Куяшский Вамперлен (Общий файл)

— А где здесь... — замялась я, не смея при Жозефе произнести слово "туалет", — ... можно попудрить носик?

— Да у тебя всё отлично, не надо пудры, — заверил Куяшский Аполлон.

Я недоумённо приподняла брови: он издевается или действительно не знает, что у дам подразумевается под сим выражением?

— Но если тебе так хочется, — после небольшой паузы продолжил прелестник, — то, как выйдешь из зала, третья дверь налево.

— Спасибо за помощь.

— Да не за что. — Жозеф весело подмигнул. — Ты классная девчонка. Всё для девчонок.

Не помню, как добралась до двери и добралась ли вообще. Впервые в жизни мужчина, тем более красивый, сделал мне такой обезоруживающий комплимент. Когда я вернулась в этот бренный мир из страны фантазий, где священник уже закончил церемонию бракосочетания и попросил нас с Жозефом скрепить союз любящих сердец поцелуем, я осознала, что стою посреди зала и, поднеся сцепленные руки к лицу, глупо улыбаюсь. Стряхнув наваждение, я осмотрелась по сторонам. К счастью, свет оказался потушен, и повторного публичного позора удалось избежать. Взгляды всех собравшихся были устремлены на сцену, где в луче падающего света стояла девочка лет восьми-девяти. Малышка что-то проповедовала своим звонким детским голоском, но так как начало речи я уже пропустила, а слова "мадхьямика", "дхарма" и "свабхава" мне мало о чём говорили, я занялась более интересным делом: изучением её внешности. Девочка была невысокого роста, худенькая, с раскосыми глазами, слегка вздёрнутым носиком и милыми ямочками на щеках, появлявшимися, когда она улыбалась. Длинные чёрные волосы, заплетенные в две тугие свёрнутые петлями косички, украшали огромные белые банты, из-за чего девочка напоминала первоклассницу на линейке в честь начала учебного года. Поза, манера речи и жесты её, однако, резко расходилась с этим образом: малышка говорила уверенно, непринуждённо и с какой-то материнской заботой.

— Кто это там выступает? — тихонько поинтересовалась я у стоящей рядом со мной женщины. — Местный вундеркинд?

Дама посмотрела на меня как на душевнобольную и отодвинулась в сторону, не удосужившись ответить. Сзади захихикали. Я обернулась и увидела двух парнишек лет тринадцати. Мы нередко сталкивались с ними на улице, не разговаривали, правда, но в лицо я их знала.

— Ты серьёзно? — насмешливо спросил тот, что пониже и пополнее.

— Она же здесь новенькая, — заступился за меня второй.

— Но она же пришла на её день рождения, — возразил первый.

— Я пришла на день рождения старосты, — на этот раз сама заступилась за себя я.

— Ну, так и! — хором заключили мальчики, указывая в сторону девочки на помосте.

— И что? — не сообразила я.

— Ну, так это и есть староста.

Я пристально посмотрела в лицо сначала одному, потом второму подростку, ища признаки улыбки, но не было похоже, что они дурачатся. Скорее всего, у мальчиков случилось временное помешательство на фоне имевшего место днём солнцепёка. Махнув рукой на полоумных парнишек, я решила по окончании праздника выяснить всё у тёти.

В этот момент девочка на сцене закончила свою длинную, нудную речь, в зале вспыхнул свет и со всех сторон раздались аплодисменты и крики: "Молодца, староста!", "С днём рожденья, староста!".

Решившись на переезд в Крутой Куяш, я пообещала себе отбросить природную рациональность и перестать чему-либо удивляться. Я смирилась с существованием чудовищ, волшебных растений и природных аномалий, вызывающих снег посреди лета, но новое потрясение буквально выбило почву у меня из-под ног: во главе Крутого Куяша стояла маленькая девочка с огромными белыми бантами...

