Донор

* * *

Я никогда не была активистом красного креста или кем-то вроде бегущей по первому зову, но когда грустная девушка с работы попросила помощи для своего ребенка, я молча собрала вещи и поехала по указанному адресу. Поразилась потоку людей и контингенту: начиная от хорошо одетых и заканчивая алкоголиками потертого вида. Правда, прежде чем пополнить банк крови, у всех новых берут анализы — это утешало, хотя иногда оказывалось, что проспиртованная кровь прошла все тесты успешно. Впрочем, не мне решать, а врачам, что годится для переливания, а что нет. Мое спокойствие и равнодушие в этом странном месте даже наводило некоторых сестер на мысль, что я не новичок, и потому пару раз я удостоилась удивленных взглядов, когда сказала, что карточки у меня нет и я здесь впервые.

Я никогда не отличалась крепким здоровьем, но с гемоглобином у меня оказалось все в порядке, и при виде крови я ни разу не падала в обморок в отличие от прочих чувствительных личностей. Так я стала донором, только моя кровь не подходила для девочки со второй отрицательной. Первая положительная, универсальная, но только на крайний случай, а если есть возможность: сдаешь то, что есть, а в банке заменяют тем, что нужно. Часть меня спасет еще чью-то жизнь, а та вторая отрицательная, что дадут ребенку за сданную мной кровь, возможно, спасет жизнь ей.

После центра слегка кружилась голова, и было ощущение легкости, что ли. В голову лезли всякие глупые мысли о том, что в прошлых веках практически все заболевания лечили кровопусканием, и стану ли я от этого здоровее. Потом всплывала какая-то детская гордость, что моральный долг перед обществом выполнен, и вот она я, иду, — тихий неприметный герой. А потом и вовсе все забылось после рекомендованного бокала красного вина. Дни ведь ничем не отличаются для такого человека, как я, который живет в доме на окраине с котом, цветами и слегка чокнутой бабулей. И не спрашивайте, где мои родители: иногда мне кажется, что их никогда и не было. Только бабушка иногда вспомнит о них что-то, да и брякнет, не подумав, а я потом гадаю: было это на самом деле, или она снова фантазирует.

* * *

— Как дочка? — спросила я, перевешиваясь через стол.

— Спасибо тебе огромное, всем вам, все хорошо, слава богу: с тех пор, как выписались из больницы, больше никаких рецидивов. — Я смотрела на девушку перед собой, на темные круги под ее глазами и худые руки, от которых осталась только кожа да кости. Лена и так никогда не была пампушкой, а теперь и вовсе стала своей тенью.

— Хочешь печенье? — Спросила я, неловко улыбаясь.

— Нет, спасибо, — покачала она головой и вернулась к работе.

— Съешь, когда захочешь, — я все-таки положила ей на краешек стола горку печенья. Если она не начнет есть, тогда переливание скоро понадобится ей самой.

— Да, как там у вас дела? Все хорошо? — Встряла проходившая мимо начальница с сумасшедшей укладкой на голове и в замысловатой блузе. Она не ездила сдавать кровь, она только ахала и охала, когда в отделе подняли тему, но так ничего и не сделала. Лишь как-то зло посмотрела в мою сторону, когда я ушла на час раньше, чтобы добраться до центра. Я глядела, как улыбается и благодарит ее Лена, и думала, что послала бы на ее месте начальницу ко всем чертям. Хотя, кто знает, возможно, потому у меня так мало друзей, что я посылаю всех каждый раз, когда эта мысль приходит ко мне в голову.

Очнувшись от своих размышлений, я заметила, как начальница озадаченно смотрит на меня, и тут же постаралась стереть со своего лица ожесточенную ухмылку, сменив ее на что-то более подобающее моменту и общей радушной обстановке. Пусть радуются, в конце концов, все ведь хорошо, кому какое дело, что я не терплю фальши, что любая ложь в интонации и голосе душит меня, гложет, заставляет выворачиваться наизнанку.

— Ты сделала драфт, который я тебе давала вчера? — нотки в ее голосе больше не были ни любезными, ни доброжелательными, зато теперь она больше была похожа на себя саму. Меня всегда бесило слово драфт, и вообще засорение языка иностранными словами, как будто в русском мало слов, к каждому из которых можно найти еще пару синонимов. А она так любила эти модные слова, что иногда произносила их, даже не понимая смысла. Но да, ее речь и ее внешность составляли некую гармонию: именно из ее губ должны были вылетать такие вещи, как 'драфт'.

— Последняя версия проекта у вас в почте, Виктория, — произнесла я спокойно.

Виктория развернулась на каблуках и, не сказав ни слова, удалилась в свой кабинет.

— Скатертью, — напутствовала я ее тихо, потому что это все, что оставалось мне, серой подчиненной мышке — шептать ей вслед.

Лена обернулась ко мне и понимающе улыбнулась. Да, мы все очень любили нашу Викторию с ее розовыми кофточками и высокими каблуками. Я знала, что скоро ко мне вернется 'драфт' с почерканными предложениями, резкими замечаниями в тех местах, где нормальный человек наоборот оценил бы степень эффективности и поблагодарил за проявленную инициативу. Виктория же поощряла только тех, кто лизал ей зад, а таких в нашей конторе, увы, было немало.

* * *

— Как дела? — спросила я Нину, когда вышла на улицу за угол здания, где кучковались обычно все курильщики. Нет, у меня не было этой вредной привычки, но она была у Нины, и единственное место в нашем здании, где мы могли спокойно поговорить, была курилка.

— Не знаю, — мрачно начала Нина, — я хотела спросить у тебя совета.

— Ну, давай, — хотя я очень сомневалась, что мой совет в амурных делах окажется хоть сколько-нибудь полезным. А сомневаться в том, о чем меня собиралась спросить Нина, не приходилось — все ее вопросы крутились вокруг одной и той же темы в разных вариациях.

— Он не звонил мне вчера, и я весь вечер просидела дома, как дура. Ну, потом, правда, ко мне зашла Танька и мы наколбасились по полной.

— И что?

— Что и что? Он и утром мне не перезвонил, хотя мы договаривались созвониться еще вчера. — Насупилась Нина.

— Так чего ты ему не позвонила сама?

— А сколько раз я могу ему звонить сама. Получается, я не звоню — и ему ничего не надо. Мне кажется, ему вообще ничего не надо. Никогда ничего не подарит, не предложит — его все устраивает.

— Нин, ну ты сама говорила, что у него такой характер, но он же добрый и спокойный. Может, ты все надумала? И он просто не понимает, что тебя это расстраивает. Скажи ему сама, намекни.

— Он и в покупках не участвует. Я на днях накупила продуктов на последние деньги, приготовила ужин — он пришел, поел и все. И никогда не предложит поучаствовать.

— Так отправь его за продуктами, — удивилась я, вспоминая, как бабушка просит купить молока, сметаны и яиц или еще чего, и я без всяких вопросов приношу ей заказ вечером или в выходной день. Чем больше я слушала все Нинкины рассказы, тем больше убеждалась в том, насколько бабушка лучше всех парней вместе взятых.

— Точно, — просветлела Нина,— отличная идея, отправлю его за продуктами.

— Меня так в сон клонит, — засмеялась Нина, — нехило мы с Танькой наколбасились.

А я смотрела на яркую брюнетку Нину и завидовала ей с ее проблемами и какой-то неизвестной мне Таньке, которая могла прийти к ней в любой вечер и наколбаситься вместе. Иногда, когда мне становилось особо грустно, я могла налить коту валерьянки, если он был в поле зрения, а себе — немного вина, и пить, глядя на довольное животное, чтобы уж совсем не в одиночку, как алкоголик. Нина часто говорила, что если бы мы жили рядом, а не на разных концах города, могли бы проводить вместе вечера, и я порой мечтала, как переезжаю поближе к ней, но потом вспоминала бабушку, наш дом, сад и понимала, что никогда не смогу их бросить.

* * *

— Катя, там блинчики на плите с яблоками, еще теплые, — прокричала бабуля из своей комнаты, где она по расписанию смотрела свой очередной сериал. Бабушка и телевизор давно уже срослись и стали близнецами-сестрами. Оставалось загадкой лишь то, как кот еще не присоединился к их сообществу. Но Тарас Григорьевич, как окрестила его бабуля за насупленную морду и хмурый взгляд, и, как и повелось дальше, был мужчиной в самом расцвете своих сил, и видимо потому не торопился проводить свои дни на диване, а предпочитал гоняться за кошками по окрестностям и сражаться за честь хвоста с остальными самцами. Бабуля, бывало, долго причитала и вела душеспасительные беседы с Тарасом Григорьевичем, замазывая ему полученные в боях раны, и он вроде слушал и соглашался, но потом все равно поступал по-своему к немалому ее огорчению.

— Ба, ну зачем ты их полила сметаной, — с досадой произнесла я, рассматривая разбросанные по кухне и покусанные оладьи. Конечно, Григорьич был не дурак: сметана в открытом доступе. И нет бы — взять, сколько надо, и съесть — разбросал почти все содержимое миски по кухне. Самого виновника нигде не было, впрочем, я и не надеялась: в чем ему было не отказать, так это в сообразительности. Если уж он делал шкоду, то прекрасно понимал, что подобное действо одобрено не будет, и сваливал своевременно куда подальше.

— Фиг ты у меня получишь рыбу, — сказала я в сердцах и стала убирать следы погрома.

— Варенье, Кать, варенье в шкафу, если хочешь, возьми. — Вещала бабуля из комнаты. Я потянулась к верхним дверцам шкафа, и достала банку вишневого варенья. В конце концов, с батоном — чем не блинчики. Вишни у нас всегда было завались, как и яблок, и груш. Даже когда бабуля хворала, варенье все равно делалось исправно: тогда она руководила мною, сидя у окна в кресле. Каждое лето у нас были недели вишневого, яблочного и грушевого варенья. А еще были дни лазанья по деревьям, но сбор никогда не утомлял меня в отличие от варева на кухне, в жаре с кучей пара и банок. Мне нравилось забраться на верхушку дерева и раскачиваться на ней вместе с ведром под порывами ветра. Такие вещи напоминали о детстве, о чем-то незапятнанно счастливом с кучей надежд и ожиданий, которые теперь сменились постылой однообразной работой в офисе с начальницей-дурой и злыми тетками вокруг. Но нам с бабулей надо было как-то жить, и дом содержать в порядке, и Тараса Григорьича худо-бедно кормить, так что выбора у меня не оставалось.

Иногда бабушка в перерывах между сериалами начинала сетовать на то, что я до сих пор сама. Заводила старую песню, что пора мне найти парня, отправиться в кино или театр, — кто знает, почему она считала, что именно там нужно знакомиться, мне так и не удалось понять — завести семью, нарожать детей. И чтоб дом наш наполнился жизнью, потому что ей уж недолго осталось, и порадоваться бы за меня на старости. Да и на кого она меня может оставить — в этот момент бабуля обычно с укоризной смотрела на Григорьича, и тот смущенно удалялся, не выдержав ответственности.

Но я знала, что мне лучше просто подождать, не переча ей, пока начнется следующий сериал и бабушке вновь будет не до меня за картонными персонажами и сюжетами. Тоскливей всего мне становилось тогда, когда она пыталась учить меня жизни, приводя в пример Марию Хуаниту или дона Карлоса из очередной мыльной оперы. Невозможно было объяснить ей, что мы живем не в Мексике, да и в самой этой прекрасной стране в реальной жизни нет ничего общего с тем, что на экране. Я не пойду работать служанкой к богатому одинокому красивому хозяину, и он не влюбится в меня до беспамятства, и его мать не окажется и моей матерью, или сестрой моего давно почившего отца. Я уже работала на стерву, с которой меня, слава богу, не связывали никакие родственные узы.

— Что ты все дома и дома сидишь, — произнесла бабуля, когда я уселась рядом с ней в кресло с банкой варенья смотреть новости. — Прям как старуха какая. Это мне уже некуда больше пойти, а тебе-то.

— Ба, уже поздно для кино или театра, — буднично произнесла я, ныряя ложкой в банку и доставая ягоды со дна.

— Поздно, — хмыкнула бабуля, — а раньше-то о чем думала? Что сидишь тут сиднем. Мы с Григорьичем и сами тут справимся, а тебе надо о будующем думать.

Я не знала, откуда у нее взялась эта смешная манера говорить 'будующее', может, по аналогии со словом 'следующее', но когда-то в детстве я говорила его также, в точности уверенная, что так правильно, пока дети в классе не посмеялись надо мной. С тех пор я на всю жизнь запомнила, как правильно его произносить и всегда говорила верно, но бабулю не поправляла: мне казалось, что если она начнет говорить его иначе, то в ней что-то неуловимо разрушится. Потому теперь я лишь тепло улыбалась, когда она в очередной раз произносила это слово.

— А где это Григорьич? — тем временем вопрошала бабуля, вертя головой в разных направлениях.

— Гуляет, — со вздохом произнесла я, вновь подумав о навеки потерянных блинчиках.

— Вот видишь, — сказала бабуля, словно это был последний железный довод в ее теории.

— Если б я брала пример с Тараса нашего Григорьича, — осторожно произнесла я, — то правнуки у тебя точно появились бы, бабуля, чего не могу сказать обо всем остальном.

