Жёнка

-Ч-чего пу-пу-гаешь т-ты? — даже заикаться начала от нахлынувших чувств.

Он чего-то ждёт и тут до меня доходит, что мне задали вопрос. Бер ведь из таких людей, что не повторяют дважды.

Вспоминаю, что видела. Начинаю сумбурно рассказывать о женщине. Неожиданно окружающая действительность приобретает краски.

Лицо мужчины меняется в цвете с серого побледневшего на раскрасневшееся. И я вижу всё ночью при освещении неба лишь звёздами?

Несколько мгновений он обдумывает услышанное. Не поверит, обидно, я опускаю очи долу и слышу:

— Опиши, как к ней добраться, — его как всегда спокойный голос. Встречаюсь с его серыми очами, внимательными, но в то же время серьёзными. Он верит? Понимаю, что времени у нас может не быть. Потому перестаю думать, отсекая чувства и мысли и сосредоточиваюсь на просьбе.

Вновь прислоняю голову к стене, пытаюсь представить терем изнутри. Мне се удаётся, вот только помещения кажутся безлюдными, и лишь один человек там... Рассчитывать на пустое строение не стоит. Я описываю всё мужу, стараясь делать се последовательно.

— Стой здесь! — приказывает муж, видя мой порыв идти внутрь терема.

А от этих слов становится не просто жутко, а зуб на зуб не попадает. Но не от страха за себя, а за него боюсь. Что он задумал, неужели пойдёт к ней? А что, ежели его поймают?

Нашёптываний больше нет, что с одной стороны радует.

Не знаю, сколько времени прошло, пока на плечо не легла рука.

Сердце ушло в пятки. Всё, вряд ли меня выпустят отсюда живой. Доигралась!

— Пойдём, — слышу тихий голос Бера. Я не оборачиваюсь, страх по-прежнему не отпускает.

Просто идём тёмными улочками мимо дворов. Бер, ежели и следует за мною, то я его не вижу и не слышу, в отличие от своего сердца. Но почему-то уверенность есть, что он рядом. Прихожу к высокой избе — просто знаю, что дом Бера. Отворяю тихонько дверь, хорошо, что она не скрипит. Иду наощупь в свою светёлку, ложусь, растирая свои ноги, натёрла без онучей, саднит.

Интересно, где мужнин брат, не поворачивается язык назвать Бера мужем? Но отчего-то чувства притупляются, мысли становятся вязкими и меня забирает Дрёма.

Встаю с первыми петухами. Как молодухе мне первой положено вставать и с делами управляться, не смотря на боль стёртых ног, и глаза, которые просто не хотят открываться, затапливаю печку, что в отдельном домике, ведь летом домовую печь не топят. Собираюсь и начинаю месить тесто на хлеб. Так Голуба вчера велела. Она — большуха*, ослушаться её не могу. Пока тесто подходит, режу овощи для щей, потом возвращаюся в дом и начинаю мести избу.

Дверь входная отворяется (сенную на лето не закрывают, чтоб впускать ночную прохладу), входит Бер. Замерла я, гляжу на него, он на меня. Чувства странные, словно рада его видеть, вернулся, цел. Испытываю облегчение. Он кивнул, снял лапти, прошёл по уже выметенному полу и забрался на печь к жене. И когда успел в лапти переобуться? Да и ноги чистые, вымыл уже.

А мне почему-то обидно стало. На что надеялась я? Не понимаю. Отгоняю непрошенные мысли — не буду о сём думать.

Мне ещё полы надобно вымыть, а потом хлеб печь да щи варить.

К тому времени, как Голуба встала, я уже переделала большую часть домашних дел. Большуха запарила крупу для скотины, стала овощи резать. Я же воды с колодязя наносила. Хорошо, он поблизости.

Голуба ушла с двумя вёдрами кормить скотину, а я пошла грядки полоть.

К завтраку все уже встали и собрались за столом с вымытими руками.

Взглянула на Бера, сердце пропустило удар. Почему он ни словом не обмолвился. Сейчас уже казалось, что ночная вылазка была лишь сном. Тогда почему большак* вернулся лишь под утро? Неувязочка вышла. Как бы расспросить его? Но так и не осмелела.

