Хан Убаши

'Вот блин горелый, они так всех, кто хоть что-то умеет, поубивают. А кто лечить-то будет???'. Мне ничего не оставалось, кроме как молчаливо на все это смотреть и выбирать полезную для себя информацию.

Под утро воины привезли еще одного 'смертника'. Им оказался немец. Однако, он не производил впечатления 'истинного арийца'. Невысокого роста, русые волосы, телосложением, совсем доходяга. Однако, по первым его действиям он напомнил мне настоящих врачей. Прослушал дыхание слуховой трубкой, постукал молоточком в локте и колене, пощипал кожу щипцами, еще какие-то непонятные действия. Наконец, набравшись духа, немец объявил русскому офицеру, знавшему немецкий, что все это бесполезно. Что он не знает причину паралича и не может его вылечить. Уже приготовившись к неизбежной гибели, эскулап сел на пол и обреченно склонился, поджав ноги.

'Его ведь сейчас тоже прикончат. Надо помочь бедняге, но я не могу...'. Силясь хотя бы двинуться, я попытался пошевелить рукой. Ничего не выходило. Было очень обидно ощущать себя 'растением'.

Когда два воина под руки вывели этого немца, произошло странное. Я уже выдохся из сил, пытаясь что-либо сделать, когда походный стол, на котором я лежал, внезапно подломился. Не выдержали ножки стола или еще что, уже не знаю. Однако, проваливаясь вниз, я до такой степени испугался внезапного падения, что у меня получилось прокричать нечто нечленораздельное. Треск стола и мой крик сделали свое дело, немца просто не успели убить. Все без исключения, кому позволял его статус, ринулись в Ханскую кибитку.

И опять-таки, освоение тела происходило постепенно. Неизвестным проведением мне был дарован голос. Сначала только хрип. Потом, уже под присмотром лысых калмыцких гелюнгов, я начал осваивать речь. Это было смешно и горько одновременно. Взрослого мужчину выхаживают другие мужчины, возятся с ним как с ребенком. Терпеливо, даже настойчиво. Меня поили разными горькими настойками, дурно пахнущими снадобьями и всяким подобным. Это была настоящая каторга для мозга. Зато то время для живота было праздником: кормили меня самыми вкусными блюдами. Однажды привезли даже пирожные из какого-то немецкого городка. Самый натуральный деликатес в это нелегкое время! Так шли дни. Уже через неделю я мог сносно выговаривать буквы, но произносить речи я пока опасался, хотя и мог попробовать. Еще неизвестно как дальше быть, чего ждать.

Однажды утром ко мне зашел тайша Тагир, один из тех, что носили европейские платья. После обязательного приветствия он перешел к сути волновавшего его вопроса.

— Повелитель, позволь спросить, узнаешь ли ты меня? Мы с уважаемым Эрдемом заметили перемены в тебе. В порядке ли твоя память, твой рассудок? Быть может, травма и горе состарили тебя раньше положенного срока?

'Похоже, эти двое все знают. Ну что же, рано или поздно это должно было случиться. Ни моя речь, ни мои попытки хоть как-то скрыть свое незнание обстановки и очевидных действий, не укрылись от внимания приближенных Хана. Я даже готовился к этому разговору, перебирал в уме возможные варианты лжи. Но так и не смог что-либо придумать, кроме как разыграть потерю памяти'.

— О чем ты, уважаемый Тагир? — я попытался вложить в вопрос максимум достоверности.

— Быть может, у тебя старческая болезнь? — немного замявшись вначале, робко проговорил тайша, — У моего деда была такая болезнь. На шестьдесят седьмом году жизни он перестал узнавать всех своих родственников. Все спрашивал, когда вернется из похода его давно умерший отец.

'Быть того не может! Он принял мое состояние за старческое слабоумие? Кажется, у медиков это зовется маразмом'.

Между тем, тайша не закончил свой монолог.

— Мы с уважаемым Эрдемом опасаемся, что эта болезнь может отнять у тебя разум. Совет не станет терпеть над собой больного умом Хана. Эти старые пауки мигом соберутся в стаю и затеют заговор против твоей семьи и всех нас, кто верно служит тебе сейчас.

