|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Любопытное совпадение: только вчера прочитал вашу повесть. Очень забавно. Не сочтите за обиду — давно так не смеялся. У вас изощрённое воображение, болезненная чувствительность и подавленные комплексы превосходства. Советую пройти курс психоанализа. Бог весть какую накипь извлекут из вашего подсознания.
Хаим Оливер. 'Энерган-22'
— Для чего же вам эта говорильная машина? — спросил Шпунтик.
— А как же! — воскликнул Смекайло. — Писатель без такого прибора как без рук. Я могу поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет все, о чем говорят. Мне останется только переписать — вот вам повесть или даже роман.
Николай Носов. 'Приключения Незнайки и его друзей'
Первая
I
Было холодное ясное апрельское утро, и часы пробили восемь. Уткнув подбородок в грудь, чтобы спастись от злого ветра, товарищ Тиллотсон вместе с толпой спешащих на работу угрюмых партийцев торопливо прошмыгнул в стеклянную дверь Министерства Правды. Вихрь зернистой пыли ворвался в вестибюль следом за ними, вызвав вялое оживление и дежурное недовольство в рядах скучавших на вахте охранников в черном.
Бригада нехотя и неспешно начинала очередной рабочий день. Не проспавшиеся толком сотрудники рассаживались по своим местам и зевая проверяли пневмопочту. Тихоня Смит в кабинке напротив Тиллотсона аккуратно раскладывал свои карандаши и сдувал пыль с микрофона включенного речеписа. Из-за дверей спортивного отдела уже вовсю тянуло густым перегаром. Оттуда доносилась похмельная отрыжка Мозеса Джанки, в нецензурной форме пожелавшего узнать, какого дьявола долбанное выводное устройство вдруг намертво зажевало и не хочет отдавать ему итоговую распечатку заездов Зимнего Дерби на Блу-сквер, которая была срочно нужна еще в прошлом месяце. К затхлой алкоголической волне, генерируемой Джанки, примешивался острый аромат подмышек и физкультурных брусьев: это означало, что товарищ Парсонс тоже присутствовал на рабочем месте и был в своей стихии. Он энергично тянул заклинившую пачку бумаги, толкал заевший лоток, ковырялся в отказавшем устройстве отверткой, по-товарищески подбадривал гнусно матерящегося Мозеса и каждой складкой неиссякаемого тела источал едко пахнущий пот.
Где-то на пределе слышимости сочный голос из мини-телекрана городил утренние новости о выплавке чугуна, перевыполнении девятого трехлетнего плана по производству носков и очередном принудительно-добровольном наборе волонтеров от 25 до 40 лет во вспомогательные подразделения Пятого Африканского Корпуса. Линия Малабарского фронта, месяц назад удачно отодвинувшаяся вглубь континента, в кои-то веки стабилизировалась. Теперь для контроля освобожденных территорий стране опять срочно требовались резервисты с определенными военно-учетными специальностями. Перечню специальностей чутко внимал робкий Дэн Тадлер, параллельно вполуха слушавший поучения и назидания мисс Мэгги Поршень. Лекции о том, каким должен быть Настоящий Мужчина, достойный руки, сердца и других аппетитных частей ее женского организма (выгодно подчеркнутых алым кушаком Молодежного Антиполового Союза) были своего рода альтернативой утренней планерки для сотрудников отдела документации.
'Сунуть бы тебя головой в шредер, динамо безмозглое, — злобно подумал товарищ Тиллотсон, втайне вожделевший красотку Мэгги, но получивший от нее жесткий и довольно оскорбительный отказ на вполне невинное предложение провести воскресный вечерок в пабе тет-а-тет. — Зарплата не ниже, чем у 'внутряка', да чтобы ты дома сидела с будущими детишками, да не просто дома, а в элитной квартирке на Пикадилли, да плюс неуклонное выполнение партийного и супружеского долга, да плюс пять оргазмов за ночь, ого... А красивый кусок собачьего дерьма на воротник ты случайно не хотела бы, детка? Щас, побежали все тебя, лахудру, обеспечивать, очередь уже стоит, как на рынке за кастрюлями, да. Аж до самого Биг Бена выстроилась'.
— Тадлер, ты вообще слушаешь, о чем я тебе тут битый час уже толкую? — капризно вопросила Мэгги, надув губки.
Застарелый девственник Тадлер в свое время прославился на все Министерство тем, что по простоте душевной влез в специальный дамский разговор с наивным замечанием: 'А пять дюймов — это нормально же, правда?'. Он слабо и весьма теоретически разбирался в природе женского, да и любого оргазма, на который давно ополчились лучшие неврологи Океании, ищущие средства для искоренения этого вредного для принципов ангсоца пережитка темного прошлого. Идея, разумеется, принадлежала Старшему Брату.
С уровнем зарплаты у Тадлера все обстояло столь же кисло, как и у других рядовых партийцев, а квартирный вопрос, испортивший характер Мэгги, лучше было бы и вовсе тихонько замять для ясности. Крысиный угол, который экономный Дэн делил в рабочем общежитии с супружеской четой редко приходящих в сознание пролов-алкоголиков, никоим образом не походил на место мало-мальски пригодное для человеческого существования.
— Тадлер! — рявкнула выведенная из себя Мэгги. — Ты еще не проснулся что ли? Чем ты там по ночам занимаешься, а?
— Я это... играл, Мэгги... тут новая версия 'Битвы за Взлетную Полосу Один' как раз недавно вышла... вот, — неуверенно промямлил Дэн, переминаясь с ноги на ногу.
— Играл он! Шоу 'Стеклянный Дом' лучше бы посмотрел, узнал, как надо правильно с девушками обращаться, — принялась поучать Мэгги. — Как заботиться о своей половинке! А у тебя одни игрушки на уме... когда ты только повзрослеешь, олух?
'Да сходились бы уже что ли, — неприязненно подумал Тиллотсон, проверяя наличие бумаги в версификаторе. — Всю контору уже достали своими садомазохистскими игрищами'.
Блондинка Мэгги порой в самом деле перегибала палку, реализуя свою неуемную страсть к бытовому насилию и доминированию над робким и слабохарактерным Дэном. Публичные шоу, которые она частенько затевала на радость бригаде, азартно следившей за развитием 'романа удава и кролика', сопровождались лихими погонями и чувствительными побоями безответного Тадлера подвернувшимися под руку мисс Поршень твердыми предметами. Синяки от швабры и ссадины от трубы речеписа старой модели практически не сходили с золотушного тела Дэна, получавшего малопонятное Тиллотсону удовольствие от процесса. Но создание полноценной ячейки общества едва ли было возможно для Мэгги и Тадлера, даже при полном непротивлении сторон. Все браки между членами партии утверждал особый комитет, и — хотя этот принцип не провозглашали открыто, — если создавалось впечатление, что будущие супруги хоть чем-то привлекательны друг для друга, им отказывали в разрешении. Тиллотсон предполагал, что в случае с неразлучной парочкой комитет мог банально перестраховываться. Никто не хотел брать на себя ответственность за то, что темпераментная белокурая бестия в один прекрасный день от избытка чувств ненароком может пришибить глупого Тадлера шваброй насмерть.
II
Сложно поверить, но скромный и робкий Дэн, который боялся лишний раз попросить водителя рабочего автобуса высадить его на нужной остановке, однажды все-таки обращался в специальный комитет с ходатайством о заключении брака. Для этого он даже героически пожертвовал своим выходным и традиционной воскресной поездкой к деревенским родственникам с мешком приобретенного на черном рынке хозяйственного мыла 'Победа'. Масштаб беспримерной жертвы усугублялся еще и тем, что оставшаяся без мыла родня всем громадным семейством — от беззубой прабабушки до месячного младенца, — незамедлительно погрузилась в вагон поезда и отправилась погостить 'у город'. Родственники решили 'проведать пропавшего малыша Дэнни' и самостоятельно раздобыть на черном рынке дефицитные моющие средства.
По словам Тадлера, в комитете его приняли хорошо, даже вполне душевно. Изучив заявление и выслушав косноязычный монолог Дэна о том, что он 'желает типа сочетаться', немолодой партиец товарищ Блейер, интеллигентный темноволосый мужчина изможденного вида, устало улыбнулся в прокуренные усы и сказал:
— Не для тебя эта девочка, дружок, особенно сейчас. Уж поверь моему жизненному опыту. Лучше постарайся выбросить ее из головы, Дэнни.
— Но это... как же, мы же с Мэгги... это самое, — растерялся влюбленный Тадлер.
Товарищ Блейер со вздохом распечатал пачку дешевой 'Победы' и задумчиво щурясь прикурил сигарету от никелированной зажигалки. По кабинету поплыл едкий табачный дым. Блейер открыл тумбочку письменного стола, вытащил оттуда два граненых тонкостенных стакана в железнодорожных подстаканниках и початую пачку индийского чая. Электрический чайник, стоявший слева от стола, вкрадчиво зашипел.
— Чаю положено быть горьким, точно так же как пиву, — пояснил гостеприимный хозяин высокого кабинета, священнодействуя с фарфоровым заварным чайничком. — Сахара я не держу. Но для тебя, пожалуй, подойдет вот это.
Блейер подвинул Дэну жестяную коробку монпансье.
— Угощайся, сынок.
— Спасибо, товарищ Блейер, — поблагодарил растерянный малыш Тадлер. — Но как же быть с этим самым, с заявлением... сочетаться?
Взглянув на панель бормочущего телекрана, Блейер вдруг словно вспомнил о чем-то и досадливо поморщился. Он протянул руку и нажал какую-то кнопку на стене. Раздался щелчок. Отрывистый военный голос с грубым удовольствием повествовавший о вооружении новой плавающей крепости, поставленной на якорь между Исландией и Фарерскими островами, поперхнулся фразой и умолк.
— Вы чего, умеете его выключать?! — обалдел Тадлер.
