Полынный ветер. Часть 1. След в небе

Иржи дернулся снова, напряг мышцы, но это только насмешило лейтенанта. Доктор улыбнулся тоже, однако глаза его так и не ожили — остались черными провалами бездонных колодцев.

Затем игла вошла под ключицу.

Боль яркая, как ожог белого фосфора, прошила тело, и холод, до сего момента дремавший в сердце, прорвался и потек по венам. И эта лавина смела лица людей, сгладила линии и углы. И свет воцарился в мире, и тьма не объяла его...

Потом он услышал голос.

Сначала это был только шорох, похожий на треск помех в радиоэфире или отдаленный шум водопада. Едва различимый, но ясно показывающий: жив еще.

— Смерть... — сказал голос.

И белая пелена рухнула.

Вслед за первословом стремительный карандаш небесного художника набросал эскиз: крыши... дома... дверь... комната... За столом — чья-то сгорбленная неподвижная фигура.

Лицо его безжизненно и мертво. Водянистый взгляд — взгляд покойника. Язык, должно быть, с трудом ворочался в мертвой гортани.

— Я чую смерть... — повторил сидящий.

Ему ответил другой, такой же безжизненный и тихий:

— Мы взяли их базу.

— Кто выжил?

— Никто.

— Наши потери?

— Пятеро.

Фигура за столом качнулась, поднялась. И бумажная белизна пространства скукожилась, будто её лизнуло пламя, — это вспыхнули рыжие волосы говорившего.

— Готовьтесь к передислокации, — отчеканил он.

— Дозвольте согласовать координаты?

— Дозволяю.

Комната завертелась, подернулась инеем, дрогнула и рассыпалась в снежное крошево. Вьюга укрыла мир белёсым саваном, и спрятала в круговерти и зарево пожаров, и зелень таежного леса, и насыщенную синеву туч. Дома превратились в серые точки, дорога легла тонким пунктиром, и вся местность теперь — словно на ладони. Топонимическая карта.

Тире и точек в его арсенале достаточно, чтобы передать любую важную информацию, и он с точностью до секунды отсчитал долготу и широту. Пальцы привычными движениями начали выстукивать сигнал.

Потом его потащило назад, швырнуло обратно в плоть. Пробуждая, обожгло болью, и тело забилось в конвульсиях, на губах выступила пена. В глотке — рыбьей костью, мешая дышать — застрял беззвучный крик.

— Доктор, да что вы стоите, стабилизируйте его! — через биение пульса, как через грохот водопада, донесся знакомый неприятный голос. — Нужно, чтобы он повторил сигнал — этот получился нечётким.

Понимание ледяной волной окатило Иржи: где-то далеко держали совет ничего не подозревающие васпы — возможно, последние уцелевшие васпы в мире. Но теперь с его, Иржи, помощью люди перехватили радиограмму. И были готовы нанести последний, решающий удар.

Иржи попробовал открыть глаза, но организм не слушался его.

— Это невозможно, — между тем едва различимо ответил врач. — Он просто не выдержит повторения. И так на грани.

— Такое впечатление, пан доктор, что вы жалеете эту мразь! — с ехидцей проговорил лейтенант. — Ну подохнет — шут с ним! Он последний что ли?! Я требую — заметьте, требую! — чтобы вы вкололи ему эссенцию ещё раз и повторили эксперимент!

Иржи разлепил веки. Яд Королевы бурлил в его венах, обжигал холодом, но вслед за болью принес с собой и силу. Он снова попробовал напрячь мускулы, и теперь ремни натянулись.

— Кажется, друг мой, вы ничего не поняли — этот подопытный уникален. Боюсь, если мы потеряем его сейчас...

— Ещё слово — и я заподозрю вас в симпатиях к осам, пан доктор, — тонкий слух Иржи уловил щелчок затвора.

— Ладно, не кипятитесь, лучше помогите мне...

Люди склонились над ним, завозились, клацая застежками ремней. Лица его палачей были совсем рядом — мокрые от пота, белые, как только что выпавший снег. Мышцы на лице свело судорогой, и Иржи не сразу понял, что улыбается.

"Начальная часть симфонии всегда самая драматичная, — вспомнилось ему. — Исполняется стремительно и ярко..."

Иржи рванулся. Ремни лопнули с гулом оборвавшейся басовой струны.

"До-о-о..." — прокатилось по комнате, и стены задрожали в мареве, белизна начала наливаться кровавой мутью.

"Пора встряхнуть этот унылый монохромный мир, — подумал Иржи. — Сегодня симфония будет алой".