'Ого! Да похоже, что ханство не такое и единое, как казалось мне 'там'. Ведь, когда говоришь про Ханство, имеешь ввиду государство, хоть и древнее. А значит и единоначалие, причем крепкое. Не ожидал я такого от предков. У них тут тоже заговоры, интриги, кружки по интересам'.

Закончив говорить, Тагир молча уставился мне в глаза и ждал ответа на свой вопрос. По этой его напряженности во взгляде можно было понять, что от моего сейчас ответа очень многое зависело. Если бы он сделал вывод, что его ставка на молодого Хана провалилась, то из ханского приближенного быстро превратился бы в первого заговорщика. И это только для сохранения семьи, рода, клана.

Прочистив горло и совладав с нервным напряжением, я принялся спасть себя.

— Уважаемый Тагир, я благодарен тебе за заботу обо мне. Со мной и правда не все в порядке. Тот взрыв не ранил меня в тело, он ранил меня в душу. Моя память и правда покинула меня, остались лишь крохи. Однако, для волнения нет причин, так можете передать и уважаемому мной нойону Эрдему. Некоторое время назад, мое тело отказывалось подчиняться мне. Но, я понемногу овладеваю им. Уверен, что мудрые гелюнги поставят меня на ноги. То же будет и с памятью. Но, здесь мне нужна помощь вас обоих, двух моих верных владетелей...

Тот разговор с Тагиром Кондуковым стал для меня отправной точкой. Он принял меня как Хана, достойного его поддержки, а я заимел первого реального помощника в этом мире. Да не просто помощника, а человека, за которым стоит большой и сильный клан. Весь секрет его помощи мне оказался до боли прост: кланы Кондуковых и Дондуковых уже давно держались единым фронтом против остальных. Дондуковы — это ханский клан торгоутовского племени, его поддерживают тайши Кондуковы и еще несколько больших и чуть меньше кланов другого, дербетовского племени. За это Хан им отдает под кочевья лучшие пастбища, по сравнению с остальными владетелями. Третьим ключевым племенем-кланом Ханства являются хошеуты, во главе со своим тайшой Замьяном. Самыми многочисленными были конечно же ханские кланы торгоутов, довольно лояльные к моей семье. Далее идут кланы хошеутов, держащихся отстраненно и частенько конфликтующих с центральной ханской властью. Дербетовские кланы, дружественные мне третьи по силе в Ханстве, но отнюдь не последние. Есть и другие, примкнувшие или завоеванные рода караногайских владетелей, перебежчики-казаки, полоняники, обладающие полезными знаниями и некоторые другие.

Между тем, шло время. Наступил декабрь месяц. В Европе выпал снег, и похолодало. Войсковые операции практически прекратились, русские войска оттягивались назад в Восточную Пруссию на зимние квартиры. Стараниями провиантской службы и других хозяйственных частей там были созданы условия для полноценного отдыха многотысячной армии. Мне самому довелось увидеть длинные ряды солдатских палаток — лагерь пехотного, или, как здесь их называют, мушкетерского полка. Его разбили прямо посреди соснового бора. Посмотреть более детально у меня не получилось, отряд спешил как можно быстрее успеть занять выгодное место для зимовки. Им должна была стать небольшая польская деревушка вместе с поместьем какого-то пана, дружелюбно настроенного к Российской Империи. Название ее я даже не хотел запоминать, мне было важно поскорее возобновить свои тренировки с телом. Оно все никак не хотело подчиняться.

Проезжая через очередную разоренную деревню, меня привлек нетипичный для такого места звук. Это был плач, и похоже, что плакал ребенок. Казалось, моих воинов нисколько не трогал и даже не волновал плач, они и не такое слышали на поле боя. Передовые проехали, не моргнув и глазом. Я же не смог.

— Стооой! Проверьте, кто там и что там! — двое из охраны срываются с седел, и осторожно проникают в незапертую дверь обычной крестьянской халупы.

Через некоторое время, обследовав в доме все сверху донизу, они возвращаются. У обоих в руках по одному младенцу.