— Э-эй, — взмахнула рукой бабушка, качая головой, — лишь бы вот это говорить всякие глупости. Смотри-ка, — подслеповато прищурилась в экран, — и что это Тимохин делает, ай-яй-яй, что творят, что творят, — и ее рука потянулась к столику в поисках очков. Я бесшумно поднялась и положила их в ее пальцы. Бабуля даже не заметила — она уже вся была снова в телевизоре. Политику она любила почти также сильно, как и сериалы. Я тихо ушла с полупустой банкой, потому что после рабочего дня у меня обычно не было никаких сил сопереживать каким-то дебатам в телевизоре, лучше уж мерный стук часов на кухне.

В окне показалась осторожная морда Тараса Григорьевича, и, не заметив признаков разъяренности на моем лице, он тихо скользнул в кухню, а затем, аккуратно приблизившись, потерся головой о ногу.

— Не-а, — произнесла я, не реагируя на него, — ничего не получишь. Хватит с тебя блинов.

Но кот продолжал урчать, ходить и тереться — он был куда терпеливее меня и, когда нужно, умел засовывать свою гордость куда подальше.

* * *

Техничка в халате обернулась, не выпуская ведра из рук, но так ничего и не увидела. Она была почти уверена, что какая-то тень скользнула по стене, но ни вслушавшись в тишину коридоров, ни всмотревшись в полумрак в промежутках между лампами, не заметила ничего необычного. Женщина пожала плечами, словно сердясь на себя саму за мнительность, и продолжила шествовать дальше к умывальнику со шваброй и ведром в руках.

Он остановился уже за дверями холодильной камеры. Здесь всегда был один и тот же синий цвет, казавшийся ему как можно более подходящим всему тому, что хранилось на полках. Упаковки с кровью: четвертая положительная, вторая отрицательная, полное разнообразие всех видов и типов, любой свежести. В отличие от людей ему не нужно было читать надписи на пакетах, чтобы различить дату или группу. Его пальцы пробежались по полиэтилену, и он подумал о том, чего бы ему хотелось сегодня. Четвертой он пресытился накануне, тем более, в том, что сегодня здесь лежало, было слишком много алкоголя, а его воротило от той дешевой бурды, которую употребляли доноры. Он чуть поворачивался, втягивая ноздрями воздух, и, наконец, остановился на первой положительной. Она была неитральна, и, судя по всему, ее сдавали сегодня приличные люди, по крайней мере, отвращения она явно не вызывала. Андрей вскрыл первый пакет. Густая темная жидкость потекла по его горлу, насыщая, растворяясь в его организме. Кое-кто из его расы терпеть не мог холодную кровь, ему же она казалась своего рода вином, выдержанным в холодильнике при определенной температуре. Потом, такая кровь меньше пахла человеком, а ему давно уже не нравились человеческие запахи. Если бы кровь могла быть пастеризованной, он выбрал бы ее, охлажденную, пахнущую синтетикой, безликую. Он предпочитал кровь из банка не из каких-либо гуманных соображений, а только из-за разнообразия, доступности и ее неитральности. Он больше не хотел видеть в крови ее владельца, ощущать его эмоции, страх, любовь, ненависть. Ему нравилась мертвая кровь, не хранящая никакой памяти о своем хозяине. Второй пакет оказался чуть хуже: несмотря на обезличенность, он почти с уверенностью мог сказать, что мужчине, который ее сдавал, было за пятьдесят. Старая кровь имела неприятный оттенок, и Андрей с отвращением сплюнул ее в раковину неподалеку.

В зеркало над раковиной на него смотрел высокий сильный мужчина с черными хищными глазами. Лицо сохранилось таким же молодым и красивым, как было когда-то, сохранился и шрам на ноге, через все бедро, и теперь он всегда ходил в брюках, чтобы никто не пялился на его ноги. Этот шрам, как и отметину на горле, оставшуюся от трахеотомии, он приобрел после аварии. Молодой и беспечный, он ехал на старой отцовской машине с покупками на день рождения, и даже не был виноват в том, что Мерседес вылетел ему лоб в лоб, пытаясь объехать по встречной выезжавшую со стоянки машину. Он не потерял сознания, в отличие от девушки брата, и даже попросил брата держать его ногу, пока вылезал из машины на руках через окно. А потом была операция на ноге, когда ее пересобрали заново, разводя сошедшиеся навстречу друг другу куски берцовой кости, потом костный мозг, попавший в сосуды головного, кома и врачи, которые давали ему не больше одного шанса из десяти. Так бы и было, он взял бы свой шанс из девяти, если бы не ночной гость, которого он так никогда и не видел.

У родителей остался брат-близнец, а у ночи — он. Клыки непроизвольно появлялись даже тогда, когда не были ему нужны, от одного запаха крови. Хотя ими достаточно удобно было вскрывать пакеты и высасывать кровь. Что бы сказала уборщица, если бы засекла его сегодня? Наверняка и это списала бы на то, что ей померещилось. Люди были всегда так смешны в своих тщетных попытках отгородиться от неведомого им мира. Андрей усмехнулся, и выражение лица незнакомца изменилось, оскалившись. Но он мог быть приятным, мог быть очаровывающим — он все это прекрасно знал и отполировал умение за долгие годы практики. Молодая медсестричка, на которую он наткнулся однажды в коридоре банка, замерла перед ним, широко распахнув глаза вовсе не от ужаса, а от потрясения, удивления, радости, и, в конце концов, желания. Но она пахла, как глупый теленок, который впервые увидел траву и деревья. Его почти стошнило от одного ее запаха, и он вынужден был исчезнуть из ее поля зрения, оставив ее в полной уверенности, что ей пора отдохнуть и поспать вместо того, чтобы смотреть сны наяву.

Третий пакет был совсем свежим, его сдавали сегодня, и в нем был привкус железа и яблок. Андрей усмехнулся и сделал первый глоток. Его накрыло волной невероятного блаженства, цветов, звуков, красок, голосов. Он не мог понять, что происходит, но когда волна отступила, осознал, что находится все там же, и вокруг ничего не изменилось. Рука его дрогнула, и он опустил пакет на полку, задумчиво глядя на него. Это казалось невероятным, такого не могло быть, не могла музыка и жизнь содержаться в чьей-то крови. Но запах яблок был так близко, он манил, притягивал, и Андрей вновь припал к пакету. Он различил оттенки ее теплой кожи, светлые волосы, слегка вьющиеся на концах, ласкающие едва заметный пушок на шее сзади, линии ее тела, голубые глаза. Он почти утонул в них, они казались ему реальностью, и только когда на него воззрились желтые глаза с вертикальными кошачьими зрачками, иллюзия исчезла.

— Проклятый кот, — прошептал Андрей и замолчал. Он пытался переварить все увиденное, но найти объяснений не мог. Пустой пакет валялся на полу. Впервые он поднял его, чтобы прочитать этикетку. Только на ней не было ничего, кроме номера. Ее номера, он звучал для него лучше любого имени — теперь он знал номер своей девушки.

Еще одна тень беззвучно скользнула мимо приоткрытой в туалет двери, и уборщица тихо охнула.

— Не иначе, как души неупокоенные летают, — перекрестилась она, загораживаясь на всякий случай шваброй. — Что за место-то такое, ну ты подумай. Все маются и маются каждую ночь, прости господи. — И снова перекрестившись, тихо прикрыла дверь.

* * *

Мне опять не хотелось спать, и я тщетно ворочалась на своем матрасе в комнате под крышей. По поводу этой комнаты и матраса, который заменил мне кровать, очень долго пришлось пререкаться с бабушкой. Она небезосновательно полагала, что кровать должна быть со спинкой и ножками, и спать полагается в комнате, а не на чердаке, а под крышей — место голубям и всякому хламу. Мне пришлось сказать ей, что наверху у меня самая настоящая кровать, и мне там тепло и замечательно, и еще кучу совершенно глупых вещей, для того чтобы убедить ее оставить меня в покое. Она выслушивала все мои доводы, вновь повторяла свое заключение, и так продолжалось какое-то время, пока она не поняла, что моему упрямству может позавидовать любой осел. Тогда бабуля махнула на меня рукой и позволила спать, где я хочу. 'Хоть в чулане', — таково было ее напутствие, когда я перетаскивала свои вещи наверх. Но на самом деле в моей импровизированной мансарде было очень уютно. Я расчистила окно, соорудила рядом с ним нечто вроде широченного низкого подоконника, и теперь можно было присесть на него в бессонные ночи и смотреть на огни города вдали, или на звездное небо, или на ветки липы, заглядывающей к нам прямо в окна. А утром оно радовало первыми лучами солнца, в нежном свете которых можно было пробуждаться мягко и медленно, а не сваливаться с кровати от рева ненавистного будильника, как это случалось раньше внизу. И, несмотря на то, что в этом едва ли хотелось сознаваться, мир наверху полностью принадлежал мне, и в этом была его особая ценность, ибо бабуля с недавних пор уже не подымалась наверх по лестнице. Я развесила по стенам любимые пейзажи, фантастические миры, карту звездного неба и героя одного исторического фильма, который нравился мне с подросткового возраста. Теперь надо мной никто не мог посмеяться — здесь был только мой мир. Я снова перевернулась на другой бок и потянула на себя сползшее одеяло, но сон определенно куда-то сбежал. Можно было бы конечно забрать к себе урчащего Григорьича, но он со своей непоседливостью замучил бы меня шкрябаньем и истошным мяуканьем уже через несколько минут, когда я только-только заснула бы. Одеяло казалось тяжелым, матрас неудобным, а воздух в комнате спертым.

— Может, и правда нагрелся за день от крыши, — пробормотала я и, спустив на пол босые ноги, потопала к окну, чтобы приоткрыть его. Луна была почти полной, и светила сбоку, так что невозможно было не застрять и не засмотреться на нее. От самого ее света веяло какой-то невероятной свободой, и в такие моменты легко было понять Григорьича, выскальзывающего ночью за дверь и только начинающего жить в это время суток. Ведь весь мир как раз оживал, открывались тайны и красота ночи, если только иметь правильный слух, зрение, восприятие, инстинкты. Я втянула носом свежий прохладный воздух и вновь направилась к своему матрасу, чтобы растянуться на нем и помечтать, как следует, о приключениях в ночи.

Скользнувшая за окном тень и шорох не смутили меня: у нас по ночам носились тучи летучих мышей, и я еще в детстве перестала бояться их. Хотя иногда их морды напоминали мне каких-то чудовищ, но потом, со временем, стали казаться просто забавными, чем-то похожими на карикатурные бульдожьи. Бабушка же не делала никаких различий между мышами, будь они летучие или нет, и всех их звала паразитами и натравливала на них Тараса Григорьича. Но он, опять таки, будучи умным животным, за летчиками не гонялся. Были бы у Григорьича крылья — был бы другой разговор, а так ему и на земле дел хватало.

Я перевернулась на другой бок и накрылась одеялом, закрывая глаза и пытаясь уйти в сон от темных стен комнаты. Я специально отвернулась от окна, чтобы никакие ночные светила и звуки не будоражили мое воображение, потому что едва ли Виктория на следующий день оценила бы мои фантазии.

Но на этот раз мне упорно казалось, что за моей спиной кто-то стоит и протягивает руку, едва ли не касаясь моих волос. Я резко обернулась и села в кровати: на полу по-прежнему лежали полосы от падающего сквозь рамы света луны. Ветер тихо шевелил занавески, и ночную тишину нарушали лишь далекие звуки города и шум дороги.

— Ты всегда спишь с открытым окном? — раздался голос сзади, но он был таким вязким, обволакивающим, что тревога исчезла, так и не успев родиться.

Мне казалось, что это сон, это не могло быть ничем иным, кроме сна. И я блаженно улыбнулась: в моем маленьком мире и яркие сны были за счастье.

— Так слышно дыхание города, — искренне ответила я, не оборачиваясь и продолжая расслабленно смотреть в окно. Рука сама собой подогнулась, и теперь я полулежала в кровати, опираясь на локоть. Его волосы упали мне на плечо, затем по руке и потом по телу и талии скользнула его рука. Она была холодна, но движения настолько легки и отточены, едва заметными касаниями, что каждой клеточке кожи, по которой он проходил, было неимоверно приятно. Прикрыв глаза от удовольствия, я отклонилась назад, уже догадываясь, что найду там его грудь.

— Ты ласкова, как кошка, — произнес он на ухо, и движение воздуха отдалось приятной волной в теле.

— Я колюча, как еж, — все-таки возразила я истины ради.

— Каким же надо быть дураком, чтобы заставить тебя выпустить иголки, — ответил он и запечатлел поцелуй на моей шее. После этого голова безвольно откатилась к нему, и уткнулась в ткань рубашки.

— Кто ты? Мне еще никогда не снился такой замечательный сон, — прошептала я. — Если есть какое-то заклинание, способное его вызывать, я буду произносить его каждую ночь.

— Ты забавная, — улыбнулся он, и в темноте блеснули его зубы.

— Ты не человек, — прошептала я, безошибочно вычисляя в нем что-то сверхъестественное.

— Нет, — согласился он.

— Ты — дух?

— Разве я недостаточно материален? — усмехнулся он.

— Все вы во сне материальны, а как проснешься... материальна только Виктория, — мрачно добавила я.

— Какая Виктория? — удивился он.

— Стерва, которая пьет из меня кровь, — сообщила я доверительно, как случается открыться кому-то во сне.

