Эйвелин (рабочее название)

— Ближайшая газетная лавка в четырех кварталах, — сообщила хозяйка на его недоуменный вопрос и коротко пояснила: — Хомицида боятся.

На две из разосланных по адресам рекомендательных писем визиток, сразу был получен ответ. Это тоже было странно. Начальник местной полиции предлагал приступить к выполнению обязанностей завтра, сегодняшний день посвятив устройству на новом месте и отдыху. Второй ответ поставил его в затруднительное положение, с одной стороны, а с другой, давал великолепную возможность встретиться сразу со всеми нужными людьми и составить свое мнение о местном обществе. Начальник строительства Западной дороги пригласил 'г-на Скаллона' на свадьбу дочери. Не стоит пренебрегать.

Город вызвал у Всеволда противоречивые чувства. Сам по себе неплох, местами даже очень неплох. Старинные особняки с высокими крышами и узкими окнами, центральная площадь, в обрамлении высоких вязов и с фонтаном, старательно плещущим водой по гранитным плитам фигурной чаши, будто без него было мало сырости. Лабиринт улиц так вовсе восхитил столичного жителя замысловатыми переходами, каменными мостиками и каменными же лестницами, выводящими на новые уровни, выше или ниже основного направления. И все крепкое, основательное, похожее на родовой замок Скаллонов, который предки потеряли еще два поколения назад и который Всеволд мечтал однажды вернуть. Он и на военную-то службу пошел ради призрачной надежды... Когда тебе шестнадцатый год, кажется, что ничего невозможного нет.

Однако зря он отправился осматривать достопримечательности в такую неподходящую погоду. Хмурые пейзажи навевали тоску, тем большую, чем больше сходства виделось в стенах и мостовых Градбурга и детских воспоминаниях о родовом гнезде.

Как водится, спалось на новом месте неважно, и сны снились такие же мутные, как явь этого дня. А главное, приснился давний сон, как его убивают. Замах сабли — и голова взрывается дикой болью, глаза сначала заливает красным, а после приходит тьма...

Наутро Всеволд пожалел, что проснулся не в своей постели, и ему нет нужды дописывать очередной рапорт, не оконченный с вечера, или быть готовым к выволочке от полковника за очередную рожденную начальственным мозгом провинность. Голова раскалывалась, и вспомнить про саблю удалось не сразу. А потом пришло осознание, что боль концентрируется в районе старого шрама, будто ночью кто-то и впрямь обновил его. Н-да, а доктора еще советуют лечить хандру переменой мест и новизной впечатлений.

Впрочем, свежайший творог с густой сметаной, еще теплая булочка с подтаявшим по краям маслом и ароматный кофе на завтрак несколько исправили настроение. Выходной костюм, после чемодана казавшийся безнадежным, неведомым женским колдовством за ночь был приведен в первозданный вид, будто его только привезли от портного. А взгляд в окно, где туман отступил на запасные позиции и теперь висел балетной пачкой вокруг одинокой башни, напомнил важный жизненный принцип, которого всегда придерживалась почтенная тетушка: 'Во всем ищи светлую сторону'. Если подумать, день начался не так уж плохо. Нужно развить успех, и посетить коллег в городском отделе полиции, дабы ознакомиться с материалами дела. Глядишь, головная боль на свежем воздухе уляжется, и треклятый шрам перестанет давить.

Сборы не заняли много времени. По старой армейской привычке одевался Всеволд без помощи прислуги, и быстро. Учитывая, что после войны быт намного упростился, привычка оказалась весьма ценным приобретением.

Обещанную коляску за ним не прислали, поэтому пришлось искать альтернативный транспорт. Веяния моды не интересовали хозяйку комнат: интертоны, паромобили были для нее из другой реальности. А вот хорошего возчика она обещала добыть, причем нашла быстро: отправила соседского мальчишку, и тот вернулся уже с коляской, гордо восседая на козлах рядом с рыжим кучером. Когда Всеволд сунулся в экипаж, в первый миг ему почудилось, что место занято. Аж вздрогнул от неожиданности. Уже во второй он рассмотрел тени и понял свою ошибку, но липкий страх заполз за шиворот и не спешил покидать уютное человеческое тепло. Для надежности проведя рукой по коже сиденья, он уселся на солнечный луч, краем глаза наблюдая за темнотой, которой по здравом размышлении, быть под солнцем не должно бы, а вот поди-ка ж ты, была. Так и ехал Всеволд, пытаясь одновременно уследить за маршрутом движения, и гадая, отчего тень есть там, где взяться ей неоткуда. Неприятная такая тень.