— Двое детишек, Повелитель! Парень, да девка, близнецы похоже. Родители в подполе лежат, издохли. Эти тоже голодные! — подходя ближе, воин постарше взял обоих малышей и поднес ко мне, чтобы было видно.

— Твое имя, воин?

— Эльвег, из рода Чоносов, Повелитель!

— Кхм. Отвечаешь за них головой, Эльвег, из рода Чоносов (Волков). Доберемся до места, передашь мне. Все! Тронулись!!!

Когда карета, на которой я передвигался в лежачем положении, тронулась, меня начали тревожить вопросы по поводу необдуманного поступка.

'И зачем мне эти два младенца? Что с ними делать? Здесь война идет, а я детский сад развожу! при этом сам еще даже не встав на ноги. Эх, и за что это все? Не мог попасть сразу во дворец? В тихое и чистое место, в здорового человека, на крайний случай! Угораздило же'.

Одно было хорошо, ехать на таком страшном средстве передвижения как карета восемнадцатого века, было все же комфортно. Воины ее раздобыли, подремонтировали, набили внутри всяким мягким хламом вроде подушек, матрасов, перин и одеял. И все, можно в путь! В лежачем положении, я чувствую себя словно король на выезде! Смотрю себе по сторонам, мысли разные гоняю.

И вот, при переезде какого-то каменного мостика через речку, карету слегка тряхнуло на кочке. Мне аж захотелось крикнуть возчику, чтоб смотрел куда едет, но не стал. Меня остановило осознание того, что я начал чувствовать боль! Боль была в позвоночнике, в районе поясницы.

'Я ее чувствую! Точно чувствую!'.

Не успев порадоваться новым ощущениям, боль в костях меня так скрутила, что я непроизвольно свернулся клубочком и закусил подушку вместо кляпа. Не хотелось показывать воинам, что их молодой Хан боится боли. Через некоторое время все прошло. Я старался потихоньку, один за другим разрабатывать пальцы рук, ног, а потом все вместе. Мне в голову пришло сравнение с героиней фильма 'Убить Билла', там она тоже упорно разрабатывала свои конечности, которые долгое время не двигались.

В лагерь расположения калмыцкого войска мы въезжали последними из всех трех летучих отрядов и в кромешной тьме. Опасаться здесь было некого, деревенские старались вообще лишний раз не показываться на улице. Во-первых, декабрьский мороз, а во-вторых, боялись встречаться с 'русскими татарами'. Для них все азиаты были татарами. И 'русские татары' представлялись для них настоящими порождениями сатаны.

Передовой дозор еще на расстоянии предупредил условными сигналами о нашем прибытии часовых, так что, нас ждали и пропустили без остановки. Карета проехала по словно вымершей деревеньке и покатила прямиком на панскую усадьбу. Там расположились уже и мои военачальники и даже русские офицеры, что должны будут состоять при моих сотниках для координации действий. Таково было распоряжение командующего. При мне оказалось всего два военачальника, те самые тайша Тагир и нойон Эрдем. Был и третий, но он погиб во время того проклятого взрыва бомбы. И три тысячи войска из первоначальных трех с половиной. Убыль воинов была страшнейшей, непривыкшие к влажному климату, они заболевали чаще обычного. Лекари — гелюнги с трудом справлялись с ранениями, в осеннее — весеннюю пору они быстро начинали гнить. К слову сказать, русские войска страдали от тех же проблем даже в куда больших масштабах. Но, сейчас речь не о них.

На роскошном крыльце усадьбы меня вышла встречать целая делегация. Первыми стояли мои верные владетели, все в тех же европейского покроя нарядах. Далее за ними была группа пока незнакомых мне русских офицеров, в знакомых по многочисленным историческим фильмам мундирах зеленого цвета. Рядом присутствовала пара роскошно наряженных пузанов, надо полагать, хозяев поместья с небольшой свитой прислуги. Вот собственно и все. После недолгого ритуала приветствия и знакомства с радушными поляками, мои воины охраны бережно переложили меня на носилки, и занесли в дом. На первом этаже для меня выделили неплохую просторную спальню. Видимо, из нее удалили лишние предметы интерьера, поскольку, кроме кровати со старомодным балдахином поверху и пары шкафов, там ощущалась некоторая пустота. Зато, присутствовала смежная небольшая комнатушка для прислуги, где расположилась пара моих охранников. Одного звали Алтан, другого Бамбар. Оба были из уважаемого рода потомственных ханских воинов-кеточинеров, считай, гвардейцев.