Игла вошла в шею доктора прежде, чем тот успел опомниться и отскочить на безопасное расстояние. Его руки взлетели к горлу, задрожали на весу и упали отяжелевшими плетьми. Рыбьи глаза еще сильнее вылезли из орбит, вокруг них набухли и почернели, разбегаясь темной сеткой, капилляры — яд Королевы со стремительной быстротой разносился по телу. Мучительно хрипя, доктор начал медленно оседать на пол.

Лейтенант Гиз, что-то бормоча, попятился к стене. Покачнулся, ногой зацепил столик, на котором с педантичной точностью были разложены медицинские принадлежности — как пыточные инструменты в казематах Улья. Железные предметы с лязгом обрушились на кафель. От удара по белой плитке побежали тонкие чёрные трещинки, и что-то со звоном подкатилось под ноги Иржи.

Ланцет? Хорошо.

Покачнувшись, Иржи приблизился к лейтенанту. В глазах Гиза дрожал и распускался чернильный бутон зрачка — так облако сажи дрожало и осыпалось над поверженным Ульем.

— Я был в сознании, — сказал Иржи и сам удивился, насколько четко прозвучал его голос. — И я мучился. Сигнал... Он не предназначался тебе...

Иржи вскинул руку — тонкие пальцы не музыканта, но палача, подрагивали, словно продолжая наигрывать слышимые ему одному сюиты. Ланцет взметнулся, как дирижерская палочка, и черный расширенный зрачок лейтенанта окрасился алым. Из взрезанной артерии тугой струей ударила кровь, и предсмертный крик человека потонул в булькающих утробных звуках, как завершающий аккорд.

Только когда конвульсии перестали сотрясать тело лейтенанта, Иржи опёрся ладонью о стену и почувствовал, насколько ослаб он сам. Зато низкая нота "до" внутри звенела ликующе и победно: концы обрублены — люди не передадут подслушанные сведения.

Ручеек крови бежал к двери, извивался глянцевой змейкой. И было в этом течении нечто завораживающее и манящее, уносившее с собой пепел отвращения к себе — за то, что глупо прокололся, за то, что едва не сдал своих.

"К "до" и красному подходит мажорная тональность, — решил Иржи. — Сожаления следует приберечь для финального "си"..."

А сейчас нужно отыскать тот хутор (в памяти огненными цифрами пылали координаты) и предупредить своих. Всё остальное — потом.

Иржи тщательно вытер руки о докторский халат, обтер полой испачканные кровью и сажей ботинки. Гимнастерка оказалась порвана в нескольких местах, но это не проблема — васпы привычны к низким температурам. А для маскировки вполне сгодится брошенное на кресло пальто. Чуть тесноватое в плечах.

Иржи шагнул к выходу. Но попасть наружу удалось не сразу — ржавая ручка всё время проворачивалась. Тогда он налег плечом, и дверь скрипнула, распахнулась настежь, впустив в помещение затхлость подвала и едва ощутимый запах медикаментов.

Иржи помедлил, прислушиваясь — кровь все еще шумела и пульсировала в ушах, белый шум водопада не прекращался, но никаких посторонних звуков не слышалось. Не было ни разговоров, ни гудения двигателя, ни щелчков затвора. Только оглушающая тишина безлюдного помещения, только тихое дуновение сквозняка.

Наверх уходила деревянная лестница, и, придерживаясь за перила, Иржи начал неспешно подниматься. Каждый шаг давался ему с трудом: тупая боль в сердце вернулась. Яда оказалось недостаточно, чтобы вырубить его окончательно, однако, вполне хватило, чтобы почти вывести из строя.

Путь преградила очередная дверь, в этот раз — деревянная, рассохшаяся от времени. Открыть ее не составило труда, и тогда на Иржи повеяло холодом и запустением. Дом, в котором он оказался, давно заброшен. Во многих местах со стен осыпалась штукатурка и слезла побелка, обнажив зияющие раны кирпичной кладки. Провалы окон чернели, как глаза ныне покойного доктора.

"Почему так пусто?" — подумал Иржи, но не стал слишком вдаваться в детали. Некогда. Рано или поздно за одними охотниками последуют другие. И тогда вина за смерть оставшихся сородичей целиком ляжет на его плечи.

Более не медля, Иржи пересек холл здания и вышел на пустынную улицу. Бесноватый ветер тут же забросил за шиворот пригоршню снега, но Иржи даже не поморщился — яд Королевы выстудил изнутри, превратил в статую, нечувствительную к холоду и боли.