— Да, — ответил товарищ Блейер, извлекая из ящика стола потрепанный блокнот, — мы можем их выключать. Ненадолго. Нам дано такое право. Пей чай, Дэнни, остынет.
Дуя и обжигаясь Тадлер принялся отхлебывать крепкий чай, оказавшийся весьма вкусным и ароматным. Товарищ Блейер в это время что-то сосредоточенно рисовал в своем блокноте, вполне профессионально штрихуя тень.
— Твоя проблема, Дэнни, решаема, — сказал Блейер. Он вырвал из блокнота лист и показал Тадлеру довольно натуралистичное изображение бутылки джина 'Победа'. Рядом с бутылкой были мастерски нарисованы две долларовые купюры, снабженные номерами и детализированные чуть ли не до водяных знаков. — Вот. Это примерная цена вопроса, так мучающего тебя. Но, пожалуйста, будь аккуратен, малыш. Во всех смыслах. Хорошо?
— Хорошо, товарищ Блейер, — ответил Дэн, совершенно ничего не понимая.
Блейер безжалостно скомкал красивый рисунок и бросил его в гнездо памяти, несказанно изумив и огорчив Тадлера этим поступком.
— Понял? Вот и отлично.
Товарищ Блейер встал из-за стола и протянул Дэну руку для крепкого рукопожатия.
— Мы встретимся снова. Там, где нет темноты...
В дверях Тадлер оглянулся: товарищ Блейер уже думал о чем-то другом и терпеливо ждал, положив руку на выключатель телекрана. Через полминуты хозяин кабинета должен был снова приступить к ответственной партийной работе.
О том, что бедные кварталы Лондона кишели женщинами, готовыми продать себя за два доллара или бутылку джина, было известно всем, кроме неискушенного Дэна. Поразмыслив над ребусом, который изобразил товарищ Блейер, он пришел к верному промежуточному выводу о том, что красивый рисунок был явным намеком на что-то не вполне дозволенное. Провинциал Тадлер, с раннего детства четко усвоивший порочную деревенскую традицию занесения 'магарыча' в любое присутственное место, подумал, что для благополучного разрешения вопроса следует доставить товарищу Блейеру то, что было изображено на листке блокнота. На следующий день, промыкавшись примерно час под дверями закрытого на замок кабинета Блейера, Дэн был атакован недружелюбной пролой из службы клининга.
— Что ты мне тут шляешься по чистому? — грозно спросила она. — Грязи наволок, моешь за вами цельный день, моешь, спины уже нет! Кого тебе надобно, парень?
— Мне к товарищу Блейеру, — ответил оробевший Тадлер. — По личному вопросу.
— Нет тут никакого товарища Блейера, — сказала прола. — Нет и никогда не было.
— То есть как не было? — помертвел Дэн. — Вчера же...
— А вот так! — ответила грозная прола. — Иди отседова, жоних...
Тадлер в полной прострации побрел восвояси. У дверей спортивного отдела его перехватил маявшийся с похмелья Джанки, имевший острый нюх на крепкие напитки, которые можно было безвозмездно присвоить и употребить в лечебных целях.
— Чё такой кислый, Дэнни? — спросил он. — Тоже с утра трубы горят, растак их мать?
Расстроенный Дэн простодушно выложил Джанки всю историю своей злополучной аудиенции в комитете. Старый алкоголик мгновенно ухватил суть дела и наклевывающийся гешефт.
— Давай сюда свой пузырь и баксы, — великодушно распорядился он. — Щас все тебе культурно обстряпаем в лучшем виде. Эх, что за молодежь пошла бестолковая, ни спереть, ни на шухере постоять, тьфу... Так и быть, попробую тебе пособить маленько, Дэнни, по старой дружбе. А ты учись, сынок, в жизни пригодится, разные ситуации бывают же...
Спиртное и два доллара поступили в полное распоряжение Мозеса Джанки, но были употреблены совсем не так, как предполагал наивный растяпа Тадлер. Бутылку Джанки выпил из горла винтом, едва лишь рассыпающийся в благодарностях Дэн скрылся из вида. Смачно рыгнув и занюхав джин рукавом, Джанки быстренько смотался в ближайшую букмекерскую контору, где поставил изъятые деньги на Ласточку — фаворитку предстоящих скачек в Аскоте. Отшить Тадлера, некоторое время деликатно справлявшегося о том, как продвигается решение его вопроса, было делом техники и изворотливости. Проходимец Джанки проделал это легко, цинично и непринужденно, в полном соответствии с общепринятыми канонами двоемыслия.
III
— Тадлер! Если ты сейчас же не перестанешь пялиться в этот свой дурацкий миник, я его тебе в задницу без наркоза затолкаю! — пригрозила Мэгги. — Ты там голых баб рассматриваешь что ли? А ну, дай сюда!
— Да там не голые бабы, Мэгги, там хуже. Опять они... это... ну, как прошлой осенью, короче, затеяли затевание, — мрачно ответил Дэн.
Мэгги бесцеремонно отобрала у Тадлера мини-телекран и принялась скроллить новостную ленту. Прочитав бегущую строку сюжета о наборе волонтеров в Африку, мисс Поршень быстро поняла причину странной рассеянности своего верного поклонника, но вместо слов сочувствия, которых, вероятно, ожидал от нее малыш Дэнни, презрительно рассмеялась и незамедлительно приступила к воспитательно-патриотической работе.
'Любовь зла, — подумал товарищ Тиллотсон, рассеянно вслушиваясь в нескончаемую трескотню Мэгги. — Интересно, какого вообще черта Тадлер годами терпит все это? На его месте я бы точно приложил ее пару раз смазливым личиком об стол, чтобы заткнулась. Устроила тут с утра партсобрание, паскуда крашеная'.
— Ты сам хуже бабы, Тадлер! — вещала Мэгги. — Все наши постоянные временные трудности происходят из-за таких вот несознательных элементов вроде тебя! Скоро женщинам и девушкам придется вместо вас, трусов, идти на Малабарский фронт!
— Не придется, — ответил Тадлер. — Сейчас там воюют профессионалы... Старший Брат сказал...
— Ты что, думаешь, я бы не справилась? — разошлась мисс Поршень. — Если Партия прикажет нам...
'Справилась бы, конечно, — подумал внимавший перебранке Тиллотсон. — В офицерском борделе'.
Фантазия помимо его воли вдруг заработала в опасном направлении. Он представил раскинувшуюся на постели Мэгги в ажурных чулках и соблазнительном кружевном белье. Эротическое видение получилось настолько ярким, что внизу живота сделалось горячо и товарищу Тиллотсону от греха подальше пришлось прибегнуть к экстренному самостопу.
— Ты все время ноешь, Тадлер! — нравоучительно заметила мисс Поршень. — Стыдно вспомнить, как прошлой осенью ты плакал после наказа Старшего Брата по стране.
В ту кошмарную осень, когда из отделов Министерства начали массово исчезать мужчины, Дэн действительно впал в черную меланхолию. Истерические пророчества штатного паникера Джейсона о том, что 'скоро заберут вообще всех, готовьтесь, парни', доводили впечатлительного Тадлера до горьких слез, вызывавших смешки, упреки и изощренные издевательства жестокой Мэгги.
— Я не ною, — угрюмо возразил Дэн.
— Ладно, почти не ноешь, — саркастически согласилась Мэгги. — Прогресс, конечно, по сравнению с прошлой осенью. Тогда ты разнылся хуже бабы, да еще и штаны свои намочил от страха, что долг Родине придется отдавать, трясогузка нестроевая!
— Тадлеры всегда платят свои долги! — зло огрызнулся Дэн, задетый за живое. — И я служил в армии четыре года назад!
— А, что-то припоминаю, — притворно задумалась Мэгги Поршень. — Склад с портянками охранял, верно?
— Никак нет. Ракетный бункер на острове Шпицберген, — внезапно по-военному отчеканил Тадлер. — Спецвойска, инженерная рота, уяснила?
От удивления Мэгги даже приоткрыла рот. Вышло это у нее не столь чувственно, как получалось на моментальных снимках с мини-телекрана, регулярно создаваемых мисс Поршень для привлечения внимания мужской аудитории сети. Возможно, все дело было в ракурсах, тщательном отборе и ретуши этих фотографий, но сейчас, с тем же якобы призывно полуоткрытым ртом Мэгги имела дурацкий вид человека, которого подло и беспричинно трахнули доской из-за угла.
— Я много раз об этом рассказывал, но тебе, видимо, не очень-то интересно было слушать меня и запоминать какие-то никчемные подробности моей жизни, — железным голосом продолжал взбунтовавшийся Тадлер. — Я вот что думаю, Мэгги. Не надо тебе ходить за мной, общаться и писать мне на миник свои сообщения, раз такое дело получается. Хватит, пожалуй!
'Давай, Дэнни! — возликовал Тиллотсон. — Врежь ей! Покажи, что ты не на помойке себя нашел, парень! Жги, сынок!'.
Не на шутку разбушевавшийся Дэн патетически возвысил голос, как это делали партийные ораторы, клеймящие позором мыслепреступников и прочих голдстейновских наймитов, однако Мэгги, быстро оправившаяся от первого шока, вызванного 'бунтом на корабле', уже захлопнула свой красивый рот. Рука мисс Поршень, исповедовавшей золотое полицейское правило о том, что любые беспорядки следует подавлять в самом зародыше, незаметно скользнула по столешнице, направляясь в ту сторону, где стояла позаимствованная в отделе клининга увесистая старая швабра. Этот почтенный инструмент был знаком с ребрами и хребтом Тадлера несколько ближе и теснее, чем ему того хотелось бы.
— ...а еще должен сказать тебе, Мэгги, что легкомыслие, бесчувственность, насмешливое и пренебрежительное отношение к своим товарищам по работе, к их мыслям и чаяньям, являются сугубо отрицательными качествами, которые недопустимы для морального облика благонамеренного члена нашей Партии, потому что...
