У себя дома я подсоединил фотоаппарат к компьютеру и показал фотографии на мониторе. Лёха пришёл в восторг, и в ещё больший, когда я распечатал пару снимков на принтере.

— Кстати, такое у нас появилось относительно недавно, чуть больше десяти лет назад, с конца 1990-х. А до этого, почти как у вас, снимали на плёнку, которую потом проявляли в лаборатории, печали с неё на фотобумагу при красном фонаре, и только чёрно-белое...

— У нас на пластинки снимают, — уточнил Лёха.

— Ну да. Но плёнка от пластинок не слишком отличается. Не принципиально.

Затем я некоторое время знакомил его с компьютером, и уже поздним вечером мы договорились, что назавтра он придёт ко мне с утра, и мы прогуляемся по городу 2012 года.

Назавтра мы прошли по городу достаточно быстро — всё-таки мороз был ощутимый и не располагал к долгим прогулкам. Я лишь показал Лёхе те здания, что продолжали стоять с его времени, а также полное отсутствие железной дороги, пояснив, что её ликвидировали в 1967 году, посчитав, что выгоднее автомобильный транспорт. Автомобили, кстати, его изрядно пугали, и я старался переходить улицы как можно реже и только когда машин не было видно — впрочем, в нашем маленьком городе машин немного, и пробок они не создают.

Зато магазины, в которые мы заходили в том числе и погреться, привели его в совершенный восторг. "Такого даже и в Иркутске нет!" — восклицал он. Ещё перед выходом я поменял ему золотую пятерку на 7 тысяч наших рублей, и теперь он приценивался, находя кое-что примерно таким же, как у них (например, мясо) — но многое значительно дешевле, а большинство и вовсе у них отсутствовало. Я его, впрочем, несколько разочаровал, пояснив, что, например, колбаса имеет мяса процентов 30 максимум, а остальное соя, что многие товары отличаются лишь яркими этикетками, на фкус же примерно одинаковы, и что много поддельных некачественных товаров...

После обеда мы перешли в его время, и Фёдор Никитич сообщил, что проводил Ивана Сергеича и договорился, что тот даст телеграмму об отправке письма из Иркутска. Я же поделился с хозяином мыслью, что если до начала августа сообщения не поступит — нужно будет отправить и телеграмму. Я пояснил, что не слишком хочу её отправлять, так как если написать мало, то Столыпин может не придать ей значения, а писать подробно опасно, поскольку её будут видеть много посторонних глаз, а это совсем ни к чему. На том и порешили.

В последующие несколько недель я больше времени проводил в 1911 году — всё-таки погода в июле гораздо приятнее чем в феврале. В своём времени я продал через интернет пару десятков газет, а также несколько серебряных рублей и золотых пятерок, тем самым пополнив свой истощившийся кэш в валюте 2012 года. Зато в старой валюте он изрядно подрос — Фёдор Никитич продал по несколько десятков килограмм бананов, апельсин, мандарин и даже немного ананасов (объясняя, что всё это ему привозят из Иркутска, куда товар поступает прямо из Китая), несколько десятков авторучек и несколько пачек бумаги. Также был обнаружен новый источник сверхприбыли — шоколад, бывший в нашем времени на порядок дешевле (его мы предварительно освобождали от бумажных обёрток, даты на котором и текст без ятей вызвали бы большие подозрения).

Для подтверждения легенды (и отработки жалованья) я даже попросил Фёдора Никитича обозначить мне некоторый круг обязанностей. Грузчик из меня получался никудышный, и купец определил меня посыльным, тем более мне самому хотелось побольше побродить по городу. Впрочем, сильно он меня не загружал — пару часов в день максимум, но зато к концу лета я знал город уже весьма неплохо.

Наконец в последних числах июля была получена телеграмма от Ивана Сергеича о том, что письмо отправлено из Иркутска по высшему разряду, а сам он вернётся с товарами недели через три.

— Ну вот, — радостно резюмировал Фёдор Никитич, — теперь не больше двух недель, и письмо в Петербурге. Железная дорога — великое дело!

