Фройляйн Штирлиц

— Как он тут оказался?

— Упал с... эээ...

— Вот именно. И вспомните, откуда я тут взялась. А вместо тапочка ведь действительно может прилететь граната.

— Ты пытаешься мне угрожать? Мне??

— Стоп! Не надо злиться. Господин Гитлер, я пытаюсь помочь Вам. Помочь сохранить Рейх и жизнь. И раз уж Вам не дорога жизнь собственная, подумайте о миллионах немцев, которых Вы толкаете в могилу. Миллионах!

— А что ты хочешь от меня?

— Отложите нападение на Советский Союз. Заметьте, я пока не прошу даже отменить его. Отложите на сутки.

— Это невозможно.

— Невозможно на потолке спать, одеяло падает.

— Ты не поняла. Операция уже началась. Отменить её не может даже господь бог.

— Остановите главные силы. Ещё не поздно. Поймите, Рейх гибнет!

— Нет!

Вот, чурбан упёртый. В этот момент сверху на меня падает лист бумаги, за ним ещё один. Перехватываю их и вижу, что это две половинки одной, распечатанной на печатнике, фотографии. Петька что, совсем там рехнулся? Зачем он разрезал фотографию пополам? Тут падает новый листок. Та же фотография, только уже целиком. Судя по внешнему виду Рейхстага на фотографии, сделана она была в мае 45-го.

— Взгляните вот на это. Фотография чёрно-белая и тут не видно, но уверяю Вас, флаг над этим зданием — красный.

Дальше листы стали падать на меня один за другим. Вероятно, Петька нашёл что-то вроде истории войны в фотографиях. Я ловлю ещё тёплые после печатника листы и по очереди передаю их Гитлеру. А того явно проняло. Щека дёргаться стала. Руины Брестской крепости. Горящий советский танк. Горящий немецкий танк. Немецкий солдат на фоне горящего моста в Киеве. Сталин, Рузвельт и Черчилль втроём. Огромная колонна немецких военнопленных. Колонна советских танков, двигающихся мимо покосившегося дорожного указателя "Berlin — 80 km"; на заднем плане различима пара сгоревших танков с крестами. Труп переодетого рядовым Гиммлера. Нюрнбергский процесс и Геринг на скамье подсудимых. Парад Победы и груда немецких знамён перед Мавзолеем (эта цветная). Памятник воину-освободителю в Трептов-парке. У ног советского солдата хорошо видна поверженная свастика. Прошлогодний парад на Красной площади. На фоне Мавзолея новейшие советские танки Т-110. Красные флаги и звёзды на башнях не позволяют усомниться в том, танки какой именно страны сфотографированы.

— Довольно, хватит! Откуда это?

— Неужели Вы ещё не поняли? Я из будущего. Всё это уже было, было! Я хочу спасти Рейх от унизительной капитуляции и ужасов оккупации. Спасите свою страну и свой народ, господин Гитлер! Это Ваш долг! Долг перед нацией!

— Нападение на Россию — ошибка?

— Хуже, чем ошибка. Это катастрофа. Нет, ещё хуже. Это — смерть! Ваша разведка чудовищно просчиталась. Силы русских очень сильно недооценены.

— Проклятье.

Быстро взглянув на часы, Гитлер, сжимая в руке фотографии из будущего, торопливо выходит из комнаты. Меня он с собой не приглашал, но и не приказывал остаться. Поэтому я тихонечко семеню босыми ножками следом. Кажется, сам Гитлер меня не замечает, а охрана меня не останавливает, так как я делаю вид, будто иду за фюрером по его приказу. Вскоре приходим в знакомую мне комнату с большой картой. Генералы всё ещё там, шушукаются. При нашем появлении разговоры моментально стихли и все резко встали по стойке "смирно".

— Браухич!

— Мой фюрер!

— Операция "Барбаросса" отменяется. Всё отменяется! Немедленно приказ всем командующим группами армий. Поставьте в известность финнов и румынов. Флоту немедленно прекратить установку минных полей на Балтике.

— Но... мой фюрер, почему??

— Потому, что я так приказал.

— Мой фюрер, часть самолётов уже в воздухе.

— Вернуть! Пересекать границу запрещаю. Стрелять по русским запрещаю!