Шрам заныл с новой силой, войдя в резонанс с движениями коляски, так что Всеволд сцепил пальцы на набалдашнике трости и закрыл глаза. Остановить возчика и выйти? Вернуться, принять горький порошок от боли, а работа подождет. Свадьба еще сегодня, нельзя упускать такой шанс. Но боль немилосердно давила, устанавливая свои правила. Сначала порошки, они хоть премерзкого вкуса, однако избавляют от недомогания. Тетушка собственноручно измельчала сырье в тяжелой медной ступке, распространяя вокруг своего кресла острый запах полыни...

Повозка дернулась и остановилась, носорожий рог трости клюнул аккурат по шраму, так что Всеволд моментально проснулся, заозирался и не вдруг понял, что стоят они у подъезда полиции. Констебль перед дверью смотрит на него, возчик ждет, когда пассажир расплатится и выйдет. Как это он незаметно задремал?

Нужная монета сама легла в руку, трость ступила на мостовую. Всеволд поправил шляпу, и кивнул привратнику:

— Скажи, любезный...

Коляска тронулась дальше, и Всеволд оглянулся на сиденье. Тени не было. Боли в шраме тоже.

Похоже, с делами у них тут совсем худо. К такому неутешительному выводу пришел Всеволд после первого знакомства с начальником полиции и вверенным ему градбургским отделом стражей порядка. В лучших традициях чинопочитания, столичного следователя возвели в ранг большого начальника и вылили на него ушат лести и подобострастия. Будь Всеволд менее опытным, до дела могло и не дойти. А так он даже успел заглянуть внутрь одной из папок.

— В нашей глуши так редко встретишь умного собеседника, — сетовал правая рука бургомистра, проводя гостя по коридорам и знакомя с маленькими достопримечательностями здания. Главной его особенностью было то, что полиция мирно соседствовала в нем с городским магистратом. Это навевало определенные мысли относительно характера отношений между местными властями. Когда собеседник повел его с экскурсией по кабинетам чиновников, Всеволд категорично остановил его:

— Господин Фицке, достаточно. Нас ждут материалы дела.

— Да, конечно, — охотно согласился тот, но через два шага вынес встречное предложение: — Не желаете отобедать? Через дорогу ресторан латицкой кухни. В нем подают лучшие равиули под икорным соусом!

Всеволд вежливо отказался от обеда, сославшись на плотный завтрак и предстоящий выход в свет, но радушие хозяина становилось тем сердечнее, чем ближе был его кабинет. Внутри гостю последовательно предложили: игристое вино, бокал отличного антайского, восьмилетний когняк, наконец, рюмочку бранди, залежавшегося в сейфе чуть не со времен Трисской кампании. М-да, прав был старик: стоит заострить внимание на некоторых особенностях работы градбургской полиции. То, что нечисто с этим хомицидом, уже ясно. Не обнаружилось бы чего похуже.

Возвращаясь к себе, Всеволд перебирал в уме скудный улов, добытый в ходе трехчасовой беседы с коллегами. Даже общих данных, полученных по сути дела, хватило, чтобы впечатлиться. Три десятка убитых — и это только по официальным данным! В каждом случае много крови и неприятные резаные раны, это основной 'почерк' хомицида, за что оный моментально получил прозвище 'мясник'. Остальное, как-то: пол, возраст, социальное положение жертв, — значительно разнились, так что классифицировать их по какому-либо признаку не представлялось возможным.

