Нашла и распечатала книги об этикете, обыденной жизни дворянства начала 19 века, образцы писем и официальных бумаг, еще что-то. Добавила слова и ноты своих любимых песен и романсов, тоже все распечатала, сложила все в ту же сумочку, которая разбухла еще больше. Ведь большинство попаданцев с того и начинают, что поют песни, в основном Владимира Семеновича Высоцкого, выдавая их за свои. Высоцкий сюда подходил только избрано, частично, но любимые мною романсы 'Белой акации гроздья душистые' 'Ты меня на рассвете разбудишь', 'Кавалергарды, век недолго', романс из фильма Эльдара Александровича Рязанова 'О бедном гусаре замолвите слово' и многие другие современные песни о той эпохе, да и просто о любви и вечных чувствах звучали, как родные. Да и детские песенки тоже не были забыты, начиная от нестареющей "В лесу родилась елочка", кончая "Детским альбомом " Петра Ильича Чайковского.
Хотя я и знала, что в то время дворяне разговаривали и даже думали на французском языке, он, а не русский, был для них основным разговорным, я решила немного сломать стереотипы и постепенно приучать всех к русскому языку и поэзии. Попаданка я или кто?
И так действовать по схеме попаданцев всех времен и народов: 'Перепеть Высоцкого, придти к Сталину, изобрести промежуточный патрон и командирскую башенку' я смогу лишь частично, так как до рождения Иосифа Виссарионовича Джугашвили должно пройти более семидесяти лет, а что такое промежуточный патрон и командирская башенка, я и понятия не имела, да и думаю, не очень-то они мне пригодятся, эти знания, когда вовсю, как даже я знаю, пользуются самым простыми ружьями и пистолетами.
Да и не мужчина я, как основные попаданцы, чтобы улучшать и изобретать оружие, воевать и изменять социальный строй. Мое дело прогресса, если он уж случится — женский быт, женский мир, который я и постараюсь облегчить по мере своих сил и возможностей. Но стараясь и сильно не засвечиваться, так как в те времена женщины, даже дворянки, были сильно ограничены в своих действиях и возможностях, всем заправляли мужчины.
Но думаю, за одно 'изобретение' нечто похожего на современные прокладки (миль пардон за мой французский), сотни женщин будут мне благодарны, так ничего подобного тогда и не было, и большинство женщин вообще не носили трусов, обходясь многочисленными нижними юбками. Кстати, идея, выдать прокладки за французскую новинку! Пусть это и будет самая простая вещь типа матерчатого пояса, к которому на пуговицах и петлях будут крепиться сменные насадки, несколько напоминающая пояс для чулок, который носила когда-то моя бабушка, но даже это будет величайшим прогрессом! Но стоп, стоп, куда-то меня уже понесло! Охладись, дорогая, решай проблемы по мере их поступления!
Добавила было в сумочку свой любимый сотовый, куда загрузила много музыки и текстов, но почему-то была заранее уверена, что он тут в будущем и останется.
Связалась в Ватсапе с группой своих классных мамочек, сообщила, что меня не будет в городе, чтобы они не звонили и не узнавали, что принести на труды в понедельник и что задали по "Окружайке". Хоть и не часто, но такое иногда случалось, но я давно сделала все, чтобы отучить детей и мамочек беспокоить меня по пустякам, приучив их узнавать новости друг у друга или в электронном журнале, где все также написано, накрутила хвосты, кому надо больше по привычке, для профилактики, и отключилась с чистой душой.
Еще раз перезвонила Инне, предупредила и ее, что меня не будет какое-то время, якобы за мной приедут богатые клиенты, которые попросили побыть в няньках — гувернантках с ребенком на даче за городом, где связь очень плохая (а я такие услуги уже оказывала неоднократно). На что она, поворчав, что 'к подруге не поехала, а тут помчалась', все-таки согласилась, что такой выгодный денежный вариант упускать негоже, благо платили вымышленные клиенты с моих слов 500 долларов за два дня.
Короче, приготовилась я по полной программе, подстраховавшись на все время, тем более близились выходные. Одного я теперь боялась — что перенестись в прошлое не удастся! А мне туда уже хотелось, эта история захватывала меня все больше и больше!
Но там меня, видимо, уже ждали, потому что стоило мне сесть в свое любимое домашнее кресло и немного расслабиться, представив уже целенаправленно всю ту же метельную круговерть, которая занесла меня в прошлое, как я почувствовала, что кто-то трогает меня за плечо и шепчет: 'Барыня, Наталья Алексеевна, проснитесь, вроде барышня в себя пришла!' Я очнулась, с облегчением заметив, что моя сумочка, на которую никто и внимание не обращает, лежит со мной рядом, чуть только припорошенная снежком, который, впрочем, быстро растаял.
Значит, все в порядке, я на месте. Надо действовать и дальше, как ни в чем и не бывало. Но что же с Машенькой, какова она! Когда я подошла девушке, она действительно смотрела на меня, хотя еще и несколько мутными глазами, но уже в сознании, только была очень потной и облизывала сухие губы. Первыми ее словами были: 'Крестная! Что со мной! Как болит голова! Я хочу пить!'
