www.1939.com.pl

Да! Почему я??? В чем я, вашу мать.., провинился?!

— В чем роль этого MDS-а и американцев?

— Ну, полковник, я горжусь вами. Отличный вопрос.

Дрэшер взял со стола какой-то документ и встал. Он был ниже меня на целую голову. Я чувствовал, что он слегка взволнован, что само по себе настораживало, так как обычно этот отморозок демонстрировал стальные нервы.

— MDS это сокращение от Mobile Defence System. Система обнаружения, идентификации и отслеживания целей, наведения собственных ракет и антиракет, а одновременно — и даже прежде всего — щит, охраняющий собственные подразделения. Технологический прорыв, о котором никто не имеет права знать, потому что, разумеется, оборудование представляет собой военную тайну высшей секретности. Я не знаю деталей, но вкратце: щит в форме купола создается магнитным полем огромной мощности. Это получается так, как если бы сгруппировавшийся в одном месте отряд накрыть тазом диаметром с полкилометра. Только таз этот выполнен из материала куда более прочного, чем сталь: магнитного поля никакая материальная сила пробить не в состоянии, так что никакие обычные средства не угрожают укрытым под зонтиком людям и технике. Щит выдерживает даже ядерный взрыв мощностью до 20 мегатонн на расстоянии в один километр. Только не спрашивайте меня, что с радиацией — понятия не имею. Но ведь мы и не собираемся пока играть в какую бы то ни было ядерную войну, верно? — Кривая улыбка исказила лицо генерала. — Передача нам MDS-а это лучшее доказательство союзнического доверия США к Польше вообще, к Пятой Бригаде, в частности... Ну, а вы символизируете собой самый стержень этого доверия.

Излишняя ирония. Я и без того был в ауте.

— Мммм, — пролепетал я, совершенно придавленный обрушившейся на меня ответственностью. — Это, разумеется, награда для меня, пан генерал, но... разве, две недели на обучение новой тактике борьбы, обслуги техники и всех этих чертовых систем это, мммм, не слишком короткий срок? Особенно, если воевать нам предстоит в горах?

— Разумеется, так. — Дрэшер начал терять терпение. — Только у нас нет иного выхода. Все упирается во время. И либо мы сделаем все в срок, либо не сделаем ничего — и я уверяю вас, что тогда ни моя, ни ваша карьеры гроша ломаного стоить не будут. А теперь, если у вас нет больше умных вопросов, прошу вас удалиться и приниматься за работу.

Я воспользовался этим прекрасным советом. Увы, Карский тоже. В моей голове вертелся такой ворох мыслей, что только на лестнице до меня дошло, что генерал даже не спросил меня: согласен ли я на эту дьявольскую авантюру. Просто навязал мне руководство, крикнул "исполнять!" — а я, как идиот, послушно согласился. Озадаченный всем этим, я не заметил как мы вошли в кабинет Карского.

Это было небольшое помещение, но и так значительно просторнее каморки Дрэшера. И тоже носило на себе яркий отпечаток личности хозяина. Тесная комнатка всюду была украшена снимками, свидетельствующими о славном боевом прошлом моего полковника. Прошу прощения: моего бывшего полковника. Карский с советскими товарищами. Карский среди советских танкистов. Карский с советским генералом. Карский в советском танке. Улыбающийся Карский с улыбающимися советскими товарищами. Серьезный и суровый Карский с серьезными и суровыми советскими товарищами. И так далее.

— Послушайте же пан, пан майо... вник Гробицкий. — В его устах это прозвучало как "таварищ майовник Грабицкий". — Вы же понимаете, какой чести вы удостоены, да? Я совершенно не знаю почему... Абсолютно... — Он бессильно развел руками. — Ведь вы приспособленец и анархист. Я не понимаю, что вы вообще делаете в нашей польской армии. Однако, генерал выбрал вас, а моих аргументов вообще слушать не захотел. Жаль.