Тиллотсон, внимавший гневной речи Тадлера, был на седьмом небе от счастья. Наконец-то эта зарвавшаяся высокомерная блондинка получит то, что ей давно причитается по справедливости.
'Мочи ее!' — подумал он. Но тут что-то пошло не так. Распалившийся Дэн вовремя приметил, как рука Мэгги тянется к орудию возмездия. Он быстро сообразил, что теперешняя экзекуция выйдет далеко за пределы милой любовной игры в сторону тяжких телесных повреждений драгоценного тадлеровского организма.
-...потому что, ну, это... как Старший Брат сказал один раз... Ну, я, короче, подумал, что оно как-то так... Ладно, Мэгги, — скомканно завершил Дэн, — я пошел, а то до двухминутки ненависти надо это... дело одно сделать.
Мятежный Тадлер поспешно выскользнул за дверь и без следа растворился в лабиринте министерских коридоров.
'Ты хорошо начал, парень, а кончил скверно', — с отвращением подумал товарищ Тиллотсон.
IV
Ладонь Мэгги удобно легла на отполированное многочисленными поколениями министерских уборщиков древко швабры. Прикосновение было приятным, ласковым и успокаивающим. Оно грело душу, но момент истины оказался безвозвратно растрачен и упущен: обнаглевший Тадлер расточился в коридорах учреждения словно утренняя дымка над Темзой.
— Убью гада, — решительно сказала мисс Поршень.
Из-за двери вдруг густо потянуло сивушными маслами, чесноком, мочой, какой-то сложносочиненной кислятиной и прочими ингредиентами пока еще исправно функционирующего алкоголического метаболизма. Вслед за гаммой мерзких запахов в кабинку Мэгги осторожно просунулась мятая с похмелья рожа Мозеса Джанки. Его хитрые глазки из-под припухших век остро и цепко сканировали помещение по плоскостям, выясняя, что хорошего и полезного здесь можно было бы незаметно спереть при случае.
— Твой танец живота похож на посвист кнута, вчера ты бросила в меня кочергой... Исправься, дорогая, и скорее стань моею женой, мы будем счастливы вместе, вместе с тобой, — немелодично гнусавил Джанки последнюю музыкальную новинку недели, потеснившую на ночных улицах и в чартах мегапопулярную 'Давно уж нет мечтаний, сердцу милых'. Весь Лондон был просто помешан на этой песенке. Их выпускала для пролов особая секция музыкального отдела, а слова иногда сочинялись вообще без участия человека — на версификаторе.
— Заткнись, Джанки. У тебя слуха нет, — грозно сказала мисс Поршень.
Увидев подобравшуюся словно пантера перед прыжком Мэгги, все еще крепко сжимавшую древко швабры побелевшими пальцами, Джанки жестом капитулирующего солдата быстро вытянул руки вперед, демонстрируя пустые ладони и собственную мнимую безобидность.
— Славная, славная... не кипешуй! — примирительно сказал он раздраженной фурии, изготовившейся к броску. — Я по делу к тебе. Скажи, пожалуйста, куда ты разводной ключ вчерась задевала? Очень надо...
— Какой еще ключ? — растерялась мисс Поршень.
— Ну... такой, — Мозес неопределенно пошевелил крючковатыми пальцами в пространстве. — Небольшой. Никелированный.
— А, блестящий, — сообразила Мэгги. — Так он в Лито у Джулии.
— Эт которая? Рыженькая, с вооот такими здоровенными буферами? — уточнил Джанки. — Мммм... Тогда все, ключик наш бригадный с концами ушел.
— Нет, темненькая. Ты ее не знаешь, — ответила Мэгги.
— Так подскажи, куда идти, как найти! Нам с Томми струмент прям до зарезу нужон. Не открывается хреновина эта отверткой, хоть ты тресни, — пожаловался Джанки, имея в виду заклинивший речепис. — Все пальцы уже пораскровянили, растак его душу...
— Слушай, Мозес, — предложила Мэгги. — Вы подождите с Томом, а я быстренько схожу сейчас к Джулии и принесу. Ты сам не найдешь ни ее, ни инструмента...
В голове мисс Поршень созрел смутный план, в котором обнаглевшая физиономия позорно бежавшего от возмездия Тадлера как-то удачно сочеталась с холодным оружейным блеском разводного ключа, оставленного в Лито. Оставалось только совместить все эти компоненты в пространстве.
'Я тебя совмещу, — подумала Мэгги, с решительным видом выбираясь из-за стола. — Я тебя, падлу, сейчас выловлю и так совмещу, что ты неделю на своей тощей заднице сидеть ровно не сможешь. Да и прогуляться не мешает, развеюсь заодно'.
Вторая
I
Из пневматической трубы на стол товарища Тиллотсона выкатились три бумажных рулончика. Это были его первые рабочие задания на сегодня. Тиллотсон со вздохом нацепил очки, распечатал почту и принялся сосредоточенно вникать в телеграфный сленг записок, применяемый в отделах Министерства исключительно для служебного пользования.
таймс 21.10.83 речь с. б. превратно волонтеры уточнить
'Дел на полминуты в реале, а туфты для начальства на пару часов можно будет развести при желании', — бодро подумал Тиллотсон, вводя на клавиатуре телекрана свой табельный номер, чтобы затребовать 'задние числа' — исходные номера 'Таймс' со статьями, подлежащими правке и 'уточнению'.
В первом задании речь шла о пресловутом внеплановом наборе волонтеров на Малабарский фронт, том самом, о котором вдохновенно пророчествовал товарищ Джейсон, доводя до панических атак малыша Тадлера, крепко доставшего своим нытьем всю контору и прилежащие окрестности. Дэн немного успокоился только после специального выступления Старшего Брата, в котором сообщалось о том, что набор волонтеров является частичным и почти завершившимся. Слухи о неких якобы готовящихся Министерством Мира дополнительных масштабных мероприятиях распространяют лживые прихвостни Голдстейна и платные наймиты разведслужб Остазии, — особо подчеркнул СБ, хорошенько шуганув кликушествующего Джейсона, который после этого недвусмысленного заявления на некоторое время утратил дар пророчества и членораздельной речи. Возобновившийся по весне набор волонтеров в Африку бросал тень на заверения Старшего Брата, поэтому Тиллотсону предстояло переписать этот абзац выступления, привести его в соответствие с текущей реальностью и незамедлительно забыть обо всем, прибегнув к самостопу и двоемыслию. Это было довольно простое задание.
таймс 18.02.84 заяв минизо превратно плановые показатели животноводства уточнить
'Со скотобазой, пожалуй, до обеда управлюсь... плюс-минус. Надо будет тогдашнюю цифирь поднять по всей хрюканине и заменить ее сегодняшней', — решил Тиллотсон. Это задание было механическим, спокойным и рутинным. Во время его выполнения при должной сноровке опытный сотрудник мог даже немного подремать с широко открытыми глазами.
таймс 03.12.83 минусминус изложен наказ с. б. упомянуты нелица переписать сквозь наверх до подшивки
'А вот эта тягомотина точно до упора у меня растянется, — огорчился Тиллотсон, откладывая в сторону задание номер три. — Творческая работа, повышенная сложность, так и знал, что какая-то подлянка... Пропал день, чтоб им всем пусто было, сволочам'.
В своем наказе по стране от 3 декабря 1983 года Старший Брат нагородил такого вопиющего дерьма, что если бы он был не Старшим Братом, а обычным гражданином, то все эти мыслепреступления в совокупности карались каторжным лагерем строгого режима. По нижней планке уложения о наказаниях, СБ при самом благоприятном исходе дела мог бы раскрутиться примерно на 'четвертак'. О том, что за такие фокусы полагается по верхней планке, лучше было и вовсе не думать. Расхлебывать эту похабщину предстояло, разумеется, не номинальному главе Океании, а несчастному товарищу Тиллотсону, который сейчас мог руководствоваться только своим знанием принципов ангсоца и приблизительным представлением о том, что желает услышать от него Партия. С подобными творческими задачами неплохо справлялся Смит, которому даже доверяли уточнять передовицы 'Таймс', писавшиеся исключительно на новоязе. Тиллотсон же всегда предпочитал иметь дело с чем-то более шаблонным и заурядным, но сегодня на календаре выпал явно не его день.
Работа была самым большим неудовольствием в жизни Тиллотсона. Особенно вот такая работа.
'Ладно, погнали наши городских, — обреченно подумал товарищ Тиллотсон, с видом мученика придвигая к себе речепис. — Начнем с простенького, а там, глядишь, к полудню и раскочегарюсь помаленьку'.
II
Пока Тиллотсон в поте лица расправлялся с дополнительными волонтерами и превратно изложенной хрюканиной, пневматическая труба выдала ему еще три заказа, но они оказались простыми, и он смог разобраться с ними до того, как пришлось уйти на двухминутку ненависти. После ненависти он вернулся к себе в кабину, снял с полки словарь новояза, нацепил очки и взялся за главное задание дня. В кабинке напротив Уинстон Смит с озадаченным видом что-то сосредоточенно читал, время от времени рефлекторно почесывая нос канцелярской скрепкой.
'Ишь, чешется. Не оцарапайся там, смотри, мыслитель', — подумал Тиллотсон, принимаясь за чтение неправильного наказа СБ.
Большая часть декабрьской речи Старшего Брата посвящалась деятельности ПКПП — организации, которая снабжала сигаретами и другими предметами потребления матросов на плавающих крепостях. Особо был отмечен некий товарищ Уидерс, крупный деятель внутренней партии, удостоенный награждения орденом 'За выдающиеся заслуги' 2-й степени.
'Оказался наш Уидерс редкостною сукою, — позлорадствовал товарищ Тиллотсон, сызмальства не питавший особой любви к 'внутрякам'. — Спер, наверное, слишком много, козлина, а делиться ни с кем не захотел. Или возомнил о себе... орденоносец ведь и неполный кавалер, как же'.
