— Вот этого я бы точно тебе никогда не рассказал. — Легрэ печально и благодарно улыбнулся Фернандо. — Может теперь расскажешь, какого тебя понесло в пыточную?

— Они меня мучают... голоса... я совсем не хочу быть утопленным в адском пламени. Они говорят, что я ... совершаю зло, что я не имею право жить. Я и сам так думаю. От меня одни неприятности, одни глупости, — в рубашку невнятно шептал Луис, гладя барона по спине, на которой столько шрамов.

— Почему ты решил, что от тебя одни глупости? — Фернандо подвинулся ближе и теперь легко оглаживал юношу вдоль позвоночника кончиками пальцев. Подушечки скользили по тонкой ткани и она казалась прозрачной — настолько четко король мог представить каждый позвонок, каждую мышцу, каждый след своей странной любви.

— Я все время боюсь вас потерять. Я так боюсь вас больше не увидеть. Боюсь, что завтра будет только ночь, и голоса твердят в голове... и вы от меня требуете, — Луис сбивался, кусал губы, терся носом о плечо барона. — Я слишком эгоистичный и жадный, я алчный и слишком чувственный. Нельзя...

— Лучше договори, — ласково попросил Кристиан.

— Нельзя любить так глупо, бездумно, нельзя... Я чувствую, что виноват все время перед вами, Богом, перед собой. Только одна мысль, что вы мне изменяете, меня делает неконтролируемым глупцом. Меня бесит сама мысль об Аннике. Я не могу так больше, — пальцы цеплялись за плечи Кристиана, а глупое тело реагировало на ласки короля, ластилось к нему.

— Что ты хочешь изменить? Чего бы тебе хотелось? Если заглянуть глубоко в сердце? — Фернандо не менял размеренности и внешней невинности прикосновений. — Если тебя что-то бесит, значит, ты знаешь чего хочешь.

— Хочу уверенности, хочу быть уверенным, что не будет никого лишнего — я не хочу, чтобы Кристиан уделял столько времени это гвардейцу. Не хочу никакой Анники. Мне вы нужны. Я готов на все, чтобы только эта пытка прекратилась. Чтобы сердце не сходило с ума от того, что... как же стыдно! Я все равно буду ревновать.

— Ты уверен, что это все причины? — Кристиан отстранился и, приподняв пальцами подбородок герцога, заглянул в глаза. Легрэ говорил и спрашивал о Ксанте — вот что беспокоило его на самом деле.

Сильвурсонни сразу понял причину, которая острой иглой так и торчала в душе.

— Он никогда не оставлял меня. Он наказывал. Говорил про чудовищ вокруг, но я главное чудовище. Я по сравнению с вами кажусь себе смешным, я причиняю вам боль. Он сказал, что вы со мной до тех пор, пока я... — сердце пустилось вскачь, теплая ладонь дошла до поясницы нежностью, — пока не надоем вам. Что все имеет конец, что... теперь ты завел себе этого юношу, и тебе он нравится. Хватит о Ксанте, его больше нет. — Луис не хотел говорить о том, что считал себя виноватым в смерти отца. Ни к чему кому-то еще знать о том, что глубоко в душе.

— Луис, ты повзрослел, — Кристиан говорил твердо и ласково. — Ты уже не ребенок, и мы с Фернандо тебе не родители, чтобы решать за тебя все. В конце концов, ты всегда можешь просто сказать — нет, если тебя что-то не устраивает. И поверь мне, от этого ты не станешь нам меньше нужен. Ты боишься призраков жизни, и потому голоса кажутся тебе правыми. А еще, лучший способ жить без проблем — это не иметь их. Пересмотри свое отношение, иначе ты потеряешь нас, ты потеряешься сам.

— Я знаю, — герцог опустил голову еще ниже. Лучше теперь, чем когда-то потом потерять. Как он может себя изменить, если он такой?

— Ты хочешь уверенности? — Фернандо продолжал рассматривать и трепетно гладить спину мальчика, которую сейчас так изящно обрисовывала рубашка белого цвета — цвета жертвы или рождения. — Могу предложить тебе договор.

— Договор? — переспросил Сильвурсонни, продолжая тереться носом о плечо барона.