Я смотрел на этого толстого осла и ломал себе голову, к чему он клонит. Это был не первый подобный разговор. Перед каждыми учениями, перед каждым мельчайшим заданием или после каждого мельчайшего инцидента Карский обращался ко мне с речами преимущественно того же самого содержания. Что, по его мнению, я совершенно профессионально не пригоден. И опять он начал стандартно — только теперь он мог поцеловать меня в задницу — о чем он, кстати, вероятно, не отдавал себе отчета — судя по тому, как он энергично начал излагать мне свой план:

— Да, я думаю, вы знаете, пан Гробицкий, что вы не должны были браться за такое ответственное задание. Потому что вы наверняка не справитесь и только стыд отчизне нашей польской принесете. Но коль уж так случилось, как говорится, ничего не поделаешь. Вам следует выбрать себе командира танковой роты. Вы должны взять хорошего солдата, ответственного. Такого, который перед правительством нашим и президентом — тут полковник едва заметно скривился, давая понять, что тот еще у нас президент — вас и нас не скомпрометирует. Такой, который поможет вам отрядом руководить.

Ого.

— Ведь вы знаете, что самый лучший танкист у нас — это поручик Поклевский, да? Так вы его командиром танковой роты назначьте — и он вам эту задачу превосходно выполнит.

Браво.

Офицер Станислав Поклевский был любимчиком Карского. Свежеиспеченный выпускник школы, он подозрительно быстро дослужился до поручика. Тип этот представлял собой отличное наглядное воплощение популярного лозунга "глупость не помеха, было бы желание...". Крестьянский сын с румяной рожей и голубыми глазами под копной русых волос. Он был, пожалуй, тупее даже собственного покровителя — что, принимая во внимание интеллектуальные способности Карского, уже неслабое достижение. Единственное, что он имел в избытке — это амбиции. Карский навязал его командиром взвода в мой батальон и я вынужден был с этим как-то мириться. Поклевский, уверовавший в могущество протекции и в свой крестьянский ум, пытался в свое время развязать войнушку даже со мной, но я его быстро осадил. С тех пор он испытывал ко мне жгучую и беззаветную ненависть, но я игнорировал его совершенно.

— Пан полковник. Я, разумеется, согласен, что поручик Поклевский, несмотря на низкое звание, лучшая кандидатура на эту должность...

— Ну, так я прикажу его немедленно вызвать, — Карский даже подпрыгнул от удовольствия, ожидая большего сопротивления с моей стороны, — и вы быстренько договоритесь.

— ... и я полагаю, что он отлично справится с обслуживанием GPS и MS. Вы знаете, пан полковник, что командир танкистов будет ключевой фигурой в нашем батальоне. Он будет обслуживать главный компьютер, операционную систему и все установленные в нем программы: NavStar, Positioning Block, вторую версию MS-а, цифровые карты в формате Mapinfo и так далее. И как вы, разумеется, догадываетесь: эти чертовы американцы специально не позаботились о том, чтобы перевести на польский язык все эти инструкции для обслуживающего персонала. А потому пару толстых книжек необходимо прочитать по-английски уже до завтрашнего утра.

Трудно себе представить с какой ненавистью смотрел на меня мой бывший непосредственный начальник. Он даже не понял, что половину названий и терминов я выдумал на ходу — да и откуда бы он мог знать их, спустя пять минут после выхода из кабинета Дрэшера?

— Вы же прекрасно знаете, что Поклевский едва знаком с английским и столько же с компьютером. Обойдемся без острот по этому поводу, ладно?

Естественно, разумеется. Зачем танкисту знание компьютера? Единственное, что он должен уметь — это кричать во всю глотку "осколочным заряжай!" и "огонь!".

— Ну, ничего не поделаешь, — бессильно развел я руками. — Вы сами — как думаете, пан полковник — годится поручик Поклевский на эту должность? — Я с деланной опаской посмотрел на него.

