Воспоминания участника гражданской войны красного партизана Векшегонова

Хлеба давали нам один фунт с четвертью в сутки и гречневую кашу, один раз в [18об] в месяц водили в баню (около хлебного рынка на Уктусской ул.). Когда проводили нас хлебным рынком, торговцы выходили из лавок и стояли рядами около дороги, и плевали арестованным в глаза. Мне один раз один из толстопузых торговцев плюнул в глаз (я шёл крайним) с криком: "Красная банда, толстомордый, напился нашей крови".

Охранявшие нас офицеры: прапорщик Шкурко, поручик Фёдоров, прапорщики Зырянов, Варламов, подпоручик Фёдоров и др. выводили и били арестованных за то, что они не сознавались, что добровольцы или нет красной армии. Меня вывел поручик Фёдоров и прапорщик Варламов из арестного помещения к уборной. Фёдоров затолкал мне ствол в рот (ствол Нагана) и говорит: "Сознавайся, коммунист или нет". Я не мог сказать слова, а Федоров вытащил ствол нагана изо рта и ударил мне стволом нагана в лоб, и я с печатью ствола на лбу ходил больше 15 дней.

Каждую ночь ожидали, что нас всех 11 человек уведут на расстрел, т. к. В. Емлин, Нач. карательного отряда, и его палачи: прапорщик Рычков Андрей Прохорович, подпрапощик Скорынин Иван Петрович и др. (Рычков и Скорынин с нами из одного села) налетали ночью на наше арестное помещение изъять нас и расстрелять, но к нашему счастью охрана была из сербов, и последние эту банду не допустили.

В феврале месяце 1919 года, я заболел сыпным тифом. Жар доходил до 41 гр. и 8 десятых. Лежал в общей камере среди здоровых заключённых (в одной камере сидело 120 человек). Совершенно ничем не лечили, кроме уколов. Болел три месяца, и после, когда стало легче, у меня руки были так исколоты, что я их не поднимал больше одного месяца. Таким образом переболели все мои вместе со мной попавшие в плен товарищи, одиннадцать человек, и один из этого количества — ТОМИЛИН Иван Григорьевич — умер.

Кроме издевательства над арестованными, так ж издевались и над приходящими родственниками на свидание. Выпороли розгами (дали [19] 25 розг по голой задней части тела) отца Мальцева Ивана Михайл., это Мальцева Михаила Васильевича, приходившего на свидание и оскорбившего якобы ефлейтора, караульного начальника.

6-го июня 1919 года меня, Мальцева, Гаинцева и др., т.е. всех 11 человек в большом доме голубого цвета на берегу пруда по ул. Ленина (в данный период дом Уралпрофсовета) судил военно-полевой суд Западной Колчаковской армии.

Я, Мальцев, Гаинцев и Томилин Ив.Гр. обвинялись за участие в Красной Гвардии и армии и за вооружённое восстание против власти Колчака.

Остальные 6 человек — Пузиков Иван Прокопьевич, Красулин Михаил Павлович, Зуев Николай Львович, Томилин Василий Григорьевич, Лунев Алексей Васильевич, Теплоухов Павел Фёдорович, обвинялись за дезертирство из Белой Армии и за участие в вооружённом восстании.

Военно-полевой суд приговорил меня, Мальцева Ив. Мих., Томилина Ивана Григорьевича, Гаинцева Ф.Т. на пожизненное тюремное заключение, а остальных на 20 лет каторжных работ. Мы остались не приговорёнными военно-полевым судом к смертной казни благодаря активной защиты со стороны нанятого нам защитника Веселова Д.М.