— Договор? — поинтересовался Легрэ.

— Договор подразумевает взаимные обязательства, — несколько рассеянно ответил Фернандо, добравшись узорами, рисуемыми пальцами, до лопатки юноши. — Ты думаешь, что ты нам когда-нибудь надоешь и это то, что больше всего тебя тревожит? Все твои страхи идут из этого? Или из другого? — подушечки пальцев осторожно ползли вверх по им одним видимым линиям.

— Да, — герцог вздрогнул, и повернулся чуть к королю.

Фернандо вгляделся в профиль мальчика и довольная улыбка пробежала по губам — красиво получилось. Взгляд обласкал странный шрам на щеке.

— Почему мы тебя можем бросить? Как думаешь?

— Ты не уверен в нас? — спросил Кристиан.

— Меня снедает ревность. Я совсем дурак?

— Ревность, — король уже мечтательно улыбался, слабо притронувшись к следам от ножа на лице мальчика. — Если ты перестанешь быть красивым — мы тебя бросим? Или нет?

— Не знаю, нет, — герцог физически ощущал возбуждение короля и его дьявола, напитываясь волнением и опасностью от слишком ласкового тона.

— Нет, — твердо сказал Легрэ, — но если ты захочешь сам уйти, если ты будешь калечить себя и рисковать жизнью... что будет с нами, Луис?

— Я не хочу уходить, — герцог уцепился за барона. — Я виноват. Я дурак.

— Мы все тут от любви слегка помешанные. — Кристиан медленно склонился и мягко поцеловал юношу в губы. — Ты сейчас такой беспомощный... Красиво... И не скажешь, что этот мальчик умеет орудовать веревкой и кнутом, ммм!

Луис густо покраснел, вспоминая то, как проводил ночи с ними двумя и ответил жадно на поцелуй.

Легрэ напористо уложил юношу на лопатки, проник языком глубоко в рот — и брал поцелуями какое-то время, а когда почувствовал, что мальчик окончательно разомлел, отпустил.

— Жаль, что ты ранен, — улыбнулся он шутливо-издевательски. — Отдыхай, и помни, никто ни к чему тебя не принуждает. Мы любим тебя.

— Да, конечно, — герцог лежал на кровати и жмурился: то ли действовало лекарство, то ли слова и поцелуи, но его начало клонить в сон.

— Спи, — Фернандо переложил Луиса повыше — на подушки, и укрыл одеялом от промозглости, нагнанной ветром в комнату, подумав, что нужно бы протопить камин побыстрее.

Луис лежал с закрытыми глазами, понимая, что спокойствие его вызвано средствами, что завтра или к вечеру он проснется и снова вернутся голоса и его сомнения, но еще он хотел, чтобы голоса не возвращались и остались только его возлюбленные.

* * *

Темная и горячая ночь разогревала кровь, заставляла выбраться из-под теплых покрывал и открыть глаза. Луис проснулся неожиданно, услышав треск камина и приподнимаясь с тяжелой головой на подушках. Мрачное состояние накатило на него тут же — воспоминание о подвале и голосах, его желание убить себя, признание Легрэ об изнасиловании, отчаяние любви и... грех смерти отца, повисший камнем на шее. Герцог шевельнулся и сел.

Фернандо, спавший справа от мальчика, чуть пошевелился и с некоторым трудом открыл глаза. В лунном свете рубашка мальчика, обтягивающая тонкую спину, казалась мутно-белой и навевала мысли о чем-то загробном. Король моргнул и чуть дернул, прогоняя сон.

— Луис, — тихий шепот растворился в тишине спальни, нарушаемой только гулом огня в камине, — тебе больно?

Герцог хотел помотать головой, но ему и правда было больно: на душе скреблись кошки, а произошедшее не давало ни секунды покоя. Фернандо поймет, если солгать, он различает все оттенки голоса, он хорошо знает, как реагирует герцог на малейшее раздражение.

— Да, мне больно, — Луис вновь лег, ложась на плечо Фернандо и обнимая.