— Зачем ей кровь? Разве она не человек? — еще больше удивился гость.

— Человек, с виду, — огрызнулась я, — хотя нет, и с виду тоже едва ли. Так, баба Яга.

Похоже, гость пришел в полное недоумение от моей откровенности, и перестал касаться меня своими волшебными пальцами, поэтому я решила прекратить эту тему, и обернулась, чтобы взглянуть в его лицо.

Это стоило того: оно на самом деле было прекрасным. На фоне бледной кожи черным огнем горели его выразительные огромные глаза. Из них действительно изливался свет и мощь, в них отражался разум и внутренняя сила. Это ни в коей мере не были глаза человека, и я радостно вздохнула: какое же счастье, что мне не снится винегрет из событий дня или какие-нибудь глупости о школе и бывших одноклассниках, или какие-то эпизоды с работы, а такое удивительное фантастическое существо в моей постели с таким ярким ощущением его рук на моей коже. Одновременно хотелось закрыть глаза от блаженства и не закрывать их, чтобы видеть его, не перескочить в какой-нибудь другой банальный сон.

— Не уходи, пожалуйста, — невольно прошептала я, и он улыбнулся.

— Ты сама не знаешь, о чем просишь.

— Не знаю и не хочу знать. Мне кажется, — я улыбнулась ему в ответ, — я так долго ждала тебя. Мне кажется, ты — тот, кого я ждала.

Он прикрыл глаза, словно мысленно с чем-то соглашаясь, и открыл их вновь.

— Кто твои предки? — спросил он, и меня посмешила форма вопроса, потому что сленг едва ли шел к его образу, а если он имел в виду в точности то, что сказал, тогда это тоже звучало чересчур вычурно.

— Предки, — передразнила я. — Бабуля вон внизу почивает, а родители... их давно нет, — вздохнула я, — я их толком не помню. Они разбились на машине, когда я была совсем маленькой. С тех пор мы живем втроем.

— Втроем? — переспросил он.

— Да, я, бабуля и Тарас Григорьевич.

Он, наверное, изумился еще сильнее, потому что на последнем имени-отчестве его брови поползли вверх на лоб. Хотя, как мне казалось, во сне все персонажи всегда были в курсе происходящего, потому что были лишь частью моей фантазии. Но я тут же успокоилась, решив, что, значит, моя фантазия вышла на новый виток.

— Кот, Тарас Григорьевич, — пояснила я.

— Почему Тарас? Почему Григорьевич? — пораженно спросил он.

— Ты видел когда-нибудь портрет Шевченко?

Он пожал плечами, что могло означать, как да, так и нет.

— Ну вот — одно лицо. — Ответила я.

И тут он засмеялся, просто-таки затрясся на кровати от хохота.

— Это абсурд, — проговорил он.

— Да уж, — вздохнула я, — только дальше абсурд почему-то не распространяется. — И я снова задумалась о завтрашнем дне. — Вот скажи мне, я хоть высплюсь, пока тут с тобой болтаю?

— Тебе не хватает сна? — Спросил он.

— А кому его хватит, если засыпаешь в два, а встаешь в шесть. Из нашей абсурдной дыры попробуй еще доберись до моей работы.

— Зачем ты ходишь туда, если тебе там так плохо? — Спросил он, всматриваясь в меня и словно бы и на самом деле пытаясь понять.

— Странный ты какой-то, — пробормотала я, — или это у меня воображение истощилось... Надо же нам с бабулей на что-то жить. Это только во сне все, что захочешь — получи, пожалуйста, только подумай, а в жизни ничего просто так не бывает. На все нужно заработать. А девушку мало того, что брать никто не хочет, так еще и платят всегда меньше, чем мужикам, за ту же самую работу. — Последняя фраза вырвалась у меня как-то сама собой, о наболевшем что ли. И я испуганно посмотрела на его реакцию: все-таки в кои-то веки со мной на одной кровати лежал мужчина-мечта, а я ему рассказывала о дискриминации женщин. Даже не всякий персонаж сна выдержал бы такое издевательство, не говоря уже о живых. Хотя... я всегда была королевой абсурда, дай мне только волю.

— Тебе тяжело? Ты поэтому сдала кровь? — Его глаза горели совсем близко. — Тебе настолько трудно, что приходится торговать и этим? — И я почти скривилась оттого, что мы говорим на какие-то посторонние темы, когда он так близко. Нам бы молчать и делать что-то совершенно другое, тогда я могла бы проснуться счастливой и расслабленной. Мое тело тянулось к нему, как к источнику.

— Да не торгую я кровью, — с досадой произнесла я, — у сотрудницы девочка заболела, нужна была кровь, я сдала в банк, чтобы ей выдали ту, что надо. У меня первая...

— Положительная, — закончил он, и его зубы снова сверкнули в темноте, только теперь вместо приятной волны, меня окатило волной холода и страха, который вгрызается в подкорку.

Я подняла руку и уставилась на нее. Сто раз в разных снах я пыталась осознать себя и посмотреть на свою руку, потому что когда-то где-то вычитала, что это ключ к управляемым сновидениям, и мне никогда, ни разу это так и не удалось. Теперь же я без всяких усилий рассматривала свою ладонь, и от этого в моем сне не появились ни розовые мамонты, ни сияющие радуги на горизонте. Я по-прежнему сидела в своей комнате под крышей, и ни один элемент в ней не был каким-то другим или не на своем месте.

— Что происходит? — встревожено спросила я. — Я не сплю?

— Нет, — мягко ответил он, не отрывая от меня взгляд.

— Ага, вы во сне все так говорите, — успокаиваясь, произнесла я. — И как ты здесь появился, если я не сплю?

— Через окно, — ответил он, ничуть не смущаясь.

— Ну, разумеется, — усмехнулась я и вновь принялась бесстыдно рассматривать его грудь, открывающуюся между расстегнутых верхних пуговиц рубашки. — Ты можешь ее снять? — Потянула я его за отворот.

— Ты хочешь быть со мной? — Его фраза вновь прозвучала как-то странно, не то напыщенно, не то дико. — Я никогда не был с...

Я невольно прыснула от смеха, потому что никогда не думала, что меня возбуждают девственники. В моих фантазиях обычно присутствовали герои-победители, опытные и сильные, уверенные в себе мачо. Но он и не походил на мальчишку, никогда и нигде не знавшего любви. Я уже собралась, было, задать ему очередной вопрос, подозрительно уставившись на него, как он произнес:

— С человеком.

— Ну да, — после некоторой паузы кивнула я. Как же еще: ведь он был не-человеком, вот никогда и не был с человеком. Вот так, человеческого мужчины мне уже мало — подавай нечто. Но это нечто смотрело на меня своими пронзительными глазами, и я вынуждена была сознаться, что ни один человек не мог бы с ним сравниться. В его глазах горело пламя ночи, он обладал грацией и красотой зверя, он был свободен, как луна — это ощущалось в его теле, в линии плечей, которые были расправлены, и не ссутулены, как у меня, со спрятанной между ними головой, словно меня постоянно били палкой.

— Ты — особенный, — произнесла я, рассматривая его почти с благоговением.

— Ты тоже, — сказал он, потянувшись ко мне и коснувшись щеки губами.

— Не надо, — я едва не плакала, — иначе я никогда не захочу просыпаться, а бабуля этого не переживет. Мало ей, что ли родителей. — Мне вдруг стало ужасно жалко и бабулю, и себя, и своей грустной одинокой жизни.

В этот же момент, когда я на полную катушку предалась страданиям, невесть откуда нахлынувшим на меня, раздалось дикое шипение Тараса Григорьевича, и я с изумлением уставилась на него, стоящего возле окна со вставшей дыбом шерстью.

— Ты чего это? — Спросила я, протирая глаза не то от слез, не то со сна. — А ну брысь отсюда, скотина дурная.

Григорьич махнул хвостом и скрылся в окне, настороженно зыркнув на меня.

— Вот дурень, — с досадой выплюнула я, поворачиваясь на кровати и, естественно, никого там не обнаружив. — Такой сон, идиот хвостатый. Такой сон... — Я рухнула на постель и застонала в подушку. Да, сон действительно был великолепным, и мне его теперь было никак не вернуть, и не завершить начатое с удивительным незнакомцем, и даже не повторить. Я и имени его не знала. Но в моей голове шелестом пронеслось: 'Андрей', словно ответ на вопрос. Не сомневаясь, я решила, что вспомнила ту часть сна, что стерлась из моей памяти, и довольно растянувшись на постели и вспоминая его лицо и руки, прошептала: — Андрей...

* * *

— А где наша Вик-то-рия? — спросила я у Лены, выделяя слог 'то'.

— Дома, ей что-то нездоровится, слабость какая-то. — Ответила она.

— Не здоровится, — хмыкнула я, скорее себе, чем на публику, — тут с температурой на работу ходишь, а ей не здоровится, видите ли. Принцесса.

— Зря ты так, вдруг и правда заболела, — покачала головой Лена.

— Если заболела, значит, все-таки есть на свете справедливость, — заметила я и сделала вид, что погрузилась с головой в работу. Вот из-за таких добродушных людей, как Лена, и могли существовать тираны вроде Вики. Потому что вечно она всем сочувствовала, всех пыталась понять. А Вика пользовалась, вытирала ноги и шла дальше. Я почти была уверена, что ей или лень было вставать или она снова отправилась к массажисту, парикмахеру, косметологу или куда там еще она ходила.

— Ты слышала, что с вашей? — спросила Нинка, заскочившая со стопкой каких-то левых документов для виду.

— Что-что — дрыхнет, — ответила я.

— Нет, у нас девочка слышала разговор начальника, так он говорил с врачами — у нее что-то вроде малокровия и упадка сил, она в обморочном состоянии, отправили в больницу.

— Да с чего бы ей, — недоверчиво произнесла я. — Это она кого угодно может до обморочного с упадком довести, но сама...

— Я тебе точно говорю, — кивнула Нина, и, подхватив бумаги, с деловым видом унеслась прочь.

* * *

— Что-то ты вялая какая, как сонная муха, — заметила бабуля, бодро шагающая к оградке на кладбище по знакомой тропинке.

Каждую весну мы обязательно приходили к ним, навещали. Бабуля делилась с ними последними новостями, я же просто стояла молча рядом, рассматривая цветущие ландыши и кусты сирени. Мне нечего было им сказать — я их толком-то и не помнила. Все, что я ощущала по их поводу — это оставшийся с детства осадок обиды за то, что они меня бросили. Чуть позже я уже начала понимать умом, что они не бросали меня, и в произошедшем нет их вины, но маленькая девочка глубоко во мне по-прежнему винила их в своем одиночестве. Кто знает, возможно, будь они рядом, я бы не выросла такой отшельницей, таким злым замкнутым зверьком, чаще смеялась бы, была беззаботной, больше радовалась и играла с другими детьми, воспринимала бы все легче, и жизнь стала бы добрее ко мне.

Я вздохнула, и вслушалась в рассказ бабули. Она тем временем уже дошла до проблем с крышей и перешла к тому, что надо бы подрезать яблоню, которая стоит сбоку от нашего дома.

— Да, сейчас они вылезут с пилой и непременно нам помогут, — не удержалась я.

На что бабуля лишь бросила в мою сторону грозный взгляд и строго произнесла:

— Не ерничай. Повырывай сорняки лучше вокруг.

И я, не споря, стала рвать всякую траву и лопухи, обильно покрывшие пространство между ландышами и сиренью. В каком-то смысле в такие дни я завидовала Тарасу Григорьевичу, который не обязан был присутствовать на этих непонятных мне мероприятиях, но, с другой стороны, мне нравилось гулять с бабулей и смотреть на цветы.

— И сирень эту вырви, много ее уже, торчит не впопад, — заметила бабуля.

Я с усилием вырвала из земли выросшую ветку и задержалась с ней в руке. Мне было жаль, из нее мог вырасти отличный куст.

— Может, я заберу ее к нам? Посадим рядом с домом? — спросила я, но бабуля замахала на меня руками.

— Что ты! Выбрось и не думай. Нельзя с кладбища ничего приносить, что ты.

Пальцы разжались, и ветка упала на кучу сорванной травы. Почему люди так боятся всего, связанного со смертью? Почему упорно закрывают глаза на то, что всех нас ждет впереди? Мне казалось, что земля на кладбище ничем не отличается от другой земли, и что, в конце концов, за всю историю человечества уже не осталось земли без костей. Кто знает, на чем стоит наш с бабулей дом. Но спорить с ней и расстраивать мне не хотелось.

— Катя, — оказывается, бабушка снова что-то говорила мне, а я прослушала. — Ты что-то сегодня совсем рассеянная. Не влюбилась ли?

— В кого? — с привычной интонацией переспросила я. А потом вспомнила незнакомца из сна, и на моих щеках появился едва заметный румянец. Мне не хватало его. С тех пор, как проснулась, я постоянно думала о нем: думала, когда занималась проводками на работе, думала, когда Нина в курилке говорила о своем парне и строила догадки о Вике, думала, когда собиралась дома на кладбище. Он мягко вплетался во все мои мысли, и, казалось, стоит только всмотреться, как следует, и можно увидеть перед своим мысленным взором его глаза.

— О, неужто дождалась, — всплеснула руками бабуля.

