Донор

— Ну, разумеется, — усмехнулась я и вновь принялась бесстыдно рассматривать его грудь, открывающуюся между расстегнутых верхних пуговиц рубашки. — Ты можешь ее снять? — Потянула я его за отворот.

— Ты хочешь быть со мной? — Его фраза вновь прозвучала как-то странно, не то напыщенно, не то дико. — Я никогда не был с...

Я невольно прыснула от смеха, потому что никогда не думала, что меня возбуждают девственники. В моих фантазиях обычно присутствовали герои-победители, опытные и сильные, уверенные в себе мачо. Но он и не походил на мальчишку, никогда и нигде не знавшего любви. Я уже собралась, было, задать ему очередной вопрос, подозрительно уставившись на него, как он произнес:

— С человеком.

— Ну да, — после некоторой паузы кивнула я. Как же еще: ведь он был не-человеком, вот никогда и не был с человеком. Вот так, человеческого мужчины мне уже мало — подавай нечто. Но это нечто смотрело на меня своими пронзительными глазами, и я вынуждена была сознаться, что ни один человек не мог бы с ним сравниться. В его глазах горело пламя ночи, он обладал грацией и красотой зверя, он был свободен, как луна — это ощущалось в его теле, в линии плечей, которые были расправлены, и не ссутулены, как у меня, со спрятанной между ними головой, словно меня постоянно били палкой.

— Ты — особенный, — произнесла я, рассматривая его почти с благоговением.

— Ты тоже, — сказал он, потянувшись ко мне и коснувшись щеки губами.

— Не надо, — я едва не плакала, — иначе я никогда не захочу просыпаться, а бабуля этого не переживет. Мало ей, что ли родителей. — Мне вдруг стало ужасно жалко и бабулю, и себя, и своей грустной одинокой жизни.

В этот же момент, когда я на полную катушку предалась страданиям, невесть откуда нахлынувшим на меня, раздалось дикое шипение Тараса Григорьевича, и я с изумлением уставилась на него, стоящего возле окна со вставшей дыбом шерстью.

— Ты чего это? — Спросила я, протирая глаза не то от слез, не то со сна. — А ну брысь отсюда, скотина дурная.

Григорьич махнул хвостом и скрылся в окне, настороженно зыркнув на меня.

— Вот дурень, — с досадой выплюнула я, поворачиваясь на кровати и, естественно, никого там не обнаружив. — Такой сон, идиот хвостатый. Такой сон... — Я рухнула на постель и застонала в подушку. Да, сон действительно был великолепным, и мне его теперь было никак не вернуть, и не завершить начатое с удивительным незнакомцем, и даже не повторить. Я и имени его не знала. Но в моей голове шелестом пронеслось: 'Андрей', словно ответ на вопрос. Не сомневаясь, я решила, что вспомнила ту часть сна, что стерлась из моей памяти, и довольно растянувшись на постели и вспоминая его лицо и руки, прошептала: — Андрей...

* * *

— А где наша Вик-то-рия? — спросила я у Лены, выделяя слог 'то'.

— Дома, ей что-то нездоровится, слабость какая-то. — Ответила она.

— Не здоровится, — хмыкнула я, скорее себе, чем на публику, — тут с температурой на работу ходишь, а ей не здоровится, видите ли. Принцесса.

— Зря ты так, вдруг и правда заболела, — покачала головой Лена.

— Если заболела, значит, все-таки есть на свете справедливость, — заметила я и сделала вид, что погрузилась с головой в работу. Вот из-за таких добродушных людей, как Лена, и могли существовать тираны вроде Вики. Потому что вечно она всем сочувствовала, всех пыталась понять. А Вика пользовалась, вытирала ноги и шла дальше. Я почти была уверена, что ей или лень было вставать или она снова отправилась к массажисту, парикмахеру, косметологу или куда там еще она ходила.

— Ты слышала, что с вашей? — спросила Нинка, заскочившая со стопкой каких-то левых документов для виду.

— Что-что — дрыхнет, — ответила я.