После короткого разговора с семейством польского пана, ко мне напросился русский офицер Семёнов, куратор моего войска от русского командующего. Прежде чем ему позволили войти, меня поудобнее усадили на кровати, а нойон Эрдем, принявший на себя временную опеку надо мной вместо отсутствующего Тагира, кратко проинформировал по его поводу.

— Повелитель, этот Семёнов встречался с тобой только пару раз. Все приказы и распоряжения фельдмаршала Бутурлина передавались через покинувшего нас Рабдана, а не лично. Поэтому, тебе не о чем волноваться. Сам же он представляется мне больше воином, нежели соглядатаем от Экспедиции. Держись уверенно, я и твои верные охранники рядом.

Поглядев мне в глаза и дождавшись утвердительного кивка на его слова, Эрдем приоткрыл дверь, дабы впустить Семёнова. Надо сказать, что я несколько опасался встречаться с настоящим представителем русского правительства, пусть даже армейского подчинения. Однако, как позже выяснилось, мои опасения были напрасны. Вошедший человек был самым обычным на вид. Среднего роста, поджарый, коротко острижен по армейской моде. Было видно, что ему самому здесь несколько неуютно.

— Кхм. Ваша Светлость...

Сделав не совсем понятный мне реверанс со шляпой, премьер — майор встал по стойке смирно, и продолжил:

— Не хочу утомлять Вас на ночь глядя, однако, ставкой командующего, мне было поручено известить Вашу Светлость. Матушка Императрица, Елизавета Петровна... при смерти... За сим, войска было велено поскорее отвести на зимние квартиры в Восточную Пруссию, а иррегулярные части, то бишь, войско Вашей Светлости, отпустить до дому. Вот ордер!

Эрдем, находясь в некоторой прострации от услышанного, взял протянутый документ и сразу же вчитался в него. Это уже после я узнал, что все приближенные Хана умеют не только говорить на почти чистом русском языке этого времени, но и читать — писать. Это было указано еще моим уже покойным отцом для отпрысков всех знатных родов Ханства.

— Его правда, Повелитель! Война для нас закончена! Домой! — радостным голосом практически закричал Эрдем.

— Есть что-то еще? — спросил я стоящего напротив меня офицера.

— Точно так, Ваша Светлость! У меня еще при себе есть рескрипт от наследника, Петра Федоровича. Лично в руки Его Светлости, наместнику калмыцкому, Убаши Дондукову. Примите!

'Прямо как Новогодняя ночь! Время получать подарки! Даже интересно, что там мог написать наследник престола инородцу, пусть даже и высокопоставленному? Кажется, в дореволюционной России не очень-то привечали кочевников. Не зря же наши смылись обратно в Джунгарию!'.

Второе послание предназначалось лично мне, а потому, Эрдем развернул рулетки с рескриптом так, чтобы было видно только мне.

'Таак... Его Высочество, наследник... бла-бла-бла... признает тебя своим младшим братом... и приглашает на аудиенцию... бла-бла-бла... Крайне интересная писулька. Младшим братом он меня признает! Хотя, может это большая милость с его стороны? Еще и приглашает к себе! Странно, но я ничего такого особенного за Петром Федоровичем и не помню... Кто такой вообще? Хотя, если судить по войне с Пруссией, то помнится, в народе иногда вспоминали времена, когда по чьей-то неразумной воле уже взятый Берлин немцам обратно отдали! Не тот ли это чудак? И год, тысяча семьсот шестьдесят первый от Рождества Христова, мне ни о чем не говорит. Разве только то, что до войны с Наполеоном мне наверное уже не дожить'.