Пить я не умела никогда. Обычно, я впадала в беспамятство уже после первой рюмки и о событиях остатка вечера узнавала только на следующий день со слов остальных участников хмельных посиделок. Но сегодня всё было иначе: я пила и пила, потеряв счёт бокалам с разноцветными веселящими жидкостями, но забвение, необходимое мне в тот момент, как гроза в затяжную засуху, никак не наступало. Сначала я пьянствовала одна, потом ко мне подсела улыбчивая староста.

— Привет. Ты же Анечка, наша новенькая? — звонким, соловьиным голоском прощебетала она.

— Так точно, товарищ староста! — шутливо отдала честь я. — А вы...

— Меня зовут Бадигульжамал Улзыжаргалова, — кокетливо представилась девочка.

— ...

— Можешь звать меня Бадя, и на "ты", — развеселилась староста, видя моё замешательство.

— Отлично, Бадя, за знакомство? — без тени угрызения совести за то, что спаиваю ребёнка, предложила я.

— За знакомство! — просияла Бадя, и мы чокнулись бокалами.

Вслед за старостой желание выпить со мной (хотя, скорее уж с составлявшей мне компанию Бадей) изъявило ещё несколько человек. В процессе обмывания новых знакомств я задремала, а когда пришла в чувство, ни Бади, ни остальных за столиком уже не оказалось. Впрочем, спиваться в одиночестве мне не пришлось: спустя пару рюмок подсел Вадька. Так как я уже была не в состоянии поддерживать беседу, пили мы молча, правда недолго.

— А это ты хорошо придумала нарядиться пандой, — попытался сделать комплимент паренёк, прежде чем навсегда скрыться в недрах стола.

Посмотревшись в поднос (кажется, я попутно уронила с него остатки бутербродов) и, убедившись, что в прошлый раз до умывальника всё-таки не добралась, я подумала, что надо бы исправить эту досадную оплошность и решительно встала. И как я раньше не замечала, что в зале творится нечто невообразимое: стены ходили ходуном, пол кренился во все стороны, так и норовя поменяться местами с потолком, будто мы находились на лёгком судёнышке, попавшем в шторм. Остальные же люди этого почему-то не замечали, беспечно продолжая веселиться. Я, пробудив бдительность этих убогих отчаянным кличем "Полундра!!!", упёрлась руками в пол и продолжила свой путь на четвереньках. Кое-как добравшись до двери и вывалившись в тускло освещённый коридор, я перевела дыхание, и, держась за стену, потому что в коридоре тоже бушевал шторм, поплелась вперёд. Лестница материализовалась неожиданно, уж не знаю, откуда она вынырнула, но раз появилась, грех было не воспользоваться. Карабкаться пришлось долго: время шло, а лестница всё не кончалась и не кончалась, порой казалось, что я барахтаюсь на месте (а, может, и не казалось), и это восхождение, точнее восползание, продлится вечно. Когда, наконец, вместо очередной ступеньки руки нащупали пустоту, торжествующая радость моя не знала границ. Я выползла из чрева землянки с ликованием осуждённого на пожизненное заключение узника, совершившего побег из промозглого подземелья.

Свежий ночной воздух прохладой пахнул в лицо, проветривая захмелевшую голову. Низкая полная луна, как единый большой фонарь повисшая над крышами домов, заволокла село призрачной, молочно-белой сетью своего сияния. Я поёжилась — этот холодный, тревожный свет вызывал во мне беспокойство. Но всё лучше так, чем продираться в кромешной тьме: гулянье было в самом разгаре, посему на светящиеся окна домов в качестве ориентиров рассчитывать не приходилось. Я медленно брела по пустынной улице, снова и снова проигрывая в голове нашу встречу с Жозефом, представляла его взгляд, его улыбку, его голос. Казалось бы, эти воспоминания должны были сделать меня счастливой, но смутное чувство тревоги, возникшее при взгляде на луну, становилось всё сильнее. Когда из-за поворота показался забор тётиного дома с распахнутой настежь калиткой (разве мы её не затворяли?), под ложечкой так жалобно засосало, что я с трудом удержалась от того, чтобы не дать дёру.

