Вой лишенного или Сорвать покровы с богов

— Не смешно, — буркнула в ответ Литаурэль, и Лутаргу показалось, что от досады девушка притопнула ножкой. Хотя, с полной уверенностью мужчина сказать не мог. Платье было пышным.

— Гм...

Добавить "для кого как" он не решился, а потому, скрестив руки на груди, прислонился к стене и приготовился выслушивать недовольство Литы своим нарядом. При этом взгляд молодого человека с жадностью скользил по девичьему стану, заставляя кровь быстрее течь по венам, а сердце трусливо пропускать удары в поисках безопасной норы.

Впрочем, как всегда, когда она рядом. А значит, в их нынешнем положении — с утра до вечера.

Ночь же принадлежала только ему и его фантазиям, справиться с которыми, Лутарг был не в силах. Не мог, и не хотел. Даже не стремился.

С первого взгляда было понятно, что наряд предназначался для Литаурэль. Именно для нее и никого более. Все те вещи с чужого плеча, что девушка носила в последнее время, пусть даже расшитые, надставленные и подогнанные по фигуре, не сидели на ней так, как это платье. Переливающаяся ткань льнула к телу второй кожей. Оставляя плечи оголенными, она обнимала и поддерживала округлость груди, стягивала талию, наподобие тресаирской рэнасу, и плавной волной спускалась до пола. Узкие рукава крепко обхватывали предплечья для того, чтобы от локтя разойтись широкими длинными полосами и освободить кисти рук с неизменными браслетами Истинных на запястьях.

Литаурэль сознательно отказывалась от ухищрений, к которым прибегали знатные тэланки. На ее лице отсутствовали белила и румяна, хоть щеки сейчас горели. Гладкая смуглая кожа сияла здоровьем, и молодой человек знал, какая она нежная и бархатистая на ощупь. Помнил каждой клеточкой своего существа, жаждущего повторения.

От этого воспоминания подушечки пальцев заныли, будто их только что обожгло прикосновением, и Лутарг, скрипнув зубами, плотнее сцепил руки, вынуждая себя остаться на месте.

А так хотелось приблизиться. Почти нестерпимо.

Иногда мужчине начинало казаться, что он уподобляется бывшему хозяину, благодаря урокам которого пронзительно-жалящая песнь плети до сих пор слышится ему в шуме ветра. Вот только объект для истязаний он выбрал иной — более пристойный. Не беззащитного ребенка, а себя самого.

Одно коробило. Сила ударов получалось идентичной. С равным успехом пробирающей до самой сути. Физической или духовной — роли не играло. Все одно — мучительно!

Ругая себя, Лутарг попытался отвести взгляд, но тот зацепился за черное покрывало волос. Шелковым каскадом они ложились на плечи, маня нарушить искусственную гладкость, запустить в них пальцы и, разобрав импровизированный занавес на прядки, коснуться губами шеи.

Он практически ощущал на языке сладость ее кожи. Отсчитывал биение пульса. Смаковал дурманящий аромат, которым болел в бредовых, лихорадочных снах. Навязчивых и желанных одновременно.

И с каждым днем бороться с этим желанием становилось все труднее. Ее усилиями тоже. Ими в первую очередь.

Он заклинанием повторял себе... Это не чувства! Она одинока. Здесь и сейчас нет никого, кто был бы ближе!

Но это не помогало. Не усмиряло необходимость стать для нее всем. Лишь только рождало протест и необходимость доказать обратное. Стать единственным.

— ... чувствую себя неповоротливым сирнаи!

Крещендо последних слов вернуло Лутарга с перин Гардэрна в бытность живых. Слетев с небес на землю, он, как никогда, почувствовал боль от разбившихся иллюзий. Молодой человек разозлился на себя, что вновь позволил мыслям и воображению разыграться. Он и так пребывал на грани сдержанности, идя на поводу у собственных стремлений — тех, которые обещал хранить глубоко в себе. Шел, сдаваясь без боя, отворачиваясь от всего, ради единственного желания быть рядом.