День в заботах босой проходила, не в силах натянуть на стёртые ноги лапти, а около полудня меня Голуба отправила снести обед мужу. Хотя обычно детям поручают. С чего бы? Да и сама неужто не хочет с ним повидаться? Любит ведь мужа. Или я чего-то не понимаю? Подавила готовый вырваться всхлип. Босою пойду, куда деваться-то. Хотя и не привыкла.

Кувшин молока да щи в горшочке, репа паренная, да лук с хлебом. Идти путь не близкий, поле дальнее, а ближнее под посаженными только-только яровыми стоит. Бер должен был первую вспашку под озимые делать. Поле мне муж показывал, как в лес впервые ходили.

Вот сейчас шла, а меня провожали сельские бабы завистливыми взглядами.

— От и молодуха идёт. Красавица! Прям княгиня!

— Чего платье крестьянское надела? Совсем обнищала? — слышались шепотки.

— Да не, чего княгине замужем за простым мужиком делать? Бер ведь простой мужик, не так ли? Знать и брат его простым был.

— А может он выслужился, нынче княжеский титул и вовсе не по крови дают, — сказала одна женщина постарше, с первыми морщинками.

Бабы переглянулись да призадумались. А я быстрее мимо них проскочила, пока вновь не начали сплетничать. Неприятно, да куда ж деваться? И ни за что нельзя вступать в разговор — переврут все твои слова, а потом услышишь такие преувеличения о себе, что мама не горюй!

Увидала Бера издали, он здоровый, словно медведь, видно его хорошо. Вновь необычные чувства испытываю. Сердце чаще бьётся, дыхание изменилось. Что со мною творится? Кое-как удалось совладать с телом.

Мы сидели под деревом, я с подогнутыми под себя ногами. Пока мужнин брат ел, спросила про ночную вылазку, то и дело норовя потрогать ступни.

— Ты помалкивай. Но сама не вздумай из дома соваться, коли ещё такое случится. Толкни меня, — наставлял муж. Я кивнула. Что ж со мной не так? — Люди могут злые языки распускать, что умом тронулась ты. Сам так бы подумал, коли не та баба.

Баба? Сердце ухнуло куда-то вниз. Неужто ещё одна жёнка будет? Ревную?

— Ты её нашёл?

— Да, отвёл куда надобно.

— А что с ней...?

— Уже не твоя забота то.

Поговорили, называется. Но прав он, что могу я? Тот, кто связал женщину, явно сильнее оной, хотя наши бабы в обиду себя не дадут. А меня, пришлую, вообще за человека считать не будут, ежели пойдут сплетни.

— Что с твоими ногами? — он выгнулся, заглядывая через меня. Я попыталась спрятать под рубаху, да Бера се не остановило. — Ночью стёрла, да? — глянул на меня. Пришлось подтвердить его догадку.

Он выдвинул вперёд ноги, разгибая их, задрал подол, от чего я покраснела, взял в свои ладони мои ступни да принялся оглаживать, а я не знала куда себя деть от смущения. Вначале было больно, но потом ощутила холодок, бегущий от его рук. Он заставлял расслабиться, что я даже задремала. Очнулась от того, что голова вперёд стала падать. Подскочила, вырвалась из его рук да домой собираться стала.

Бер велел домой идти, не могу ослушаться его. Даже просто мужа не могу, а большака — тем паче. Проводил меня задумчивым взглядом.

Когдя я домой возвратилася, мне Голуба дала кружку молока выпить с дороги да велела идти ужин готовить. Большуха же едой для скотины пошла заниматься. Дети тоже при деле, Снежик корову пасёт, а Веснянка козочку. Младшенький Вран с мамкой везде ходит да помогает.