— Ба, перестань, глупости, — покачала я головой, но она лишь хитро улыбнулась. Неужели так заметно, неужели я веду себя, как ее Хуанита из любимого сериала. Я ощущала себя и глупо, и неловко одновременно. Только я могла влюбиться в персонаж своего собственного сна. Скажи бабуле — и она совсем расстроится, поэтому я промолчала.

Всю дорогу домой мы шли молча, но у бабушки было явно хорошее настроение, и в глазах ее засветилась надежда. А я наблюдала украдкой за ней и не знала, что хуже: развеять ее фантазии или позволить им жить.

— Ба, а какие они были?

— Кто? — недоуменно спросила бабушка, выдернутая из своих фантазий.

— Ну, родители.

— А, деточка, я же тебе сто раз уже рассказывала, они были инженеры, познакомились еще в институте, потом поженились и появилась ты.

— Ба, но это как-то безлико, — разочарованно заметила я. — Такое можно сказать о ком угодно.

— А что ты хочешь знать?

— Что-то особенное, только о них.

— Особенное, — вздохнула бабушка. — Не успели они ничего особенного. Хотя тебя успели, — улыбнулась она, — так что уже не зря.

Я вздохнула и зашагала дальше. И так каждый раз. А когда не спросишь ее, она вдруг сама иногда начинала что-то рассказывать, причем чаще всякие небылицы. Например, однажды, бабуля спросонья сказала, что поженились они уже тогда, когда мама была беременна, и не от отца. Помню, как смотрела на нее во все глаза, а бабуля просто взяла и заснула, а когда проснулась вновь, на все мои вопросы только и отвечала, чтобы я не говорила глупостей. Я долго гадала, то ли это от старости у бабули начинаются сказки в голове, то ли падает контроль, и она начинает выдавать долго скрываемые тайны.

* * *

— Что ж ты снова-то дома сидишь? — встревожено спросила бабуля, выглядывая из своей комнаты на кухню, где я в задумчивости допивала свой чай.

— Что? — рассеянно переспросила я, продолжая рисовать в своем уме воздушные замки.

— Чего погулять не пойдешь? А если хочешь, приводи его сюда.

— Кого?

— Мальчика, — в кои-то веки бабуля оторвалась от экрана и даже вышла на кухню.

— Ба, ну какого мальчика, нет у меня никого, кроме вас с Григорьичем, — устало возразила я.

— Нету, — проворчала старушка, — вон даже Григорьич что-то почуял, ведет себя странно. Как ни подойду — шипит, словно не узнает.

На этих словах бабули я насторожилась и машинально посмотрела наверх, в сторону своего чердака.

— Что встрепенулась? — подозрительно поинтересовалась бабуля. — Иди уже, вижу, что усидеть не можешь. — И она тихо засмеялась каркающим смехом.

Я действительно почти взлетела наверх — на этот раз меня долго уговаривать не надо было, от какой-то неясной надежды или предвкушения. Глупой надежды, если честно, потому что я в глубине души надеялась увидеть там его.

Вечерний ветер шевелил занавеску, за окном уже было полностью темно, и луна не светила, затянутая тучами. Я потянула носом воздух и подумала о том, что сегодня, пожалуй, стоило бы закрыть окно, потому что может быть гроза. А бабуля всегда очень ругалась, когда наверху хлопали ставни, и каждый раз причитала, что чинить их некому. Я уже потянулась к створке окна, когда на мою руку сверху легла его рука.

— Не надо, оставь, — произнес его голос.

— Так это не сон, а галлюцинация? — произнесла я вслух.

— Это реальность, — ответил он, разворачивая меня к себе.

— Чья реальность? — с оттенками сарказма в голосе поинтересовалась я. — Не нужно было сегодня приходить, я устала после кладбища, — произнесла я и рухнула на кровать, не раздеваясь.

Он смотрел на меня от окна, не шевелясь.

— Зачем ты пришел? — пробормотала я, повернув голову.

— Ты притягиваешь меня, — ответил он.

— Добро бы только по ночам, но если я постоянно буду думать о тебе — это паршиво, — произнесла я.

— А ты думаешь?

— Думаю, — призналась я, — временами мне кажется, что непрерывно.

— Почему? — спросил он.

— Почему? — я даже приподняла голову над кроватью. — Может быть потому, что ты невозможно интересен, а может быть потому, что мне больше не о чем. В моей жизни нет ничего стоящего, что могло бы сравниться с тобой.

— Тебя снова кто-то расстроил на работе?

— Нет, — успокоилась я, глядя в его бездонные глаза, — Виктории не было, а больше некому.

— Тогда в чем дело?

— Наверное, в родителях, — вздохнула я, вспоминая вечерний поход.

— Ты помнишь отца? — спросил он.

— Нет, — покачала я головой, — я никого из них не помню. Ба показывала мне фотографии, но это еще мучительнее — все равно что смотреть на чужих людей и пытаться вспомнить.

— Его нет на фотографиях, — произнес он.

— С чего ты взял? — насторожилась я. — Вы что там с ба, сговорились?

— Твой отец никогда не разбивался в аварии. — Произнес он. — Я пойду, тебе лучше отдохнуть.

— Эй, подожди, — воскликнула я, — объяснись. Я не настолько устала.

— Завтра тебя ждет тяжелый день, — произнес он и растворился в окне.

Я опять потерла глаза, как и прошлой ночью, но он не возник снова, и в комнате не было шипящего Григорьича, как в прошлый раз. Я сидела на своем матрасе в полном недоумении, и теперь визит моего гостя казался мне уже не столько возбуждающим, как раньше, сколько немного пугающим и скатывающимся к бредовости моих обычных снов.

* * *

В комнату вошел начальник Нинки и, судя по торжественной мрачности на его лице, нас ждала какая-то ужасающая весть. Все сотрудники поднялись из-за своих столов и выстроились в нервно потирающую руки шеренгу. Меня всегда доставали долгие паузы, которые выдерживали выступающие, перед тем, как сказать, что в субботу мы работаем или что премии не будет, потому что мы все оболтусы и лодыри. Но то, что нас собрал Валентин Палыч, было само по себе вещью диковинной, так что я ему почти согласна была простить даже эту театральную паузу.

— Многие из вас уже знают о внезапной болезни Виктории, — начал он, и люди закивали головами. — Так вот, у меня печальные новости. — Все замолчали, и воцарилась гробовая тишина. — Виктория сегодня умерла в реанимации, рано утром. Врачи сделали, что могли, но... Вашим начальником временно буду я, так что если возникнут какие-то производственные вопросы, будем решать вместе. — Он откашлялся, угрюмо поправил галстук и вышел из комнаты.

Все стояли, словно громом пораженные. Бывает, что люди болеют, и их смерть в общем-то предсказуема, бывают несчастные случаи или аварии, но чтобы так. На лицах присутствующих читалось потрясение, перемешанное с недоверием. Насколько я не любила Вику, но и мне было дико услышать подобные новости. В конце концов, я никому не желала гибели.

В дверях показалась Нина и призывно мигнула мне. Я поднялась, словно зомби, со своего места и потащилась следом за ней.

— Нет, ну ты можешь себе такое представить, — произнесла она, нервно закуривая.

— А я не верила тебе, когда ты говорила, что она заболела. Ведь совсем не верила, но я и подумать не могла... — тихо проговорила я.

— Да, тут такая история, что и самой не верится до конца.

— Так что случилось-то?

— Говорят, к вечеру она уже неплохо себя чувствовала, вроде как на поправку пошла. А утром все симптомы вернулись, и даже хуже стало. В общем, так она уже в себя и не пришла.

— Так а что было-то? Что за болезнь? Чтоб человека за пару дней не стало!

— Я тоже об этом думала, — понизив голос, произнесла Нина, — чтоб не оказалась заразной, иначе нас тут всем офисом на карантин можно сразу, а то и в морг, — нервно добавила она.

— Вообще-то я не об этом, — я действительно не думала о заразности или незаразности болезни, я просто не могла понять, как подобное могло случиться.

— Что тут думать — вскрытие покажет, — сказала Нина, снова затянувшись, — думаю, многие среди ваших вздохнут с облегчением, что уж тут скрывать.

— Нин, — я покачала головой.

— Ладно, пора мне, а то Палыч седня не в духе. — И затушив бычок о стенку жестяной банки, она помчалась в офис. А я осталась стоять в растерянности.

* * *

— Вы родственница? — спросил небритый врач в халате. Глядя в его глаза, можно было с уверенностью сказать, что я застала его под конец смены.

— Сотрудница, — мягко ответила я.

— Боитесь, не заразно ли, — презрительно усмехнулся он.

— Нет, — ответила я, не отводя взгляда, и он как-то смешался.

— Что вы хотите знать?

— Хочу знать, что случилось?

— В заключении сказано... — и он начал сыпать безликими медицинскими терминами, большую часть которых я вообще никогда в жизни не слышала.

— Вы можете мне просто сказать, что случилось? — оборвала его я.

Он замялся, то ли подбирая правильные слова, то ли не зная, стоит ли со мной вообще говорить на подобную тему, но еще раз взглянув мне в глаза и как-то внутренне успокоившись, наконец, произнес:

— При отсутствии явного кровотечения, можно сказать, что она каким-то образом теряла кровь, и потеряла слишком много.

— То есть вы хотите сказать, что она умерла от потери крови? Но почему вы не сделали ей переливание? Есть же банк, в конце концов, доноры, — эмоции захлестывали меня. Я была готова услышать название какой-то страшной неизлечимой болезни, но не то, от чего в больнице никто не должен был умереть, если уж он попал в нее вовремя.

— Вы не понимаете, — устало произнес он, — впрочем, я и сам не уверен, что понимаю. Вечером все было в норме, состояние стабилизировалось, а ночью что-то произошло. Когда утром ее обнаружила сестра, было уже поздно что-либо делать.

— Так что же случилось ночью?

— Вот этого я вам не могу сказать, потому что не знаю сам. Вскрытие не показало поражения внутренних органов и признаков какого-либо внутреннего кровотечения.

— То есть кровь просто испарилась? — я смотрела на него, как на сумасшедшего. Но он, вероятно, и сам ощущал себя таким, рассказывая мне все эти невероятные вещи.

— Мне очень жаль вашу подругу, — он повернулся, чтобы уйти.

— Она мне не подруга, — произнесла я ему вслед и в задумчивости побрела на выход. Я сама не знала, каких ответов я искала в больнице и зачем пришла. На работе инициативная группа уже собрала деньги на похороны, кто-то даже отправился помочь безутешным родителям Вики, которые должны были приехать из другого города. Я не желала участвовать в процессии, я просто хотела понять.

— Где ты была в обед? — накинулась на меня Нина.

— Ходила в больницу, — вяло произнесла я.

— Зачем? — потрясенно спросила она.

— Хотела узнать, что случилось.

— И что... что это? Это опасно? — глаза Нины округлились.

— Нет, совсем неопасно. — Я услышала, как Нина вздохнула с облегчением.

— Ну ты даешь. Я бы не решилась.

— Только это очень странно, — произнесла я.

— Что странно?

— То, что с ней случилось.

— Ты еще свое расследование начни, — удивилась Нина, — вместе с бабулей на детективные сериалы, что ли, подсела?

— Понимаешь, ее кровь куда-то исчезла.

— Ага, дело о похищении крови. — Энергично кивнула Нина. — Да кто его знает, что у нас в этих больницах творится. Ты бы лучше вообще во все это не совалась, а то они и с тобой разберутся.

— О чем ты? — удивилась я.

— Почки вырезают, людей похищают на органы, всякие черные хирурги. Может, и кровь уже выкачивают.

— Глупости, — возмутилась я. — Идиотские страшилки, которые показывают по телевизору для дураков.

— Ну, извини, — обиделась Нина, — может я и дура, но куда не надо — не суюсь.

На этом наш разговор был окончен. Мне было неприятно, что мы вроде как поссорились с Ниной, но с другой стороны, как можно было всерьез говорить о такой ерунде. Я почти не сомневалась, что хирург, с которым я говорила, спас не одну жизнь на свою скромную зарплату, и никогда не думал о том, чтобы украсть у кого-то органы или кровь. Он был хорошим уставшим человеком, который также искренне, как и я, несмотря на его опыт, не понимал, что произошло.

Пока я возвращалась домой, невольно пыталась разгадать загадку, и даже не обращала внимания на толкающихся в троллейбусе людей. Был момент, когда мне подумалось, что причиной всему может быть очаровательный Крюгер из моих снов, простите, Андрей, но это было слишком абсурдное предположение даже для меня. Я — медиум, вызвавший из другого мира существо, духа, демона, пожирающего чужие жизни, и приносящего к ногам его хозяйки их головы с искаженными от предсмертного крика ртами. Я вздрогнула и отмахнулась от представшей в голове картины.

— Кать, супчик на плите, еще теплый, покушай, пока не остыл, — прокричала бабушка, а я подумала, что есть мне совсем не хочется после сегодняшнего дня, и схватив со стола бублик, побрела к себе наверх. Почему-то мне захотелось заглянуть в кладовку с хламом и достать оттуда запылившийся альбом с фотографиями, хотя раньше меня нереально было застать за таким действом. С одной страницы на меня смотрела, улыбаясь, девушка в шляпке, вся в белом, на другой — она была вместе со смеющимися подругами, потом было фото каких-то парней в футбольной форме, потом берег моря и корабль вдалеке. Я вздохнула и захлопнула альбом: ну что я там искала? Ответ на сегодняшние вопросы? Ответ, почему одни живут, а другие умирают? Это было глупо. Альбом вернулся назад в свою пыльную коробку, а я наткнулась на конверт и заглянула внутрь. Там было лишь одно пожелтевшее письмо, адресованное девушке в белом, моей матери и подписано оно было не моим отцом.