Дело было не так, чтобы особо резонансное, но о том, что хвалёная ПКПП в марте 1984 без каких-либо объективных причин приказала долго жить, знали почти все в Министерстве, хотя об этом не писали газеты и загадочно молчал телекран. Акции табачной империи Уидерса сейчас котировались по курсу пепла поставляемых на плавучие крепости сигарет, а сам он, в лучшем случае, превратился в пепел, старательно позабытый безутешными родственниками на полке тюремного колумбария. Впрочем, и пепла-то, скорее всего, никакого не было, поскольку не было и самого товарища Уидерса, которого выдернули из потока истории вместе со всеми выдающимися заслугами и регалиями. Уидерс никогда не существовал. Он был 'упомянутым нелицом' — досадным грязным пятном на идеально чистом кафеле, которое по гигиеническим соображениям следовало окончательно стереть, а потом тщательно продезинфицировать.
Тиллотсон задумался. Было понятно, что речь СБ следует переписать начисто: она не подлежала механической правке. Скорее всего, этой задачей сейчас занимался десяток сотрудников по отдельности, поскольку создание комиссии означало негласное признание факта фальсификации прошлого. Версии того, что на самом деле сказал Старший Брат, отправятся по инстанции наверх, а там уже выберут и отредактируют что-то одно, самое оригинальное, — решил Тиллотсон. Возможно, именно это задание сейчас параллельно выполняет Уинстон Смит.
'Недаром у тебя так нос чешется, — неприязненно подумал он о конкуренте из кабинки напротив. — К выпивке... народная примета такая. Смиту премию дадут за речугу, а нас, грешных, депремируют за плохую работу'.
Тиллотсон мог бы превратить речь СБ в типовое разоблачение предателей и мыслепреступников, но такое решение проблемы было бы слишком банальным и прямолинейным. За работу 'на отвяжись' запросто могли взгреть и лишить всех положенных надбавок.
'Триумфальное перевыполнение трехлетнего плана по шнуркам? — вяло предположил он. — Как вариант. Нет, не годится. Это кучу всего за собой тут же следом потянет на уточнение, да по всем смежным отраслям промышленности. А потом теми же шнурками тебя и удавят без мыла... Как сотрудника, 'допустившего халатность, повлекшую чрезмерное усложнение документации'. Твою мать... И внеплановая победа на фронте тоже не проканает, в случае чего могут и к стенке поставить без разговоров. Нужно что-то такое... 'из-под волос', как говорится... чистая фантазия'.
Тиллотсон принялся терпеливо ждать, когда его окатит потный вал вдохновения. И вдруг прямо в дверях возник — можно сказать, готовеньким — образ товарища Абдурахманчика, придурковатого работника службы клининга. Сейчас он тенью шнырял между кабинок, меланхолично протирал полы шваброй и тихонько напевал себе под нос монотонную чушь про 'вот такие дела, никто не родила'...
Бывали случаи, когда Старший Брат посвящал свой наказ судьбе какого-нибудь скромного рядового партийца, которого он приводил в качестве примера для подражания. Сегодня он посвятит речь товарищу Абдурахманчику, — решил Тиллотсон. Несколько печатных строк синопсиса, пять минут работы на версификаторе, одна-две тщательно отретушированные фотографии этого вшивого инородца и дело в шляпе. Вместе с премией.
— Джанки! — позвал Тиллотсон в приоткрытую дверь.
В спортивном отделе отчетливо звякнуло и округло прокатилось по полу что-то стеклянное.
— Чо орёшь? — раздался недовольный голос Джанки, которого, судя по интонации, отвлекли от чрезвычайно важной и очень срочной работы.
— Зайди ко мне на минутку, приятель, дело к тебе есть...
III
Помимо умения пить все, что горит, красть все, что не приколочено к полу и виртуозно сквернословить по поводу и без повода, Мозес Джанки славился своими необъяснимыми сверхспособностями в области высокохудожественной фотографии. Его снимки, сделанные на потрепанную в бесконечных пьянках дешевую мыльницу 'Победа', были настоящими произведениями искусства, с которыми не могли тягаться штатные фотохудожники Министерства, вооруженные дорогостоящей профессиональной аппаратурой и работавшие в оснащенных по последнему слову техники лабораториях, куда Мозеса, естественно, не допускали, резонно опасаясь, что он выпьет проявитель и что-нибудь всенепременно сопрет. Однако идеально четкие фотографии, выполненные трясущейся рукой товарища Джанки, частенько украшали даже передовицы 'Таймс'. Он мог походя сотворить шедевр ангсоцреализма из кучи конских яблок, наложенной где-нибудь посреди грязного шоссе. Паранормальное дарование Мозеса расцветало прямо пропорционально количеству выпитого мастером алкоголя, но в Министерстве знали, что следует ловить благоприятный момент, когда он еще не совсем 'на рогах'. Опытным путем было установлено, что фотосеты, произведенные вусмерть пьяным Джанки, в которого, вероятно, вселялся дух Иеронима Босха, превращались во что-то сюрреалистическое. При этом сам предмет съемки, — будь то буколический пейзаж или новогодний утренник в детском саду — никакой роли не играл: картинка обязательно выходила где-то между порнографией последнего разбора и мыслепреступлением.
Сейчас Джанки находился в нужной для тонкой фотоработы кондиции. От момента, когда он начнет перемещаться по коридорам Министерства на четвереньках, его отделял еще не выпитый галлон джина 'Победа', для надежности заполированный парой пинт 'тычка'.
— Сам чё, как? — небрежно поинтересовался Джанки, нарисовавшийся вслед за перегаром на пороге кабинки.
Уяснив суть просьбы товарища Тиллотсона, Джанки утробно рыгнул и погрузился в глубокую творческую задумчивость, прицельно рассматривая сквозь стекло бродившую в отдалении натуру то одним, то другим глазом. Закончив предварительный просмотр, он распахнул дверь и гаркнул в коридор:
— Э, слышь, сюда подошел, да?
— Джанки-бача, салам алейкум! — вежливо поздоровался товарищ Абдурахманчик. — Зачем звала?
— Стой, да не вертухайся, — приказал Джанки, без лишних церемоний отобрав швабру у Абдурахманчика и профессионально шмоная карманы его униформы. На пол кабинки посыпались фантики от конфет, пакетик насвая и дрянная фоторепродукция известного плаката, на котором был изображен евразийский солдат с непроницаемым монголоидным лицом и в гигантских сапогах. Евразиец неотвратимо надвигался на зрителя с автоматом наперевес, небрежно целясь от бедра. Увеличенное перспективой дуло автомата сейчас смотрело точно в переносицу Джанки.
— Красивое, — пояснил товарищ Абдурахманчик, безмятежно улыбаясь.
На обороте открытки обнаружилась корявая пояснительная надпись о том, 'как дисант пенает чурку нагой парожи', сделанная, очевидно, рукой самого уборщика, под дружный смех и диктовку министерских досужих юмористов.
— Смешно, — согласился Джанки, возвращая открытку Абдурахманчику. Насвай он оставил себе. — Маме своей отошлешь в аул на 1 мая.
— Я сильно сомневаюсь, что у него вообще была мать, — желчно заметил Тиллотсон, впавший в некоторое уныние при близком рассмотрении персонажа своего будущего опуса.
— Да не гоношись ты, скептик, — велел Мозес Джанки, расчехляя видавшую виды мыльницу. — Обычный урюк, такие пачками по Лондону бегают, как гонококки у прола в штанах. Ща мы из него героя ангсоцтруда вылепим, делов-то... тьфу. С тебя, кстати, пузырь 'Победы' причитается... и полторашка 'тычка'. За труды.
— Ладно, — согласился Тиллотсон. — Будет тебе и пузырь, и полторашка тебе тоже будет. Делай своё дело...
— И будь, что будет, — торжественно скрепил договор Джанки. — Приступим же, дорогие товарищи...
Он прислонил уборщика к стене, строго наказав стоять ровно, не моргать, не корчить рожи, смотреть в объектив и ждать, когда 'вылетит птичка'. Товарищ Абдурахманчик, не понаслышке знакомый с процедурой фотографирования на документы для продления патента, вылупил глаза, как кот, гадящий на соломенную сечку, и покорно замер. Быстро отщелкав несколько кадров в разных ракурсах, Джанки поощрительно похлопал товарища Абдурахманчика по плечу, вручил ему швабру и крепко пожал руку.
— В газете тебя пропечатают и шабаш, понял, не? Хлебальник твой... Будешь первым парнем на ауле, короче...
— Ыыыы, — простодушно обрадовался Абдурахманчик.
— Абдурахманятам своим маленьким газетку пошлешь с оказией, вот и посмотрят там на папку-героя, — пообещал Мозес, выпроваживая уборщика из кабинки. — А сейчас иди работать.
— Кор бисёр, — согласился товарищ Абдурахманчик, чрезвычайно довольный тем, что прощаясь успел деликатно пройтись по карманам Джанки, вернув себе в ходе этих манипуляций конфискованный насвай, а также незаметно присвоив бумажник и расческу старого алкоголика.
— У него есть дети? — изумленно спросил Тиллотсон, провожая взглядом уборщика.
— Четверо, — ответил Джанки. — Плодятся как тараканы, растак их душу... Ладно, ты покури полчасика, сейчас фотографии проявим.