— А чтоб вас, вашу мать!! Идите к черту!

— В таком случае, если пан полковник позволит, я мог бы доложить...

— Воооооон!! — взревел Карский. — И не показывайтесь мне на глаза. Вон, в конце концов!

Я лихо вытянулся по стойке "смирно", очень старательно отдал воинскую честь, повернулся на каблуках и вышел. Отойдя на безопасное расстояние, расхохотался от всей души. Как-то все просто получилось. Слишком подозрительно просто.

3.

Вторая половина дня прошла под лозунгом: Job overtime. Говоря по-нашему, в режиме аврала. Только тогда начались настоящие хлопоты. Первым делом следовало прийти в себя.

Новое назначение обрушилось на меня, как гром с ясного неба. Еще вчера я не слишком заморачивался своей военной карьерой. После семнадцатого (в этом месяце) скандала с Карским и известия, полученного от адвоката моего отца, я твердо решил расстаться с армией. Не спорю: подобное решение в последнее время я принимал дважды в день — после каждой демонстрации тупости и некомпетентности моих начальников или подчиненных. Вчера, однако, я решился окончательно. Ухожу в отставку.

Мои планы сегодня ранним утром обратил в прах обычный телефонный аппарат. Как правило, я отключаю в нем звук, чтобы до меня невозможно было дозвониться. Но вчера я забыл это сделать, уставший и злой после тяжелого дня. И сегодня в пятом часу утра раздался телефонный звонок, через десять секунд поднявший меня на ноги. А раздавшийся из трубки голосок — подозрительно резким тоном, не оставляющим минимума творческой интерпретации приказа — распорядился поднять на ноги группу быстрого реагирования, вооружить ее, как на какой-нибудь блицкриг, построить, словно для похода в костел, и в пол-седьмого стоять на ближайшем аэродроме в целях приема и безопасного сопровождения на базу "капитана Санчеса и находящегося под его руководством союзнического отряда, оснащенного оборудованием высшей категории секретности". За выполнение задания отвечаете головой, в случае срыва — полевой суд, желаю удачи, майор, смирно, вольно, шагом марш!

Государственный гимн. Оркестр, туш!

Момент был крайне неподходящим, чтобы проинформировать раздраженный голос в телефоне, что я уже, собственно говоря, пас — и пусть он поцелует меня туда, Куда Я Могу В Задницу Господина Маэстро Облобызать. Позже тоже не было ни времени, ни слушателей, которым бы я мог поверить мои гамлетовские дилеммы. Встреча на аэродроме Нэнси Санчес, ее отряда и космического фургона вызвала желание бежать немедленно, хотя причина для этого не была исключительно служебной.

Последующая поездка в бронированных машинах по улицам городка со скоростью, максимально допустимой производителем, визит к генералу и его неожиданное предложение имели следствием, что мое твердое решение уйти из армии перестало быть таким непоколебимым.

В конце концов, руководство подразделением вроде Первого Отдельного Разведывательного Батальона — это было что-то. На американцев я мог наплевать.

Но почему Дрэшер — несмотря на все старания моего бывшего непосредственного начальника — выбрал командиром подразделения именно меня? Не сказать, чтобы он меня особо жаловал. Я хорошо знал английский — ясно было, что, по крайней мере, в этом плане мне легко будет сотрудничать с союзниками. Очевидно, меня использовали в качестве спасательного круга, которому суждено немедленно затонуть в случае неудачи. Но что еще, что еще? В голове у меня царил полный сумбур.

Ну не я же, в самом деле, выдумал эту проклятую войну с талибами? Если Дрэшер — безусловно, с согласия высшего руководства — назначил меня руководителем экспедиции, ведь должен же он сам верить, что я как-то там справлюсь. В конце концов, он тоже несет ответственность за это назначение. Если кто-то считает иначе, я охотно передам командование батальоном капралу-сверхсрочнику Галясю. Это будет столь же полезно, как смешно.