— А диверсионные подразделения? Они уже работают.

— При первом же сеансе связи приказать прекратить все диверсии. Уже заминированное — не взрывать. Замаскироваться и ждать приказов. При угрозе захвата — уходить. При невозможности уйти — сдаваться русским без боя. Вступать в бой запрещаю при любых обстоятельствах.

— Сдаваться? Сдаваться русским?..

— Вам известно такое слово: "приказ", фон Браухич? Вы получили ПРИКАЗ! Исполнять!!

— Яволь!

— Шмундт!

— Мой фюрер!

— Связь со Сталиным мне. Немедленно!

— Мой фюрер, но в Москве уже глубокая ночь.

— Плевать! Пусть найдут и разбудят. Немедленно!

— Яволь!

— Бегом!!!

Ух, как он тут всех построил! А у меня ноги замёрзли. Босиком холодно. Паркет холодный. Им-то хорошо в сапогах. Тут Гитлер заметил меня. Задумчиво посмотрел на смятую бумагу в своей руке, потом на меня, потом опять на бумагу, буркнул мне: "Иди за мной" и направился к выходу.

Двадцать второго июня

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началась война.

Киев бомбили, нам объявили,

Что началась война.

Эту песню теперь так и не напишут. Я успела. Фух...

Глава 3.

Гитлер привёл меня в небольшую комнату, где стоял диван, столик и пара стульев. На потолке яркая лампа. Окна не было вовсе. Привёл, оставил меня в этой комнате одну и ушёл. Ещё и дверь запер. Не удивлюсь, если окажется, что с той стороны двери он и охрану выставит.

Я залезла с ногами на диван, обхватила ступни ног своими руками и принялась отогреваться. Холодно тут у них, хоть и лето. И кушать хочу. Я же с утра не ела ничего. Хоть бы бутербродов каких дали, что ли. Фашисты.

Блин, и почему именно я? Ну мне-то это за что? Петька всё про попаданцев читал — вот и проваливался бы сам сюда. Хотя не. Ему нельзя. Петька слишком возбудимый. Он наверняка сразу набросился бы на Гитлера и попытался бы того загрызть зубами. Ни к чему хорошему это не привело бы. Застрелили бы его, вот и всё. А я... Чёрт, лишь сейчас поняла вдруг, что именно я только что сделала. Ой, мамочки! Да если разобраться, я уже сделала больше, чем все Петькины попаданцы в 1941 год вместе взятые. Предупредить товарища Сталина, изобрести автомат Калашникова и напалм, помочь с атомной бомбой. Ага. А я всего-то отменила войну. Великой Отечественной не будет вообще!

Непонятно только, что мне самой-то теперь делать. Домой сбежать не получается. Я что теперь, навсегда тут останусь? А как же папа? Деда Миша? Петька, наконец. Так, ну-ка не раскисай! Плакса-вакса. Блин, платка нет, его тоже забрали. Слёзы приходится утирать просто рукавом. А кушать хочу уже очень сильно. Ну что бы пожевать?

Хотя, тут же Петька! Эй, Петька, я кушать хочу. Скинь чего-нибудь. У нас, правда, с едой дома не очень. Обед я так и не успела сварить. Но кусок колбасы в холодильнике, вроде, был. Если, конечно, Петька сам уже не сожрал его. Да и хлеб ещё оставался.

Сижу, жду. Долго жду. Ничего не происходит. Да чем там Петька занимается? Трудно кусок колбасы, что ли, кинуть? Наконец, сверху на меня что-то падает. Что-то шуршащее. Блин, ну Петька и осёл! Кинул мне пакет хрустящего картофеля. Колбасы, значит, у нас уже не осталось. Лучше бы хлеба кинул. Или его он тоже уже сожрал?

А что-то какой-то пакет этот лёгкий. И вроде как пустой. Хотя и не совсем — внутри что-то шуршит. Открыла я этот пакет, а там... это ещё что такое? Картошки внутри нет. Совсем нет. Ни кусочка. Даже крошек нет. Зато есть какой-то белый порошок. Из любопытства лизнула немного. Блин. Это соль. Петька, ты чего придуриваешься?

