Огни Самайна. Бал у Князя Тьмы

Мятная горечь обжигала горло. Тени вокруг неодобрительно роптали. А медиум лишь легко улыбнулась, лукаво щурясь. Паромщик только качает головой. Неслышное скольжение и вот уже его прозрачные пальцы касаются лица девушки, обжигая холодом потустороннего мира. Незрячие глаза заглядывают в самую душу. И перед мысленным взором медленно и неспешно, проступает последняя картина, окутанная тёмным саваном печали.

Раскинув руки. Неподвижно и холодно. Тонкое тело раскинулось на земле. Тёмная зелень струится вдоль силуэта, нежными прикосновениями тревожа мёртвую девушку. Ореол волос, намокших от дождя. Потёки туши и красная помада, ярко выделяющаяся на белой коже.

Пятно. Влажное пятно на груди. Алый цветок смерти, распустившийся в хрупкой груди, пробиваясь сквозь сломанные рёбра. К застывшему лицу склоняется пожилая женщина, прячущая лицо за чёрной вуалью. На ней аккуратный костюм. Сухонькие руки скрывают лайковые перчатки. А за спиной реют острые костяные крылья, закрывая собой лунный свет.

У Смерти много имён и много лиц...

Одинокая слезинка скатилась по щеке, смазывая чёрную сурьму под глазами. Паромщик отступил, выпуская её лицо из захвата. Но Оксана не заметила этого, продолжая кривить губы в неприятной улыбке и роняя слёзы. Казалось, она слышит, как разбивается хрустальная капля об пол, разлетаясь на сотни осколков.

— Спасибо, Паромщик... хриплый голос разорвал воцарившуюся тишину. Решительно затушив сигарету, Ксана резким движением руки разорвала марево видений, поднимаясь с места. И, прихватив свой саквояж, вышла из квартиры подруги.

Для подготовки к балу требовалось купить кое-что. Прямо держа спину, медиум неспешно шла по улицам города, улыбаясь встречным прохожим и довольно глядя на серое небо.

Чему быть — того не миновать, так, кажется, говорят в народе?

Если бы она задержалась ещё немного, если бы видела таинственную усмешку на прозрачном лице Паромщика, если бы прислушалась к тому, что шептали призраки и тени...

Если бы. Виденья можно трактовать по-разному... Особенно, коли ты видел лишь часть и, при этом, не самую главную.

* * *

Багряные листья в кронах деревьев. Тонкие тропы среди мрачного, тёмного леса. И остов фонтана, каким-то невиданным чудом сохранившийся до наших дней. Парк на Воробьёвых горах спал в этот ранний час. Спал сном спокойным, мирным и уютным. Окутывая сонной дымкой, пришедшей со стороны реки, случайного прохожего, по неосторожности забредшего сюда сегодня.

И сон его продлиться ровно до тридцать первого октября. В ночь Самайна здесь вспыхнут огни и пожары. Кареты и мёртвые скакуны привезут тех, кто встал из могил, дабы приветствовать Правящую чету. Вино польётся рекой кровавой, а тонкая граница сотрётся, объединяя такие разные, такие противоречивые и в тоже время такие похожие миры.

Мужчина тонко усмехнулся, откинувшись в кресле и с некоторым отстранённым интересом вслушиваясь в сбивчивую речь молодого парня, стоявшего перед его столом навытяжку. Юный вампир, отправленный одним из кланов в качестве гаранта доброй воли, был в сущности неплохим. И знал достаточно много.

Только вот толком докладывать так и не научился.

— Приглашения разосланы? — Мирослав вопросительно вскинул бровь, постукивая концом перьевой ручки по подлокотнику.

— Да, мессир, — черноволосый юноша склонил голову. В его глазах читалось лишь почтение, но чувства, эмоции, пробившиеся сквозь защитный панцирь, говорили совсем другое.

Страх. Неприязнь. Ненависть. И снова — страх. Инстинктивный. Животный. И от того ещё более сладкий. Уголки губ Князя дрогнули, обозначая довольную улыбку. Увы, практика показывала, договориться с вампирами можно было лишь силой. Доброго слова они не понимали, зато отлично внимали языку боли и пыток.