* * *

Я ощущала себя неловко на кухне Нины в ожидании Димы, которого она позвала к себе специально для того, чтобы я его оценила. Мне всегда были больше по душе незапланированные встречи, а не искусственные мероприятия.

— Знакомься, это Дима, — произнесла Нина, пропуская его на кухню. — А это моя подруга, Катя.

Всю мою неловкость, как рукой сняло, когда я посмотрела на вошедшего парня. Я знала, что Нина всегда выбирала очень привлекательных ребят, но дело было даже не в этом. Передо мной стояла точная копия моего ночного гостя. То же лицо, те же волосы, только забранные в хвост, и то же высокое сильное сложение. Только глаза были нормальными, человеческими и карими.

— Андрей, — невольно прошептали мои губы.

И в тот же момент Дима посмотрел на меня так, словно увидел кого-то, кого давно считал пропавшим без вести. Только Нина не растерялась и, увидев нашу странную реакцию друг на друга, схватила меня за руку и в спину вытолкала прочь из кухни, воспользовавшись моментом общего замешательства. Она захлопнула за собой дверь и, не останавливаясь, поволокла меня в коридор.

— Да что ты себе позволяешь? — Зашипела на меня Нина. — Вы что, встречались раньше? Не могла мне сразу сказать?!

— Не думаю, что мы встречались, — пробормотала я, — по крайней мере...

— Тогда что это было? Что ты мне лапшу на уши вешаешь? — Она уже успела нащупать одной рукой мою куртку на вешалке и сунуть мне ее в руки, потом также быстро подхватила с пола сумку и сунула мне ее следом. — Я впервые встретила парня, который мне нравится, и что ты делаешь? Ведешь себя, как последняя сука.

— Нина, — теперь я наконец смотрела на нее, едва оправившись от первого потрясения. — Он не интересует меня в том смысле, что ты думаешь.

— Да уж, я видела, как вы не интересуете друг друга. Чтоб я больше тебя здесь не видела! Рядом с ним не видела, слышишь?

— Да я и не... — я не успела договорить, потому что она вытолкнула меня за дверь вместе с вещами и захлопнула ее у меня перед носом.

Я прислонилась спиной к двери, все еще в шоке от произошедшего. Я не могла понять, как такое могло произойти. Кто он такой? Почему он оказался так похож на парня из моих снов? Были ли это действительно сны или что-то большее? У меня была масса вопросов и ни единого ответа. Но подпирать дверь в любом случае было бессмысленно, и я направилась к лифту, полностью погруженная в свои раздумья.

— Говори, откуда ты ее знаешь, — зло произнесла Нина, возвращаясь на кухню. — У вас что-то было?

— Я не знаю ее, — покачал головой Дима, — видимо, она знала моего брата.

— Какого брата?

— Андрея, у меня был брат-близнец, — произнес Дима.

— Близнец? Почему ты мне никогда не говорил? — возмутилась Нина.

— Потому что он погиб десять лет назад, в аварии.

Нина замолчала, переваривая услышанное.

— Но как она могла его знать, я ни разу не слышала от Кати ни о ком похожем, правда, она такая скрытная.

— Я сам не знаю, как. Потому что, насколько я помню, у него не было девушки, — отозвался Дима.

— Ой, да такая, как она, могла вздыхать по нему, а он бы и не знал о ее существовании, — произнесла Нина, усаживаясь на подоконник.

— Как ты можешь так говорить, она ведь твоя подруга, разве не так?

— Так, и что? — огрызнулась Нина, — это правда. А после вашей встречи вообще что угодно можно подумать.

— Да, встреча получилась та еще, — согласился Дима и снова о чем-то задумался.

— Хочешь, я расспрошу ее о твоем брате?

— Вы же поссорились.

— Ничего, помиримся.

— Зачем ворошить прошлое, даже если она его знала. — Он подошел к Нине и обнял ее за талию, а она обхватила ногами его бедра.

— Нет, так нет, — Нина пожирала Диму голодными глазами, а он усмехался, видя ее нетерпение. Только для себя, в глубине души, решил отыскать Катю и расспросить ее о брате. Воспоминания — это все, что ему осталось от близнеца, и он не мог позволить себе упустить такую важную их часть.

* * *

— Катя, можно поговорить с тобой? — Он стоял возле калитки, которую мы с бабушкой никогда, в общем-то, не запирали, точная копия моего ночного гостя.

— Заходи, открыто, — выдохнула я, вспоминая дурацкий эпизод с Ниной. — Но мне бы не хотелось подтверждать теорию Нины.

— Прости ее, она была не права. Я ей все объяснил.

— Зачем ты пришел? — мы пошли к дому, по дорожке между яблонь, и парень осматривался, глядя на наш небольшой огородик, и цветы вокруг дома.

— У вас тут красиво, словно и не в городе вовсе.

— А мы и не в городе, если ты еще не заметил, — съязвила я, сердясь на него за то, что он стал причиной нашей с Ниной ссоры. — Хотя, понятно, почему не заметил, — я посмотрела на стоящую за забором Хонду.

— Не сердись, правда, я ведь не виноват в том, что ты вспомнила моего брата.

— Твоего брата? — я еще раз пристально всмотрелась в его лицо, и действительно не нашла никаких отличий, кроме глаз.

— Да, Андрей и я — близнецы, — произнес он, вполне понимая, почему я его так разглядываю. — Ты можешь рассказать, откуда ты его знала?

Я смутилась, не зная, что ему сказать. Ведь не могла же я ему выложить все, как есть: что его брат является мне по ночам во сне. Мы мило беседуем и даже продвинулись немного дальше.

— Почему бы тебе не спросить у него самого? — выпалила я, и только по его побледневшему лицу поняла, что сморозила что-то не то.

— Я понимаю, что стал причиной твоей размолвки с Ниной, но я постарался все уладить, как мог. И мне кажется, я не заслуживаю такого отношения, — вмиг похолодевшим голосом произнес он. — Мой брат погиб десять лет назад, и хотя бы из уважения к его памяти, я бы попросил тебя не говорить в таком тоне.

— Погиб? — выражение моего лица выдало мое полное недоумение, потом тоску и отчаяние, пронесшиеся по нему следом.

— Ты не знала? — пробормотал он. — Прости, — он протянул ко мне руку в утешительном жесте и мягко коснулся плеча, — прости, я такой идиот, но я не мог и подумать...

— Ничего, — сглотнула я, глядя на него с дрожью, потому что теперь мне казалось, что он — лишь материализовавшийся призрак. Как я могла так увлечься своим ночным гостем — ведь знала, что все это нереально, невозможно. Конечно, он не был человеком, он был всего лишь духом давно погибшего человека. И его брату мне нечего было сказать, что я могла ему предложить: простите, я никогда не знала вашего брата при жизни, но общаюсь с его духом каждую ночь? Он точно сказал бы Нине ко всему прочему, что я еще и сумасшедшая.

Тем временем, мы уже вышли через веранду в кухню, куда выглянула и бабуля, привлеченная звонком — слишком нечасто мы слышали его звук.

— Катюша, что ж ты не сказала, что у нас гости, — запричитала она, — я бы оладушек сделала к чаю. Какой чай вы любите? — обратилась она к Диме.

— Да какой угодно, — пожал он плечами, слегка смущаясь того, что вторгся в нашу жизнь.

— Тогда я заварю липовый, он полезный. — Ответила сама себе бабушка и стала хлопотать на кухне.

— Такой хороший мальчик, — бормотала она, — что ж ты раньше меня с ним не познакомила.

Мы сидели за столом в каких-то неестественных напряженных позах и молчали, думая каждый о своем.

— Ба, — предостерегающе заметила я. Мне не хотелось, чтобы она воспринимала Диму, как моего парня, но, зная бабулю, я понимала, что мне едва ли удастся ее переубедить.

— И давно вы с Катюшей знакомы? — обратилась она к Диме.

— Да пару дней всего, — честно ответил он, и бабушка протяжно вздохнула, что могло означать что-то вроде 'о времена, о нравы'.

— Ты же вроде никуда не ходила, — заметила бабуля, искоса глядя на меня.

— Мы познакомились у Нины, — сказала я.

— У нее что, праздник какой был? — не унималась бабуля.

— Не было никакого праздника, — проворчала я, — это парень Нины.

— Вот те на, — покачала головой бабуля.

— Ба, он просто пришел поговорить, — попыталась оправдаться я.

— Ага, — недоверчиво выдохнула бабуля, — поговорить. Ой, потеряешь ты подругу.

— Уже, — огрызнулась я, — мы уже поругались, так что нечего терять.

— О-хо-хо, — снова покачала головой ба и ушла с кухни, оставив нас вдвоем.

— Почему все тут же решают, что у нас с тобой что-то есть? — возмутилась я.

— Наверное, потому, что ты смотришь на меня и видишь его, — произнес он. — Ты смотришь на меня не так, как смотрят посторонние люди.

— Но у тебя с ним ничего общего, кроме внешности, — вырвалось у меня, о чем я тут же пожалела, потому что не могла развивать эту тему дальше.

— Да, он был сильнее, быстрее, лучше. — Его лицо погрустнело. — Он был лучше меня, а остался я.

— Перестань, — я покачала головой, — я понятия не имею, какой ты, но уж точно не хуже.

Мы снова замолчали, и только слушали, как постукивает крышечкой маленький чайник, в котором бабушка заварила липу.

— Как это случилось? — спросила я, подымаясь и, наконец, беря на себя роль хозяйки: доставая чашки и разливая по ним чай.

— Автокатастрофа, тут в городе, недалеко от твоего дома. Как раз в день рождения нашего отца. Такой вот подарок родителям, — грустно вздохнул он. — Я был с ним в машине, но не пострадал почти. А он... я очень испугался в момент аварии, но он вроде был в порядке, шутил, и еще сам выбрался из машины, пока приехала скорая. А потом... потом впал в кому, и уже не вышел из нее.

— Мне жаль, — произнесла я, и чайничек дрогнул в моей руке, стукнув клювиком по ободку чашки.

— Если бы я не был таким тютей, в тот день за рулем был бы я.

— Перестань, — я резко поставила чайник на стол. — Ты ни в чем не виноват. Никто не виноват в том, что люди уходят.

— Легко говорить, — начал он, но я прервала его, не дав закончить:

— Не легко, — и взглянув в мои глаза, он, наконец, что-то понял, увидел в них. — Ты еще кого-то потеряла?

— Родителей, — выдохнула я, хотя не думала, что стану говорить с кем-то посторонним на эту тему. — Я была совсем маленькой, когда они разбились.

Он молчал, не зная, что сказать.

— С тех пор так и живем с бабулей, — закончила я.

— Выходит, машины отняли у тебя все, — криво усмехнулся он. — А я все-таки катаюсь на одной из них.

— Это вовсе не допрос, — произнес он после затянувшейся паузы, нарушаемой лишь нашим сербаньем горячего чая, — но мне просто не с кем поговорить о брате. Родители после его смерти предпочитали не подымать эту тему, а больше было, в общем-то, не с кем. Друзья выросли и разлетелись кто куда, девушки у него не было, — он запнулся, — прости, просто я ничего не знал о тебе.

— Да нечего обо мне знать, — произнесла я с досадой, судорожно думая о том, что же ему сказать так, чтобы не сказать ничего лишнего.

— Каким он был? — вдруг спросил Дима. — Для тебя?

— Симпатичный, сильный, временами опасный. Я его почти не знала, Дима, просто воспоминание, когда увидела тебя, случайность.

Как мне показалось, Дима мне не поверил, но ничего не сказал.

— А как вы познакомились с Ниной? — спросила я, лишь бы сменить тему.

— В баре, — ответил он, как само собой разумеющееся, а я подумала о том, что никогда не бываю в таких заведениях, за исключением тех редких раз, когда мы были там вместе с Ниной. — У нас было что-то вроде корпоратива, — он снова взглянул на меня и вдруг произнес: — жаль, что там не было тебя.

— Почему? — искренне удивилась я.

— Нина никогда не смотрела на меня так, как ты, при нашей первой встрече. — Он вздохнул, отводя взгляд. — Я даже впервые за все эти годы снова позавидовал брату.

— Глупости, — бросила я, в то время, как внутри меня что-то испуганно дрогнуло, словно меня поймали с поличным. Я ведь не любила призрака, верно? Ведь не любила, не должна была. Мне снова стало грустно, и, заметив перемену моего настроения, Дима поднялся из-за стола:

— Спасибо за чай. Попрощайся с бабушкой за меня.

— Хорошо, — кивнула я, подымаясь вслед за ним.

— Можно я загляну к тебе как-нибудь еще? — спросил он уже у самой калитки, куда я его вышла проводить.

— Заглядывай, — хотела я ему сказать, но смогла произнести только: — Зачем?

— Прости, — произнес он, развернулся и направился к машине. Его спина и плечи сзади были такими же, как у Андрея, только он был настоящим, из крови и плоти, и он уходил от меня, а я стояла и безразлично провожала его взглядом, позволяя этому случиться.

— Дима!

Он обернулся и посмотрел на меня.