Я только вновь искренне перекрестилась (заметив при этом, что делаю я это уверенно и привычно, да и крестик на груди имею, которого не ношу в будущем), и вздохнула с облегчением — кризис прошел, она пойдет, надеюсь, на поправку!
Пришлось объяснять Маше, что в дороге она прихворнула, что она в своем имении, переодевать, поить ее, менять постель, короче, снова хлопотать. Тут и отец Павел ожил, подошел к нам, перекрестил, забормотал какие-то молитвы и сказал, что надо отслужить благодарственный молебен о здравии болящей рабы Божьей Марии, на что я теперь согласилась с чистой душой и даже охотой, так как сама чувствовала необходимость поблагодарить то ли Бога, то ли еще какого неведомого распорядителя и за мои перемещения, и за Машино выздоровление. Но попросила сделать это чуть позже и выпроводила старичка восвояси к общему облегчению.
Время и здесь прошло совсем немного — часа три, самое большое четыре, как и ранее. Я сначала удивлялась, но потом так закружилась, что уже воспринимала все, как есть. Мне правда, было интересно, что делает мое тело, когда я переношусь в прошлое, но думаю, оно не лежит "трупом", не ходит, как зомби, а в него переселяется на это время сознание Барыни из 19 века. Правда, я ей сочувствую — культурный шок она испытывает не шуточный, но, думаю, остатки моей души и навыков проступают в ней, как проступают остатки души Барыни и во мне. Надеюсь, что она привыкнет и адаптируется, может, даже почувствует интерес к такой жизни. Но пока надо думать о себе.
Прошлые знания проступали все яснее, я уже 'вспомнила', что Машина мама — Ольга — моя старинная подруга и дальняя родственница, поэтому-то меня все и знали, и мне подчинялись. 'Вспомнила', что наши мужья— друзья, служили в чине капитанов в одном полку. При этом у меня сразу всплыла немудрящая песенка 'Служили два товарища в одном и том полке' из одноименного фильма.
Но и здесь мне 'повезло' — замуж меня выдали рано, еще 16— летней, в возрасте моей сейчашней подопечной, была я типичной наивной провинциально барышней с небольшим приданным, поэтому, когда полк был проездом у нас в уезде и мы с Ольгой познакомились с "двумя капитанами" на каком-то балу, которые почти сразу посватались к нам — родители наши были только рады обвенчать нас по быстрому.
Но и тут, если у Ольги все было более или менее в рамках тогдашней жизни, то муж мой оказался игроком, игроманом, как сказали бы сейчас, и быстро проиграл не только свое имение, но и огромную сумму казенных денег. Долг необходимо было покрыть, иначе мужа ждало или увольнение с позором, или самоубийство с не менее позорными последствиями, но уже для моей жизни. Пришлось мне срочно продавать свое небольшое приданное — имение и деревушку под названием Деревенщики, находившуюся в стороне от Старой Смоленской дороги и от поместья Ольги, чтобы возместить этот проигрыш. Скандал удалось замять, но семейная жизнь наша стала напряженной и тяжелой. Не знаю, к радости или горю, но супруг сумел избежать увольнения, а точнее исключения с формулировкой 'исключается из службы, с тем чтобы впредь в оную не определять'. Муж ушел вместе с полком в Итальянскую кампанию. Он угодил в самое пекло Суворовского похода 1799 года, где и сложил голову в сражении при Бассиньяно. К моему счастью, хотя здесь вряд ли подходит это слово, но так уж было, своей героической смертью он хоть как-то обелил свое и мое имя и реноме.
Если бы супруг не был игроком, выплата 'по смерти супруга' была бы довольно значительной — в сумме единовременного годового жалованья. Увы, но послужной список моего покойного не позволял надеяться на достойную вдовью пенсию. А так после смерти мужа я оказалась в очень стесненном материальном положении. У меня в прямом смысле слова не было ни кола, ни двора и поэтому, когда Ольга написала, что я могу пожить у нее, я смирила свою гордость и приняла эту очень вовремя пришедшую помощь.
Жила я во флигеле недалеко от дома подруги, но большую часть дня хозяйничала в ее доме, помогая растить Машеньку, так как Оленька часто болела и умерла, когда девочке было лет 10.
Так что слуги ее были и моими слугами, так как мое имение было продано вместе с людьми, осталась только моя старая нянюшка Настасья и Катюшка с Дашей, которые тогда были совсем детьми, и приходящиеся ей какими-то двоюродными внучками и ставшие впоследствии моей горничной и горничной Маши, которых я сумела отстоять. Так и в дальнейшем я Машу и воспитывала, являясь ее крестной.
Официальным опекуном был назначен какой-то троюродный дядюшка, так как женщины в то время не могли быть опекунами даже своих детей или ближайших малолетних родственников. Я знала, что не только я, простая провинциальная помещица, но и Наталья Николаевна Пушкина-Гончарова после смерти мужа не могла быть опекуном своих четверых детей. Царь Николай I, которого мы обычно воспринимаем "как душителя свободы", как это ни странно, очень помогал детям Пушкина после смерти их отца и денежно, и по учёбе, оплатил все его долги и велел издать все произведения Пушкина, а прибыль отдать детям. Но официальным опекуном он не был. Была учреждена Опека во главе с графом Строгановым, в которую вошли также поэт Виельгорский, поэт и придворный Жуковский и титулярный советник Отрешков.