— Мальчик мой, — король прижал любимого к себе. — Нам тоже вместе с тобой больно. Знаешь, милый, наша жизнь такая странная, что многие считают нас сумасшедшими. Как думаешь, мы сумасшедшие? — Фернандо прикрыл глаза и слепо смотрел куда-то вверх. Если бы не голос и пальцы, что легко перебирали светлые волосы, можно было бы подумать, что он спит.

— Да, сумасшедшие. Особенно я, — тихо признался Луис, проводя пальцами по груди монарха и прислушиваясь к дыханию Легрэ. Барон был частью герцога, и мысль, что его касались мерзкие руки, принуждали к близости, вызывала у юноши оторопь и холод в животе.

— Ты хотел бы быть нормальным? — голоса переплетались, вплетались в тишину, строя новый узор звуков и смыслов.

Герцог осторожно повернулся набок и чуть приподнялся на локте, разглядывая Фернандо, по лицу которого плясали отблески от камина.

— Нет, не хотел бы.

— Это хорошо, — улыбнулся король, все еще не открывая глаз. Он пытался представить, как сейчас выглядит мальчик, как смотрит. Как дышит и так понятно — по касаниям груди. — Когда человек нормальный, он не способен на безумства, ради которых стоит жить. Почему ты не хочешь быть нормальным?

— Потому что счастье видеть тебя и Кристиана, потому что так я могу петь о вас в своих песнях и мыслях, потому что каждый день... — герцог вдруг потерянно замолчал, — потому что счастье не вечно.

Кристиан за спиной герцога зашевелился, и вдруг испуганно подскочил, но когда увидел Луиса облегченно вздохнул и рухнул в подушки.

— Чего не вечно? — спросил он, протирая глаза.

Герцог обернулся и улыбнулся по-глупому влюбленно.

— Прости, что разбудили тебя, — он вновь лег между и теперь тоже смотрел в потолок. — Я никогда не смогу стать такими, как вы, — вдруг умозаключил, пытаясь себя понять получше.

Причудливые тени скользили по деревянным перекрытиям, красными и желтыми пятнами ложились на ткань балдахина, спускались тонкими извилистыми линиями по тяжелой ткани.

Если что-то случится с ними, этого не пережить, не исправить. Отца нет, но если не станет их, то все будет намного хуже.

— А ты будь собой, что тебе мешает? — отозвался Легрэ и широко зевнул. — Зачем на кого-то ровняться... особенно на нас. Мы с Фернандо уже сделали все, что могли, чтобы отпустить тебя во взрослую самостоятельную жизнь. Дальше рули сам. — Кристиан сонно улыбнулся Луису и Фернандо.

— Я постараюсь, — герцог поцеловал барона в плечо и опять откинулся на подушку, опустошенный последним приступом ревности и непонимания. Если не нужно ходить к Аннике, почему они давили на него? Герцог не понимал.

— Знаешь почему "постараюсь" одно из самых отвратительных слов? — теперь Фернандо приподнялся на локте и, ласковостью ответив на улыбку брата, навис над Луисом.

— Нет, — покрутив головой, Сильвурсонни прятал глаза от дьявола, всегда смотрящего прямо в душу. Его близость будоражила кровь.

— Тогда... Постарайся поцеловать меня, милый, — король смотрел на своего мальчика, гладя подушечками пальцев по его щеке.

Луис неожиданно оказался под черными омутами и выдохнул. Поцеловать? Чувствовать руки, чувствовать их... Быть с ними и жить ими. Герцог потянулся руками к Фернандо и обвил шею.

— Постарайся поцеловать, — король сам уже почти касался губ мальчика. Каких-то несколько миллиметров...

Герцог сомневался. Это читалось в его лице, в его настороженном ожидании, в прозрачных льдинках глаз, но сомнения оказались недолгими, а поцелуй глубоким и полным страсти.

— Твои голоса и за это тебя судили? — голос Кристиана заструился вкрадчивым шелестом.

Луис, попавший в ловушку вопроса и одновременно губ короля, весь покрылся мурашками, пробежавшими под тонкой рубашкой. Голоса осуждали за все, даже за любовь, но именно ее не хотелось менять ни на что.

— Судили, — Фернандо чуть отпустил мальчика. — Твои голоса хотят отобрать у тебя все счастье?