Помимо трех десятков несчастных, которые числились на счету 'мясника', в городе хватало исчезновений и загадочных смертей. Как знать, не окажутся ли они делом все тех же жестоких, безжалостных рук, кои человеческими-то назвать язык не поворачивался. И еще... стоит сегодня на свадьбе присмотреться к людям. Трудно облечь в слова те ощущения, которые преследовали Всеволда с момента разговора в кабинете Самого, но напутствие старика не шло из головы, а увиденное в отделе полиции наложило поверх собственный проснувшийся охотничий азарт. Внутренняя ищейка почуяла след и готова идти по нему.

Глава 3

Утро следующего дня прошло в сборах. Предпраздничные хлопоты начались с раннего утра, поэтому Эйвелин изменила своей привычке проводить первую половину дня в лавке. Спустившись на минутку, поставила Сэда на продажу (газеты еще не привезли, и было нехорошее предчувствие, что нового тиража сегодня не будет, но вдруг). Данни, конечно, поворотливее и сообразительнее, но с таким синячищем только народ распугивать. Пусть садится за интертон — обзванивает заказчиков. Ничего, вдвоем справятся. А Юна ей сейчас нужна при сборах. Платье уже привезли, пора облачаться. Без посторонней помощи, увы, это невозможно. Но сначала нужно позавтракать.

Только собравшись тихо, по-домашнему выпить кипяченого молока с галетами, Эйвелин услышала на лестнице громкий голос госпожи Бриз.

— Что значит, никого не принимает?! Да знаете ли вы, молодой человек...

Возражения Данни потонули в возмущенном возгласе модистки.

— Юна, проси госпожу наверх. Может, что-то случилось? — распорядилась Эйвелин, с сожалением отставляя стакан. Явление модистки спозаранку может означать только одно — вместо завтрака ей предстоят двухчасовые мучения с платьем. Не иначе, госпожа Бриз решила довести свое творение до состояния шедевра.

Предположения Эйвелин сбылись в одном из худших вариантов. Она получила выговор за намерения одеваться после завтрака, и неважно, каков он. Ибо, истинную леди должны волновать не муки голода, а объем ее талии. Все возражения, что праздничный ужин ожидается только к ночи, а до того момента еще предстоит выпить как минимум пару бокалов вина за здоровье молодых — натощак! — и несколько часов танцев — были беспощадно отвергнуты модисткой.

— Красное вино улучшает цвет лица, а танцевать лучше налегке, — с гордой материнской улыбкой поправила она одной ей видимую складочку на подоле приготовленного платья и скомандовала двоим помощницам еще чуть-чуть утянуть корсет. — Недаром ужин бывает после танцев, а не наоборот.

— Послушайте, госпожа Бриз, — непроизвольно выдохнула несчастная клиентка, чувствуя, как с каждым потерянным миллиметром превращается в самую что ни на есть баронессу: бледную, прямую как палка изможденную девицу, готовую лишиться сознания при первой возможности. — Я ценю вашу заботу и участие, но предпочитаю получить от этого праздника чуть больше удовольствия и воздуха и чуть меньше страданий. Мне совсем не хочется падать в обморок посреди церемонии.

— Вы заблуждаетесь, милочка. Ваша главная задача на сегодняшнем вечере — показать себя во всей красе, а обморок, кстати — признак аристократизма и один из лучших способов привлечь внимание.

— Что-то я не пойму, к чему вы клоните?

— Что же здесь непонятного? На свадьбе будет весь цвет города. Прекрасный шанс найти мужа! Даже не знаю, как с вашей внешностью можно было дожить в девицах до двадцати трех лет.

— Госпожа Бриз! Если бы мне потребовалась сваха, я бы обратилась к профессионалке. Ведь я не раз говорила, что не собираюсь замуж! Поэтому прошу немного ослабить шнуровку и позволить мне позавтракать, прежде чем надеть платье.

Модистка, как громом пораженная, стояла на месте, не в силах вымолвить и слова.

— Но... но... как же это, ведь вы сами вчера говорили!

— Что я говорила? — удивилась Эйвелин, припоминая, о чем вчера был разговор.

— О себе, — неуверенно вымолвила модистка, морща лоб, будто силясь вспомнить. — И мне искренне хотелось помочь в вашей беде.