— Зал?

— Готов, мессир.

— Свободен, — милостиво кивнув головой, Мирослав перевёл взгляд на женщину, сидевшую в кресле у ярко полыхающего камина. Высокая, с роскошными волосами цвета меди, собранными в тяжёлый узел на затылке. Чуть раскосые глаза чернее самой чёрной ночи и тонкая, ядовитая улыбка.

Ядовитая в прямом смысле слова. Эти пухлые губы, окрашенные чёрной помадой, могли одинаково сильно дарить удовольствие и боль, отравляя само сердце и чистую, яркую душу.

Вампир испарился так же незаметно, как и появился в этой комнате. А пара лишь обменивалась нечитаемыми взглядами, иногда позволяя себе покровительственную улыбку. Для них это была любимая игра, попытка угадать мысли собеседника. Правда, заранее обречённая на провал.

— Вы в этот раз поразительно молчаливы, моя дорогая, — мягко упрекнул женщину Князь, принимая у слуги бокал тёмного вина.

— Вам это не нравится? — хриплый, но мелодичный голос не скрывал искреннего интереса. Женщина перевела взгляд на огонь. Протянув руку, окутанную тонкой сетью полупрозрачной перчатки, она коснулась открытого пламени, заворожено глядя на то, как вспыхивает и опадает хрупкая ткань. Кожа же осталась нетронутой, обласканная горячими тонкими языками.

— Меня это... Удивляет, — Мирослав хмыкнул, равнодушным взглядом смотря на забавы своего партнёра. — Канун Самайна, а Вы, моя дорогая, даже словом не упомянули наше Соглашение. И не предложили на выбор очередную кандидатку. Неужели Вы сдались?

— Мессир, за столько лет Вы так и не смогли меня узнать? — деланно удивилась Верховная Ведьма, пряча довольную усмешку за скучающим выражением лица. — Может, я просто решила в кои-то веки положиться на саму Судьбу? В конце концов, у Вас с этой дамой далеко не тривиальные отношения.

— Как... Недальновидно с Вашей стороны, миледи, — лёгкая улыбка тронула губы мужчины. Приподняв бокал, он иронично вскинул брови. — Пей до дна, Верховная. Пей греховную сладость горького вина. Пей, пока Судьба благосклонна к нам. Пей до дна, Верховная.

— Как пожелаете, Князь, — лёгкий наклон головы. Пальцы стиснули тонкий хрусталь, качнув густой напиток, прокатившийся по круглым стенкам бокала. Она закрыла глаза, вдыхая терпкий аромат, с нотками...

Аконита.

Ведьма коротко рассмеялась, глядя на партнёра сквозь призму вина. И не отводя взгляда, отпила, с удовольствием слизнув каплю с губ. Чувствуя, как тысячи тонких игл пронзают тело и тут же исчезают, смытые текущей по венам смесью, давно заменившей такую простую и ценную человеческую кровь.

— Знакомый вкус яда, — чуть помолчав, Аврора провела указательным пальцем по краю бокала, собирая остатки напитка. потёрла между большим и указательным пальцем, принюхиваясь. Недовольно поморщилась. — Качество, правда, оставляет желать лучшего. Но твоя... Фаворитка совершенствуется, этого нельзя не признать.

— Я знал, что тебе понравится, — довольно протянул Мирослав, отставляя свою порцию в сторону и сложив руки домиком. — И, думаю, тебе понравится мой подарок на Самайн.

— Подарок? — женщина заинтересованно выгнула бровь, наклонившись вперёд. Её хриплый голос казался настоящей, полноценной лаской, оставляющей на коже мужчин горячий отпечаток хрупких ладоней. Но Князь лишь холодно усмехнулся.

Их связывали не те отношения, как думало большинство, с их же молчаливого одобрения. Иногда проще дать людям придумать объяснения самим, чем пытаться донести до них правду.

— Подарок, — Князь поднялся и, обойдя стол, предложил ей руку. В ответ на вопрос в её тёмных глазах, лишь снисходительно улыбнулся, позволив Тьме в душе пробраться в комнату, укутывая их в смерть и страх, пробирающий до костей. Наверняка те, кто стоял в коридоре вздрогнули от давления его силы, но Верховная лишь опустила взгляд, принимая столь щедрое предложение.

