нелица-1984

Тиллотсон принялся терпеливо ждать, когда его окатит потный вал вдохновения. И вдруг прямо в дверях возник — можно сказать, готовеньким — образ товарища Абдурахманчика, придурковатого работника службы клининга. Сейчас он тенью шнырял между кабинок, меланхолично протирал полы шваброй и тихонько напевал себе под нос монотонную чушь про 'вот такие дела, никто не родила'...

Бывали случаи, когда Старший Брат посвящал свой наказ судьбе какого-нибудь скромного рядового партийца, которого он приводил в качестве примера для подражания. Сегодня он посвятит речь товарищу Абдурахманчику, — решил Тиллотсон. Несколько печатных строк синопсиса, пять минут работы на версификаторе, одна-две тщательно отретушированные фотографии этого вшивого инородца и дело в шляпе. Вместе с премией.

— Джанки! — позвал Тиллотсон в приоткрытую дверь.

В спортивном отделе отчетливо звякнуло и округло прокатилось по полу что-то стеклянное.

— Чо орёшь? — раздался недовольный голос Джанки, которого, судя по интонации, отвлекли от чрезвычайно важной и очень срочной работы.

— Зайди ко мне на минутку, приятель, дело к тебе есть...

III

Помимо умения пить все, что горит, красть все, что не приколочено к полу и виртуозно сквернословить по поводу и без повода, Мозес Джанки славился своими необъяснимыми сверхспособностями в области высокохудожественной фотографии. Его снимки, сделанные на потрепанную в бесконечных пьянках дешевую мыльницу 'Победа', были настоящими произведениями искусства, с которыми не могли тягаться штатные фотохудожники Министерства, вооруженные дорогостоящей профессиональной аппаратурой и работавшие в оснащенных по последнему слову техники лабораториях, куда Мозеса, естественно, не допускали, резонно опасаясь, что он выпьет проявитель и что-нибудь всенепременно сопрет. Однако идеально четкие фотографии, выполненные трясущейся рукой товарища Джанки, частенько украшали даже передовицы 'Таймс'. Он мог походя сотворить шедевр ангсоцреализма из кучи конских яблок, наложенной где-нибудь посреди грязного шоссе. Паранормальное дарование Мозеса расцветало прямо пропорционально количеству выпитого мастером алкоголя, но в Министерстве знали, что следует ловить благоприятный момент, когда он еще не совсем 'на рогах'. Опытным путем было установлено, что фотосеты, произведенные вусмерть пьяным Джанки, в которого, вероятно, вселялся дух Иеронима Босха, превращались во что-то сюрреалистическое. При этом сам предмет съемки, — будь то буколический пейзаж или новогодний утренник в детском саду — никакой роли не играл: картинка обязательно выходила где-то между порнографией последнего разбора и мыслепреступлением.

Сейчас Джанки находился в нужной для тонкой фотоработы кондиции. От момента, когда он начнет перемещаться по коридорам Министерства на четвереньках, его отделял еще не выпитый галлон джина 'Победа', для надежности заполированный парой пинт 'тычка'.

— Сам чё, как? — небрежно поинтересовался Джанки, нарисовавшийся вслед за перегаром на пороге кабинки.

Уяснив суть просьбы товарища Тиллотсона, Джанки утробно рыгнул и погрузился в глубокую творческую задумчивость, прицельно рассматривая сквозь стекло бродившую в отдалении натуру то одним, то другим глазом. Закончив предварительный просмотр, он распахнул дверь и гаркнул в коридор:

— Э, слышь, сюда подошел, да?

— Джанки-бача, салам алейкум! — вежливо поздоровался товарищ Абдурахманчик. — Зачем звала?

— Стой, да не вертухайся, — приказал Джанки, без лишних церемоний отобрав швабру у Абдурахманчика и профессионально шмоная карманы его униформы. На пол кабинки посыпались фантики от конфет, пакетик насвая и дрянная фоторепродукция известного плаката, на котором был изображен евразийский солдат с непроницаемым монголоидным лицом и в гигантских сапогах. Евразиец неотвратимо надвигался на зрителя с автоматом наперевес, небрежно целясь от бедра. Увеличенное перспективой дуло автомата сейчас смотрело точно в переносицу Джанки.