Я был бы рад разделить оптимизм купца, но на душе было неспокойно. Времени оставался всего месяц, и ещё неизвестно, насколько хорошо работает бюрократическая машина Совета министров. Не засунут ли письмо малозначительного сибирского купца в долгий ящик, не увидит ли его содержимое кто-то из "пятой колонны", желающий краха "реакционному режиму"?..

10 августа взволнованный Фёдор Никитич показал мне телеграмму на его имя из Петербурга: "Благодарю за сведения, ждите моего спецпредставителя. Столыпин". Мы обнялись и даже выпили понемногу — такой текст означал, что Столыпин не просто прочитал информацию, но принял всерьёз и решил продолжить работу в этом направлении. Теперь для полной уверенности оставалось лишь дождаться информации о том, что торжества в Киеве прошли без происшествий, и Государь с председателем Совета министров вернулись в столицу.

Наиболее важные новости могли поступать по телеграфу, особенно чрезвычайные. Но это было нерегулярно и во многом случайно. Основной же источник, газеты, доставлялись из Иркутска недели за три. Поэтому, когда в начале сентября телеграф не принёс никаких вестей, это хоть и обнадёжило, но не до конца.

А 3 сентября, вскоре после обеда (питался я в основном у Фёдора Никитича — хозяйка готовила вкусно, а мне одному в своём времени совсем не хотелось этим заниматься) в дом к купцу постучал гость, которого работник сразу проводил в кабинет.

— Фёдор Никитич Решетов? — спросил гость с порога. Был он весьма молод, невысок, худощав, чёрные тонкие усы придавали лицу типично "белогвардейский" вид. Одежда хоть и запылённая, но недешёвая... Похоже, из столицы.

— Он самый, — ответил купец, выходя из-за стола.

— А вы, — гость повернулся ко мне, — Роман Кащеев.

— Да, — слегка поклонился я.

— Меня зовут Пётр Евграфович Зарубин, я полномочный представитель Председателя Совета министров. Вы должны были получить телеграмму о моём прибытии...

— Да-да, получали! Очень рады вас видеть! — слегка поспешно от волнения, но сохраняя достоинство, ответил купец, приближаясь к гостю и протягивая руку. Тот пожал её приветливо, затем достал бумагу и протянул хозяину. Я также взглянул в неё — там было указано, что имярек уполномочен Петром Аркадьевичем на сбор информации, какую посчитает нужной, а также принятие решений в рамках компетенции Совета министров, если обстоятельства не будут терпеть промедления. Это последнее выглядело весьма внушительно, поскольку делало гостя высшей властью не только в Бодайбо, но и во всей губернии, по крайней мере при чрезвычайных обстоятельствах, когда не было возможности снестись со столицей.

Гость не отказался перекусить с дороги, а после возвращения в кабинет обратился ко мне и произнёс:

— Итак, вы и есть... гость из будущего.

— Да, из 2012 года, — ответил я и добавил: — Наверное, вам самому лучше перейти в 2012-й, чтоб окончательно убедиться.

— Пойдёмте. Это где-то здесь? — спросил он, оглядываясь.

— Во дворе, — ответил я, поднимаясь.

— А я, наверное, лучше останусь?.. — спросил Фёдор Никитич, своим видом демонстрируя, что не хочет влезать в дела государственной важности, если его об этом прямо не просят.

— Да, Фёдор Никитич, если будет что-то нужно, я вас попрошу, — ответил представитель, двигаясь за мной.

Уже перед сараем купец догнал нас и передал гостю два ключа на кольце.

— У Лексея, сына, забрал, — пояснил он. — Теперь они, видимо, будут нужны вам.

Гость взял ключи, вопросительно взглянув на меня. Я показал ему на замок в двери тамбура, пояснив, что такой же сделан и на моей стороне. Представитель кивнул и двинулся вслед за мной в сарай. Щелчок, мгновенная темнота...