— Заходи как-нибудь, — пожала я плечами и выдавила из себя напряженную улыбку.

Он просиял в ответ, и махнув мне рукой, сел за руль. Его хонда, покачиваясь на наших колдобинах, вскоре скрылась за поворотом, а я продолжала стоять и смотреть ей вслед, пытаясь понять, что же я чувствую на самом деле.

— Ба, — я подняла руку, увидев ее на пороге веранды, — даже не начинай.

— Как-никак, а у меня жизненного опыта побольше будет, — проворчала старушка.

— Я знаю, что ты скажешь: что с подругами так не поступают и так далее, и тому подобное.

— Я скажу, что правильно сделала. Нинка твоя — такая птица, которая найдет себе еще сотню разных парней, а вот у тебя он, может, тот самый единственный, — выдала бабушка, а я застыла на месте от неожиданности. Вот уж чего я от нее не ожидала: думала, кто-кто, а она будет защищать общественную мораль.

— Но он же — парень моей подруги.

— Ну и что? Тебе с подругой что ли жить всю жизнь? Нет, тебе нужна семья, близкий человек рядом. А Нина твоя — она и не подруга вовсе, я тебе давно хотела сказать, да огорчать не хотела. Так, знакомая, с которой вы общаетесь от нечего делать.

— Ба, да с чего ты вдруг так на нее ополчилась?

— Потому что она никогда ничего хорошего для тебя не сделала, только использовала, когда ей это нужно было. А так, хоть бы раз появилась, когда ты болела. — Бабушка стрельнула в меня глазами. — То-то и оно, что ни разу, вот тебе и подруга.

Мне сложно было поспорить с бабушкиной логикой, но если не Нина, то получалось, что у меня и вовсе нет друзей, а с этим я смириться никак не могла.

— Замучили вы меня все уже с этим Димой, — произнесла я, — он для меня — никто, и ничего не значит.

— А я говорю — хороший парень, — в сердцах произнесла бабуля, — и дурой будешь, если упустишь его. Мать твоя тоже всю молодость в облаках летала, пока не долеталась... — и тут бабуля осеклась, поняв, что зашла дальше, чем нужно.

— А вот об этом, ба, можно поподробнее? — придвинулась я к ней, не давая увильнуть от темы. — Кто был мой отец? — Спросила я настойчиво, грозно сверкая на бабулю глазами.

— Ты прекрасно знаешь, — ответила она.

— Официальную версию — да, — произнесла я, начиная сердиться, — а теперь, пожалуйста, правду.

Бабуля вздохнула, опускаясь на стул, и понимая, что теперь я от нее не отстану.

— Да был один, старше ее, она ведь совсем девочка была, а он вертелся вокруг и так, и эдак. И машины у него были дорогие, и костюмы хорошие, и подарков вечно куча — не нравилось мне все это, сразу. Не могло быть у простого человека столько всего.

— И что? — я присела рядом с ней, — что было дальше?

— А что дальше: она влюбилась в него, как идиотка, чего он и добивался. А в один прекрасный день он исчез вместе со своим обаянием и подарками, а у Светы остался последний его подарок — ты.

Я откинулась назад, прислонившись к стене дома.

— Значит, это все правда, мой отец — вовсе не мой отец.

— Нет уж, — возразила бабуля, — он-то как раз и есть твой отец, потому что помог Свете и в больнице договориться с родами, и заботился о ней во время беременности, и потом хорошо и к ней, и к тебе относился. И что, что был не очень красив и обыкновенный инженер, зато остался рядом.

— Хорошо, — согласилась я. — Но кто был тот, что зачал меня?

— Ох, и слова ты употребляешь, — всплеснула руками бабушка.

— Ба, мне уже не десять лет.

— Откуда мне знать, все, что о нем знала — уже сказала тебе. Гастролер: вскружил голову и исчез. Правда, надо сказать, что он и меня тогда, дуру старую, обаял настолько, что я не прогнала его из нашего дома поганой метлой, а надо было.

— Ба, во мне что-то от него есть?

— Разве что твоя ветреность, — с укоризной посмотрев на меня, ответила она.

— Да, обаяния во мне точно ноль, — разочарованно вздохнула я.

— Дурочка, ты когда-нибудь в зеркало на себя смотрела? Ты же просто красавица, — произнесла бабуля.

— Ты необъективно ко мне относишься, — улыбнулась я и, заключив бабулю в объятия, покачала ее на кресле.

Мы обе рассмеялись, и в тот момент мне стало почти безразлично, кто же мой настоящий отец. Ведь я его все равно не знала. Ну, сказала бы мне бабуля, что это был Клинт Иствуд — и что бы это изменило? Да ровным счетом ничего. Иногда лучше не заглядывать в папки со старыми бумагами, чтобы не разочаровываться в своей жизни, в людях, которые много для тебя значили, и не предавать их память.

* * *

— Ты встречалась с моим братом, — произнес он, как только появился ночью в моей комнате.

— Да, — сказала я, рассматривая его лицо, и теперь замечая, что он выглядел моложе Димы. Лицо Андрея было юным, а у Димы уже проявились мужские черты, характер и местами пролегли складки, которые свидетельствовали о пережитых годах, трудностях и радостях. Только глаза Андрея были другими, и именно из-за них он казался намного старше, чем должен был быть. Что-то с ним случилось глобальное и серьезное, что глаза приобрели ту холодную мудрость, которой они обладали.

— Зачем? — спросил он.

— Он встречается с моей подругой.

— Я не спрашивал тебя, с кем он еще встречается, я спросил: зачем он встречался с тобой? — Голос его звучал немного резко, и в нем то и дело проскальзывали нотки угрозы, что совсем мне не нравилось.

— Мы говорили о тебе, — без обиняков выдала я. — Я знаю, что ты умер, погиб после аварии.

— Да, это так, — он словно бы успокоился.

— Но тебе, видимо, нет покоя в ином мире, — начала я, а он с иронией во взгляде посмотрел на меня.

— Ты можешь усмехаться, сколько тебе влезет, — отрезала я, — но мне кажется, между смертью Виктории и тобой есть связь.

— Ты даже не представляешь себе, сколько связей и с чем на самом деле есть, — он оказался рядом со мной, и его дыхание пощекотало мне шею.

— Не делай так, прошу тебя, — попросила я.

— Почему? Раньше ты просила, потому что боялась проснуться и расстаться со мной. Теперь потому, что тебе неприятно?

— Мне приятно, но я знаю, кто ты. Что ты сделал с Викторией?

— Знаешь? — свысока улыбнулся он. — Я освободил тебя от нее, — произнес он, и я невольно отшатнулась.

— Значит, все мои догадки были верны. Ты убил ее.

— Да, и это один из лучших поступков, что я совершил.

Мои руки дрожали, и я не могла определиться, как мне реагировать на его признание. С другой стороны, я все равно не могла бежать с заявлением в ближайшее отделение, потому что призрак не мог никого убить в нормальном мире, да и самого его быть не могло.

— Дилемма, не правда ли, — усмехнулся он, забавляясь моим затруднительным положением.

— Положим, она не была хорошим человеком, — сказала я, — но так нельзя, понимаешь? Нельзя убивать всех, кто тебе не нравится. Иначе, скоро не останется никого. Да и кто я такая, чтобы судить, кому жить, а кому нет. — Я в отчаянии смотрела на него, лихорадочно вспоминая, не пожаловалась ли я еще на кого-то в наших милых ночных беседах.

— Я не буду никого убивать больше, — произнес он спокойно, опускаясь на мою кровать и расстегивая рубашку. — Разве что ты сама попросишь.

Я покачала головой, недоверчиво глядя на него.

— Зачем ты раздеваешься? Тебе жарко?

— Ты узнала, кто твой отец? — спросил он, совершенно не обращая внимания на мои слова.

Я стояла на том же самом месте, не в силах пошевелиться, словно загипнотизированная, наблюдая за движениями его пальцев. Мне хотелось, чтобы они опустились от рубашки ниже, коснувшись пуговицы на его брюках, а затем и молнии. Он заметил мой взгляд и усмехнулся еще шире.

— Нет, — покачала я головой, — я знаю, что мой отец — не мой биологический отец, но понятия не имею, кто был тот человек.

— Да, люди любят не замечать очевидное, — произнес он.

— Что очевидное? — переспросила я.

— Я о твоей бабушке, — ответил он.

Но я не могла уже ясно мыслить, когда он остался в одних брюках. Тем временем его пальцы остановились, и он прилег на кровать, что вызвало во мне почти возмущение, потому что я ждала продолжения его ненавязчивого стриптиза.

— Почему ты остановился? — пересохшими губами спросила я.

— Ты хочешь продолжения? — он лежал там, на моей кровати и притягивал, манил к себе. Больше всего на свете хотелось рвануть с места и наброситься на него, покрывая его тело поцелуями. Избавиться самой от футболки и трусов и предоставить ему все свое тело для ласк, немедленно.

— Что ты со мной делаешь, — я встряхнула головой, понимая уже, что не сплю, но также отчетливо осознавая, что в нормальной жизни не веду себя подобным образом, и меня не посещают такого рода мысли.

— То, что могу, — ответил он, приподымаясь на кровати и подзывая меня к себе.

Мое тело двинулось ему навстречу, и я ничего не могла с этим поделать. Он властвовал надо мной, даже разум грозил сдаться на милость победителя.

— Андрей, — я упала на кровать, и зарылась носом в его волосы, — Андрей.

— Я хочу, чтобы ты стонала мое имя, когда я буду иметь тебя, — прошептал он, и мое тело подалось к нему, как на зов. — Да, моя маленькая фея, именно так, — шептал он, — горячо и страстно, чтобы согреть мои ледяные кости.

Я плавилась в его руках, как воск, готовая делать все, что он мне скажет. И насилие над моей волей, которое он проявлял, казалось возбуждающим. Он снял с меня всю одежду, и я, голая, горячая, терлась о его тело, как кошка. Он был прав: я больше не была колючей, он укротил меня, заставил исчезнуть все иголки, какие были. Он не уговаривал, не убеждал — он брал то, что ему нужно, и от этого не было спасения. Такого сладкого падения не было еще никогда. Но мои руки, пытаясь опуститься ниже и нащупать самую главную его часть, наталкивались на ткань брюк и пояс.

— Сними их, пожалуйста, — взмолилась я.

— Мешают? — ухмыльнулся он, и я только кивнула в ответ, не в силах говорить, лаская языком его грудь.

— Мне лучше остаться в них, — произнес он, и я едва не застонала от разочарования.

— Зачем ты тогда дразнишь меня? — я глядела на него почти обиженно.

— Я не дразню. После аварии моя нога выглядит страшно. — Ответил он.

— Я не боюсь, — горячо произнесла я, протянув руку к его ремню.

— Тебя не смущает секс с призраком? — снова с какой-то иронией в голосе произнес он.

— Нет, — ответила я, серьезно глядя ему в глаза.

— Ладно, — рука его скользнула вниз, и я услышала долгожданный звук расстегиваемой молнии. Затем брюки упали на пол за кроватью.

— Что ты делаешь, не надо, — прошептал он, когда я спустилась вниз по его бедру к ноге, покрывая ее поцелуями. Вдоль всего бедра шел страшный рубец, местами даже не один, сбоку еще появлялись пары мелких. Но они не пугали меня, мы наконец были так близко друг к другу, и я вся горела от желания. Мне было безразлично, кто он, каков он — лишь бы слиться с ним воедино, таким нестерпимым и безумным стало желание близости.

— Я не ошибся, с тобой действительно чертовски хорошо, — произнес он, постанывая и едва выдерживая мои поцелуи. Затем он резко приподнял меня вверх и усадил к себе на колени, плавно вводя его внутрь. Тогда мне показалось, что потолок осыпался частями и сквозь него на небе проглядывают звезды, или это были звезды в моей голове, но мне было все равно. Все, что я ощущала — это как он движется во мне, как его руки крепко держат меня и насаживают на него все глубже и глубже, и когда я почти задохнулась, не в силах выдохнуть, он стал двигаться назад.

Я застонала и судорожно обхватила его крепче, после чего стон слетел и с его губ.

— Моя крохотная фея, — прошептал он, — господи.

— Андрей, — эхом отозвалась я, еще никогда его имя не звучало так в моих устах.

Он приподнял меня и опустил снова, проталкиваясь внутрь, пока мои глаза не начали закрываться от наслаждения, а потом делал это еще и еще, пока реальность не стала растворяться для меня. Когда я многократно судорожно сжалась вокруг него, подрагивая, и, наконец, разжимая впившиеся в его плечи пальцы, он поднялся, продолжая удерживать меня руками, и прислонил меня к стене. Тогда его ритм изменился и стал резче, теперь он почти грубо брал меня, ударяя снизу вверх, и придерживая руками меня под ягодицы под удобным для него углом. Я больше не могла выговорить его имя, из моей глотки вылетали неясные, звериные звуки и стоны. Когда мне удавалось взглянуть на его лицо, я встречала его довольную улыбку и легкую сосредоточенность, с которой он продолжал брать меня. Он был неистов, и двигался, как машина. Казалось, что он так может до бесконечности, без остановок и передышки.

— Боже, — шептала я, задыхаясь от накатывавшего волнами удовольствия. Я уже сдалась ему единожды, и теперь мелкие оргазмы то и дело догоняли меня, пока он продолжал нестись вперед в бешеном темпе.