В ответ на меня упала (Петька что, специально всё время по голове мне целит?) банка шпрот. Что-то тоже какая-то она лёгкая. Потянув за кольцо, вскрыла её. Внутри вообще ничего нет. Совершенно пустая банка. Причём очень чистая, как будто её специально помыли. Нет, но она же была запаяна! Петька сам бы так не смог сделать. А вот это уже совсем странно. Мне на голову упала пустая яичная скорлупа. Что происходит? Через пару минут объяснение я получаю. На меня падает записка от Петьки:

"Не получается! Никакая еда не проходит! Я весь пол в комнате уже завалил. Колбаса, хлеб, картошка, шпроты, яйцо. Всё это тут у меня, на полу. К тебе не проваливается!!"

Так. Это что, получается, что наше окно не совсем проходимо? Как-то оно испортилось? А как же я попала сюда? Спрашиваю Петьку, может ли он спрыгнуть ко мне (только не прыгай, балбес, руку сунь!). Петька отвечает, что не может. Руку в окно он сунуть может, но не глубоко, примерно по локоть. А предметы проваливаются ко мне, только если их держит Петька. Те, что он просто кидает на окно, так на нём и валяются.

Интересно, а с моей стороны можно чего-то передать? Я встала, взяла за спинку один из стульев и, поднатужившись, подняла его над головой ножками вверх. Смотрю, а ножки стула-то частично исчезли, как отпиленные. Поднимаю стул выше. Ножки почти целиком исчезли. И тут чувствую, как стул что-то тянет вверх из моих рук. От неожиданности я отпускаю его и... на пол падает то, что от этого стула осталось. То есть спинка и часть сиденья. Ножек вовсе нет ни одной. Вместо них — идеально ровный срез. Так ровно даже пилой не отпилить. Похоже, здесь осталась та часть стула, которая ещё не успела пройти через окно в момент, когда я этот стул выпустила из рук. А остальная часть оказалась в мире Петьки. Очень любопытно.

Попросила Петьку съездить окном, посмотреть, что снаружи моей комнаты происходит. Куда Гитлер-то делся? Уже целый час я тут одна сижу. Минут через пять получаю в ответ новую записку. Наше окно окончательно испортилось. Петька больше не может управлять им. Окно как-то само привязалось ко мне. Оно всё время ездит за мной. Потому-то Петька и попадает постоянно всякими вещами мне по голове. Куда бы я ни пошла, окно постоянно висит точно над моей головой.

Ещё Петька написал, что приглашал к окну Хрюшу, посмотреть, что с ней станет. Хрюша в окно вообще провалиться не может, даже с Петькиной помощью. Ходит по нему, как по полу. Петька свою руку сунуть может, а Хрюша вовсе не проваливается. Колбасу только сожрала. И шпроты тоже с окна слизала. И яйцо.

Я уныло забралась обратно на свой диван, раскатала штанины, чтобы ноги прикрыты оказались, и попыталась заснуть. Умнее ничего не придумала. Устала я. А еды всё равно нет никакой. Но только я немного задремала, как меня разбудил звук поворачивающегося в замке ключа.

Гитлер вернулся. Он вошёл ко мне, прикрыл за собой дверь, и несколько удивлённо осмотрел обстановку в комнате. На столе валяется пакет хрустящего картофеля с горсткой соли внутри и открытая банка из-под шпрот. На диване и на полу — осколки яичной скорлупы. Ещё на столе несколько мятых листов бумаги — записки от Петьки. И дополняют картину валявшиеся на полу останки убитого мною стула...

Глава 4.

— Стоп! Господин Гитлер, мы ведь договорились. Никакой конкретики. Не забывайте, я по-прежнему гражданин и пионер СССР. Не забывайте, моя страна победила Германию в тяжелейшей войне и с многочисленными жертвами. Мне очень трудно не смотреть на Вас, как на смертельного врага. Да мне даже из этой тарелки есть противно.

— А тарелка чем виновата?

— Свастика. Уже несколько десятилетий в нашей стране свастика — символ зла. Я знаю, что не Вы её придумали, древний символ и так далее. Но всё равно не могу смотреть спокойно. Так и тянет плюнуть на неё. Только у вас тут везде свастики нарисованы. У меня слюны столько нет, на все плевать по очереди.

— Сколько, ты говоришь, прошло лет?