— Моей беде? С вами все в порядке? Может, вы перепутали меня с другой клиенткой, от усталости и переутомления?

— Да нет же. Мы с вами так доверительно говорили, и вы еще сказали... сказали...

Эйвелин выжидательно наклонилась, но модистка тряхнула головой и развела руками:

— Не помню. Действительно, что-то устала я. Давайте уж поскорее оденемся, я посмотрю, хорошо ли сидит платье, и пойду.

Недоумевать поведению модистки долго не пришлось, потому что вскоре на смену ей явился парикмахер, который еще вчера заявил, что предпочитает балансировать между складками платья, чем хоть один волосок из уложенной им прически будет потревожен при одевании.

Результатами Эйвелин осталась довольна. Непокорные темно-каштановые пряди обратились в идеальные, упорядоченные локоны; поднятые наверх, они зрительно удлиняли шею. И даже у висков, где обычно наблюдалась сумятица кудрей, мягкой волной шли в одном направлении. Голубые ленты и перья, вплетенные в прическу на затылке, по замыслу заменяли головной убор, принятый на свадьбах. Остались драгоценности и мелкие аксессуары.

Колье и серьги с топазами удачно сочетались с платьем и отдавали синевой в глазах Эйвелин. Сумочку сменил крохотный ридикюль, в который, при всем желании, пистолет не поместился бы. Так что хозяйка, с самого первого взгляда влюбившаяся в это смертоносное, но от того не менее прекрасное оружие, со вздохом заперла его в сейфе. Часики также пришлось оставить, заменив золотым браслетом. И вот, преображенная до неузнаваемости, под восхищенными взглядами служащих, владелица "Книжной лавки Галантэ" прошла к выходу. Силу женской привлекательности она знала и сегодня намеревалась ею воспользоваться. Механический экипаж уже ждал.

Еще десять лет назад над паромобилями смеялись: кто, в здравом уме, станет ездить в дымном экипаже несуразной конструкции? Но Эйвелин, прокатившись в детстве на волшебной карете без лошадей, долгие годы грезила, что однажды, став взрослой, купит себе блестящий медью паромобиль, и будет сама еге водить. Мечты взрослели вместе с самой девочкой, и прогресс не отставал от них. Ежегодно выпускались новые, усовершенствованные модели, управление мог осуществлять уже один человек, и Эйвелин всерьез подумывала о приобретении дорогого, но безупречно красивого, бесшумного и плавного в движениях паромобиля производства компании 'Эвроле'. Конечно, те модели, что встречались на улицах Градбурга, были далеки от представлений о совершенстве, но даже они для Эйвелин были притягательнее, чем безнадежно пропахшие лошадиным потом экипажи.

Около украшенного цветами дома Браенштофов был маленький затор — гости съезжались со всех концов города. В глаза бросилась роскошная, массивная и совершенно безвкусная карета бургомистра, на которую он мечтал однажды поместить родовые гербы, но дворянства по рождению не имел, а выслужить все никак не получалось. Было подозрение, что именно по этой причине он оказывал повышенное внимание Эйвелин. Дочь предшественника-аристократа казалась ему идеальным вариантом, чтобы достичь вершин общества. Именно так объясняла себе Эйвелин поведение градоначальника, который по возрасту ей в отцы годился, но не понимал абсурдности собственных притязаний и при встрече то одаривал неприятными комплиментами, то делал сомнительные предложения о совместном времяпрепровождении. Эйвелин насколько могла, избегала подобных ситуаций, после того как в первый раз столкнулась с открытым проявлением подобного отношения. На заре самостоятельной жизни с удивлением она узнала, что для открытия книжной лавки нужно получить особое разрешение властей, и без какой-либо задней мысли и без колебаний согласилась на личную встречу с преемником отца вне стен магистрата. Кончилось все плачевно: Эйвелин испугалась речей и взглядов, адресованных ей, и в результате фактически сбежала, сославшись на неожиданное недомогание. Нужную бумагу она потом выправляла, приходя в магистрат с другом-юристом.