Мальчишка говорил по-английски очень хорошо, но всё-таки с акцентом, хорошо заметным "настоящим американцам", к которым причисляли себя на полном серьёзе ирландо-шведо-англо-поляк Рич и немецко-мексиканец Рауль.

— Мы, — буркнул Рич. — Теперь надо ещё понять, что с тобой делать... Ты откуда такой? Только не говори, что сбежал из тюрьмы. Ты даже не американец.

— Ты — русский, — добавил, как печать поставил, Рауль.

Глаза мальчишки забегали с одного ровесника-американца на другого, ощутимо наполняясь ужасом. Потом он заморгал, приоткрыл рот... мотнул головой, дёрнулся...

— Пожалуйста, умоляю... — русский кое-как, судорожными, нелепыми движениями выбрался из спальника, встал на колени и, не сводя с ровесников взгляда, сложив руки перед грудью и судорожно встряхивая ими, пополз к стоящим Ричу и Раулю, которые ошалело отшатнулись. — Я сделаю для вас всё, только умоляю, я умоляю, не выдавайте меня... — голос его срывался, по щекам текли слёзы. — Я не вынесу, я не вынесу, понимаете... я всё сделаю... ребята, не выдавайте...

— Да что ты там можешь сделать, у тебя всего богатства — государственный комбез, — огрызнулся Рич. Русский открыто, навзрыд заплакал, тем не менее сбивчиво, жутко пытаясь объяснить:

— У меня... деньги... счёт свой есть... дома — вещи... и ещё деньги... наличные... но я... я не знаю... наверное, уже всё забрали... эти...

— Да кто?! — рявкнул Рауль. Рич буркнул:

— Не ори. Пусть расскажет подробно. И встань ты с колен! — он поморщился.

— Я... я расскажу, да, конечно, — суетливо закивал русский, кое-как поднимаясь и пытаясь унять продолжавшие рваться непроизвольные рыдания. — Я правду... только не выдавайте...

...Понять, что говорит русский, было бы легче, если бы он не начинал то и дело плакать. Они все трое сидели на спальнике и, когда Илья — так звали русского, странное имя, какое-то эльфийское — замолчал, Рич хмуро спросил:

— Может быть, твои родители были шпионы, а ты не знал?

— Да какие шпионы?! — в голосе Ильи было отчаянье. — Что они могли докладывать?! О чём?! Отец в фирме, мама всё время была дома с Мэ... с Машкой...

— Ты мог правда ничего не знать, — как-то даже смущённо возразил Рауль.

— Нас человек сто было одних мальчишек! — Илья сжал ладони перед грудью, словно молился. — Это что, всё дети шпионов?! Просто хватают всех русских — и...

— Мы с вами воюем так-то, — в голосе Рауля опять было смущение.

— Мы граждане Штатов! — Илья стукнулся затылком о стенку трубы. — Ну какие мы враги?! Моя сестра даже по-русски почти не говорит! Мы никому ничего не делали плохого, мы — американцы, как вы! — и он вдруг добавил: — Я... я так думал.

Рич и Рауль переглянулись.

— Послушай, — сказал Рич серьёзно. — Мы не хотим тебя выдавать. И... не выдадим. Правда, Рауль? — тот подтвердил слова приятеля кивком. — Но сам посуди, что нам с тобой делать?

— Что хотите, — равнодушно ответил Илья. Видно было, что плач и рассказ исчерпали его силы полностью. Он закрыл глаза и стал похож на старую тряпичную куклу-мальчика.

Рич и Рауль какое-то время молчали, соображая. Никогда в жизни им не приходилось решать задачу, даже отдалённо похожую на эту.

— Надо рассказать дяде Чарли, — вдруг задумчиво и в то же время убеждённо предложил Рич. — Честное слово, он не выдаст.

— Ты с ума сошёл, он же сам полицейский, — постучал себя по лбу Рауль. — Он обязан будет доложить.

Рич покусал губы и решительно сказал:

— Нет, он не доложит. Верней... он доложит, если на самом деле надо будет доложить. А не просто так. Ты пойми, мы сами и правда ничего не можем сделать. Он, — кивок на русского, — ведь не хомячок, чтобы держать его тут и подкармливать.