IV
Проводив Джанки, Тиллотсон на минуту задумался, потом подтянул к себе речепис и принялся начерно надиктовывать синопсис в привычной добродушной манере Старшего Брата, который очень любил невпопад рассмешить свою аудиторию казарменной шуткой или озадачить парадоксом, наподобие загадки о двух стульях, почтенной матушке Эммануэля Голдстейна и наборе кухонных ножей. Уроки, извлекаемые нацией из подобных каверзных вопросов вождя, на которые он сам же и давал правильные ответы, зачастую являлись основополагающими принципами ангсоца. В общем, жаловаться было грех: Тиллотсон, хоть и не хватал звезд с неба, как Уинстон Смит, но был далеко не новичком в области политической журналистики. Он давно усвоил, что стиль речи СБ неплохо поддается имитации и выглядит абсолютно достоверным даже у желторотого стажера-первокурсника захолустного журфака, набивающего руку на новостной ленте.
А вот сам синопсис Абдурахманчика шел со страшным зубовным скрежетом. Тиллотсона подводило шаблонное мышление паттернами, привитое еще в Кембриджской партшколе на заре туманной юности. Для того, чтобы хоть как-то увязать действительность Взлетной Полосы Один с теми экзотическими местами, где прошли молодые годы уборщика, требовались немалые географические и этнографические познания, которыми Тиллотсон, разумеется, не обладал.
'Надо было сперва разговорить этого пуштуна... или кто он там по жизни, поди их разбери. Расспросить как-то, в душу без мыла влезть', — запоздало спохватился Тиллотсон, но потом решил, что интервью с глупым товарищем Абдурахманчиком, который не может связать двух слов на новоязе, будет лишней тратой драгоценного времени.
'И так дедлайн к горлу подступает, — решил он. — Возьму типовую биографию любого передовика производства. Плюс восточный колорит... в пределах разумного, конечно'.
Через полчаса, когда черновик Абдурахмановского синопсиса был почти готов, вернулся товарищ Джанки с отпечатанными фотографиями скромного рыцаря совка и швабры.
— Держи своего хлопкороба, — сказал он. — И гони пузырь, как договаривались...
Тиллотсон присвистнул от изумления. Объектив дешевой мыльницы Джанки и его сверхъестественное дарование сотворили чудо, превратив несуразного деревенского дурачка в предписанный Партией идеальный тип гражданина. Со снимка на мир гордо смотрело волевое и одухотворенное лицо красивого юноши восточного происхождения.
— Хоть сейчас на плакат о дружбе народов, — потрясенно сказал Тиллотсон, вручая Джанки обещанный пакет с бутылками. — Мозес, как ты это делаешь, черт возьми? Это же он, полудурок этот... но это как бы и не он...
— Да откуда я знаю, — легкомысленно отмахнулся Джанки, незамедлительно свинчивая пробку с пластиковой полторашки 'тычка'. — Оно само по себе как-то получается...
— Слушай, — спросил Тиллотсон. — А ты не в курсе случайно, у этих абреков... или кто этот Абдурахманчик там... Как вообще в тех краях филиал нашей Полиции Мыслей называют? Сигуранца вроде?
— Он тебе румын что ль? — удивился Джанки. — Случайно в курсе: Милисияи Фикрхо их называют. Там абрекам трудовые патенты выдают, кстати, помимо всего прочего... Да тебе-то на кой хрен оно?
— Для статьи надо, типа восточный колорит придать, все дела...
— Аааа, так ты про него уже настрочил что-то? — заинтересовался Джанки. — Прочти-ка, послушаю как раз под пивко.
— В трехлетнем возрасте товарищ Абдурахманчик отказался от всех игрушек, кроме барабана и автомата, — начал Тиллотсон.
— Ржавого обреза папашиного, — прокомментировал Джанки, на секунду отрываясь от полторашки. — Старого и разряженного. Не забывай, что он — потомок диких басмачей...
— Ладно, учту. Слушай дальше. Шести лет — в виде особого исключения — был принят в разведчики; в девять стал командиром отряда...
— Кто? Этот чухан что ли? — противно заржал Мозес. — Не верю. Нету в нем командирских навыков...
— Да ладно, что ты к каждому слову цепляешься как репей? — возмутился Тиллотсон. — На фотке твоей, между прочим, у него все эти навыки прям на лбу прописаны. Орлёнок, герой!
— На староязе это называется 'покорением действительности', — наставительно поведал слегка захмелевший Джанки. — Слыхал про такое?
— Конечно, слыхал...
— Ладно, дело хозяйское. Пусть хоть полком командует, лишенец. Принимается твоя фантазия. Что там дальше с ним было?
— Ну... Одиннадцати лет от роду, услышав дядин разговор, уловил в нем преступные идеи и сразу сообщил об этом в ихнее куда следует...
— В Милисияи Фикрхо, — подсказал Мозес. — Всегда где-то в глубине души я подозревал, что этот милый молодой человек — стукачок... Дурилка картонная, растак его душу...
— В семнадцать стал районным руководителем Молодежного Антиполового Союза.
— Мочеполового Союза, — сострил вредный Джанки и рыгнул с особым цинизмом, да так, что стекло кабинки Тиллотсона мелко завибрировало, войдя в резонанс. — В семнадцать лет, к твоему сведению, он уже размножался как кролик, а не руко... это самое, водил на районе.
— Тебе не угодишь! — возмутился Тиллотсон. — Нормальная биография, всем героям и передовикам примерно такие пункты пробиваем для солидности. Даже в некрологи. Что писать-то тогда?
Джанки выцедил из горла остатки 'тычка' вместе с бурой пеной, аристократично отставил початую полторашку, полуприкрыл глаза, и широко зевнул, продемонстрировав пасть с металлическими фиксами и руинами почище Парфенона.
— Хорошее пиво, — невпопад сообщил он. — Свежее.
— На той неделе завезли, — мрачно ответил Тиллотсон
— Да, а то я пил тут на днях несвежее, ослиная моча какая-то, тьфу... А писать надо так, Тиллотсон, чтобы читать интересно было, а не вот это вот все. Народу до звезды его детство и отрочество занюханное, с папашкиным 'карамультуком' в обнимку и краденой дедовской митральезой системы Рэффи, ржавеющей на заднем дворе глинобитной мазанки.
— Какой митральезой? — опешил Тиллотсон. — У них что, митральеза дома стояла?
— Не знаю, — туманно ответил Джанки. — Восток — дело тонкое. Народу не это для чтива надо. Ему надо кровь, кишки и высокую трагедию в доступной для него форме, а твоя писанина, ты уж прости меня, грешного, непередаваемо скучна. Этот текст никому не впарить. Сам видишь, даже меня от него в сон потянуло.
— Тебя от пива потянуло, — огрызнулся Тиллотсон стервенея. — Кончай изгаляться, отрыжка козлиная. Где я тебе трагедию возьму? Мне сейчас пойти и замочить этого уборщика наглухо, чтобы потом СБ сказал нации: мол, такой жизни и такой смерти можно только позавидовать, дорогие товарищи?
— Зачем его мочить? Пусть себе бегает, — великодушно разрешил Джанки. — Оставляй присказку про детство и юность, Союз от греха выкини — целибат не в их национальных традициях. Пиши: в этот тревожный для Родины час, ведущий специалист отдела клининга Министерства Правды товарищ Абдурахманчик, член Партии, отец-одиночка, воспитавший своих четверых детей в духе верности идеям ангсоца, как верный сын и пламенный патриот своей отчизны в числе первых отправился записываться в ряды волонтеров героического Пятого Африканского Корпуса... И такому почину можно только позавидовать, дорогие товарищи!
— На кой черт он это сделал? — изумился Тиллотсон.
— Вот ты, например, сам пойдешь туда записываться? — жестко и в упор спросил Мозес.
— Нет... да и зачем... У меня же свой участок работы, — заюлил Тиллотсон. — Я солдат информационного фронта...
— И не знаю слов любви. Очень хреновый ты солдат, прости за откровенность, — безжалостно оборвал Джанки. — Я за тебя выдумываю тут все на халяву. Правильно. Ты не пойдешь. И Парсонс не пойдет — он слишком жирный. Уинстон Смит тоже не пойдет — у него пять вставных зубов и варикоз. У Тадлера — энурез и панические атаки... ты сам с утречка видел, как он морозится.
— А у тебя — передоз? — мстительно уточнил Тиллотсон, кивнув на опорожненную тару.
— Не трожь святое, богохульник, — отмахнулся Джанки. — У меня 'покорение действительности' посредством приема внутрь... Короче, Тиллотсон, мы все здесь сидячие... сидящие то есть, не годимся в примеры для подражания нации. А он может сгодиться. Вот и пусть якобы сходит, штаны заодно проветрит, хоть какая-то польза обществу от него выйдет. Сейчас генеральная линия Партии в эту степь и повернула, если ты еще не забыл, как с утра наш Тадлер от свежих новостей щемился. Вот о чем твой опус должен быть. Заблаговременный почин снизу, смекаешь?
— Смекаю, — ответил потрясенный Тиллотсон. — Ты гений, Джанки.
— Злой гений, — хрипло рассмеялся Джанки. — Это все напишешь, сверху розовых соплей для женской аудитории привесишь гирляндами: мол, детки плачут, папку зовут почем зря...
— А он чего, правда отец-одиночка? — спросил Тиллотсон.
— Нет, что ты, — разъяснил старый алкоголик. — Его сюда баба отправила за длинным долларом пинками, чтобы саксаул возле дома не околачивал без дела. Но эти второстепенные и малосущественные подробности ты можешь смело опустить.
— Уже, — ответил Тиллотсон, лихорадочно строча синопсис. — Слушай, а как он записался-то? Он по-нашему ни бельмеса же...
— Он умеет красиво расписываться, — небрежно пояснил Мозес. — Писать и читать почти не умеет. Но кого это волнует? Почин есть почин, дружище. Благородный поступок у человека всегда от чистого сердца идет, а не от абсолютной, растак ее душу, грамотности.
— Ты гений, Мозес, — повторил Тиллотсон. — Чертов гений, мать твою...
— Знаю, — скромно ответил Джанки. — Во мне умер великий драматург, Тиллотсон. Умер при невыясненных обстоятельствах и сейчас мирно разлагается где-то там, внутри. Ты постоянно чувствуешь этот запах, приятель, но думаешь, что так пахнут мои носки.
