Утомишь деда — вдруг у него с сердцем чего... И руки его побереги — он их за меня сжёг. За всякое твоё упущение... Прозвище моё не забыла?

— З-зверь. Л-лютый.

— Молодец. Помни. И вот ещё. Нарядами да прикрасами не хвастай. Злых языков много — не дразни. И избави тебя боже становиться между мной и дедом! Цыц. Твоих слов мне не надобно — делами покажешь. Ты высоко взлетела — в боярскую постель забралась. Падать глубоко будет. Яков на тебя косится? Вон кувшин тянешь — предложи Акиму верного слугу за стол позвать. Тому же обидно: столько лет они с Акимом душа в душу. А теперь старого друга — за две двери в одиночку.

Улыбнулся испуганной девчонке, по попке хлопнул, побежала. Вот ещё мне забота. Да не одна — Ольбег тоже ревнив. Если они опять с Акимом... я их мирить не буду!

Мда... А куда я денусь?

Ещё одна забота налетела на меня на крыльце. С визгом и воплем. Потом, вспомнив вежество и отошедши на пару шагов, поклонилась в пояс и спросила дрожащим голоском:

— Поздорову ли дошли? Ясен свет боярский сын Иван Рябина...

Любава. А ведь я тебя вспоминал. Не когда от поганых бегал, и не когда, скрепя зубами, выволакивал голодный бежецкий обоз по льду разорённой реки. А в тот момент, когда лежавший после очередной дозы козьего молока у меня на груди маленький князь-волк вдруг открыл глаза. Первый раз в жизни.

И этот, мутный ещё, не сфокусированный, бессмысленный взгляд вдруг начал твердеть, наполняться вниманием, смыслом, любопытством и... любовью. Радостью от вида меня! Я ж этого ничем не заслужил! Просто оказался в этом месте в это время. Не в моё время — в ваше!

Подарок судьбы. Меня радует, когда мне радуются. И печалит: сколь же много таких подарков я пропустил, не получил, по лености своей, невнимательности, замороченности...

Я знаю, девочка, что я тебя придумываю. А ты — меня. Мы оба одеваем друг друга в одежды собственных иллюзий. И пока реальность не начнёт рваться из этих нарядов — наша радость с нами.

А девочка-то растёт — вежество вон, манеры такие...

— Здравствуй, Любава. Что-то ты далеко остановилася. Раньше-то я тебя с шеи снимал, а теперь...

О-ох... "Раньше" — продолжается. Только девочка тяжелеет и одежда на ней зимняя.

— Ванечка! Миленький! Я тебя так ждала! Так ждала! Все очи просмотрела! Я им всем рты позатыкала! Ну не может такого статься, чтобы ты ко мне не пришёл! Ну не может! Нету такой силы!

Как говорил Чарджи: у поганых клея не было, чтобы Ваньку в землю забить. А здесь, похоже, уверены, что такого клея в природе и вовсе нет.

— Ой, Ванечка! Глянь — сейчас совсем подерутся!

Факеншит! Люди — это всегда проблема. Маленькие люди — большие проблемы. Либо — сразу, либо — когда вырастут.

Ольбег что-то высказал Алу и теперь молотит его кулаками. А тот только голову закрывает.

Всё правильно: по правилу территории — самец Ольбег на своём дворе. Разве что, двор не метил, да и сам ещё не самец. И по правилу сословий: вятший бьёт быдлёнка. Опять же — иноземца-инородца-иноверца-чужака. Ксенофобия форева!

Одна только моя "жаба" против.

Бздынь.

— Ты...! Ты чего?!

Ольбег, выкинутый за шиворот в сугроб, очень удивлён насильственным прекращением проявления его исконно-посконных прав. Любава, забравшаяся ко мне в подмышку, радостно выглядывает оттуда и хихикает при виде ошарашенной мокро-заснеженной физиономии боярского внука. Я понимаю, что при её нынешней эйфории — ей хоть палец покажи. Но... нехорошо это.