— Ты никак не похожа на ящера, — вырвалось у него, за что мужчина с радостью прикусил бы себе язык в здравом размышлении. — Красивое платье. Тебе идет, — поспешил добавить он, чтобы сгладить бестактность первоначальной реплики.

— Да?!

Казалось, она забыла о своем недавнем гневе. Глаза вспыхнули, соревнуясь с зеленью платья, краска гнева сошла с щек, сменившись нежным румянцем, и Лутарг вжался в стену, кляня руку, толкнувшую дверь. Стоило идти к себе. Не думая!

— Земля... Тебе идет... Твой цвет... — промямлил он, не зная, как именно передать то, что видят его глаза. Какой она предстает перед ним. — Постарайся сохранить шлейф до вечера, — так и не подобрав подходящих слов, выпалил он, делая шаг к выходу.

Фраза, лишившая последних сил. Уже не видя блеска ее глаз, не обратив внимания на прикушенную губу и впившиеся в ладонь ноготки, Лутарг устремился в свои покои. Несколько мгновений наедине с собой, противоречащие всему в нем, но столь необходимые, чтобы обрести равновесие.

Недолгое время, чтобы придти в себя. Даже не миг! Меньше!

Не мгновенье, за которое необходимо собраться. Единственный глубокий вдох!

Мало!

Глава 3

Неоспоримым преимуществом любых празднеств и торжеств всегда являлась возможность остаться незамеченными для тех, кто, по каким-либо причинам, сторонился любопытных глаз. Вот и сейчас, массовое возбуждение, взросшее из ожидания феерии, служило идеальным прикрытием для нескольких человек, что поглубже надвинув на глаза капюшоны плащей и низко склонив головы, шествовали в толпе, направляющейся к центральной площади города. Если кто-то из тэланцев и обращал внимание на странную троицу, задуматься над увиденным в должной мере не успевал, ибо радостные выкрики, то и дело разрывающие людское море, заставляли мысленно возвращаться к тому, свидетелями чего, все собравшиеся стремились стать — к обряду посвящения.

Усиленные караулы, еще с вечера выставленные у ворот и патрулирующие городские улицы, также были не в силах справиться с обилием зевак, прибывших на праздник. Даже повышенная бдительность и внимательность, вмененные им в обязанность, не помогали отследить все происходящее вокруг. Лишь только ссоры и потасовки становились объектами их внимания, а смирные путники оставались незамеченными, несмотря на явно подозрительное поведение.

За всем не уследишь, — именно на это рассчитывали незваные гости, посетившие сегодня Антэлу. Затмевающий взгляд ажиотаж был их естественным прикрытием.

Добравшись до предназначенного для церемонии места, Окаэнтар и его сопровождающие не стали соревноваться за лучшие места, являя окружающим гонор и нетерпение, а, отделившись от вновь прибывших, заняли позицию поодаль, в тени одного из переулков, ведущих к площади. Солнечные лучи не проникали сюда благодаря высоте зданий, и это позволяло мужчинам оставаться незамеченными для беглого, незаинтересованного взгляда.

Не сговариваясь, они одновременно прислонились к каменной кладке стены и приготовились ждать удобного момента, который позволит им осуществить задуманное. О том, что ожидание это изрядно затянулось, мужчины старались не вспоминать, так же, как и о человеке, поставившем перед ними трудновыполнимую цель — найти и доставить к нему рьястора. Задача, от которой все трое с радостью бы отказались, имей они право выбора. Вот только обстоятельства сложились таким образом, что от их собственных желаний в данной ситуации ничего не зависело. Избежать возложенной на них миссии не представлялось возможным. Существовало единственное приемлемое направление — вперед к требуемому.

* * *

Матерн метался в ловушке из четырех стен, чувствуя себя отрезанным от мира, забытым им. Преданным и отброшенным за ненадобностью!

С каждым новым днем покои, отведенные брату Милуани, все больше давили на мужчину, из благодатного прибежища превращаясь в удерживающую клетку.