12-го июля 1919 года в 2 часа ночи, нас собрали партию политзаключённых со всех тюрем г. Свердловска в количестве 1400 человек около ст. Шарташа, загнали всех в глубокие ямы, солдаты окружили нас в кольцо, простояли 20 минут и погнали дальше по Сибирскому тракту на Тюмень. Гнали рядами по 4 человека. Впереди нас был конвой в количестве одной роты, сзади тоже рота, по бокам солдаты из конвоя были в две цепи. Кроме того, по бокам ехал отряд Троицких казаков и сзади карательный отряд башкир. Гнали 40-50 вёрст в сутки, хлеба давали через два дня в третий по 3 четверти фунта, отдых ночью (во время сильного дождя) был [19об] под открытым небом на площадях около церквей. Сочувствующих крестьян, дававших хлеба заключённым, пороли розгами, били прикладами, плетями и т.д. Остававшихся больных политзаключённых Колчаковские палачи пристреливали на месте, мотивируя тем, что: "Большевистская шваль остаётся к Красным".

Троицкие казаки ежедневно выдергивали из рядов десятками и больше политзаключённых, тех, кто, по их мнению, жирней и красней, и расстреливали на глазах всей партии политзаключённых. Я случайно остался нерастрелянным, потому что сумел убежать в средину партии и перемениться одеждой с Мальцевым Иваном Михайловичем. Дело получилось так: мой товарищ Блинов Роман из Режевского района Уральской области стёр ноги в мозоли и не мог совершенно идти, и остался позади всей партии. Мне не хотелось оставить Блинова под расправу белой банды, я решил его вести, но Колчаковские палачи стали бить Блинова плетями и шомполами за то, что он идёт сзади всех. Я стал говорить конвоирам: "Бить Блинова не надо, он этого не заслуживает, и вдобавок он больной". И я добавил, что если мы станем бить друг друга, что из этого может получиться. Эти последние мои слова услышал старший унтер-офицер палач Зотов (из г. Свердловска), подбежал к конвою и спрашивает, который это сказал. Конвоиры показали на меня, Зотов закричал конвою: "Бей его, давай сюда". Я бежать, Зотов опять закричал: "Стреляй ему в затылок", — но я сумел убежать.

В г. Тюмень нас привели в 10 часов утра. Рабочие в г. Тюмени окружили нас и закричали: "Товарищи политзаключённые, душите белую банду, куда она Вас ведёт?" Нам подали команду обратно и повели из города в лес. Рабочие с чердаков и из окон продолжали кричать: "Бейте белобандитов". За городом нас под усиленным конвоем на чистом поле продержали до 12 часов ночи, а после 12 часов ночи повели снова в г. Тюмень. [20]

Привели на площадь около р. Туры. На площади стояли кольцом белогвардейские солдаты плечём к плечу, за ними на расстояния одного аршина стояли казаки с обнажёнными шапками, держали их вверху тоже плечо к плечу. В улицах стояли крестьянские лошади, запряжённые в летний ход (телега), и краю конца их было не видно. Нам подали на площади команду: "Грудней, грудней", — и мы сгрудились так, что ногами нельзя было достать земли, от сжатия висели в воздухе. Подали вторую команду: "Садись". Садиться совершенно не было возможности, но все стали доставать землю и садится, а некоторые только посклоняли головы.

Продержали нас около часа, и стало уже утро светло. Казаки раз"ехались, крестьяне тоже уехали, и осталась цепь солдат на расстоянии один от другого на один аршин. Просидели мы ещё два часа, и нас увели под гору к реке Туре, где для погрузки нас была приготовлена баржа. При погрузке в баржу сделали нам перекличку, и нас уже осталось из 1400 человек только 1200 челов., остальных белая банда расстреляла во время пути от гор. Свердловска до г. Тюмени. Расстрелянных в списках отметили, что якобы сбежали к красным.

Баржа была на половину перегорожена тёсом, в одну половину погрузили солдат, а в другую политзаключённых, в том числе и меня. В барже были устроены нары в три ряда, одни на расстоянии аршина вверх от полу, а остальные по одному метру вверх. Мне место досталось вверху на третьих нарах, туда очень трудно было залезать. Доехали до г. Тобольска, к нам ещё посадили 200 человек красноармейцев из Тобольской тюрьмы. В барже было открыто одно окно (люк) к верху и больше совершенно воздуха не было, получилась в барже духота. Под нарами образовалась вода, грязь, т.к. баржа была со щелями (худая), завелись насекомые, вши, блохи и т.д. [20об]

Из политзаключенных одновременно заболело около 500 человек. Белогвардейцы предложили нам своих знакомых, друзей больных вытаскать к верху на баржу, мотивируя тем, что им там будет лучше на свежем воздухе и т.д. Мы так и сделали, всех больных вытаскали на баржу. Белобандиты их продержали до ночи и ночью ссадили на штыки, и сбросали всех больных 500 человек в воду в р. Иртыш. После этого каждую ночь десятками белобандиты уводили заключённых и сбрасывали в воду.