У нас был самый конец февраля, уже не очень холодно. Гость удивлённо крутил головой, смотря не только на сугробы, но и на пятиэтажки вдали. Внезапно раздался гул, и я показал на приближающуюся точку в небе, пояснив: "Самолёт". Он быстро приблизился, прогудел мимо нас и ушёл, снижаясь, на восток, на аэродром, откуда вскоре раздался гул тормозящих двигателей.

— Впечатляет, — прокомментировал гость. — Откуда он, и сколько длится полёт?

— Из Иркутска, долетает за 2 часа. — ответил я. Гость только присвистнул — он добирался от Иркутска недели три...

Мы вошли в дом. Гость отметил горящие электролампочки, с интересом посмотрел на включенный компьютер.

— Итак, с чего начнём? — спросил я, когда мы удобно устроились в моей комнате.

— Мне поручены две задачи. Первая, ближайшая, — разобраться в ситуации на Ленских приисках и постараться не допустить этого, как у вас называется, Ленского расстрела. Так что, возможно, я задержусь здесь — я имею в виду не ваше время, а Бодайбо — до весны 1912-го. А вторая задача — выяснить общую картину будущего России на ближайшие несколько лет. Но прежде всего я бы хотел узнать у вас — почему вы обратились именно к Столыпину, какие лично у вас мотивы и цели?

— Ну, во-первых, мною движет обычное человеческое любопытство. Вот эта штука, через которую мы перешли сюда, — я махнул рукой в сторону сараев, — как вы понимаете, это не наша технология. Может быть, это что-то из далёкого будущего, может, из параллельных миров... Не знаю, откуда, но это интересно. И не знаю, правильно ли я делаю, не сообщая никому здесь об этом. Хотя, я думаю, вы заинтересованы в том, чтобы в нашем времени об этом устройстве знало как можно меньше людей. Представляете, если в ваш мир полезут толпы авантюристов, оснащённых самым совершенным в нашем мире оружием, имея цели самые непредсказуемые...

— Да, я это понимаю, поэтому имею полномочия настоятельно просить вас о неразглашении в вашем времени, — веско произнёс гость.

Я кивнул, подтверждая:

— Обратившись к Столыпину, я сделал свой выбор. Я на вашей стороне, и готов следовать вашим указаниям как исходящим непосредственно от Столыпина. Но я надеюсь на открытую игру и с вашей стороны, что вы не попытаетесь, например, произвести силовой захват или уничтожение портала...

— Портала?

— Устройство перехода. В нашей фантастике подобное обычно называют порталом...

— А-а... Нет, у нас нет такой цели. Нас устраивает наличие на вашей стороне сочувствующего нам человека, и пока что мы хотели бы глубже разобраться в происходящем, потому что пока что положительные перспективы значительно перевешивают возможные отрицательные... И позвольте ещё один уточняющий вопрос: вы надеетесь, изменяя наш мир, изменить свой? — гость взглянул мне прямо в глаза, приблизившись.

Я спокойно выдержал взгляд, потом ответил:

— Не думаю, что это возможно. В нашем мире много размышляли над теоретической возможностью существования машины времени и последствиях вторжения в прошлое, и основная концепция сформировалась такая: прошлое неизменно, но возможно существование параллельных миров, где история пошла по-другому. Мы, кстати, попробовали провести небольшой эксперимент — закопали в 1911 году возле стены сарая небольшой предмет. Как наступит весна в нашем мире и земля оттает, я попробую его откопать. Если ваш мир — это прошлое нашего мира, предмет должен оказаться на своем месте. Если нет — предмета не будет. Хотя нельзя исключать и случайной его находки кем-то за истёкшие 100 лет... Но для чистоты эксперимента мы сделали закладку и в лесу недалеко от города, в месте, где не будет человеческой активности в последующие сто лет.

— Да, это интересно, — задумчиво произнёс гость. По его тону было видно, что это далеко не самый больной вопрос, заботящий его. Поэтому я поспешил перейти к более интересной для него теме.