— Красивое, — пояснил товарищ Абдурахманчик, безмятежно улыбаясь.

На обороте открытки обнаружилась корявая пояснительная надпись о том, 'как дисант пенает чурку нагой парожи', сделанная, очевидно, рукой самого уборщика, под дружный смех и диктовку министерских досужих юмористов.

— Смешно, — согласился Джанки, возвращая открытку Абдурахманчику. Насвай он оставил себе. — Маме своей отошлешь в аул на 1 мая.

— Я сильно сомневаюсь, что у него вообще была мать, — желчно заметил Тиллотсон, впавший в некоторое уныние при близком рассмотрении персонажа своего будущего опуса.

— Да не гоношись ты, скептик, — велел Мозес Джанки, расчехляя видавшую виды мыльницу. — Обычный урюк, такие пачками по Лондону бегают, как гонококки у прола в штанах. Ща мы из него героя ангсоцтруда вылепим, делов-то... тьфу. С тебя, кстати, пузырь 'Победы' причитается... и полторашка 'тычка'. За труды.

— Ладно, — согласился Тиллотсон. — Будет тебе и пузырь, и полторашка тебе тоже будет. Делай своё дело...

— И будь, что будет, — торжественно скрепил договор Джанки. — Приступим же, дорогие товарищи...

Он прислонил уборщика к стене, строго наказав стоять ровно, не моргать, не корчить рожи, смотреть в объектив и ждать, когда 'вылетит птичка'. Товарищ Абдурахманчик, не понаслышке знакомый с процедурой фотографирования на документы для продления патента, вылупил глаза, как кот, гадящий на соломенную сечку, и покорно замер. Быстро отщелкав несколько кадров в разных ракурсах, Джанки поощрительно похлопал товарища Абдурахманчика по плечу, вручил ему швабру и крепко пожал руку.

— В газете тебя пропечатают и шабаш, понял, не? Хлебальник твой... Будешь первым парнем на ауле, короче...

— Ыыыы, — простодушно обрадовался Абдурахманчик.

— Абдурахманятам своим маленьким газетку пошлешь с оказией, вот и посмотрят там на папку-героя, — пообещал Мозес, выпроваживая уборщика из кабинки. — А сейчас иди работать.

— Кор бисёр, — согласился товарищ Абдурахманчик, чрезвычайно довольный тем, что прощаясь успел деликатно пройтись по карманам Джанки, вернув себе в ходе этих манипуляций конфискованный насвай, а также незаметно присвоив бумажник и расческу старого алкоголика.

— У него есть дети? — изумленно спросил Тиллотсон, провожая взглядом уборщика.

— Четверо, — ответил Джанки. — Плодятся как тараканы, растак их душу... Ладно, ты покури полчасика, сейчас фотографии проявим.

IV

Проводив Джанки, Тиллотсон на минуту задумался, потом подтянул к себе речепис и принялся начерно надиктовывать синопсис в привычной добродушной манере Старшего Брата, который очень любил невпопад рассмешить свою аудиторию казарменной шуткой или озадачить парадоксом, наподобие загадки о двух стульях, почтенной матушке Эммануэля Голдстейна и наборе кухонных ножей. Уроки, извлекаемые нацией из подобных каверзных вопросов вождя, на которые он сам же и давал правильные ответы, зачастую являлись основополагающими принципами ангсоца. В общем, жаловаться было грех: Тиллотсон, хоть и не хватал звезд с неба, как Уинстон Смит, но был далеко не новичком в области политической журналистики. Он давно усвоил, что стиль речи СБ неплохо поддается имитации и выглядит абсолютно достоверным даже у желторотого стажера-первокурсника захолустного журфака, набивающего руку на новостной ленте.

А вот сам синопсис Абдурахманчика шел со страшным зубовным скрежетом. Тиллотсона подводило шаблонное мышление паттернами, привитое еще в Кембриджской партшколе на заре туманной юности. Для того, чтобы хоть как-то увязать действительность Взлетной Полосы Один с теми экзотическими местами, где прошли молодые годы уборщика, требовались немалые географические и этнографические познания, которыми Тиллотсон, разумеется, не обладал.