Наконец, он вогнал его до предела, и судорожно выдохнул, выгибаясь и вздрагивая всем телом. Я ощутила, как холодная жидкость разливается внутри меня, и не могла поверить в происходящее.

— Может быть, это не ты умер, а я, — пробормотала я.

— Я умер, но не до конца, — ответил он.

— О да, не до конца, — согласилась я, без сил сползая по стене.

Он поймал меня, подхватил без особого напряжения на руки и перенес на кровать.

— Это было великолепно, — произнес он, проводя пальцем по моей щеке, и отводя упавшую прядь волос.

— Кто ты? — спросила я, наконец, придя в себя и уставившись в его глаза.

— Тот, кто живет в ночи, — ответил он, и молниеносным движением склонился надо мной, целуя мою шею, сильно, страстно, и что-то теплое и густое потекло по ней на постель. Веки стали тяжелыми, и я провалилась в блаженную пустоту.

Рано утром, когда я проснулась, тихо спустилась вниз и незаметно скользнула в ванную. Там я рассматривала свое голое тело так, словно никогда его до сих пор не видела. Мне казалось, что я рухнула в самую пучину грехопадения. У меня раньше никогда никого не было, и тут я, вечная скромница, повела себя, как последняя проститутка. Набросилась на существо, которое оказалось у меня в комнате, у нас был дикий секс, и я знала, что это мне не приснилось. Я ощупывала себя, и находила отметины нашей последней ночи, что говорило о том, что все это происходило наяву. Потом я приподняла волосы с шеи и тупо уставилась на открывшиеся мне две маленькие дырочки. Вампир, все это время я заигрывала ночами с немертвым, и в последнюю — доигралась окончательно. Вот почему его так умиляли мои предположения о призраке, вот почему Виктория умерла от потери крови без кровотечения — это всего лишь означало, что они пропустили где-то на ее теле две крохотные дырочки. Я глядела в зеркало и не могла понять, что страшит меня больше: судьба Виктории, которая ждет меня впереди, или то, что ему так понравится последняя ночь, что участь Виктории настигнет меня еще нескоро. Он явно манипулировал моим разумом, потому что в своем уме такого пентхауса я бы не устроила. И это означало, что он мог повторить все, когда ему только вздумается, и защититься мне было нечем. Я не могла смотреть своему отражению в глаза, потому что вспоминала, что вытворяла, как ласкала его, и меня тошнило от меня же самой. Открыв воду, я присела на край ванной и беззвучно заплакала от бессилия.

* * *

— Паршиво выглядишь, — заметила Нина, присаживаясь рядом со мной в офисе.

— Угу, — кивнула я, не отрывая глаз от монитора.

— Да хватит тебе уже дуться. Я была зла, ляпнула первое, что пришло в голову. Я так не думаю на самом деле. — Произнесла она.

— Я не дуюсь, — сказала я, подымаясь и снимая со спинки кресла пиджак. — Идем, покурим.

— Как же, — усмехнулась Нина, — тоже мне курильщица нашлась. — Но она отлично понимала, что это лишь повод выйти и поговорить наедине.

Когда мы завернули за угол нашего здания, там оказался мужчина в возрасте с животиком. Он быстро докурил сигарету, пока мы напряженно молчали, и, наконец ушел, бросив на Нину выразительный взгляд.

— Старпер, а туда же, — прокомментировала Нина, когда он уже не мог услышать.

В кои-то веки я не стала говорить, что на меня даже старперы не заглядываются, а лишь затравленно смотрела куда-то вдаль, а губы начали предательски подрагивать.

— Что с тобой? Выкладывай. — Потребовала Нина.

— Я больше не девушка, — выдохнула я.

— Слава богу, поздравляю! — Нина протянула мне руку, но потом замерла на середине движения. — Что-то не так? Ты предохранялась?

— Мне кошмарно стыдно, — произнесла я.

— Чего? Вы занимались этим на центральной площади города? — С сарказмом произнесла она.

— Нет.

— Тогда о каком стыде ты говоришь. Тебе понравилось?

— Не то слово, — вырвалось у меня, и Нина улыбнулась.

— Тогда перестань себя пилить, бабушкина деточка. Представляю, какое у тебя воспитание, такого наверное в прошлом веке поискать.

— Нин, бабушка тут ни при чем. Просто я делала такое, чего никак не ожидала от себя.

— Боже ты мой, да тут радоваться надо. Значит, ты, наконец, повзрослела и нашла себе нормального парня.

— Нет.

— Что нет?

— Он ненормальный.

— Хм, — озадаченно произнесла Нина, — мне стоит начать завидовать?

— Едва ли, — отозвалась я.

— Да в чем дело? — терпение у Нины было далеко не железным.

— Он... это он убил Вику.

— Боже ты мой, — присвистнула Нина. — Ты знаешь и встречаешься с ним? — Потом она потрусила головой. — Подожди, что ты напридумывала такое: Вика умерла в больнице, ее никто не убивал.

— Это официальная версия, — начала я, но Нина остановила меня.

— Довольно, ты своими дурацкими фантазиями способна испортить хороший секс. Парень, видно, просто знает свое дело, а твое гипертрофированное чувство вины не может найти себе выход, вот и придумывает неизвестно что. Сходи к психотерапевту что ли, а хочешь — напьемся вместе вечером?

— Как ты думаешь, комары пьяниц меньше кусают? — вдруг спросила я.

— Ты к чему это? — поразилась Нина. — Не, в парк не пойдем к прудам, там по-любому зажрут. — Она улыбнулась и похлопала меня по плечу. Теперь мои проблемы были ей куда ближе и понятнее тех, что были раньше.

— Он так и не познакомил меня со своими родителями, — жаловалась Нинка заплетающимся языком, повиснув на моем плече.

А я так и не смогла толком напиться, потому что нервное напряжение съедало алкоголь. Исходя из выпитого мною количества, я должна была бы сейчас валяться на полу в глубокой коме, а я могла трезво или почти трезво рассуждать и спокойно держаться на ногах.

— Мне надо ему позвонить, — промямлила Нина, в десятый раз нащупывая в сумке телефон и пытаясь набрать номер Димы.

— Ты уже написала ему несколько смс-ок, — устало произнесла я, останавливая ее и пряча телефон обратно в сумку.

— И что? — уставилась она на меня.

— Он приедет через десять минут.

— Вот черт, — выругалась Нинка, — так я же совсем того. Может, по кофейку? — Она искоса взглянула на меню, пытаясь сфокусироваться.

— Я закажу, — произнесла я и сделала знак официанту. Мы уже пару часов сидели в одном из кабаков недалеко от Нинкиного дома. А до этого пили всякие шейки на улице, гуляя вдоль набережной. Я подумала о том, что бабушка, должно быть, волнуется обо мне, но не могла заставить себя позвонить домой и объясняться с ней, и еще больше не могла даже подумать о том, чтобы вернуться домой. Мне казалось, что стоит только снова оказаться в своей комнате, как воспоминания прошедшей ночи сожрут меня заживо, либо все вообще повторится вновь, а этого я никак допустить не могла, не желала.

Когда Нина уже досербывала свой прощальный кофе, в дверях появился свежий и улыбчивый Дима, и мое сердце снова болезненно сжалось. Он увидел меня и улыбнулся еще шире.

— Привет, — сказал он, — ну что, девчонки, по домам?

Нина согласно кивнула, едва не стукнув головой по столу.

— У-у, Нина, я вижу, совсем хороша, — произнес он, и я, ощутив себя неловко, попыталась оправдаться:

— Я медленно пьянею.

Дима подхватил Нину под руки, и мы втроем вышли по лестнице на улицу. Там Дима осторожно загрузил Нину на заднее сидение, а потом открыл дверь мне.

До самого Нинкиного дома мы ехали в полном молчании, потому что я просто не знала, о чем с ним говорить. А он сосредоточился на дороге и словно бы не нуждался в беседе.

— Подожди в машине, — сказал он, вытаскивая Нину наружу.

— Зачем? — удивилась я.

— Что значит зачем — я вернусь и отвезу тебя домой.

— Да не надо, не стоит. Оставайтесь с Ниной, — замахала я руками.

— Нине сегодня уже никто не нужен, — усмехнулся он. — Подожди меня, — и потащил свою подругу с заплетающимися ногами в подъезд.

Я рассматривала освежитель воздуха на веревочке, болтающийся посередине в его машине, наклейки, радио. Машина, как и дом, могла кое-что рассказать о своем владельце. И по упаковке бутылок с водой за водительским сидением, и по тряпочкам и жидкости для очистки стекла, можно было сказать, что он неплохой нормальный парень. Брат вампира, с которым я сплю. Мне снова стало зябко и неуютно.

— Вот и я, — Дима открыл дверь и радостно уселся на водительское сидение. — Ты тут совсем замерзла? Чего печку себе не включила? — Он протянул руку, чтобы дотронуться до моей руки, и я невольно отшатнулась.

— Что с тобой? — спросил он, всматриваясь в мое лицо.

— Ничего, — ответила я. — Может, я и правда, доберусь сама, а ты останешься с Ниной?

— Она спит, — пожал он плечами. — Можешь не переживать по поводу Нины. Я отвезу тебя и останусь у родителей. Они живут недалеко от твоего дома.

— Ладно, — сдалась я, но в моем голосе не прозвучала ни радость, ни спокойствие.

Так мы и проехали всю дорогу до моего дома молча. Когда машина протрусилась по нашей улице и, наконец, остановилась у калитки, Дима вынул ключ из зажигания и взглянул на меня:

— Не пригласишь на чай?

Я смотрела на него так, словно он только что попросил пригласить его в замок с привидениями. Но потом все-таки сумела взять себя в руки и кивнула.

Он ощущал, что со мной что-то не так, но не мог понять, что именно.

— Чего это вы с Ниной так нализались? — спросил он, когда мы подходили к дому.

— В знак примирения, — солгала я.

— Тогда вам лучше пореже ссориться, — усмехнулся он.

Я вставила ключ во входную дверь, но пальцы так дрожали, что он вывалился у меня из рук и жалобно звякнул по бетону. Дима наклонился, поднял его и легким движением открыл дверь.

— Что с тобой сегодня происходит? — спросил он, пропуская меня внутрь и возвращая ключ.

Я не знаю, почему именно в этот момент, но я не выдержала и заплакала, прижавшись к нему, и пряча у него на плече свое лицо.

— Тебя кто-то обидел? — спросил он.

Я кивнула, потом закачала головой. Он был единственным, кто хотел меня утешить, и единственным, кому я не могла сказать, что виной всему был его умерший брат.

— Тебе лучше возвращаться домой, — произнесла я.

— Нет, я никуда не поеду, — уверенно сказал он, открывая двери и входя вместе со мной на кухню.

— А я тут с ума схожу, не знаю уже, в какую больницу звонить, — запричитала бабушка, увидев нас. — Неужели сложно было поднять трубку и позвонить старухе?

— Ба, — я хотела было что-то возразить поначалу, но потом только произнесла: — извини.

— Извини, а я тут извелась вся. Дима, — она посмотрела на парня, — ну хоть вы бы ей сказали.

— Извините, Марья Ильинишна, — произнес он, — в следующий раз обязательно предупредим.

— Именно, — погрозила она нам пальцем, — чтоб зарубили себе на носу на будующее. — И гордо удалилась из кухни. — Рагу и налистники на плите, под покрывалом. — Донесся ее голос из комнаты.

— Хорошая у тебя бабушка, — улыбнулся Дима, проверяя плиту. — Ты не возражаешь? — Он снял покрывало и достал из миски налистник.

Я сделала приглашающий жест рукой, а сама устало подперла голову кулаком, приземлившись за стол.

— Так что у тебя стряслось, расскажешь?

Я подняла на него тяжелый взгляд.

— Ну, ладно, не хочешь — как хочешь. Но я не уйду, пока не буду уверен, что с тобой все в порядке.

— Тогда тебе придется поселиться здесь, — с сарказмом заметила я.

— Значит, поселюсь, — ничуть не смутившись, отозвался он.

— Дима, ты парень Нины, — напомнила ему я.

— Да, но это не мешает мне быть твоим другом, — серьезно сказал он.

Я судорожно вздохнула, подумав о том, что его может ждать в этом доме.

— Дим, тебе, правда, лучше уйти.

— Если ты так настаиваешь, — произнес он, проглотив последний кусок налистника, — я конечно уйду. Но пообещай мне, что если тебе понадобится помощь, ты сразу позвонишь мне.

— Хорошо, — с облегчением согласилась я.

— Не как бабуле, — дополнил он.

— Не как, — мне даже удалось выдавить из себя жалкую улыбку.

— Хорошо, тогда до встречи, — он наклонился и быстро поцеловал меня в щеку.

Я проводила его взглядом и подождала, пока на улице не хлопнет калитка. Потом сбросила обувь и потащилась к себе наверх в комнату.

Андрей был уже там, он полулежал на моей кровати, рассматривая мой детский альбом с фотографиями.

— Как прошел день? — Спросил он, и я почему-то знала, что он и так отлично знал, как он прошел.

— Паршиво, — ответила я, не скрывая.

— Зачем нужно было так напиваться, — спросил он, втягивая носом воздух.

— Для того, чтобы продезинфицировать укусы, — огрызнулась я, и его взгляд стал мрачным. — А чего ты ждал? Ты изнасиловал меня, манипулировал моим сознанием, и пил мою кровь.