Подойдёт пароход к берегу, всех нас выгонят из баржи, выстроят рядами в 2 человека, принесут стол, и два офицера сядут на стулья к столу писать, а человек пять стоят. Каждый из политзаключённых подходит, берёт под козырёк и встаёт во фронт. Офицерская банда спрашивает, за что арестованный (дела по обвинению политзаключённых, в том числе и моё, были увезены при отступлении следственными и др. ихними органами по ж.д. в Сибирь). Каждый рассказывает, за что арестован. Некоторые говорили правду, большая половина врали. Если кто сознается, что арестован за большевизм (сюда относились коммунисты, красногвардейцы, добровольцы красной армии), белобандиты отмечали в списке — первая очередь, агитация в тылу белой банды отмечалась второй очередью, и все остальные проступки — третья очередь.

Меня, Мальцева Ив. Мих., Кощеева Ивана вызывали ночью по фамилии к верху, но мы не вышли и спрятались за мешки с мукой, лежащие в углу, и нас найти не могли. Всех остальных, кто был отмечен первой очередью, белобандиты вызывали и уводили к верху на баржу, били до тех пор, пока они в чувствах, как переставали кричать, кололи их штыками и бросали в воду.

Каждую ночь белобандиты приходили пьяные в баржу, били нагайками тех, кто спит без рубашки, кто стоит в очереди (в очередях в уборную стояли сутками, т.к. водили по одному человеку в одно окно) и вообще кто попадёт под руки. Наберут от 30 до 40-50 человек, [21] уведут к верху, сначала издеваются, бьют, а потом на штыки и бросают в воду. Белобандиты бросили в воду женщину (жену одного командира полка красной армии) с 2-х летним мальчиком. Таким образом на нижних и средних нарах остались только одиночки, но верхние нары почти были целые, т.к. пьяные бандиты залезать к верху не могли, и в барже было ночью темно.

Больных уже спасали под нарами в грязи. Я и Мальцев спасли больного Емельянова из Багарякского района Уральской области под нарами в грязи. Емельянов, пока был без чувства, лежал под нарами 6 дней, стало легче, он нагой, весь в грязи вылез из под нар и ползал около нар. Я и Мальцев его одели и затащили к себе на верхние нары, и Емельянов остался жив.

В барже нас везли 28 суток по рекам: Туре, Тобол, Иртыш, Обь и Томью, привезли в г. Томск. Хлеба давали 0,75 фунта, пекли хлеб из лежалой гнилой муки, и мне один раз что-то в хлебе попало жидкое, зелёное и такое горькое, что я не мог три дня есть хлеба, и всё время рвало. Давали только один обед из сушёной рыбы на 10 человек полбачка (обыкновенного солдатского), после такой ржавчины томила жажда, а воды достать было нельзя, т.к. очереди за водой стояли по 500 человек и больше, а водили по воду по одному человеку.

В результате нас из 1600 человек осталось в живых 166 человек, а остальных всех на штыках сбросали в воду. Около уже г. Томска пришла в барку команда в количестве 30 человек под руководством подпоручика Фёдорова и залпами стали стрелять оставшихся заключённых 166 человек. Дали три залпа, и дежурный офицер по барже известил капитана парохода, последний запретил банде стрелять. Таким образом я остался жив в барже, благодаря того, что переболел тифом до похода (в пути мне стало лучше), несознался правильно, за что арестован (дело моё по обвинению меня увёз прапорщик Жеребцов в Иркутск), место в барже по счастью попало на третьих нарах, а также просидел за мешками в барже, когда меня искали на расстрел и кричали [21об] по фамилии, и последнее — капитан парохода не разрешил больше стрелять команде Фёдорова.