— Нет, у нас девочка слышала разговор начальника, так он говорил с врачами — у нее что-то вроде малокровия и упадка сил, она в обморочном состоянии, отправили в больницу.

— Да с чего бы ей, — недоверчиво произнесла я. — Это она кого угодно может до обморочного с упадком довести, но сама...

— Я тебе точно говорю, — кивнула Нина, и, подхватив бумаги, с деловым видом унеслась прочь.

* * *

— Что-то ты вялая какая, как сонная муха, — заметила бабуля, бодро шагающая к оградке на кладбище по знакомой тропинке.

Каждую весну мы обязательно приходили к ним, навещали. Бабуля делилась с ними последними новостями, я же просто стояла молча рядом, рассматривая цветущие ландыши и кусты сирени. Мне нечего было им сказать — я их толком-то и не помнила. Все, что я ощущала по их поводу — это оставшийся с детства осадок обиды за то, что они меня бросили. Чуть позже я уже начала понимать умом, что они не бросали меня, и в произошедшем нет их вины, но маленькая девочка глубоко во мне по-прежнему винила их в своем одиночестве. Кто знает, возможно, будь они рядом, я бы не выросла такой отшельницей, таким злым замкнутым зверьком, чаще смеялась бы, была беззаботной, больше радовалась и играла с другими детьми, воспринимала бы все легче, и жизнь стала бы добрее ко мне.

Я вздохнула, и вслушалась в рассказ бабули. Она тем временем уже дошла до проблем с крышей и перешла к тому, что надо бы подрезать яблоню, которая стоит сбоку от нашего дома.

— Да, сейчас они вылезут с пилой и непременно нам помогут, — не удержалась я.

На что бабуля лишь бросила в мою сторону грозный взгляд и строго произнесла:

— Не ерничай. Повырывай сорняки лучше вокруг.

И я, не споря, стала рвать всякую траву и лопухи, обильно покрывшие пространство между ландышами и сиренью. В каком-то смысле в такие дни я завидовала Тарасу Григорьевичу, который не обязан был присутствовать на этих непонятных мне мероприятиях, но, с другой стороны, мне нравилось гулять с бабулей и смотреть на цветы.

— И сирень эту вырви, много ее уже, торчит не впопад, — заметила бабуля.

Я с усилием вырвала из земли выросшую ветку и задержалась с ней в руке. Мне было жаль, из нее мог вырасти отличный куст.

— Может, я заберу ее к нам? Посадим рядом с домом? — спросила я, но бабуля замахала на меня руками.

— Что ты! Выбрось и не думай. Нельзя с кладбища ничего приносить, что ты.

Пальцы разжались, и ветка упала на кучу сорванной травы. Почему люди так боятся всего, связанного со смертью? Почему упорно закрывают глаза на то, что всех нас ждет впереди? Мне казалось, что земля на кладбище ничем не отличается от другой земли, и что, в конце концов, за всю историю человечества уже не осталось земли без костей. Кто знает, на чем стоит наш с бабулей дом. Но спорить с ней и расстраивать мне не хотелось.

— Катя, — оказывается, бабушка снова что-то говорила мне, а я прослушала. — Ты что-то сегодня совсем рассеянная. Не влюбилась ли?

— В кого? — с привычной интонацией переспросила я. А потом вспомнила незнакомца из сна, и на моих щеках появился едва заметный румянец. Мне не хватало его. С тех пор, как проснулась, я постоянно думала о нем: думала, когда занималась проводками на работе, думала, когда Нина в курилке говорила о своем парне и строила догадки о Вике, думала, когда собиралась дома на кладбище. Он мягко вплетался во все мои мысли, и, казалось, стоит только всмотреться, как следует, и можно увидеть перед своим мысленным взором его глаза.

— О, неужто дождалась, — всплеснула руками бабуля.

— Ба, перестань, глупости, — покачала я головой, но она лишь хитро улыбнулась. Неужели так заметно, неужели я веду себя, как ее Хуанита из любимого сериала. Я ощущала себя и глупо, и неловко одновременно. Только я могла влюбиться в персонаж своего собственного сна. Скажи бабуле — и она совсем расстроится, поэтому я промолчала.