— Больше восьмидесяти.

— И до сих пор такая ненависть? Даже у детей?

— Да. Говорю же, война была страшная. Ничего подобного раньше не было. По сравнению с нашей войной, эта ваша "Великая Война" — борьба в песочнице, не более.

— Так вы там уничтожили немецкую нацию?

— С чего вы взяли?

— Но ты же сама сказала, что вы победили. И раз у вас даже через восемьдесят лет так ненавидят немцев, то...

— Стоп! Кто сказал, что ненавидят немцев? У меня есть две подруги-немки. В Берлине живут, я переписываюсь с ними. А летом мы с папой летали в гости к одной из них.

— Берлин у вас — часть СССР? Или вы превратили Германию в колонию?

— С чего бы? Германия у нас — независимое государство. Называется ГДР, то есть Германская Демократическая Республика. Военный и политический союзник СССР.

— Вся ясно. Знаем мы таких союзников. Вроде как Рейх и Румыния. Марионетка, если вещи своими именами называть, верно?

— Эээ... Ну...

— Ну честно, честно. Вот скажи, если ваш СССР решит напасть, допустим, на Финляндию и "вежливо" попросит вашу Германию послать на помощь несколько дивизий, сможет Германия отказаться, а?

— Эээ... не знаю. Я ведь простая школьница. Но, думаю, в Москве не слишком обрадуются, если Берлин откажется помогать.

— И после Финляндии советские танки легко могут оказаться и под Берлином.

— Да они там и так есть. В ГДР довольно много советских частей стоит. Да нет же, не оккупация! То есть, изначально это была именно оккупация, а потом мы стали союзниками, и...

— Классическое марионеточное государство. Знаешь, девочка, а я действительно благодарен тебе. Такого будущего, как у вас, я для Рейха не хочу. Это очень сильно отличается от того, о чём я мечтал. Где же я ошибся?

— Знаете, я много читала о Вас. Откровенно скажу, что хорошего о Вас пишут очень мало. Но, помню, в одной из книг была фраза, что если бы Вы умерли в 38-м году, то остались бы в памяти поколений не величайшим злодеем, а величайшим правителем XX века.

— Любопытно.

— Вы ведь действительно подняли Германию с колен, при Вас она буквально возродилась из пепла. А потом Вы же её и уничтожили. Ведь именно Ваши, конкретно Ваши политические решения привели Рейх к краху.

— Ты уже говорила это. Не нужно повторяться. У меня не было выбора.

— А сейчас он вдруг откуда-то появился, да? Да, я знаю, идёт война, Германия в блокаде, поставки морем сильно затруднены. А тут рядом такой вкусный кусочек почти бесхозных земель, населённых варварами.

— Варваров оказалось там существенно больше, чем я рассчитывал.

— Вот именно. И неожиданно оказалось, что полуголодное существование лучше смерти.

— Со мной давно никто не говорил таким тоном, девочка.

— Привыкайте. Это преимущество моего особого положения. Хотите Вы того или нет, но я сейчас с Вами в одной лодке. Не буду скрывать, удовольствия я от этого не испытываю. Очень хотела бы вернуться домой. Но, увы. Приходится терпеть вашу компанию. Господин Гиммлер, передайте мне, пожалуйста, горчицу... Спасибо. Кстати, сосиски великолепные. У нас таких вкусных не бывает.

— Ты, всё-таки, не забывайся. Помни, кто ты, и кто фюрер.

— Да помню я, помню. Господин Гиммлер, я ведь уже обещала. На людях я буду изображать почтение и преданность. Ай!! Можно салфетку?

— Держи.

— Спасибо. Тем более, выбора у вас всё равно нет.

— Да, твои хозяева очень убедительно показали, что случится в случае твоей гибели.

— Почему хозяева? Просто товарищи. Осталось полчаса. А сколько обычно продолжаются такие встречи? А то я как-то совсем не в курсе.

— Думаю, около часа. Возможно, полтора. Ещё полчаса Риббентропу потребуется на то, чтобы вернуться в посольство. И ещё полчаса на шифрование сообщения. Плюс тут время на дешифровку. Полагаю, ответ Сталина мы узнаем не ранее семнадцати часов. По берлинскому времени, конечно.