Рауль хотел опять возразить, но промолчал, немного удивлённо глядя на Рича. Тот говорил, как взрослый. И видно было, что он говорит обдуманное.

— Ну звони ему тогда, — решился и Рауль. — Он дома?

— Он на дежурстве, но подъедет, — сказал Рич, вставая на ноги и извлекая из барсетки телефон. — Выйду позвоню.

Рауль смотрел ему вслед — тёмным силуэтом обрисовавшись на фоне выхода, Рич ждал, поднеся телефон к щеке. Рауль перевёл взгляд на русского — тот открыл глаза и смотрел равнодушно, обречённо. А ведь правда, если его сейчас начать убивать — он и пальцем не шевельнёт, подумал Рауль. Кошмар какой-то, разве можно так...

— Дядя Чарли? — труба усилила голос Рича — и он отдался где-то в её глубинах. — Ага, я... Ты не можешь нас с Раулем подобрать... я скажу, где, у меня велик накрылся... я понимаю, но всё-таки... да? Мы ждём, посмотри геолокацию, ага?.. — он опустил телефон и сообщил: — Ну вот. Сейчас приедет дядя Чарли...

... — Господи, спаси Америку, — задумчиво пробормотал Чарльз О'Киф, стоя над съёжившимся русским. Большие пальцы рыже-волосатых загорелых рук он пропустил в ремённые петли и вообще сейчас — в шляпе, форме со значком, с револьвером на поясе — казался воплощением незыблемого Закона. Вот только... только Раулю вдруг почудилось, что сам дядя себя таковым не ощущает. — И как вы в это дерьмо влезли, парни?

"Парни" ответили непритворно наивными взглядами, ясно давая понять, что теперь решение вопроса целиком лежит на взрослом. Чарльз О'Киф тихо и грязно выругался.

Мальчишку он узнал сразу. Двум оболтусам — его племяннику и приятелю племянника — вольно и простительно было его не знать. А он — сразу узнал, да. Хотя таких ориентировок на взрослых и детей в участке лежало больше двадцати только местных и чуть ли не сотня федеральных плюс постоянно шли новые, Чарльз О'Киф был на самом деле хорошим полицейским и запомнил всех. Вчера он участвовал в поимке двое суток скрывавшейся на свалке молодой супружеской пары и не считал, что делает что-то неправильное, хотя не ощущал и того удовлетворения, которое испытывал, вылавливая настоящих преступников. Этим-то бедолагам просто не повезло, они оказались не в том месте и не в то время и не совершали никакого преступления.

Но они были взрослые. Это раз. А два — нехорошие слухи, ходившие по белу свету, в полицейские участки сливались уже не в виде слухов, а в виде "требующей проверки информации". И не далее как сегодня утром шефа полиции Салинара вызвали в местное отделение Федерального Агентства по оказанию помощи населению и управлению в чрезвычайных ситуациях, где прямым текстом приказали, предъявив соответствующие полномочия, прекратить все попытки как-то расследовать слухи вокруг "Плана "Рекс"".

Что было равносильно подтверждению существования такого плана. Шеф вернулся какой-то замороженный, совсем не похожий на себя, даже не ругался...

О'Киф вдруг представил себе своего племянника, стоящего рядом Ричарда — вот такой же загнанный, лишённый почти всего не только детского, но и человеческого, он прячется в сточной трубе где-нибудь в штате Мэн и какой-то тамошний полицейский, стоя над дрожащим мальчишкой, рассуждает о долге и законе. Хотя какие тут долг и закон? Ведь "План "Рекс"" — это уже совершенно не шутки. Что началось с чужих и враждебных русских — может закончиться на самых стопроцентных американцах, вина которых окажется только в том, что они, например, не захотят сдавать на госхранение своё личное оружие.