Испуганные глаза испрашивали дозволения не отвечать. Луис только кивнул чуть-чуть, желая спрятаться во тьме от своих грехов.

— А сам ты что думаешь? — Кристиан протянул руку к щеке юноши.

— Я хочу с вами, я очень этого хочу, — потерся о шершавую ладонь герцог.

— Хочешь? — Фернандо, улыбаясь, чуть прикоснулся легким поцелуем к губам мальчика. — Ответь — что ты сделал минуту назад? В ответ на мою просьбу?

— Поцеловал тебя? Я сомневался, — вдруг вновь признался Луис. — Я не в любви сомневался, а в том, что ее недостоин, — выпалил на одном дыхании. — Я хочу быть с вами, хочу вас.

— Я рад это услышать. Очень рад, — король смотрел в глаза юноши — такие родные, светлые, мятущиеся. — Ты меня поцеловал. Я попросил "попробовать поцеловать". Попробовать — это колебаться, это не шаг назад, и не шаг вперед. Это худшее состояние, в котором можно быть. Нельзя попробовать быть собой. Нужно быть. Первый шаг ты только сделал, — Фернандо лаской провел пальцами по шее мальчика. — Будь собой и будь с нами. Мы никогда не оставим.

— Если вы этого хотите. Глупый мальчишка с кучей глупостей в голове, у которого никогда и ничего не было до вас. Я думал, любить — это испытывать боль, страдание. Я привык, что... мой отец научил меня бояться бога и его власти. Он не отпускал меня, и теперь я виноват тоже. Я хочу быть собой, но как я сделаю это? Как мне сделать так, чтобы не было моей вины. Он приехал из-за меня, он меня выкрал. Я виноват, что так случилось.

— Ты виноват только в одном, Луис, — Кристиан улыбнулся, — в том, что умеешь любить по-настоящему. Это всегда тяжело, для всех. Любовь — это самое сильное испытание в жизни человека, выбор за выбором, ответственность, компромиссы. Любовь — это не только счастье и удовольствие. Мы все виноваты тем, что любим, но остальное это дела других людей. Не думаю, что твой отец не понимал, что тебя не переделать. И не за твоими грехами он гонялся, а за своими собственными убеждениями. Сейчас Ксанте в корне бы пересмотрел свое отношение к твоей жизни с нами.

Сильвурсонни недоверчиво глянул на барона. Темноволосый, с сияющими глазами и такой необыкновенно красивый. Они с Фернандо похожи. Неуловимо, словно бог связал их в одну ниточку, словно знал, что они будут друг друга любить.

— Он и пересмотрел, — спокойно возразил король. — Бумага тому подтверждением. Луис, ты же знаешь, что он никогда бы не подписал индульгенцию, если бы не захотел этого сам. Значит, он отпустил тебя, разрешил быть собой.

— Не понимаю, почему мне так плохо, не понимаю, почему вы молчали про этого мерзавца горца, не понимаю... — Луис закрыл лицо руками.

— Знаешь, — Легрэ ласково погладил мальчика по волосам, — ты поплачь, если тяжело. Это помогает... Не хотели мы, чтобы ты переживал. Ты так редко улыбаешься. Думаю, со временем я бы рассказал все тебе и Фернандо. Он ведь тоже не знал. И я не стал бы этого рассказывать даже ему... по крайней мере, пока бы не прошло достаточно времени, чтобы попытаться понять. Иногда бывает так, что обстоятельства зажимают нас в угол, а горцы на стороне франков — это стопроцентное поражение в войне. Фернандо бы попал в плен, меня бы убили и что было бы с тобой, кому известно. Переступать через себя порою очень противно, но я ни на секунду не переставал вас любить.

— Понимаю, неужели ты думаешь, что я совсем глупый? — герцог не сдерживался, из его горла вырвался судорожный стон. — Только теперь мне еще страшнее. Я все время буду думать, что этот мерзавец ходит по земле.

— Что именно тебя страшит до такой степени? — Фернандо с беспокойством смотрел на мальчика. Вариантов ответа могло быть несколько и монарх опасался, что могут подтвердиться его худшие опасения.