На пристани в гор. Томске нас оставшихся 166 человек высадили и повели на ст. Томск. Когда мы поднимались в гору, то тащили друг друга в виду того, что подниматься не было силы, трупп есть, а идти не могли.

В Томске погрузили нас в товарные вагоны по 40-50 человек, в вагон с закрытыми дверями и окнами, привезли в г. Иркутск. Везли нас до острова Сахалина, но в Иркутске разбили, часть увели в Александровский централ, часть увезли дальше, а меня, Мальцева, Гаинцева и др. посадили в Иркутскую губернскую тюрьму. В результате за период дороги от Свердловска до Иркутска было расстреляно 1434 челов. из 1600 челов.

Кроме тех, которых при остановках парохода приводили к нам, специальная команда парохода из городов, сёл и деревень от 5 до 40 человек почти ежедневно и ночью всех расстреливали. Таким образом ещё было расстреляно около 1.000 человек, а всего 2434 челов.

Главными палачами были офицеры-прапорщики, подпоручики и поручики: два Фёдоровых, Зырянов (Шадринский), Шкурко, Варламов, Ершов (Шадринский, с приметами — лицо корявое). Ст. унтер-офицер Зотов (Свердловск) и др. б/подпрапорщики, фельдфебеля и т.д., больше всё были из Шадринского и Камышловского уездов, фамилии которых не помню.

В Иркутской тюрьме в начале сидели на посту как следственные, но спустя две недели после прибытия в Иркутскую тюрьму нас вызвали на допросы, и оказалось наше дело в Иркутске, и тут же участвовал прапорщик Жеребцов, который вёл дело в г. Свердловске. После допросов нас в тот же день перевели на 15 пост в 102 камеру и выдали на руки удостоверения за что осуждён и срок тюремного заключения. После нас в эту же ночь увели с 6 поста 87 челов. на расстрел, в том числе попал из нашей партии из числа 11 человек Красулин Михаил Павлович.

В Иркутской тюрьме каждую ночь водили десятками политзаключённых вешать. [22] Специально на заднем дворе этой тюрьмы под навесом было повешено 4 веревки, которые никогда не снимались, и стояли около верёвок простые бочки. Приводят арестованных, подставляют бочки под верёвки, ставят арестованного на бочку, палач китаец встаёт вместе с арестованным на бочку и заталкивает голову арестованного в петлю, в это время палач прапорщик Ошитко за ноги сдёргивает с бочки арестованного, а китаец соскакивает с бочки и последнюю отвёртывает в сторону, и повешение готово. В начале делали гробы для повешенных, пилили тёс из бревен, потом привезли ветхого тёса (раскрыли кирпичные сараи), а впоследствии без гробов сваливали в ямы, таким образом тысячи политзаключенных были перевешены и расстреляны в Иркутской тюрьме.

Хлеба давали 1? фунта, утром и вечером кипячёная вода, а в обед суп с гнилой капустой. В камерах сидело 60-65 человек, тогда как до революции в этих же камерах сидело по 12 человек. Нашу камеру часто оставляли на три дня без горячей пищи за то, что после поверки вечером мы не пели молитвы.

В первой половине декабря месяца 1919 года в Иркутске вспыхнуло восстание против власти белой банды, и меня в первую же ночь Красные повстанцы выпустили и отправили на пимокатную фабрику. На последней я максимум через 1-2 часа после освобождения записался в Красный партизанский отряд и одновременно снял себя тюремную одежду, одел валенки, шапку и полушубок, вооружился трёх-линейной русской винтовкой, бомбами и пошли в наступление от губтюрьмы через р. Ушаковку на одно из зданий г. Иркутска, где засело и укрепилось офицерство. После сильного боя офицеров выбили и город Иркутск от белой банды очистили.

Дальше участвовал в бою в Глазково против дикой дивизии Семёнова, эту дивизию разбили и взяли в плен почти целиком со всем оружием, пулемётами и плюс два бронепоезда. После этого белую банду угнали за Байкал.

В январе мес. 1920 г. охранял золото и Колчака с женой [...] в Иркутской тюрьме. [22об]