Да и какие русские чужие и враждебные? Чёрт побери, эта страна, его страна — она создавалась, как страна для всех, где все равны и все имеют право зарабатывать трудом своих рук, это было законом Америки многие десятки лет! Преступники? О'Киф видел русских преступников только в криминальных сериалах, которые смотрел для развлечения, каждый раз хохоча над глупостью и нелепостью действий и положительных и отрицательных персонажей и дутым драматизмом сюжетных ходов. Вот негров или латиносов среди преступников сколько угодно. Но про это лучше пореже упоминать. А последнее время рекомендовалось и по возможности не замечать...

— Поможете, когда я позову, его быстро довести до машины, — О'Киф посмотрел влево-вправо, не спрашивая, а отдавая приказ. Рыжая и тёмная головы склонились в согласии. — Потом всё тут уберёте. Всё. Вообще. Чтобы не осталось ничего, чего не было до его появления.

— Ты поможешь ему? — Рич смотрел на дядю внимательно и радостно. О'Киф пожал широкими плечами:

— Живу я один и вряд ли даже в наши вывихнутые времена кому-то придёт в голову искать его в доме полицейского. Вопрос только в вас — вы не должны об этом говорить даже друг с другом. Даже друг с другом, — повторил он с силой. Мальчишки закивали. — Поймите, раз уж влезли в это — тут не шутки. Вы этого парня никогда не видели. Совсем.

— Какого парня, дядя Чарли? — невинно-серьёзно спросил Ричард, теперь глядя на дядю чистыми, правдивыми глазами...

* * *

Гараж, в котором полицейский выгрузил Илью из багажника, приказав сидеть тихо, соединялся с домом. Но об этом мальчишка узнал только вечером, когда полицейский вернулся — уже на своей машине, не на служебной. До того Илья почти всё время проспал на старом продавленном, но чистом диване, стоявшем у дальней стены гаража, рядом с дверью, которую он сперва хотел, но так и не осмелился открыть.

Ему вообще ничего не хотелось делать. Даже думать не хотелось, потому что всё равно все мысли были чёрными, как самая тёмная ночь. Он просил, умолял тех мальчишек его не выдавать — но, если бы сейчас так и получилось, если бы в гараж вошли забирать его — Илья и пальцем не шевельнул бы для спасения. Он только два раза пил воду из крана в стене.

Когда О'Киф вернулся, дверь гаража поползла вверх, складываясь гармошкой и внутрь медленно стала вкатываться большая машина (неновая, старый американский автомобиль, такие часто водили как бы в знак протеста люди, почему-либо недовольные курсом правительства США — в школе об этом говорили на одном из уроков социополитики, объясняли, что большой автомобиль — признак скрытой неуверенности в себе и подавленных сексуальных проблем, а большой американский автомобиль — ещё и признак ксенофоба и расиста). Илья проснулся и тупо смотрел, как автомобиль останавливается, снова ползёт, но теперь уже вниз, дверь — и только потом зажигается свет. По-настоящему проснулся он, когда полицейский подошёл к нему и кивнул, глядя сверху вниз:

— Голодный?..

...За дверью оказался узкий короткий коридорчик — дверь на улицу, дверь ещё куда-то, лестница наверх, в другой стене, напротив лестницы — довольно-таки нелепо — вделан камин, на нём лежат старинные длинные щипцы, сбоку — несколько аккуратных полешков... Илья вошёл осторожно, даже настороженно. Но в доме явно было пусто.

— Я живу один, — пояснил О'Киф, на ходу расстёгивая широкий пояс с револьвером, торчащим из кобуры немного вбок и вперёд. — Вон там дверь в ванную, свою робу брось в стиралку и возьми халат на вешалке, он чистый. Тапочки тоже можешь взять. Помоешься — выходи на кухню, вон в ту дверь.

— Спасибо, — неловко сказал Илья. Он не понимал, зачем полицейский с ним возится. Но можно было помыться и потом его, наверное, накормят, а больше мальчика ничего не интересовало. Он не знал, что подобная зацикленность на одномоментности — верный признак попытки мозга справиться с ужасом. Неудачной попытки, результатом которой почти всегда бывает проигрыш обстоятельствам и превращение человека в полуживотное, счастливое уже тем, что в данную конкретную секунду ему не больно и не страшно.