'Надо было сперва разговорить этого пуштуна... или кто он там по жизни, поди их разбери. Расспросить как-то, в душу без мыла влезть', — запоздало спохватился Тиллотсон, но потом решил, что интервью с глупым товарищем Абдурахманчиком, который не может связать двух слов на новоязе, будет лишней тратой драгоценного времени.

'И так дедлайн к горлу подступает, — решил он. — Возьму типовую биографию любого передовика производства. Плюс восточный колорит... в пределах разумного, конечно'.

Через полчаса, когда черновик Абдурахмановского синопсиса был почти готов, вернулся товарищ Джанки с отпечатанными фотографиями скромного рыцаря совка и швабры.

— Держи своего хлопкороба, — сказал он. — И гони пузырь, как договаривались...

Тиллотсон присвистнул от изумления. Объектив дешевой мыльницы Джанки и его сверхъестественное дарование сотворили чудо, превратив несуразного деревенского дурачка в предписанный Партией идеальный тип гражданина. Со снимка на мир гордо смотрело волевое и одухотворенное лицо красивого юноши восточного происхождения.

— Хоть сейчас на плакат о дружбе народов, — потрясенно сказал Тиллотсон, вручая Джанки обещанный пакет с бутылками. — Мозес, как ты это делаешь, черт возьми? Это же он, полудурок этот... но это как бы и не он...

— Да откуда я знаю, — легкомысленно отмахнулся Джанки, незамедлительно свинчивая пробку с пластиковой полторашки 'тычка'. — Оно само по себе как-то получается...

— Слушай, — спросил Тиллотсон. — А ты не в курсе случайно, у этих абреков... или кто этот Абдурахманчик там... Как вообще в тех краях филиал нашей Полиции Мыслей называют? Сигуранца вроде?

— Он тебе румын что ль? — удивился Джанки. — Случайно в курсе: Милисияи Фикрхо их называют. Там абрекам трудовые патенты выдают, кстати, помимо всего прочего... Да тебе-то на кой хрен оно?

— Для статьи надо, типа восточный колорит придать, все дела...

— Аааа, так ты про него уже настрочил что-то? — заинтересовался Джанки. — Прочти-ка, послушаю как раз под пивко.

— В трехлетнем возрасте товарищ Абдурахманчик отказался от всех игрушек, кроме барабана и автомата, — начал Тиллотсон.

— Ржавого обреза папашиного, — прокомментировал Джанки, на секунду отрываясь от полторашки. — Старого и разряженного. Не забывай, что он — потомок диких басмачей...

— Ладно, учту. Слушай дальше. Шести лет — в виде особого исключения — был принят в разведчики; в девять стал командиром отряда...

— Кто? Этот чухан что ли? — противно заржал Мозес. — Не верю. Нету в нем командирских навыков...

— Да ладно, что ты к каждому слову цепляешься как репей? — возмутился Тиллотсон. — На фотке твоей, между прочим, у него все эти навыки прям на лбу прописаны. Орлёнок, герой!

— На староязе это называется 'покорением действительности', — наставительно поведал слегка захмелевший Джанки. — Слыхал про такое?

— Конечно, слыхал...

— Ладно, дело хозяйское. Пусть хоть полком командует, лишенец. Принимается твоя фантазия. Что там дальше с ним было?

— Ну... Одиннадцати лет от роду, услышав дядин разговор, уловил в нем преступные идеи и сразу сообщил об этом в ихнее куда следует...

— В Милисияи Фикрхо, — подсказал Мозес. — Всегда где-то в глубине души я подозревал, что этот милый молодой человек — стукачок... Дурилка картонная, растак его душу...

— В семнадцать стал районным руководителем Молодежного Антиполового Союза.

— Мочеполового Союза, — сострил вредный Джанки и рыгнул с особым цинизмом, да так, что стекло кабинки Тиллотсона мелко завибрировало, войдя в резонанс. — В семнадцать лет, к твоему сведению, он уже размножался как кролик, а не руко... это самое, водил на районе.