— Ты очень неплохо потрудилась для изнасилования, — ответил он, и мои щеки залило неровным румянцем.

— Прекрати, — бросила я.

— Почему? Ты боишься себя самой, своей страсти?

— Это была не я.

— А кто? — Его глаза блестели в темноте.

— Твоя воля.

— Нет, там было много от тебя, даже очень много, — он оказался рядом и его пальцы скользнули в мои волосы, освобождая их и растрепывая. — Ты же хочешь выпрыгнуть из одежды каждый раз, когда видишь меня.

— Это не так, — я вырвалась из его рук. — Откуда тебе знать? Может, я выпрыгиваю из одежды при виде всякого мужчины?

— Я знаю, что я у тебя первый, — спокойно произнес он, и с этим было не поспорить.

— Ты не понимаешь, — я заломила руки и опустилась перед ним на колени, — я ненавижу себя после этой ночи.

— Ты не ненавидишь, — он мягким движением поднял меня на ноги, — ты жаждешь продолжения, но боишься себе в этом признаться. Все, что я делаю — ослабляю твой контроль, и ничего больше. Я просто отпустил тебя настоящую на волю.

— Я так ужасна? — с отвращением спросила я.

— Ты прекрасна, — прошептал он, проходя губами и языком по моей шее, и я начала таять, я снова ощущала, что плавлюсь в его руках.

— Ты убьешь меня? — спросила я ночью, когда мы валялись обессиленные на кровати после любовных игр.

— Зачем? — спросил он.

— Как Викторию, как других.

— Не было никаких других, — отрезал он. — Я редко убиваю, только в случае необходимости.

— Звучит страшно, — произнесла я. — Что, если эта необходимость наступит со мной?

— Не наступит. — Он отвернулся от меня прочь.

— Почему ты не спросил, что делал в моем доме твой брат?

— Я слышал ваш разговор.

— Ах, так, — я и не догадывалась, что у него настолько хороший слух. — И что ты думаешь по этому поводу?

— У нас всегда с ним совпадали вкусы, — улыбнулся он. — Но это ничего, у меня есть все средства для того, чтобы ты предпочла меня.

— Какие?

— Хотя бы эти, — он провел рукой по моей голой спине, и я прикрыла от удовольствия глаза. — Я уже там, куда ему вовек не добраться, — ухмыльнулся он.

— Как ты кормишься? — неожиданно спросила я.

— В банке крови обычно, — поморщился он, эта тема ему, очевидно, была неприятна.

— Ты не пьешь кровь из живых людей?

— Пил когда-то, но больше предпочитаю этого не делать.

— А как ты нашел меня? Почему я? — спросила я, не скрывая своего любопытства.

— Потому что ты особенная, — снова сказал он.

— В чем особенная? — допытывалась я.

— В своем происхождении, — ответил он, — я не знаю, кто именно был твоим отцом, но это был не человек, Катя. И ты не совсем человек.

Я едва не вскочила с кровати.

— Как это я — не человек? А кто? Вампир?

— Ляг обратно, — он лениво потянул меня за руку и снова повалил на постель, — и не кричи так. В твоей крови есть примесь крови бессмертных, и это просто сводит с ума.

— В банке, — наконец дошло до меня, — ты сказал, ты питаешься в банке! Ты пробовал мою кровь, и потому нашел меня!

— Верно, — не стал отрицать он. — Но я рад тому, что нашел.

— И что это за кровь бессмертных во мне, если это не вампиры?

— Не знаю, — пожал он плечами, — я не настолько сведущ во всех этих вопросах, но знаю, что это не обыкновенная человеческая кровь.

— То есть я — твоя любимая еда. Теперь понятно, почему ты не намерен меня убивать. — Мои глаза потемнели.

— Нет, непонятно, ни черта тебе непонятно. — Он повалил меня на спину и навис надо мной. — Я здесь, потому что ты нравишься мне. — И он запустил свою руку мне между ног, сорвав с моих губ новый стон.

* * *

Был обыкновенный выходной, и Нина с Димой предварительно договорились созвониться и встретиться со мной, но почему-то когда пришел этот самый день, мне никуда не хотелось идти. С утра было пасмурно, а днем небо прорвало, и пошел бесконечный дождь. Временами он лил, как из ведра, временами затихал, но наша улица превратилась в мутную реку, и желание куда-то выходить испарилось окончательно. Я поднялась к себе наверх, и смотрела сквозь открытое окно, как дождь поливает мою любимую липу, как гнется под порывами ветра шелковица в стороне, и как мутные ручьи сливаются в реки. Во всей этой окружающей пасмурности вдруг остро и отчетливо поняла, насколько мне не хватает его рук, и его усмехающегося взгляда, — я отчаянно скучала по Андрею.

Почему-то именно в такие дни, я заметила, мысли принимали философское направление, и мир казался особенно хрупким и незащищенным, стоящим на грани дня и ночи. Я закрывала глаза, и мне казалось, что руки Андрея обнимают меня, или его пальцы осторожно скользят по моему плечу, переходя на спину. Мне достаточно было бы лежать с ним рядом, смотреть в его глаза, чтобы мой мир стал полным. Если я могла мысленно кричать, в этот момент я звала его, так громко, как только могла. И забрасывала картинами в моем воображении, когда он лежит на кровати возле меня, с вытянутой во всю длину ногой, вторую согнув в колене и прикрывая свою наготу. Но я знала, что он не может прийти днем, и ни разу не приходил. Все мои выходные проходили в одиночестве и размышлениях, тогда как ночи восполняли все недостатки жизни. Иногда, после особенно богатых недель, я спала половину субботы и воскресенья, и бабушка только ворчала, что так я просплю всю свою жизнь. Но это был счастливый сон, часто со сновидениями о нем.

Я опустилась на кровать и потянулась на ней сладко, закрывая глаза. И не поверила им, когда открыла и увидела его, идущего от окна.

— Андрей, — я бросилась к нему с кровати и обняла его, приникая головой к груди.

— Ждала меня? — усмехнулся он.

— Но сейчас ведь день, — потрясенно произнесла я, глядя в окно, словно для того, чтобы лишний раз удостовериться, что я ничего не напутала.

— Да, но ты видишь где-нибудь солнце? — спросил он, и я вынуждена была покачать головой. — Бывают такие дни, которые мы называем сумерками — в эти дни мы можем спокойно разгуливать по поверхности.

Я улыбнулась и снова прильнула к нему.

— Больше так не делай, — попросил он.

— Как? — удивилась я и отстранилась.

— Образы, которые ты посылала, они могут свести с ума в таком количестве и с такой частотой, я полностью был дезориентирован, — объяснил он, и я невольно покраснела:

— Ты видел все мои фантазии?

— Я не сказал, что мне не нравится, — он поднял мое лицо за подбородок, — просто я теряю связь с реальностью. — Затем он нежно улыбнулся и, наклонив свою голову, осторожно поцеловал меня в губы. — Я готов реализовать их, если хочешь.

Какая-то странная волна прошла по моему телу, когда он произнес последние слова, словно он ласкал меня. Я хотела, в этом не было никаких сомнений, я ждала его прикосновений, как ждет цветок солнца.

— Да, — тихо произнесла я.

— Что да? — он явно забавлялся, ощущая все оттенки моего настроения.

— Хочу, — прошептала я.

Он подхватил меня на руки и упал вместе со мной на кровать, при этом локти его амортизировали наше совместное падение, и я по-прежнему оставалась в его объятиях.

— Ты бы, наверное, и летать со мной мог, — заметила я.

— Я не летаю, — улыбнулся он.

— А как же тогда попадаешь в мое окно?

— Просто очень хорошо передвигаюсь.

— Как в паркуре?

— Лучше, — он снова смеялся, наблюдая за мной. — Ты хотела поговорить или помолчать?

— Не знаю, — я смотрела в его глаза, которые стали для меня такими необходимыми, и на самом деле не знала, чего я хочу. Я уже была счастлива тем, что он рядом, все остальное было неважно.

Он перекатился на бок, и подпер голову рукой, глядя на меня, и мне было так уютно, как никогда, словно я грелась в лучах его взгляда. Только одежда казалась лишней, чтобы он мог скользить по моему телу беспрепятственно. Его же рубашка и брюки меня возбуждали, мне нравилось, когда он лежал одетый на моей постели, будто все еще было только впереди. Он всегда носил хорошо выглаженные рубашки без галстука, и несколько верхних пуговиц были расстегнуты. Сегодня он пришел в белой рубашке в тонкую голубую полоску, и я любовалась контрастом его каштановых волос, тела и ткани. Меня не пугал его шрам ни на ноге, ни на груди, сейчас можно было даже сказать, что я им была благодарна: не будь их — его бы никогда не было рядом со мной. А даже, если бы и случилось чудо, и он был в моей жизни, это был бы вовсе не он, а кто-то вроде его брата. Дима был милым, симпатичным, и даже в чем-то привлекательным, если забыть о том, что он встречался с моей подругой, но в Андрее была сила и скрытая угроза, которая заставляла меня содрогаться от предвкушения его ласк. В нем была опасность, которая возбуждала и притягивала, острота, которой не хватало в окружающей пресности жизни.

Он потянул мою футболку вверх, и я приподнялась, чтобы ему легче было перетащить ее через голову. Он снял ее с моей головы, но оставил на руках, закрутив назад так, что я осталась беспомощной. Потом начал осыпать поцелуями грудь, затем спустился к животу и ниже. Я постанывала, ворочаясь и пытаясь выпрыгнуть из своих шорт, чтобы его губы спустились ниже, но он нарочно испытывал мое терпение и проводил языком по верхней линии шорт, спуская их вниз миллиметр за миллиметром.

— Андрюша, — взмолилась я, — пожалуйста.

— Что пожалуйста? — его дразнящие глаза взглянули на меня снизу.

— Сними их.

— Сними их сама, — предложил он.

— Но как, ты же лишил меня рук.

— Без рук.

Я стала извиваться на кровати, пытаясь таким образом стащить шорты, а он смотрел и улыбался. Ему явно нравилось то, что он видел. Нравилось наблюдать за тем, как я стараюсь для того, чтобы он мог меня взять. Мои движения были куда больше, чем словесное признание того, что я его хочу, это был целый танец желания на грани жажды, и он любовался им, потому что я танцевала для него одного. Наконец, проклятая одежда сдалась, и они сползли вниз, открыв ему самое заветное. Он еще раз улыбнулся и склонился надо мной. Как были желанны его губы, его движения, я невольно подавалась ему навстречу, откликаясь на его движения. Затем он резко, не терпя возражений, развел мои ноги и начал ласкать меня языком. Я стала извиваться в его руках, постанывая и тяжело дыша. Мои руки, наконец, освободились от футболки, и я зарылась пальцами в его волосы. Он зарычал, и, оторвавшись от меня, расстегнул ширинку и затем вошел в меня резким толчком, от которого я вообще потеряла связь с реальностью, а глаза мои закатились.

— Андрюша, — я вцепилась руками в его плечи, сминая их пальцами, сходя с ума, а он продолжал двигаться во мне, неистово и сильно.

— Я не хочу сдерживаться сегодня, — прорычал он.

— Не сдерживайся, — разрешила я, и он стал входить еще глубже, еще сильнее, и что-то внутри теплой волной стало накатывать на меня, окутывать со всех сторон, а когда я поняла, что происходит, меня уже накрыло полностью, и я забилась в его руках, как безумная, ничего не понимая, только наслаждаясь, корчась, теряя и обретая себя заново. Он вскоре догнал меня, и мы кончили вместе, потом повалились друг на друга без сил.

— Теперь мне кажется, что вышло солнце, и весь день сияет от света, — прошептала я. Он уже откатился с меня и лежал рядом.

— Я хочу, чтобы ты принадлежала мне, — сказал он, глядя в потолок.

— Я и принадлежу, — удивленно посмотрела я на него, повернув голову. — Неужели ты не ощущаешь, насколько я тебе принадлежу? — Я взяла его за руку и прижала к низу моего живота.

— А что насчет этого? — он переместил свою руку к моему сердцу.

— И это тоже, — ответила я, хотя в моем голосе появились нотки грусти. Я не могла проводить с ним все время, не могла познакомить его со своими друзьями, не могла завести семью — это была тайная связь, которую необходимо было скрывать ото всех, как с женатым любовником. По этой причине я ощущала себя воровкой, как ощущают все женщины, которые крадут у чего-то или кого-то своего мужчину. Я похищала его у ночи, у самой смерти. Я спала с человеком, который умер десять лет назад.

Видимо, что-то такое скользнуло в моем взгляде, потому что он произнес:

— Я для тебя слишком мертвый.

— Это не так, — горячо возразила я, боясь, что он встанет и уйдет, и не представляя, как я тогда переживу остаток дня. — Умоляю, останься со мной, сегодня ты можешь провести со мной целый день и всю ночь. — Я встала перед ним на колени в постели, боясь услышать неправильный ответ.

— Ты так дрожишь, — он потянул меня за руку на себя, и я повалилась на него сверху. — Я не уйду, успокойся. Я останусь с тобой столько, сколько ты захочешь.

Эти слова бальзамом ложились на мою душу, ведь я хотела, чтобы он оставался всегда. И я прижалась к нему крепче, пряча свое лицо в его рубашке.