Ох, как жарко.

А может быть — после стольких лет учений, промозглых полигонов и молчаливого терпения всеобъемлющей глупости — мне, наконец, выпал шанс как-то себя проявить? Причем, самостоятельно — вдали от тысяч глаз "доброжелательных" и явно недоброжелательных коллег. А венцом задания будет маленькая победоносная войнушка. Человек, все же, скотинка кровожадная.

В приступе оптимизма, я тихонько рассмеялся. Какой же я был неисправимо больной лицемер. Воображал свою слабую старческую грудь украшенной орденами и воинской славой, а не имел смелости признаться самому себе в чем собственно смысл всей этой авантюры.

Я даже не заметил, как добрался до казармы, в которой квартировал мой "старый" батальон. Трое солдат, с головы до ног упакованные в костюмы противохимической защиты, бегали вокруг плаца. Похоже, что намотали уже немало кругов. А стояла — напомню — чудовищная жара. Посреди плаца статный офицер в безупречно отглаженном парадно-выходном мундире приятным, чуть ли не театральным, голосом поощрял бегунов поднапрячься еще и еще.

— Врубель! Ты думаешь, что у меня нет больше дел, кроме как ждать здесь до самого Рождества, пока ты пробежишь эти жалкие тридцать кругов? Меньше надо было в детстве писаться под одеялом, тогда бы имел больше мочи. Янковский! А тебе я назначу специальную диету, а то у тебя задница что-то слишком выросла. Сколько не пытаешься — а выше, чем на тридцать сантиметров, оторвать ее от земли не можешь. Шевели задом.

И тому подобное.

Я подошел к офицеру, проводившему эту назидательную тренировку, и поинтересовался:

— В чем эти бедняги провинились?

— Это добровольцы, — возмутился он, но на всякий случай принял позу, которую с грехом пополам можно было бы принять за основную борцовскую стойку. — Разрешите доложить, оттачивают свое мастерство.

— Добровольцы? — Я удивленно поднял бровь. — Да ведь они вот-вот свалятся от теплового удара.

— В таком случае перестанут быть добровольцами, — согласился он. — Вы знаете, майор, что я ежедневно и ежечасно забочусь о повышении мастерства наших солдат.

— Ясно. Отпустите их пока, надо поговорить.

Офицер одной командой освободил в солдатах скрытые запасы энергии. Те тут же пустились галопом в сторону казармы, уже на бегу скидывая с себя защитные комбинезоны. Их командир повернулся ко мне и встал в ожидающей позе. Войтек Курцевич, капитан. По классификации этого "пацана" Карского — "танкист". Тот еще крестьянин — глыба в метр девяносто без обуви, вдобавок — вес, наверняка, больше ста килограммов и соответствующая мускулатура. Он едва помещался в тесной башне "твардого". Оба мы чувствовали некоторую родственность душ парней рослых и нелегковесных. Ему уже стукнуло двадцать девять лет и в своем амплуа он немного напоминал Кмицица из первого тома "Потопа" — неукротимый темперамент, язык без костей, активность, временами опережающая мысль и постоянное желание ввязаться в какую-нибудь авантюру. Но, ко всему прочему, он был толковым, дьявольски умелым и весьма амбициозным; подчиненные его обожали — в перерывах, когда не проклинали за влепленные им дополнительные служебные нагрузки. Мне он тоже был по душе. Если уж с кем ехать на войну, то наверное с ним.

— Хочешь повоевать? — спросил я.

— В смысле?

— В прямом. Стрельба, взрывы, напалм. Знаешь, как в кино.

— Юречек, я всегда тебя просил, чтобы ты не выходил на солнце с непокрытой головой. Не послушался меня — и вот результат, — заворковал он фальшиво.

— Я серьезно. Старик именно меня назначил командиром подразделения, которое поедет в Афганистан на войну с Усамой. Врубаешься?