Всю дорогу домой мы шли молча, но у бабушки было явно хорошее настроение, и в глазах ее засветилась надежда. А я наблюдала украдкой за ней и не знала, что хуже: развеять ее фантазии или позволить им жить.

— Ба, а какие они были?

— Кто? — недоуменно спросила бабушка, выдернутая из своих фантазий.

— Ну, родители.

— А, деточка, я же тебе сто раз уже рассказывала, они были инженеры, познакомились еще в институте, потом поженились и появилась ты.

— Ба, но это как-то безлико, — разочарованно заметила я. — Такое можно сказать о ком угодно.

— А что ты хочешь знать?

— Что-то особенное, только о них.

— Особенное, — вздохнула бабушка. — Не успели они ничего особенного. Хотя тебя успели, — улыбнулась она, — так что уже не зря.

Я вздохнула и зашагала дальше. И так каждый раз. А когда не спросишь ее, она вдруг сама иногда начинала что-то рассказывать, причем чаще всякие небылицы. Например, однажды, бабуля спросонья сказала, что поженились они уже тогда, когда мама была беременна, и не от отца. Помню, как смотрела на нее во все глаза, а бабуля просто взяла и заснула, а когда проснулась вновь, на все мои вопросы только и отвечала, чтобы я не говорила глупостей. Я долго гадала, то ли это от старости у бабули начинаются сказки в голове, то ли падает контроль, и она начинает выдавать долго скрываемые тайны.

* * *

— Что ж ты снова-то дома сидишь? — встревожено спросила бабуля, выглядывая из своей комнаты на кухню, где я в задумчивости допивала свой чай.

— Что? — рассеянно переспросила я, продолжая рисовать в своем уме воздушные замки.

— Чего погулять не пойдешь? А если хочешь, приводи его сюда.

— Кого?

— Мальчика, — в кои-то веки бабуля оторвалась от экрана и даже вышла на кухню.

— Ба, ну какого мальчика, нет у меня никого, кроме вас с Григорьичем, — устало возразила я.

— Нету, — проворчала старушка, — вон даже Григорьич что-то почуял, ведет себя странно. Как ни подойду — шипит, словно не узнает.

На этих словах бабули я насторожилась и машинально посмотрела наверх, в сторону своего чердака.

— Что встрепенулась? — подозрительно поинтересовалась бабуля. — Иди уже, вижу, что усидеть не можешь. — И она тихо засмеялась каркающим смехом.

Я действительно почти взлетела наверх — на этот раз меня долго уговаривать не надо было, от какой-то неясной надежды или предвкушения. Глупой надежды, если честно, потому что я в глубине души надеялась увидеть там его.

Вечерний ветер шевелил занавеску, за окном уже было полностью темно, и луна не светила, затянутая тучами. Я потянула носом воздух и подумала о том, что сегодня, пожалуй, стоило бы закрыть окно, потому что может быть гроза. А бабуля всегда очень ругалась, когда наверху хлопали ставни, и каждый раз причитала, что чинить их некому. Я уже потянулась к створке окна, когда на мою руку сверху легла его рука.

— Не надо, оставь, — произнес его голос.

— Так это не сон, а галлюцинация? — произнесла я вслух.

— Это реальность, — ответил он, разворачивая меня к себе.

— Чья реальность? — с оттенками сарказма в голосе поинтересовалась я. — Не нужно было сегодня приходить, я устала после кладбища, — произнесла я и рухнула на кровать, не раздеваясь.

Он смотрел на меня от окна, не шевелясь.

— Зачем ты пришел? — пробормотала я, повернув голову.

— Ты притягиваешь меня, — ответил он.

— Добро бы только по ночам, но если я постоянно буду думать о тебе — это паршиво, — произнесла я.

— А ты думаешь?

— Думаю, — призналась я, — временами мне кажется, что непрерывно.

— Почему? — спросил он.