Прежде, чем я успела поддаться необъяснимой панике, в глубине души блеснула вспышка негодования: "И чего это я должна бежать от собственного дома? Мне что, мало на сегодня приключений? Мне и так слава буйной алкоголички обеспечена, к чему ещё создавать себе репутацию параноика?" Подхваченная этим порывом, я шмыгнула в калитку и, быстро преодолев сад, взбежала на крыльцо. Оставалось только отпереть дверь и нырнуть под защиту толстых кирпичных стен, но уловленное краем глаза движение в дальней части сада привлекло моё внимание. Мне следовало бы насторожиться, но всё ещё не протрезвевшая голова и раздражение из-за только что пережитого приступа малодушия взывали к подвигам. Вооружившись забытой тётей на грядке с морковкой тяпкой, я осторожно, на цыпочках, прокралась поближе к источнику шума и притаилась за пышным кустом смородины.

Из окна и приоткрытой двери сарая нашей Бурёнки лучился дрожащий тусклый свет, а по рыхлой земле, в противоположную от коровника сторону, шумно пыхтя и тяжело переваливаясь с боку на бок, тащилась тучная, косолапая тень. Я всегда представляла Куяшское чудовище громадным мифическим монстром, слепленным из частей различных животных, от одного взгляда на коего кровь стынет в жилах. Пятящаяся же по саду задом наперёд сопящая неуклюжая тень не вызывала ничего кроме жалости и желания добить её, чтоб не мучилась. В виду того, что девушкой я была на редкость сердобольной, а тяпка — достаточно острой, чтобы гуманно упокоить чудище с первого удара, жить юродивому оставалось недолго — ровно столько, сколько ему потребуется, чтобы приблизиться ко мне на расстояние вытянутой тяпки. С гнусным ликованием маньяка, приметившего на пустынной дороге припозднившуюся красотку, я занесла тяпку над головой; дыхание стало мелким и прерывистым, зрачки расширились до предела, вырывая из ночи каждую былинку скудного света, обострившийся слух был напряжён до звона в ушах. Чудовище неумолимо ковыляло навстречу своей погибели...

— Ты уже закончил со следами? — Резкий, громкий шёпот вклинился в оркестр звуков ночи, нарушая гармонию разыгрываемой ими симфонии смерти. Луч света располосовал объятый сумраком воздух и выхватил из него силуэт чудовища. Я вздрогнула и глубже нырнула под спасительную сень веток, дабы появившаяся на пороге сарая тёмная фигура в шахтёрской каске со встроенным фонарём ненароком не скинула завесу тьмы и с меня. Я не могла разглядеть ни лица, не чётких очертаний человека, сорвавшего мой коварный, но благородный план, зато "чудовище" предстало передо мной во всей красе. Я сразу узнала этого плотного коренастого мужчину в бутафорских когтистых звериных лапах на руках и ногах: его громадный портрет в позолоченной раме уродовал стену над парадной лестницей библиотеки. Жидкие, сальные волосы, водянистые зелёные глаза с тяжёлыми, будто опухшими веками, кустистые, приподнятые по краям брови, создающие вечную маску удивления на лице, крупный курносый нос, тонкая линия губ, скрытая густым треугольником усов, — я всегда с отвращением смотрела на его портрет, полагая, что всему виной недостаток таланта у художника. Однако теперь, наблюдая Николя Версаля вживую, я поняла, что художник, напротив, был чрезмерно одарённым, раз сумел настолько облагородить его не слишком приятное лицо, удержавшись, тем не менее, от привнесения в портрет изрядной доли художественного вымысла. По неприглядности Николя картинный и в подмётки не годился Николя настоящему. На портрете он, по крайней мере, обладал не очень здоровым, но приятным жёлтоватым оттенком лица и не страдал никакими кожными заболеваниями. Я не знала, от какой болезни кожа становится настолько омерзительно серой и прозрачной, но решила обязательно выяснить и сделать от неё прививку.

— Нет ещё, — с лёгким акцентом проговорил Николя. — У тебя как дела?

— Кровь собрал, осталось сымитировать следы укуса, — известил его сообщник.

— Замечательно, а то благодаря тебе, я уже весь просвечиваюсь, — Николя сбросил "звериные лапы" и направился к сараю.