— Тебе не угодишь! — возмутился Тиллотсон. — Нормальная биография, всем героям и передовикам примерно такие пункты пробиваем для солидности. Даже в некрологи. Что писать-то тогда?

Джанки выцедил из горла остатки 'тычка' вместе с бурой пеной, аристократично отставил початую полторашку, полуприкрыл глаза, и широко зевнул, продемонстрировав пасть с металлическими фиксами и руинами почище Парфенона.

— Хорошее пиво, — невпопад сообщил он. — Свежее.

— На той неделе завезли, — мрачно ответил Тиллотсон

— Да, а то я пил тут на днях несвежее, ослиная моча какая-то, тьфу... А писать надо так, Тиллотсон, чтобы читать интересно было, а не вот это вот все. Народу до звезды его детство и отрочество занюханное, с папашкиным 'карамультуком' в обнимку и краденой дедовской митральезой системы Рэффи, ржавеющей на заднем дворе глинобитной мазанки.

— Какой митральезой? — опешил Тиллотсон. — У них что, митральеза дома стояла?

— Не знаю, — туманно ответил Джанки. — Восток — дело тонкое. Народу не это для чтива надо. Ему надо кровь, кишки и высокую трагедию в доступной для него форме, а твоя писанина, ты уж прости меня, грешного, непередаваемо скучна. Этот текст никому не впарить. Сам видишь, даже меня от него в сон потянуло.

— Тебя от пива потянуло, — огрызнулся Тиллотсон стервенея. — Кончай изгаляться, отрыжка козлиная. Где я тебе трагедию возьму? Мне сейчас пойти и замочить этого уборщика наглухо, чтобы потом СБ сказал нации: мол, такой жизни и такой смерти можно только позавидовать, дорогие товарищи?

— Зачем его мочить? Пусть себе бегает, — великодушно разрешил Джанки. — Оставляй присказку про детство и юность, Союз от греха выкини — целибат не в их национальных традициях. Пиши: в этот тревожный для Родины час, ведущий специалист отдела клининга Министерства Правды товарищ Абдурахманчик, член Партии, отец-одиночка, воспитавший своих четверых детей в духе верности идеям ангсоца, как верный сын и пламенный патриот своей отчизны в числе первых отправился записываться в ряды волонтеров героического Пятого Африканского Корпуса... И такому почину можно только позавидовать, дорогие товарищи!

— На кой черт он это сделал? — изумился Тиллотсон.

— Вот ты, например, сам пойдешь туда записываться? — жестко и в упор спросил Мозес.

— Нет... да и зачем... У меня же свой участок работы, — заюлил Тиллотсон. — Я солдат информационного фронта...

— И не знаю слов любви. Очень хреновый ты солдат, прости за откровенность, — безжалостно оборвал Джанки. — Я за тебя выдумываю тут все на халяву. Правильно. Ты не пойдешь. И Парсонс не пойдет — он слишком жирный. Уинстон Смит тоже не пойдет — у него пять вставных зубов и варикоз. У Тадлера — энурез и панические атаки... ты сам с утречка видел, как он морозится.

— А у тебя — передоз? — мстительно уточнил Тиллотсон, кивнув на опорожненную тару.

— Не трожь святое, богохульник, — отмахнулся Джанки. — У меня 'покорение действительности' посредством приема внутрь... Короче, Тиллотсон, мы все здесь сидячие... сидящие то есть, не годимся в примеры для подражания нации. А он может сгодиться. Вот и пусть якобы сходит, штаны заодно проветрит, хоть какая-то польза обществу от него выйдет. Сейчас генеральная линия Партии в эту степь и повернула, если ты еще не забыл, как с утра наш Тадлер от свежих новостей щемился. Вот о чем твой опус должен быть. Заблаговременный почин снизу, смекаешь?

— Смекаю, — ответил потрясенный Тиллотсон. — Ты гений, Джанки.

— Злой гений, — хрипло рассмеялся Джанки. — Это все напишешь, сверху розовых соплей для женской аудитории привесишь гирляндами: мол, детки плачут, папку зовут почем зря...