— Многим в нашем времени не нравится то, что произошло с Россией в последние 20 лет. Причём не нравится и тем, кто считает строй, существовавший с 1917 по 1991, лучшим для себя, так и тем, кому больше нравится Российская империя, погибшая в 1917-м, хотя таких меньшинство...

— Вот, пожалуйста, обрисуйте кратко, как вы сами видите, что произошло в 1917, и какой строй возник... после. Исторические материалы вы мне, надеюсь, затем предоставите?

— Конечно. Но, если честно, есть очень большой разброс мнений историков о том, что произошло в Феврале 1917-го...

— Вот как? — удивлённо спросил гость.

— Да. Есть даже такая шутка: "Россия — страна с непредсказуемым прошлым". Всё дело в том, какую политическую позицию занимает историк — либерал он, коммунист или имперец.

— Да уж... Но ведь, в конце концов, есть просто объективная картина процесса, последовательность фактов...

— Так вот эта последовательность фактов очень странна. Революция возникла буквально на пустом месте. И есть множество фактов, добавление которых в картину резко меняет акценты.

— Обрисуйте основную канву, — нетерпеливо махнул рукой гость.

— Итак. 23 февраля 1917-го Государь Николай II выехал в Ставку по срочному вызову начальника Генштаба Алексеева (гость удивлённо поднял брови, услышав малознакомую фамилию, но решил не перебивать). В этот же день, как по команде, прошли слухи о том, что в столице нехватка хлеба, у булочных образовались очереди, люди стали закупать больше, чем им обычно нужно, и хлеба стало действительно не хватать. Плюс ко всему это был так называемый Международный женский день, на который вышла молодёжь, поддержавшая недовольных у булочных. На следующий день волнения продолжились и усилились, власти не приняли мер к усмирению, Государю же посылали успокаивающие телеграммы. А на 4-й день волнений на сторону смутьянов начали переходить войска, причём были факты, что у солдат откуда-то оказались в карманах немалые суммы. В этот момент Председатель Совета министров огласил заранее оставленный ему Государём манифест о роспуске Думы, однако депутаты не подчинились, и Таврический дворец стал штабом революции. Председатель Думы Родзянко начал бомбардировать Ставку телеграммами о том, что в городе хаос и нужно срочно создавать ответственное перед Думой правительство. Государь принял решение возвращаться в Царское Село, однако к тому моменту бунтовщики захватили управление железных дорог, и царский поезд был направлен в Псков, где находился командующий Северным фронтом Рузский, фактически перешедший на сторону восставших.

В Петербурге же почти все войска к тому моменту перешли на сторону восставшей Думы. Тут надо уточнить, что в тот момент в столице было множество запасных частей, в которых были новобранцы, готовящиеся к отправке на фронт — вот они и восстали. А регулярных войск, способных восстановить порядок, почти не было. Только полковник Кутепов пытался создать сопротивление и продержался на Невском почти целый день, но у него было слишком мало бойцов. Руководство же не предпринимало активных действий — ни комендант Петербурга, ни военный министр, а министр Внутренних дел Протопопов вообще на сутки исчез, и до сих пор никто не знает, где он был целые сутки, по истечении которых он явился в Думу и сдался.

Мой гость слушал очень напряженно, и кулаки его непроизвольно периодически сжимались. Я же продолжал, стараясь кратко изложить все основные детали, о которых знал:

— 1-го марта Государь прибыл в Псков, и туда Родзянко начал телеграфировать, что теперь спасти ситуацию может только отречение Николая Второго. Начальник Генштаба разослал телеграмму с вопросом об отношении к этому командующим фронтами и флотами, и они поддержали отречение. 2-го марта Николай подписал отречение за себя и за сына в пользу брата Михаила. 3-го марта Михаил отказался от власти до решения Учредительного собрания, которое должно было определить государственное устройство России. Учредительное собрание собралось в январе 1918, большинство на нём имели эсеры, однако к тому времени власть в стране захватили большевики, и они просто разогнали "Учредилку", как они её презрительно называли, и удерживали власть вплоть до 1991-го года...