— Что поделать, мне понадобилось больше крови, чтоб показаться на приёме.

Оба мужчины скрылись в сарае, и окончания их разговора я не услышала. Все мои чувства кричали, что творится что-то недоброе, и сейчас самое время убежать, но я не позволила себя прислушаться к ним. Потому что я узнала голос второго злоумышленника. Им оказался ни кто иной, как Жозеф Версаль. Наплевав на глас разума, я бесшумно подкралась к сараю и жадно прильнула к щели в стене.

В неровном, мерцающем свете подвешенной под потолком каски различались оба правонарушителя и грустный, болезненно отощалый зад нашей Бурёнки. Жозеф стоял чуть поодаль, так, что я могла видеть его лицо. Мертвенно-бледное и осунувшееся, оно разительно контрастировало с обычным картинным великолепием Куяшского Аполлона. Николя стоял ко мне спиной, поэтому его лица я не видела. Впрочем, меня ни капли не расстраивал сей факт: от одного воспоминания о его обтянутом прозрачной кожей черепе передёргивало. Правая рука Николя была занесена к голове. Похоже, он что-то жадно пил.

— Отец, давай поужинаем дома, — взволнованно обратился к Николя Жозеф. — Хозяева могут вернуться в любой момент.

— Гулянье в самом разгаре — раньше полуночи никто не вернётся. Прекращай ныть и выжми из этой треклятой коровы побольше крови. Если меня увидят в теперешнем состоянии — проблем не оберёшься.

— Если я выкачаю ещё хоть чуть-чуть, животина отбросит копыта в ящик.

— Ну и что ж, спишут на кровожадность чудовища и заведут новую.

— Но я не хочу становиться убийцей!

— Сопляк! Дай сюда, я сам.

— Не дам, ты и так всё стадо вырезал, которое я на разведение купил.

— Ну и что?

— Это бесчеловечно!

— Бесчеловечно? Жожо, не смеши меня! Мы не люди — мы вамперлены!

— Но мы приехали сюда, чтобы снова стать людьми! Осталось только озёрного духа найти, так ведь?

— Найди, а потом поговорим.

— Да я только этим и занимаюсь. Уже всех по несколько раз проверил... Слушай, отец, а, может, ошибся ты?

— Нет. Куяш — озеро-прародитель. Без сомнений.

— То же самое ты говорил и про Лох-Несс.

— Меня ввели в заблуждение легенды о Лох-Несском чудовище. Но зато они же подали идею с чудовищем Куяшским.

— Отец!

— Послушай, Жожо, ты мне как сын, но иногда я начинаю уставать от твоих дурацких потуг казаться человеком. Мы — не люди, смирись. Люди — наш корм.

— Неправда! — губы красавца судорожно подрагивали. Казалось, он вот-вот расплачется.

Я в оцепенении стояла у стены, наблюдая это напоминающее дешёвый голливудский ужастик действо. Резкие, порывистые спазмы хлестали мои онемевшие мышцы, но я не смела пошевелиться, чтобы расслабить их. Боль была необходима мне, дабы убедиться, что я не сплю, сохранить то хрупкое, зыбкое состояние, не позволявшее выпасть из реальности.

— Анна Кротопупс. — Мы с Жозефом одновременно вздрогнули от звуков моего имени и посмотрели на Николя.

— Из этой безмозглой мартышки выйдет отличный десерт. — Николя медленно смаковал каждое слово, будто поливая его со всех сторон ядом. — Сначала отрежу её длинный нос, чтобы раз и навсегда отучить от привычки совать его, куда не надо, затем воткну в отверстие соломинку и буду неспешно, растягивая удовольствие, посасывать её кровь...

— Прекрати! — Лицо Жозефа исказила гримаса боли, словно его внезапно рубанули по спине топором. — Это не смешно!

— О, нет, я не шучу, — в голосе Николя звучали насмешливо-торжествующие нотки, — У меня есть причина для её убийства, с которой не сможешь поспорить даже ты: из-за неё мы находимся под угрозой разоблачения.