Предложение, от которого нельзя было отказаться.

Холод его кожи резко контрастировал с обжигающим теплом женской ладони. Пристроив её на локте, Мирослав не спеша повёл Аврору к неприметной двери в углу кабинета, скрытой высоким стеллажом, забитым древними книгами. Там, вслед за узким полутёмным коридором скрывались... Особые помещения, породившие немало не самых приятных слухов о нынешнем правителе. Каждый представитель Тёмной знати слышал хоть раз о неугодных, приходивших на аудиенцию к Князю и пропадавших бесследно.

Или становившихся безвольными куклами в руках опытного марионеточника. Идеальными, молчаливыми, исполнительными слугами, отдавшими свою душу в угоду Князю Тьмы.

На лице Верховной застыло выражение вежливой отрешённости. Ей, как никому другому было известно, куда они идут. И пусть у ведьмы не было по определению никаких предубеждений относительно использования всех разделов магии, даже самых отвратительных и чёрных, она не сразу смогла справиться с дрожью, пробившей тело.

Аврора никогда бы не призналась. Но порой она боялась этой стороны натуры своего партнёра, любовника и почти что — друга.

Мимо потрескавшихся стен, покрытых блеклой старой росписью. Мимо потускневших картин, некогда представлявших собой ценность. Мимо расколотых икон, висевших здесь в насмешку богам и вере. Они шли недолго, остановившись перед тяжёлой дверью, оббитой металлом. Толкнув её, Князь пропустил Аврору вперёд, предоставляя ей сомнительную честь первой войти в небольшой овальный зал, с высоким сводчатым потолком.

Здесь пахло кровью и болью. И долгой, мучительной смертью, без возможности хоть как-то прекратить эту пытку. В центре, на полу, покрытом чёрной гранитной плиткой, в центре круга из свечей, заключённого в пентаграмму, лежала девушка.

Неяркое пламя кидало пугающие отблески на серые стены, теряющиеся высоко над головой. Оно расцвечивало бледную кожу жёлтыми всполохами. Окутывало белое платье золотистым свечением.

Девушка казалась живой.

Мирослав вытянул руку, предлагая Верховной самой осмотреть свой подарок. Он стоял возле двери, улыбаясь довольно и счастливо, с удовольствием смотря на то, как теряются краски на бледном лице его спутницы, как ужас мелькает в бездонных глазах и исчезает там, вновь скрытый вежливым интересом.

Шаг, ещё шаг. Медленно, словно боясь вспугнуть неведомых птиц, Аврора подошла к бездыханному телу. В правильном круге свечей, девушка лежала на спине, благочестиво сложив руки на груди в молитвенном жесте, сжимая цепочку с серебряным крестиком в пальцах. Она улыбалась, мучительно болезненно и от этого ещё более пугающе страшно.

А на груди, там, где когда-то билось живое сердце, расцветало алое пятно, обнажая разодранную грудь. Вывернутые рёбра окружали дыру в грудной клетке, где вместо привычного человеческого сердца, в окружении ошмётков плоти и капель крови, стоял букет из чёрных роз. Живой, трепещущий, ещё покрытый утренней росой, он нежными лепестками касался остывающего тела, источая сладкий аромат.

Уже смешавшийся с запахом тлена и разрушения.

Верховная закрыла глаза, странно улыбаясь. на светлом, тонком, почти детском лице Фаворитки застыло выражение счастья, с мукой страдания. А пустые глазницы, словно чёрные дыры, притягивали взгляд, завораживая своей безобразной красотой. Чувственно очерченные губы прорезала грубая бечёвка, навеки сшившая их вместе. Тёмные волосы разметались по полу, перемежаясь с листьями лавра. Лоб же венчала терновый венок, оставивший глубокие царапины на нежной коже.

— Тебе нравится мой подарок? — вкрадчиво поинтересовался мужчина, так и оставшийся стоять у двери.