Уже ничего не спасало. Удобство, роскошь, размеры комнат — все было отринуто, лишилось первоначальной значимости. Они более не выступали доказательством сестринской привязанности, а довлели над мужчиной облагораживающей темницу шелухой.

Изначальный прием, оказанный ему в Эргастении, вселил с Матерна надежду. Казалось, сестра искренне сочувствовала его горю и готова предоставить помощь. Но это было тогда — несчетное количество дней назад. Сейчас же вейнгар Тэлы начинал думать иначе. Теперь ее сострадание смотрелось наигранным позерством. Слова обрели привкус лживости, а обещания выглядели, как увертки. Скользкие, двусмысленные увертки!

Он ждал от нее большего. Больших стремлений и амбиций! Считал, что жажда вейнгарского престола для своих отпрысков в Луани настолько велика, что поддержка Эргастении ему обеспечена. Кажется, ошибся!

Время шло, а Милуани все также не сделала ни единого шага в нужном ему направлении. Топталась на месте, подкармливая редкими посулами о скором действии. Он хотел армию и выступление, а она, видимо, не стремилась к войне, предпочитая сторонним наблюдателем смотреть, как рушится его жизнь. Втаптывается в грязь мерзким отродьем карателей!

— Тарген! — мужчина сквозь зубы выплюнул ненавистное ему имя.

Для Матерна подобное сочетание букв являлось худшим из ругательств. Даже проклятьем! Ибо что может быть страшнее, нежели тварь порожденная абсолютным злом? Только оно само — непревзойденное зло!

Скопившееся раздражение, мужчина выместил на литом бюсте какого-то правителя Эргастении. Посланный твердой рукой занимаемого покои, тот врезался в стену и, оставив после себя несколько сколов на обивке, с грохотом приземлился на пол. Легче не стало!

Вздохнув, Матерн подобрал изваяние и поставил на прежнее место, сожалея, что силу удара приняла на себя стена, а не голова ненавистного отпрыска младшей сестры. Вероятно, встреча оного с тяжелым постаментом, могла бы разрешить все проблемы вейнгара в одночасье.

Это единственное, что могло вернуть хорошее расположение духа лишившемуся трона Матерну. Только это!

Робкий стук в дверь, напомнил мужчине о запланированной встрече с сестрой, о которой Милуани сообщила ему чуть ранее с посыльным. В записке говорилось о каких-то новостях, судя по всему не очень радостных, если исходить из метода оповещения. Луани не особо жаловала бумажную переписку, предпочитая общение с глазу на глаз.

Представ перед слугой, Матерн послал ему вопрошающий взгляд. В связи с переполняющими мужчину эмоциями, тот получился несколько устрашающим, о чем недвусмысленно заявляло поведение пришедшего. Присланный сопроводить вейнгара слуга попятился, стремясь увеличить расстоянием между собой и тем, кто предстал пред ним.

— Госпожа ожидает вас в малом зале, — промямлил мужчина, не отрывая взгляд от пола.

— Веди, — сдерживая себя, приказал Матерн. Самообладание давалось вейнгару с трудом.

Следуя за посыльным, Матерн в очередной раз подивился разительному отличию образа жизни в Эргастении и Тэле. Ничто здесь не напоминало пронизанные светом дворцы вейнгаров. Солоноватый морской воздух не гулял по коридорам. Открытые балюстрады не опоясывали замок, а огромные окна не смотрели в мир.

Все здесь было темным, душным, лишенным простора. Узкие проходы с чадящими даже днем факелами. Темно-бардовые портьеры, скрывающие рваную стенную кладку. Полное отсутствие каких-либо светлых пятен, словно эргастенцы подспудно боятся нарушить естественную тьму собственной жизни.

Матерн не привык к этому. Не привык и не хотел привыкать! Ему необходимы были покои вейнгара с видом на Дивейское море. Белые одежды и золотой трон, чтобы взирать на своих подданных. Мужчине требовались простор и яркий свет солнца, загоняющий темноту в щели. Мрака собственной души ему вполне хватало, и создавать его вокруг себя искусственным путем, он не собирался. Возможно поэтому, пребывание в Эргастении столь сильно тяготило его.