После того случая мы с Бером почти не разговаривали, а ноги меня боле не беспокоили. Я просто забыла про них и про боль. А когда вспомнила, на ногах и следа не осталося. Лишь новые натоптыши. Общались в основном по необходимости. От сего было очень грустно. Он больше не шутил со мной, был предельно серьёзен. Вечерами, когда я не падала от усталости едва ли не сразу после ужина, потому что после хвори не окрепла ещё, а жаловаться я не могу, мы общались всей семьёй. Кто-то что-то рассказывал про себя или детки интересовались, а мы — взрослые — отвечали. Я помнила свою жизнь до замужества, вот и рассказывала о ней.

Я чувствовала себя частью сего семейства, словно мы двумя роднями вынуждены были делить дом и обязанности. Но женой Бера я себя не ощущала. Хотя, глядя со стороны, можно было даже подумать, что мы одна большая семья, с двумя жёнами, общими детьми, каждый со своим прошлым. А у меня прошлого с другим мужем словно и не было... От сего накатывала тоска. Вроде был человек, и вроде нет, во всяком случае в моей жизни. Я себя мучила угрызениями совести, ведь нельзя же так...

Дети были разделены между тремя взрослыми. Ко мне была приставлена Веснянка, она помогала мне с готовкой и на грядках. И всё бы ничего, я понимала, что так надобно, хвалила её, но помогала исправить, ежели не выходило. Но часто приходилось переделывать тайком её работу, да и давать распоряжения, объясняя свои действия и причины, всегда сложнее и дольше, чем самому сделать. Потому уставала от сего даже сильнее, чем от самой работы. Когда Голуба занималась льном и крапивой для тканей, дочурка вовсю маме помогала, тогда я за работой, можно сказать, отдыхала в такие мгновения. Снежик находился то с отцом в поле, то с матерью с живностью возился, то был на посылках, не говоря уж о выпасе. Ну а младшенький Вран всё время при матери, заботился о ней, чем мог угождал, но маму из виду не отпускал, по причине сей Голуба была привязана к дому, хотя иногда ходила на реку стирать, тогда мне младшенького поручала. Он уже хорошо говорил, всё было понятно, и я пристраивала его к своим делам.

Меня дети называли мамой Василисой, Голубу же — просто мамой.

В селе разные слухи были, часть из которых я уже слышала, а другие приносили домой дети, от своих сверстников. Как выявилось, не один Бер такой был, из нашего села ещё несколько мужиков получили по второй жене. Уже позже довезли, не со мною. Сёл разорено было множество. Ну а сплетничали в основном бабы, что одни у мужа были. Вот и Снежик раз спросил, по очереди отец с нами спит или как?

— Ещё услышу такие разговоры, отцу скажу, не думаю, что он пропустит мимо ушей, — в самом же деле, не мне ведь наказывать чужих детей. Всё же всё, что казалось пригляда и всего остального, я вопринимала их как чужих, словно нянька их, что с меня три шкуры спустят, ежели что. Они мне теперь кто, пасынки да падчерица? Вот пусть Бер и разбирается. Хотя детки были хорошенькие и постепенно я начинала их впускать в своё сердце.

Снежик то ли испугался моих слов, то ли сообразил, что нечего трепаться, но больше в семье я не слышала сплетен. И то ладно.

Муж на пару дней пропадал. Являлся не выспавшийся и с синевою под очами. Неужто пьёт? Пришёл как-то под утро да завалился спать. Я забеспокоилась. Голуба попыталась растолкать его, как сама встала, да без толку. Бер так и не проснулся, как бы Голуба ни будила его. Даже колодязной водой обливала, а мне пришлось прибирать лужи.

Встал он лишь на следующий день, как солнце поднялося высоко, уже когда дети ушли пасти живность. Бодрый и словно ничего и не было. Голуба за скалку ухватилася да как шандарахнет рядом с ним об стол. Второй удар он ловко перехватил да раскрошил орудие в руках, показав свою силищу и вставая из-за стола. Ой, я уже боюсь... Вран в рёв, большуха в лице переменилася да стала отступать, затем, надув губки, отвернулася и кормить мужа не стала, уйдя из дому да прихватив с собою младшенького.

Мы остались вдвоём дома. Спросить или не стоит на рожон лезть?

— Бер, извини, может и не моё дело, но ты пил?

— Что? — муж так и сел на лавку, растерявшись. Неужто огорошила?