— Почему? — я даже приподняла голову над кроватью. — Может быть потому, что ты невозможно интересен, а может быть потому, что мне больше не о чем. В моей жизни нет ничего стоящего, что могло бы сравниться с тобой.

— Тебя снова кто-то расстроил на работе?

— Нет, — успокоилась я, глядя в его бездонные глаза, — Виктории не было, а больше некому.

— Тогда в чем дело?

— Наверное, в родителях, — вздохнула я, вспоминая вечерний поход.

— Ты помнишь отца? — спросил он.

— Нет, — покачала я головой, — я никого из них не помню. Ба показывала мне фотографии, но это еще мучительнее — все равно что смотреть на чужих людей и пытаться вспомнить.

— Его нет на фотографиях, — произнес он.

— С чего ты взял? — насторожилась я. — Вы что там с ба, сговорились?

— Твой отец никогда не разбивался в аварии. — Произнес он. — Я пойду, тебе лучше отдохнуть.

— Эй, подожди, — воскликнула я, — объяснись. Я не настолько устала.

— Завтра тебя ждет тяжелый день, — произнес он и растворился в окне.

Я опять потерла глаза, как и прошлой ночью, но он не возник снова, и в комнате не было шипящего Григорьича, как в прошлый раз. Я сидела на своем матрасе в полном недоумении, и теперь визит моего гостя казался мне уже не столько возбуждающим, как раньше, сколько немного пугающим и скатывающимся к бредовости моих обычных снов.

* * *

В комнату вошел начальник Нинки и, судя по торжественной мрачности на его лице, нас ждала какая-то ужасающая весть. Все сотрудники поднялись из-за своих столов и выстроились в нервно потирающую руки шеренгу. Меня всегда доставали долгие паузы, которые выдерживали выступающие, перед тем, как сказать, что в субботу мы работаем или что премии не будет, потому что мы все оболтусы и лодыри. Но то, что нас собрал Валентин Палыч, было само по себе вещью диковинной, так что я ему почти согласна была простить даже эту театральную паузу.

— Многие из вас уже знают о внезапной болезни Виктории, — начал он, и люди закивали головами. — Так вот, у меня печальные новости. — Все замолчали, и воцарилась гробовая тишина. — Виктория сегодня умерла в реанимации, рано утром. Врачи сделали, что могли, но... Вашим начальником временно буду я, так что если возникнут какие-то производственные вопросы, будем решать вместе. — Он откашлялся, угрюмо поправил галстук и вышел из комнаты.

Все стояли, словно громом пораженные. Бывает, что люди болеют, и их смерть в общем-то предсказуема, бывают несчастные случаи или аварии, но чтобы так. На лицах присутствующих читалось потрясение, перемешанное с недоверием. Насколько я не любила Вику, но и мне было дико услышать подобные новости. В конце концов, я никому не желала гибели.

В дверях показалась Нина и призывно мигнула мне. Я поднялась, словно зомби, со своего места и потащилась следом за ней.

— Нет, ну ты можешь себе такое представить, — произнесла она, нервно закуривая.

— А я не верила тебе, когда ты говорила, что она заболела. Ведь совсем не верила, но я и подумать не могла... — тихо проговорила я.

— Да, тут такая история, что и самой не верится до конца.

— Так что случилось-то?

— Говорят, к вечеру она уже неплохо себя чувствовала, вроде как на поправку пошла. А утром все симптомы вернулись, и даже хуже стало. В общем, так она уже в себя и не пришла.

— Так а что было-то? Что за болезнь? Чтоб человека за пару дней не стало!

— Я тоже об этом думала, — понизив голос, произнесла Нина, — чтоб не оказалась заразной, иначе нас тут всем офисом на карантин можно сразу, а то и в морг, — нервно добавила она.

— Вообще-то я не об этом, — я действительно не думала о заразности или незаразности болезни, я просто не могла понять, как подобное могло случиться.

— Что тут думать — вскрытие покажет, — сказала Нина, снова затянувшись, — думаю, многие среди ваших вздохнут с облегчением, что уж тут скрывать.