В ванне, когда зашумела тёплая вода, ноги его не удержали — он сел в простецкую, но идеально чистую старомодную "лохань" и какое-то время сидел так, ни о чём не думая. Потом с усилием, физически видным, весь передёрнувшись, заставил себя начать мыться. Из ног, едва он прошёлся по ним мочалкой, в десятке мест засочилась кровь. Илья всхлипнул — не от боли, от неожиданно нахлынувшей просто-таки сокрушительной жалости к себе. От одиночества и тоски, таких, которые никогда в жизни ему не доводилось испытывать раньше.

Но, через силу вымывшись, он почувствовал себя лучше и ощутил, что на самом деле голоден.

Ноги пришлось перемотать туалетной бумагой — она была тут же, а ничего лучшего Илья и не попробовал поискать. Тапки, правда, были рассчитаны на взрослого мужчину и не болтались именно благодаря бумаге. Поглубже запахнув полы халата и потуже перетянувшись мохнатым, похожим на длинный кошачий хвост, поясом, он неуверенно высунулся наружу.

Оказывается, перед лестницей была ещё одна дверь — наверное, она вела в спальню О'Кифа. А та, которую было видно из начала коридорчика, оказалась открыта и за нею была кухня-столовая. А из кухни-столовой пахло едой.

— Заходи, только перед окном не маячь, садись сразу за стол, — сказал О'Киф. Одетый в лёгкую серую рубашку-безрукавку, неожиданные строгие брюки и лёгкие домашние мокасины, он стоял около микроволновки. — Я подам. Как в лучшем ресторане. Правда, в ресторанах, даже в самых худших, не подают спагетти с томатами и фаршем, разогретые в микроволновке.

Упомянутая микроволновка тонко и пронзительно звякнула. Илья не знал, что сказать и просто смотрел в стол, пока О'Киф ставил на стол две больших вскрытых упаковки, из которых валил вкусно пахнущий пар, потом — бутылку тёмного пива, бокал... подумав — ещё один и упаковку молока.

— Чёрт его знает... — буркнул он, с сомнением посмотрев на молоко и на мальчишку. — Пьёшь?

— Пиво? — Илья поднял голову. — Нет, что вы...

— Молоко, — досадливо ответил О'Киф. — Молоко пьёшь?

— Д-да... конечно...

— Я почти не ем дома, перед работой, в обед и после работы заезжаю вот уже десять лет в одну закусочную... Ты не молишься перед едой? — перебил сам себя О'Киф. — А, да, ты же...

Он сложил руки перед грудью, переплетя пальцы, прикрыл глаза. Илья потупился — стало как-то неловко. И внезапно захотелось повторить жест полицейского и попросить...

...кого? И о чём?

О'Киф открыл глаза, как ни в чём не бывало. И предложил:

— Давай-ка есть, а я заодно расспрошу тебя кое-о-чём. Для начала — откуда ты вообще взялся, кто ты такой и где твои родители?..

...Илья действительно был очень голоден. Он ухитрялся глотать макароны почти не жуя, запивать их молоком (чего ни за что не стал бы делать раньше — макароны с мясом, помидорами и молоком?!) и говорить.

О'Киф молча ел и внимательно слушал. Как ни торопился Илья, но полицейский съел всё ещё быстрей (хотя вроде бы и не спешил), чпокнул крышечкой бутылки, сдул взметнувшийся белый парок, налил тёмную пузырящуюся жидкость в бокал и с явным удовольствием отпил из него. Как раз в этот момент Илье стало нечего говорить.

— Так твой старик, выходит, богатый, — в голосе полицейского не было ни зависти, ни неприязни, но Илья всё-таки пояснил, удивившись, что его спасителю именно это показалось интересным в первую очередь:

— Ну не то чтобы очень... — смутился невесть почему Илья. — Папа на самом деле отличный айтишник, в фирме его ценили, даже отпуск давали в лучшее время и с полной оплатой... Принято обычно думать, что молодые тут соображают лучше, а он всегда смеялся и говорил, что, если речь идёт не об играх, то молодые совершенно безмозглые.

1234567

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