— Духман зверский, — согласился Тиллотсон. — С ног валит...
Третья
I
Было пятнадцать часов — время затишья. Из телекранов точилась бодрая музыка. Мисс Мэгги Поршень решительным шагом двигалась по коридорам Министерства Правды, возвращаясь из Лито в Отдел документации. Заветный разводной ключ, избранный в качестве орудия возмездия для много возомнившего о себе Тадлера был прицеплен к изящному запястью девушки кожаным ремешком на манер разбойничьего кистеня. Для того, чтобы случайно не спугнуть Дэна мисс Поршень предусмотрительно скрыла увесистый инструмент в рукаве комбинезона, как это проделывали дантисты минувшего века, прятавшие клещи от своих чересчур впечатлительных пациентов. Однако эти предосторожности и военные приготовления оказались совершенно напрасными: все хорошо известные Мэгги тадлеровские схроны и нычки были возмутительно и вопиюще пусты.
— В сортире на первом комплексе глянуть что ли на всякий случай? — вслух подумала мисс Поршень. — Там этому козлу самое и место должно быть, пожалуй...
За поворотом коридора кто-то пел наждачным голосом, вполне пригодным для акустических мер воздействия на закоренелых мыслепреступников в подвалах Министерства Любви. Обладавшая хорошим музыкальным слухом Мэгги брезгливо сморщила носик и двинулась в направлении атонального шума.
Источником неприятного звука оказался неугомонный товарищ Абдурахманчик, который еще ничего не ведал о собственном героическом почине, озвученном Старшим Братом в декабрьском номере прошлогодней 'Таймс'. Опершись на швабру как на копье, уборщик небрежно пересчитывал скудную наличность, извлеченную из потертого кошелька и с сильным чувством выводил: Здесь кор бисёр, но сомани кам,
Полный ба пэш и кунак бар рекан.
Нига, бача — дорога пуста:
Хуна мерам и лучше — тез тар...
Вот кор тамум, — говорю тебе я.
Завтра — конаш бохар богайяд...
— Там-пиди-биди-дим, пиди-биди-дам, — эффектно завершил свое сольное выступление Абдурахманчик и уложил деньги в кошелек. — Нэт, скрипач тут савсэм нэ нужен в кампазицыи, адназначьна...
— Знакомый лопатник, — отметила Мэгги, сразу же опознавшая портмоне Мозеса Джанки с жалкими остатками получки. — Откуда это у вас, товарищ?
При виде мисс Поршень артистичный товарищ Абдурахманчик сунул свой трофей в карман униформы, расплылся в улыбке и похабно подмигнул невесть откуда взявшейся здесь строгой блондинке.
— Красивый дэвушька, — проникновенно сказал он, демонстрируя между большим и указательным пальцами зазор, чуть меньше знаменитого пятидюймового 'тадлеровского максимума'. — Эээээ, паслущай, ти вот такой керкерак кагда-нибудь вапьще видел, нэт?
— Что, простите? — оторопела Мэгги.
— Пайдем кильдер-вильдер бистро-бистро дэлать с табой? — предложил товарищ Абдурахманчик, зазывно кивнув на дверь подсобного помещения, где хранились швабры, ведра, тряпки и прочий инвентарь службы клининга.
Тяжелый разводной ключ выскользнул из рукава униформы и удобно повис на ремешке, перейдя в боевой режим кистеня. Мэгги не глядя сильно и точно ударила Абдурахманчика железом в промежность.
— Экая я неловкая, — огорченно сказала она, с интересом наблюдая за мучительными корчами уборщика, стекшего по древку швабры на пол. — Вы сильно ушиблись, товарищ?
— Оооооо, джиляб! — выдавил сокрушенный коварным ударом Абдурахманчик.
— Вам необходимо срочно обратиться в медпункт, — посоветовала мисс Поршень, извлекая из кармана товарища Абдурахманчика многострадальный кошелек Мозеса Джанки. — Кстати, если вы чужую вещь где-то случайно находите, то надо ее охране на вахту отнести, а не в карман свой совать... Хорошо понял меня, ушлепок, керам дар кунат? Денежки я приберу и передам. Нечего им тут...
II
Тиллотсон победоносно блеснул очками в сторону кабинки Смита, который все еще продолжал наговаривать свой текст в речепис. Уверенность в том, что Уинстон занят той же работой пришла где-то к середине мытарств с Абдурахмановским синопсисом, а сейчас Тиллотсон совершенно твердо знал, что Смит перерабатывает минусминусовой декабрьский наказ СБ, посвященный товарищу Уидерсу и другим официальным нелицам.
'Творчески переосмысливает, — ехидно ухмыляясь подумал Тиллотсон, неплохо разбиравшийся в теории и практике версификации публицистического текста. — Не тебе, отсталому старомыслу, со мной наперегонки тягаться на крутых виражах. Время работы по старинке давно прошло, приятель, только ты об этом пока что не знаешь. Это журналистика, парень, проснись! Это железный поток идейно крепкого глубинного речекряка, а не по автостраде в галошах на босу ногу шлепать... Ладно, черт с ним. Пусть себе бормочет. А нам уже пора подключать к делу тяжелую оргтехнику'.
Чью версию примут наверху, узнать было невозможно, но он вдруг ясно понял, что версия будет его.
Тиллотсон загрузил в версификатор 'Победа-78' синопсис Абдурахманчика, к которому для придания статье азиатского орнамента он добавил небольшое приложение — краткую выжимку из 'Британской энциклопедии' о нравах и обычаях восточных народов. Для надежности все это было усилено тезисами, выписанными из 'Справочника агитатора-пропагандиста' и школьного учебника по зарубежной истории, одолженного в кабинке Парсонса. Критически осмотрев стопу документов, лежавших в приемном лотке версификатора, Тиллотсон полез в стол, достал прошлогоднюю брошюру о зверствах остазийской военщины, наугад вырвал оттуда несколько страниц и приложил их к своим исходникам.
'Для усиления драматизма с кровью, кишками и высокой, растак ее душу, трагедией, — подумал он, вспомнив напутствия Джанки. — И героизма подбавить в наш опус тоже не помешает'.
— Поехали, — скомандовал Тиллотсон и нажал кнопку ввода, на мгновение ощутив себя героическим пилотом вертолета, невозмутимо посылающим стремительные НУРСы в направлении пылающей вражеской деревни. Зажужжали сервомоторы привода и лоток с входящими материалами послушно втянуло в железное чрево аппарата. На телекране появилась панель загрузки. Ее шкала была проградуирована до ста. Синтез текста стартовал.
Пока умная машина послушно переваривала в своей электронной утробе публицистический шедевр, Тиллотсон успел отлучиться к кофейному автомату, выпить бурду, приблизительный состав которой имел больше отношения к кормовым культурам для крупного рогатого скота, чем к зернам кофе, выкурить сигарету и навестить уборную. Вернувшись в кабинку, он обнаружил, что стрелка шкалы синтеза почти приблизилась к ста процентам. Наконец сигнал зуммера возвестил об окончании процесса переработки материала и выводе результата на печатное устройство. Машина зажужжала и, видимо, от переизбытка механических сил, упруго отрыгнула листы с распечаткой наказа прямо на пол.
— Сука, — в сердцах сказал Тиллотсон и полез собирать бумаги, веером разлетевшиеся по тесной кабинке. Нашарив очки, он поспешно нацепил их и начал читать версифицированный текст где-то с середины:
'...товарищ Абдурахмон Алибабаевич К. родился в далеком Ходженте в семействе бывшего муаллима Алибабы К., уволенного со службы в мактабе за свои прогрессивные взгляды, и простой работницы хлопковой плантации Батуль. Случилось это задолго до нашей славной Революции. В те далекие времена прекрасный Ходжент был мрачным душным и пыльным восточным городом, где многочисленные бедняки жили впроголодь, ходили разутыми и раздетыми, не имея крыши над головой. Маленькому товарищу Абдурахмону, его братьям и сверстникам, приходилось по двенадцать часов в день гнуть спину на хлопковых плантациях, принадлежавших жестоким баям. Тех, кто не желал перед ними пресмыкаться или работал слишком медленно, били камчой по лицу и вообще куда придется. Питались же дети подгнившими абрикосами, запивая их сырой водой из арыка. Рано выучившийся читать любознательный мальчик, познавший беспросветную нужду, болезненные побои и отсутствие социальных лифтов, уже с младенчества всем сердцем истово воспринял светлые идеалы Свободы, Равенства и Братства. Проштудировав 'Философию нищеты' Прудона и прочие труды основоположников, случайно обнаруженные им в пыльном чулане родительского дома, юный товарищ Абдурахмон первым же товарным поездом отправился в столицу на заработки. Его трудовая биография полового в трактире, уборщика и разнорабочего типична для того нелегкого времени, когда любой прогрессивно мыслящий юноша с пламенным сердцем революционера и борца за народное счастье, вынужден был довольствоваться ничтожными крохами, перепадавшими ему со стола погрязших в лени и разврате помещиков, капиталистов, фабрикантов и всевозможных гнусных прихвостней режима. Тесно сблизившись с марксистским кружком и устроившись вольнослушателем в университете, в котором он служил истопником и полотером, Абдурахмон Алибабаевич неустанно повышал свой культурный уровень и революционное самосознание, оттачивая необходимые навыки конспиративной и пропагандистской партийной работы. Личное участие в пяти смелых экспроприациях закалило несгибаемую волю борца за народное счастье, изрядно пополнив казну рабочей кассы взаимопомощи на бастовавших в годы Первой Революции нефтеперерабатывающих предприятиях Баку. В период Империалистической войны, будучи призванным на фронт как ратник третьего разряда, товарищ Абдурахмон К. с риском для жизни неутомимо вел агитацию и пропаганду прогрессивных революционных идей среди своих однополчан, став организатором десяти успешных братаний с противником непосредственно на линии соприкосновения — под дулами пулеметов с обеих сторон. Арестованный кровавыми сатрапами революционер был в 24 часа приговорен военно-полевым судом к расстрелу, замененному на бессрочную каторгу в Акатуе, но Великая Революция вырвала его из черных лап жандармов, опричников и палачей. Невзирая на состояние здоровья, подорванного ранениями, контузиями, долгим пребыванием в окопах и на акатуйских рудниках, верный сын Партии товарищ Абдурахмон решительно оставляет свою молодую жену — луноликую Калбиджамал и четверых грудных детей. Он добивается назначения на самый тяжелый участок Туркестанского фронта в качестве комиссара легендарной бронедрезины 'Красная Джиляб', наводившей кромешный ужас на отряды баев, контрреволюционеров и их подлых приспешников. Возвращаясь с рекогносцировки окрестностей близ родного Ходжента, он был атакован конным разъездом банды басмачей. Расстреляв все патроны, тяжелораненый товарищ Абдурахмон, преследуемый врагами, привязал к телу ручной пулемет, как грузило, соскочил с верного коня и бросившись головой в арык, вместе с донесениями и прочим ушел на дно. Какие уроки мы извлекаем отсюда, товарищи? Уроки — а они являются также основополагающими принципами необольшевизма — состоят в том...'.