— Приветствую тебя, брат, — услышал Матерн, едва перешагнув порог малого зала для приемов.

Он повернулся на голос. Милуани стояло возле огромного камина, на данный момент единственного источника тепла и света в этой дыре.

— Я также, сестра, — последовав ее примеру, отозвался мужчина. Если Милуани решила поиграть в родственников, он не против.

— Всем ли ты доволен? Еда? Обслуга? — тоном гостеприимной хозяйки поинтересовалась Луани, словно не было всех тех дней, когда его настойчивые просьбы о встрече сознательно игнорировались ею.

— Доволен?!

Матерн взорвался. В несколько широких шагов он преодолел разделяющее их расстояние и, вперив в сестру тяжелый взгляд, продолжил:

— Мое довольство напрямую зависит от твоего решения! Необходимо лишь только захотеть повысить его! — выплюнул мужчина в бесстрастное женское лицо.

— Возможно, — невозмутимо отозвалась она, чем окончательно вывела брата.

— Возможно?! Всего лишь возможно?! — вскричал он, и взметнувшееся пламя осветило перекошенное от бешенства лицо. — Ты держись меня здесь, как пленника! Потчуешь подачками, будто бездомного пса! Я устал от этого, Милуани! Я вейнгар Тэлы!

На последних словах мужчина задохнулся, ибо усмешка, скривившая губы сестры, вышибла из него весь воздух.

— Уже нет. С сегодняшнего дня Тэлой будут править руанидана и совет.

Ровно. Она сказала это абсолютно ровно. Подписала ему приговор, совершенно лишенным эмоций голосом, будто новость эта не заслуживала внимания вовсе.

— Что? — просипел Матерн.

Горло перехватило, и сведенные мышцы отказывались рождать слова.

— Оглашение уже состоялось. Списки с хроник вывешены в каждом городе, — все также ничего не значаще, продолжила она. — Сегодня состоится церемония посвящения.

— Невозможно! Это невозможно! — крик Матерна резанул по ушам, и женщина поморщилась.

— Как оказалось, возможно, — язвительно поддела она брата. — Не находишь странным, что нас не пригласили?

— Но как?.. — все также неверяще, вопрошал он, не обращая внимания на иронию сестры. — Женщина не может стать вейнгаром... Это неприемлемо...

— И не будет, — фыркнула Луани, поражаясь брату. — Тебе следовало брать пример с нашего отца, Матерн, и внимательно изучать всю ту чушь, которой забита дворцовая библиотека. Как видишь, хроники могут оказаться полезными.

— Но я думал... — он тряхнул головой, словно пытался отогнать наваждение. — Считал, что он... Что Лураса...

— Просчитался! — оборвала брата Милуани. — Пока ты исходил ядовитой слюной и обвинял меня в бездействии, твоя дочь времени даром не теряла. Так что, поздравляю с потерей Тэлы, бывший вейнгар.

— Таирия?!

Его глупые вопросы действовали женщине на нервы.

— А ты думал кто? Наша нежная, правильная сестренка? — съязвила Луани, окинув брата презрительным взглядом. — Вот уж ей точно плевать на вейнгарство, если верить твоим же рассказам. Все, что она когда-либо хотела, уже получила — ненаглядного сыночка.

Замечание сестры вывело Матерна из ступора, который она же и спровоцировала. Изначально, кажущаяся таковой, бредовость ее слов начала обретать смысл, подпитывая океан злости, плескающийся внутри. Все в нем взревело от ищущей выхода ярости, и мужчина впечатал кулак в стену, не найдя другого применения терзающим его эмоциям.

— Как она посмела? — взревел Матерн, вынудив Милуани сделать непроизвольный шажок в сторону. На данный момент вид брата, не располагал к задушевным беседам. — После всего, что я для нее сделал?! Гореть ей в Аргердовых кострах!