В нашем случае опекун был формальным, он просто назначил управляющего, с которым мне еще предстояло познакомиться и проверить его 'управление'. А фактически воспитанием и опекой Машеньки после смерти матери занималась я, и поэтому любила девочку, как свою родную дочь. Маша ехала от кого-то из подруг, я ее встречала. Была она в веселом настроении, довольная, все порывалась о чем-то мне рассказать, но не смогла, заболев горячкой.
У Маши после смерти матери во владении было всего две деревни — собственно Васино, рядом с которой и была наша усадьба, и Отрада, а по— деревенски — Позорешня — не подумайте чего плохого, просто рядом была речка Позорешня. Почему она имела такое название, уже никто и не помнил, но как говорится, из песни слов не выкинешь. Скорее всего, имело общий корень со словом "дозор" и являлась какой-то границей владений. А может, название было связано со старинным значением слова 'позор'— 'внимание, наблюдение" и тоже указывает, что река была границей, по которой за чем-то наблюдали.
Васино имело выгодное положение, так как стояло на бойком месте — Старой Смоленской дороге в 23 верстах по дороге из Дорогобужа в Вязьму. Было в ней всего 7 дворов, в которых жили 29 мужчин и 36 женщин, не считая детей до 18 лет и стариков старше 61 года. Но, к сожалению, как я узнала позже, выгодное местонахождение сыграет свою роль при отступлении французов зимой 1812 года. Деревня будет разграблена и частично сожжена, наша усадьба тоже значительно пострадает. Но я пока об этом не знала.
Васино было старым поселением, его история восходила еще к 17 веку, когда она сначала была пустошью во владении грунтовых казаков, которые чуть позже, уже в конце 17 века, осели на пустоши и основали деревню, названную в честь одного из владельцев деревни — помещика Василия Иванова, дедушки моей Машеньки. Фамилию Ивановых носили почти все помещики, которые наследовали эту деревню, да и большая часть деревенских жителей имели эту самую русскую исконную фамилию. Машенька, оказывается, тоже была Марией Ивановной Ивановой — прямо классика жанра!
Была при деревне и почтовая станция, которая была государственной конторой и мне не подчинялась, и постоялый двор со смотрителем и кузнецом, который мог подковать при необходимости лошадей проезжающих. Вот они-то и были нашими крестьянами и должны были отчитываться перед нами и приносить прибыль только нам. Рядом протекала речка с красивым названием Ордыонинка, откуда крестьяне брали воду. Летом в ней с удовольствием купались дети, а нередко и взрослые, водилась в ней и рыба, была и небольшая запруда — озерцо, в которой ловили рыбу даже зимой.
А вот Отрада — будем все-таки называть ее так, состояла всего из одного двора, в котором проживала дружная большая семья из 4 мужчин и 5 женщин — старика со старухой, двух женатых сыновей с невестками, еще одного неженатого сына и трех сестер на выданье. Были они пчеловодами, точнее, занимались бортничеством — собиранием меда у диких пчел, поскольку знакомые нам с детства улья с рамками для пчел и прочими хитростями, еще не существовали. Надо, кстати, озаботиться этим.
Ведь пчелы — это не только "ценный мех", ой, простите — мед, но и прополис, пыльца, перга, маточкино молочко — ценнейшие лечебные средства. Моя мама когда-то подрабатывала в компании, распространявшей медовую продукцию и много об этом рассказывала. Компания, к сожалению, разорилась, но ее продукция очень долго у нас жила вместе со всякой полезной литературой. Надо ее поискать дома — я ее не выкидывала. Вообще, моя мама была "хомячком"— любила делать запасы на "авось" и очень не любила что-нибудь выбрасывать, и я тоже была такой же. И, как ни странно, это качество часто оказывалось полезным — любые запасы рано или поздно пригождались! И еще я заметила странную особенность — стоило мне все-таки что-то выкинуть, как спустя непродолжительное время оказывалось, что именно эта вещь оказывалась остро нужной! Так что и мамины бумаги пригодились!
Хотя в каждой деревне должен быть свой староста, как-то изначально сложилось, что староста был один на обе деревни, так как располагались они почти рядом — в трех верстах друг от друга. Со старостой и всеми деревенскими жителями мне еще предстояло познакомиться.
Знания Барыни постепенно оживали в моем сознании. Проступали в голове даже отрывистые слова и фразы на французском языке, который тогда был чуть ли не первым разговорным языком в среде дворян, и которого я никогда и не учила. Короче, я вспомнила почти все, и чувствовала себя от этого отлично. Никакого раздвоения личности не было, я была в своем уме и памяти, четко все различала, хотя и где-то на задворках души и сохраняла все знания и память себя будущей. Но и здесь раздумывать было некогда, надо было действовать.