— Это что еще за дерьмо сейчас из тебя вылезло? — в ужасе спросил товарищ Тиллотсон у спятившего версификатора. — Ты что такое натворил, гадина тупорылая? Всё, мать твою, кранты теперь...
III
С глубоким безотчетным вздохом, которого он по обыкновению не сумел сдержать, несмотря на близость телекрана, Дэн Тадлер озираясь вылез из кабинки туалета. Он извлек из кармана униформы позаимствованный со стола Мэгги красный маркер и изысканным 'рондо' размашисто начертал на сортирном кафеле: 'ДМБ-1980'. Сейчас он совершенно твердо знал, что пишет все это для товарища Блейера, поэтому почти не удивился, когда за его спиной чиркнула зажигалка и раздался знакомый голос:
— Красивый старый шрифт, Дэнни. Весьма профессионально. Не хватает лишь эмблемы и девиза вашего полка чуть ниже. Какой там у вас был?
— После нас — тишина, — ответил обрадованный неожиданной встречей Дэн, немного смущенный тем, что его застали врасплох за мелким подростковым хулиганством. — Ракетчики же. Я, правда, по дизелю и еще по автономным системам жизнеобеспечения специализировался... Ходили с ребятами там по точкам, глубоко под землей, проверяли...
Блейер, легкомысленно забравшийся с ногами на подоконник, курил дешевую сигарету 'Победа', аккуратно стряхивая пепел в мятую консервную банку.
— Я ведь искал вас тогда, товарищ Блейер, — пожаловался Дэн. — Только мне наврали там, что вас нет и вообще никогда сроду не было, а потом еще и выперли взашей, представляете?
Блейер устало рассмеялся.
— Представляю, конечно. Но я же говорил, что если мы снова встретимся, то только здесь...
— Чо, в смысле, в тубзике прям? — ошарашенно выдал крошка Тадлер.
— Там, где нет темноты, — напомнил Блейер. — А в местах общественного пользования иногда можно повстречать что угодно и кого угодно, Дэнни.
— Даже... эээ.., — вспомнив о постоянно работающем туалетном телекране, Дэн вовремя оборвал опасную фразу на полуслове, но Блейер прекрасно его понял.
— Гипотетически и такое вполне возможно, — серьезно ответил он, поддержав наивное мыслепреступление уровня начальной школы и сделавшись как бы сообщником Тадлера по отчаянному дембельскому граффити.
Дэн хихикнул, внезапно представив, как страдающий расстройством кишечника Эммануэль Голдстейн обнаруживает, что в его кабинке закончилась туалетная бумага, а Старший Брат, случайно заглянувший в ту же уборную по своим делам, ухмыляется в усы и заботливо просовывает ему под дверь крамольную 'Теорию и практику олигархического коллективизма' в потрепанной черной обложке.
— Гипотетически, — улыбнулся проницательный товарищ Блейер, прикуривая новую сигарету. — Дрянь какая-то, а не табак... Прошу прощения, Дэн. Терпеть не могу курить привычную марку после очередного идиотского ребрендинга. А пачку в старом дизайне днем с огнем уже... Впрочем, неважно... пустое. Я, кстати, позабыл спросить — осталось ли еще жгучее желание 'сочетаться законным браком', друг мой?
Тадлер покраснел и стыдливо потупился, вспомнив весь позор сегодняшнего дня, проведенного в бегах и кабинках туалетов.
— Не знаю, товарищ Блейер, — честно сказал он. — Мэгги... она, конечно, хорошая девушка и славный товарищ... с одной стороны, но ежели как следует подумать и всё взвесить, то...
— Уже лучше, — мягко сказал Блейер. — Гораздо лучше, Дэнни.
— Но если я вдруг точно решусь насчет Мэгги, то тогда я прямо сразу к вам в комитет, — выпалил Тадлер. — С заявлением по всей форме, хоть она шваброй дерись... Хорошо, товарищ Блейер?
— К сожалению, теперь уже не ко мне, — печально улыбнулся Блейер. — Сегодня мой последний рабочий день в Министерстве Правды. Этой ночью я покидаю Лондон и, скорее всего, надолго...
— Ох ты... И куда же вы теперь? — расстроился крошка Тадлер.
— Остров Джура, — ответил Блейер. — Это Шотландия. Знаешь, если тебе вдруг доведется оказаться в тех краях, Дэнни, то я буду очень рад доброму гостю. А теперь мне пора, сынок. Береги себя и будь молодцом. Ты сможешь. Удачи тебе, Дэн Тадлер!
IV
Мягкий голубой тон в небе Лондона завораживал даже сквозь запорошенное пылью и фабричной копотью стекло. Эрик Блейер распахнул неподатливую оконную раму и в его насквозь прокуренный за зиму кабинет хлынул апрельский воздух, нежный словно губы возлюбленной и коварный как острая грань мыслепреступления. Рабочий день в Министерстве Правды давно подошел к концу. Плотная толпа служащих, сломя голову ринувшаяся куда подальше от опостылевших за день стен, уже почти схлынула. Из дверей центрального входа выплескивались последние жалкие ручейки припозднившихся и задержавшихся на работе сотрудников.
'От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, — ни с того, ни с сего вдруг вспомнил товарищ Блейер и улыбнулся. — Нет, Уинстон, все вы очень даже разные, да и совсем уж одинокими вас точно не назовешь... Кстати, вот и мои подопечные из отдела документации. Только их лиц становится не разглядеть... с моим-то нынешним зрением'.
Они группами и поодиночке уходили сквозь апрельскую лазурь, направляясь к станции подземки, они брели на остановку общественного транспорта, они навсегда растворялись в лабиринтах городских улиц и переулков. Кто-то торопился домой, предвкушая скудный ужин и краткие часы забытья перед бессмыслицей очередного рабочего дня, кто-то направлялся в шумный общественный центр, к непереносимо скучным лекциям, глупым играм под руководством партийных аниматоров и вялой имитации смазанного джином 'Победа' трудового товарищества. Прошел мрачный и злой на весь белый свет Тиллотсон, уже получивший крепкий нагоняй от вышестоящего начальства за свою криворукую рационализаторскую деятельность в области агитации и пропаганды. Уинстон Смит с обтрепанным черным портфелем под мышкой направился было к автобусу, но соблазнившись первозданной чистотой весеннего воздуха передумал и свернул в малозаметный проулок, уводящий в загадочные недра лондонских трущоб. Веселые и примирившиеся Мэгги с Тадлером дружно взявшись за руки спустились с крыльца Министерства и зашагали через площадь, о чем-то оживленно споря на ходу. Эрик Блейер улыбнулся им вслед.
'Ни дать, ни взять — аллегорическая композиция 'Океания, которая никогда не воевала с Евразией'. Если еще есть надежда, то она — в них', — подумал он, на мгновение поддавшись коварному очарованию вековечной весны в одиночной камере.
Блейер достал сигарету и поспешно закурил, отгоняя от себя наваждение. Он давно и твердо знал, что существующая реальность — лишь удушливый прах, клубящийся под тяжкой поступью сапог на марше. Их подкованные железом подошвы не различают гримас и выражений втаптываемых в почву живых человеческих лиц. Прежняя земля миновала, как и было когда-то обещано. Утрамбованная до идеального состояния гарнизонного плаца, она сделалась слишком плоской и двухмерной; здесь уже не находилось места для песен, сказок, чахлой растительности, и никакой глупой надежды на этой новой земле тоже очень давно не водилось. Небеса же издревле стояли пустыми, просто здесь и сейчас по капризу невидимого механика, ответственного за апрель, на них проецировалась сиюминутная ласковая лазурь. Примириться с этим помогал веселый кураж смертника, поднимающегося в полный рост навстречу хлещущей свинцовым ливнем неизвестности и угрюмый бытовой стоицизм, с которым было на пару унций легче прожить, затерявшись в потоке суетной повседневности, да и уходить навсегда было, наверное, тоже немного проще...
— Мы — покойники, — сказал товарищ Блейер апрельской сини за окном. Синь многозначительно промолчала, видимо, согласившись с этим неоспоримым доводом.
Дверь Министерства распахнулась. Словно адмирал, последним покидающий торпедированный флагманский крейсер, на крыльцо торжественно вышел Мозес Джанки, державшийся неестественно прямо и даже несколько надменно, как представитель давно упраздненной мифической Палаты Лордов. Нарочитая церемониальность и точная выверенность движений означали то, что мертвецки пьяный Джанки полностью доверил управление своим телом режиму автопилота.