— Тебя двое суток не было, а потом пришёл без лица, завалился спать.

— Нет. И никогда не беру в рот ничего хмельного. Пример отца перед очами.

— Тогда объясниться не хочешь? За себя говорить не буду, а Голуба переживала.

— По делам ходил. По нашим с тобою, — да так глянул, что поняла, о чём он. Про женщину ту глаголит. — Допрашивали меня и прочее. Вот и не было. Да и не спал двое суток, притомился.

И что тут сказать? Спросить, как дело двигается? Постойте, допрашивали? Знать, Бера подозревают? С другой же стороны, а кого ж ещё? Он вообще в другом селении живёт. Так, мимо проходил, влез в чужой дом, а там женщина связанная. Решил помочь? Да уж, со стороны и я б не поверила. Почувствовала себя виноватой. Из-за меня все беды. А муж расхлёбывает.

— Тебя подозревают в преступлении?

— Подозревали да отпустили, обещали присматривать. В деле много неясностей, да и показания женщины есть, разбираются покамест.

А я... Он ведь не сказал про меня?

— Покормишь? — спросил спокойно, впрочем, он был таким всё время, даже когда Голуба начала буянить.

Я накрыла на стол да покормила его. Мы беседовали о том, о сём, боле не возвращаясь к той ночи. Позавтракав (ну, не пообедав же), Бер ушёл в поле, нахлобучив на голову соломенную шляпу. А я принялась шуршать по хозяйству да готовить обед.

Вскорости вернулась Голуба, стала расспрашивать меня о муже. Я поведала, что он не сердился, всего лишь попросил накормить. Да не пил он, просто какие-то дела в другом селении были, какие не сказал, не спал двое суток, вот и дрых без задних ног. Такое оправдание первую жёнку устроило, и она с расспросами отстала. И то ладно.

Глава 3

Через несколько дней наступит пора сенокоса. Меня на сегодня освободили от домашних обязанностей в пользу работы на лугах в паре с Бером. А Голуба собирала припасы в дорогу. На луг приедет вся деревня, предстояло мужу разведать местность, чтобы точно знать, куда вести жителей, дабы не ходить и не тратить время на выискивание нужного места под покос. А поскольку Бер в полях временно управился, ему и поручили сиё задание деревенским сходом. Ну а он взял меня с собою. Голуба не возражала, хотя не знаю, зачем я Беру понадобилась.

Какое-то время мы ехали верхом на одной лошади, а остальное время шли рука об руку и молчали.

О чём он думал, я не знаю, только глядящий в даль взгляд был отстранённым. Что со мной такое? Почему я любуюсь очертанием его лица сбоку? Почему взор притягивается к нему? С трудом отвернулась. Почему мне так обидно, что он не глядит на меня? Я ведь замужем за другим! Почему же думаю о Бере? Ловлю себя на мысли, что я БЫЛА замужем за Боровом, а сейчас Бер — мой муж. И се в порядке вещей хотеть близость с собственным супругом.

Бер повернул ко мне голову, взглянул пристально.

— Что? — спрашиваю его. Непонятен мне его взгляд, любопытство вкупе с чем-то ещё.

— Да так... Подумал просто...

— О чём?

— Как бы ты смотрелась на лугу.

Я не понимала, о чём он говорит. Но он замолчал, и вновь задумался. А когда мы пришли на луг, он попросил раздеться. Нет, не донага, но снять поньку*, обувь, распустить волосы.

— Ну что тебе стоит? Я просто хочу взглянуть. Я пока отвернусь, сделаешь? — и столько невысказанной просьбы во взгляде. Что с ним такое? А со мной?

Я ведь хотела внимания. Пусть не такого, но он просил лишь на меня взглянуть. Не знаю, зачем, но ведь не на Голубу! Сердце радостно возвестило о своём решении, принимая его вместо разума. Руки сами потянулись к поясу.

Я раздевалась словно перед мужем. Одернула себя, что не словно! Может, вообще раздеться полностью? Тут ведь никого нет. А ежели кто появится, то трава такая высокая, что достаточно присесть, чтобы скрыться из виду.