— Он... Великолепен, — справившись с голосом, откликнулась Верховная, вновь посмотрев на жертву обстоятельств, коли можно так выразиться. В чём-то юная ведьма действительно была виновата сама.

Например, в том, что так и не поняла, с кем имеет дело. И попыталась прыгнуть выше собственной головы. В какой-то степени ей было жаль девчонку...

Но лишь самую малость, и где-то очень глубоко в душе.

— Я знал, что ты оценишь, — хмыкнув, Мирослав подошёл к женщине, обнимая за талию и притягивая к себе. Положив подбородок ей на плечо, он бесстрастно продолжил говорить. — Она пришла два дня назад. Красивая и порочная. Настоящая ведьма. Она предлагала себя не в первый и не в последний раз. И точно не только мне. Она жаждала власти и притворялась невинной, молилась богу, когда поняла, что отпускать её никто не собирается. Проклинала, кричала, грозила карами небесными и Адом... Так и не поняв, что Ад — это я.

— Ты мог её простить...

— Простить можно многое, моя дорогая Верховная. Предательство, попытку убить тебя, измену... Мы Тёмные, для нас это не так уж критично, — тихий смешок. — Но что я не могу простить, так это банальную человеческую глупость.

— И в чём же она проявилась? — Аврора склонила голову набок, думая о своём. Если её и удивила жестокость Князя, то не настолько, что бы пытаться его укорить в этом.

— Она возомнила себя моей парой, Ави, — тон мужчины стал злым и студёным, обжигая своей холодностью, а хватка крепче, причиняя боль. — И подлила в вино зелье Единства, смешанное с приворотным.

— Разве это глупость? Может, она просто влюбилась в тебя и захотела взаимности?

Мирослав рассмеялся, искренне и от души. Развернув её к себе лицом, положила ладонь на талию, второй сжимая пальцы. И закружил в неспешном вальсе, скользя по отполированной плитке, вокруг мёртвого тела, мурлыча себе под нос мелодию.

— Похоть. Желание, — тихо шепнул, склонившись к её лицу. — Да. Жажда власти, стремление к чужой силе? Да и ещё раз да! Любовь? Поверь, любовью там и не пахло. Приворотное, сделавшее бы из кого другого раба. Зелье, смешавшее бы нашу магию и силу так, что вскоре я стал бы живой батарейкой для неё. И любовники, целая череда любовников из самых разных кланов, с самыми различными социальными статусами. Любовников, мечтавших о нашей с тобой мучительной и скоропостижной смерти. Так о каком таком эфемерном чувстве может идти речь?

— Их ты тоже убил? — почти равнодушно поинтересовалась Аврора, вынужденная мысленно согласиться с его доводами.

Порой Князь бывал убийственно логичен. В прямом смысле этого словосочетания.

— Зачем? — искренне удивился Мирослав, подводя её к одной из стен. Нажав на неприметный выступ, он снова отступил, предоставляя женщине возможность рассмотреть открывшуюся выставочную витрину, спрятанную до этого за тонкой перегородкой в каменной кладке.

Стеклянные гробы, окантованные тёмным металлом. И куклы. Застывшие в самых разнообразных нелепых позах. Куклы, когда-то бывшие живыми людьми. Они кричали, бились о тонкие, хрупкие стены. Беззвучно. Бессмысленное. Бесполезно.

Вывернутые запястья. Пробитые ладони и пустые глазницы. Тонкие чёрные нити, тянувшиеся вверх, к деревянному перекрестью. Огромные дыры на животах и в груди. Обожжённая и замёрзшая плоть, увитая ядовитым плющом. С отцветающими скромными соцветиями, цвета тёмного синего неба.

— Их было семь. Ровно по числу грехов в этой книженции, — Мирослав встал рядом, с любопытством смотря на слабые попытки своих жертв получить долгожданную свободу или освобождение. Потому что смерть, окончательная смерть, была бы куда предпочтительнее ничтожного шанса на выживание.

— Уныние, — он указал на печального клоуна, со следами кровавых слёз на щеках.

— Чревоугодие, — рука переместилась к худощавому мужчине со вспоротым животом, державшем в своих ладонях собственные внутренности. Его лицо украшала безумная, широкая улыбка, от уха до уха.