— Мозес, скотина, да черт бы тебя побрал! — в сердцах сказал Блейер. — Разве можно так напиваться на два доллара?
V
— Действительность по-прежнему недостижима, — философски отметил Джанки, обозревая выцветшим взглядом старого стервятника небесную лазурь и глубоко вдыхая нежный апрельский воздух. — В смысле её окончательного покорения то есть. Щас все поправим, пацаны...
Он основательно приложился к бутылке джина, но организм, исчерпавший на сегодня весь свой лимит, категорически отверг мерзкое пойло. Джанки обильно и метко стошнило в урну.
— Здравствуй, любовь моя! — проникновенно сказал ей старый алкоголик, переводя дух и вытирая рукавом выступившие слезы. — Во дни сомнений и тягостных раздумий лишь ты одна принимаешь меня таким, какой я есть, со всеми моими достоинствами, недостатками и прочим ээээ... моим высокодуховным содержимым... принимаешь форму того, с кем ты...
Мозеса повело, он пошатнулся и неуклюже плюхнулся рядом с мусоркой. Силы окончательно оставили его.
— Все полегче, — доверительно сообщил он урне, в изнеможении прикрывая глаза. — Я так говорю: никогда в себе не задерживай. Выпускай, чтоб в животе не закисло... Если бы ты только знала, как безмерно я устал, дорогая моя. Давай же обнимемся и посидим по-стариковски... Разбуди меня через часок, ладно?
— Джанки! — рявкнул телекран, расположенный над дверями Министерства. — Пятьдесят один — пятьдесят, Джанки М.! Немедленно встаньте. Здесь сидеть запрещено!
— Извини, начальник, — пробормотал Джанки, разглядевший надпись 'Для мусора' на чугунном боку урны. — Я ж не знал, что это твое законное место. Не своей волей я сел — гравитация приземлила. Извиняюсь. Сам не свой.
— Вы нарушаете общественный порядок! Немедленно встаньте! — прогремело из телекрана.
— Отлезь, гнида, — сумрачно посоветовал Джанки, устраиваясь поудобнее. — Чё привязался? Я тебе в отцы гожусь, засранец!
Металлический голос телекрана еще долго гремел, отдавая грозные и бессмысленные приказы уснувшему сном праведника Мозесу. Затем у парадного входа Министерства торжественно остановился лакированный черный фургон с надписью 'Спецмедслужба', из которого выбрался молодой офицер в ладном черном мундире, весь сияющий кожей, с бледным правильным лицом, похожим на восковую маску. За ним по пятам следовали два угрюмых коренастых санитара с могучими руками и плечами. Легким кивком офицер показал на стихийно возникшую инсталляцию с заблеванной урной и мирно храпящим возле нее Джанки.
— В вытрезвитель, — распорядился он.
Санитары склонились над Мозесом, чтобы взять его под руки и разлучить с урной, за которую он цеплялся за с поразительной силой. Статичная инсталляция незамедлительно ожила, превратившись в шумный перформанс.
— Руки убрали, растак вашу душу, козлы вонючие! — благим матом заорал проснувшийся Джанки, внезапно обнаруживший себя в тесном соседстве с какими-то малоприятными протокольными рожами.
Санитары тщетно пытались оторвать его от мусорки секунд двадцать. Наконец, со скрежетом своротив урну, которая разбрызгивая свое неаппетитное содержимое прокатилась мимо брезгливо посторонившегося офицера, они подняли сквернословящего в ангсоца душу мать Мозеса Джанки и грубо потащили его бренное тело к машине.
— Карета подана, Мозес, — бесстрастно сказал офицер с восковым лицом.
Рассмотрев неумолимо приближающийся к нему черный зев фургона Мозес спьяну вообразил, что сейчас его отвезут на вивисекцию в комнату 101, о которой не принято говорить даже шепотом.
— А на черной скамье, на скамье подсудимых, его доченька Нэн и с ней какой-то жиган... а это было во вторник!!! — диким голосом заорал он на всю площадь.
Бесстрастный офицер слегка поморщился: слуха у Джанки действительно не было.
Двери фургона захлопнулись, отсекая немузыкальные вопли Мозеса. Автомобиль тронулся и набирая скорость резво покатил в сторону хорошо известного Джанки отделения Полиции Мыслей, где его знали как облупленного.
— Представление окончено. Наверное, мне тоже пора выдвигаться, — сказал Блейер, закрывая окно кабинета и опуская жалюзи. Вышедшего на крыльцо Министерства товарища Абдурахманчика, который враскорячку скользнул в проулок следом за Уинстоном Смитом, он уже не увидел. Впрочем, сейчас это было не столь важно. Эрик Блейер извлек из сейфа папку, на обложке которой значилось '1984', положил ее в свой портфель, погасил настольную лампу и неторопливо направился к дверям...
VI
Уинстон Смит шагал по мощеной булыжником улице, по обе стороны которой возвышались ветхие двухэтажные дома времен королевы Виктории. Их обшарпанные двери открывались прямо на тротуар и наводили на нехорошие мысли о крысиных ходах. Он давно потерял направление и двигался наугад, без определенной цели. Встречные почти не обращали никакого внимания на Уинстона, но кое-кто из аборигенов провожал его опасливым и любопытным взглядом. Синий комбинезон партийца был редкостью в этих заповедных трущобах. Он хорошо отпугивал пролов, но сильно демаскировал на местности в случае появления залетного полицейского патруля.
'Если вдруг нарвусь, скажу им, будто искал здесь бритвенные лезвия', — решил Уинстон. На повороте он незаметно оглянулся назад и похолодел, увидев ковылявшего за ним в отдалении товарища Абдурахманчика из Министерства Правды. На целенаправленную слежку это не походило, так как уборщик совершенно не скрывался, но делать ему здесь было определенно нечего.
Уинстон хорошо знал, что добровольный шпион-идиот иногда гораздо опаснее штатного агента Полиции Мыслей. 'Конечно, он может просто искать здесь марихуану или насвай по оптовым ценам, раз не прячется от меня, но чем черт не шутит', — подумал Смит, лихорадочно просчитывая возможные варианты действий. Здесь нет уличных телекранов, возможны микрофоны, но они зафиксируют лишь звук. Значит, можно будет уйти вперед и затаиться в каком-нибудь проулке, пронаблюдав за дальнейшими действиями Абдурахманчика. Можно оторваться от 'хвоста' проходными дворами. В самом крайнем случае можно подстеречь уборщика в темной подворотне и проломить ему голову камнем или обрезком водопроводной трубы. Но мысль о любом физическом усилии тотчас вызвала приступ слабости и тошноту. Это никуда не годилось, ведь товарищ Абдурахманчик наверняка станет громко орать и защищаться, если не получится покончить с ним одним решительным ударом...
Вдруг вся улица пришла в движение. Уинстон увидел, как из переулка выскочил мужчина в черном костюме, напоминавшем гармонь. Он подбежал к товарищу Абдурахманчику. взволнованно показывая на небо.
— Паровоз! — закричал он. — Смотри, чурок! Сейчас по башке звизданет! Ложись, быстро!
'Паровозами' пролы почему-то прозвали сверхзвуковые ракеты. Их интуиция по части прилетов была просто фантастической. Уинстон без раздумий тут же бросился на землю.
— Что ты вылупился? Ложись, полудурок, убьет на хрен! — заорал товарищу Абдурахманчику мужчина и потянул его за шиворот в укрытие.
— Ман шуморо хуб намефахмам, — взвизгнул Абдурахманчик, высвобождаясь и опасливо обходя шумного ханыгу по крутой дуге. — Ман гапнамезонам забони ньюспик!
— Да пропади ты пропадом, дебил ненашенский, — в сердцах махнул рукой мужчина и ласточкой бросился в придорожную канаву.
Уинстон прикрыл голову руками и зажмурился. Чудовищной силы взрыв встряхнул мостовую. На спину посыпался строительный мусор, камни и осколки битого стекла. Смит поднялся с земли и внимательно осмотрелся. Метрах в двухстах от него ракета подчистую разнесла несколько домов. В воздухе стоял черный столб дыма. а в том месте, где только что находился товарищ Абдурахманчик клубилась густая туча алебастровой пыли, из которой доносились истошные вопли раненых.
'Если еще есть надежда, то она — в пролах', — подумал Уинстон, чрезвычайно довольный тем, что бить по голове сегодня, кажется, никого не придется. Он свернул направо в переулок, чтобы обойти воронку от ракеты и толпу зевак, суетящуюся в дымных развалинах. Минуты через три-четыре он миновал зону взрыва, уже не увидев, как распугивая пролов из оседающей тучи алебастровой пыли мерным шагом вышла абсолютно белая фигура, схожая очертаниями с товарищем Абдурахманчиком. Кое-как отряхнувшись от известки, уборщик погрозил кулаком смертоносной лазури небес, основательно закинулся насваем и не спеша двинулся к северо-востоку, в сторону того, что было некогда вокзалом Сент-Панкрас...
Краткий словарь таджикского новояза:
Ба пэш — вперед
Бай — нехороший человек
Басмач — очень нехороший человек
Бача (бачан) — парень, сынок
Джиляб — проститутка, падшая женщина
Кор бисёр — много работы
Кор тамум — работа окончена
Мактаб — школа
Ман гапнамезонам забони ньюспик — я не говорю на новоязе
Ман шуморо хуб намефахмам — я не понимаю вас
Муаллим — учитель
Нига — посмотри
Салам алейкум — здравствуйте
Сомани кам — мало денег
Тез тар (тез тез) — побыстрее
Хуна мерам — идти домой
Керкерак — плохое слово
Кунак бар рекан — плохие слова
Керам дар кунат — очень плохие слова
Конаш бохар богайяд — ужасно плохие слова
Кильдер-вильдер — непереводимая игра слов
Там-пиди-биди-дим, пиди-биди-дам — все остальные слова
19.06 — 06.08.2023
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