Вечерело. Подушки облаков почернели, будто свежая гематома, и из их вспоротых животов повалили белые перья. Иржи поднял воротник и побрел по узким заснеженным улочкам.

Фонари еще не горели, но в домах уже зажигались огни, и оттого город становился похожим на бесформенное многоглазое чудовище. Овальные арки дворов казались зияющими ртами, которые с жадностью поглощали припозднившихся путников. Облизываясь серым языком шоссе, город утробно урчал моторами автомобилей.

Высокий человек в надвинутом на уши картузе, пряча нос в вязаный шарф, прошмыгнул мимо. Иржи ухватил его за рукав, но тотчас убрал руку — человек дернулся, будто его обожгло кипятком, и непонимающе поднял глаза.

— Где вокзал? — спросил Иржи, по привычке вкладывая в свой лаконичный вопрос максимум информации: долгая беседа в его планы не входила.

Человек еще некоторое время пялился на вопрошавшего, потом мотнул подбородком в сторону.

— Поверните направо, — приглушенным голосом проговорил он. — Там пройдете два квартала и налево.

Иржи сухо поблагодарил.

Начинающаяся метель играла ему на руку: люди не слишком вглядывались в странного прохожего и не могли уловить тонкий запах сладости и меди — визитную карточку васпов.

Здание вокзала оказалось столь же обшарпанным, как остальные дома этого провинциального городка. На вывеске облупившейся краской было выведено: "Тапольца". Вызвав в памяти карту местности, Иржи определил направление и изучил подробное расписание поездов, идущих на север. На его счастье, в зале ожидания не оказалось никого, кроме дежурного по станции и нескольких дремавших человек.

Кто-то потянул за рукав.

Иржи вздрогнул и обернулся. В нос ударил запах застарелого тряпья и горя. Сморщенное темное лицо старухи печеным яблоком торчало из серой, в несколько раз скрученной шали.

— Подай копеечку, сыночек, — прошамкала она. — Подай, касатик. На билет мне не хватает.

— Нет у меня, — буркнул Иржи и отвернулся.

Старуха не уходила, топталась рядом. Осторожно, словно боясь обжечься, тронула за локоть снова.

— Я ведь к доченьке своей еду, — плаксиво протянула она. — В Лельчицы ее отправили по распределению. Учительница она. Деток учит. Я ей письма пишу-пишу, а ответа все нет... Не доходят, наверное?

Иржи не ответил. Краем зрения он видел, как дежурный повернулся в их сторону, лениво перевалился с ноги на ногу, словно раздумывая — подойти или не вмешиваться?

— Уж такая веселая она у меня девчушка, — проговорила старуха, и в углах её глубоко запавших глаз заблестела влага. — Рыжая, как солнышко. Теплая, как лучик. Тяжко мне одной, без моей кровиночки. Пожертвуй копеечку, сынок! Богородицей тебя прошу!

— А ну, пошла прочь!

Иржи обернулся на голос. Дежурный теперь шел к ним, угрожающе размахивая кулаками, и старуха опасливо отодвинулась.

— Только разрешишь погреться — вечно тут торчать будет! — сердито сплюнул смотритель и обратился теперь уже к Иржи: — Вы не обращайте внимания, пан. Юродивая она. Дочь у нее пропала, так уже который год на вокзале ошивается, ждет.

Иржи кивнул. Слабость, будто могильная плита, навалилась на него, придавила к полу. Как огнем, опалило воспоминанием: волосы цвета меди, снежная белизна кожи...

Кровь.

И зарево пожара над посёлком с названием, похожим на звон бронзовых бубенчиков.

Во второй части его симфонии оранжево и тревожно зазвучало "ре"...

— 3 —

"...Ре-э-э..." — голодно взревело пламя.

Взметнулось над посёлком, облизнуло огненным языком соломенные крыши домов и покосившиеся плетни. В ликующем аккорде смерти потонул и протяжный бабий вой, и крики детей, и мычание запертой в хлевах скотины. От жара плавилась под ногами земля, стекленела, усыпанная черными струпьями. Воздух дрожал и расплывался кругами, будто от брошенного в воду камня. Жар плясал на лице, покрывая его крупными градинами пота. Но Иржи шел к школе и будто не чувствовал жара — его сердце сковал лед.

То было его первое задание...

Гудок поезда прорезал сознание, вытряхнул в реальность. В последний раз дрогнули и пропали рыжие сполохи пожаров. И вместо здания сельской школы — все тот же вокзал. В раскрытые двери ворвался и пошел гулять по залу сквозняк, вздымая полы женских шуб, заставляя мужчин сутулиться и прятать носы в шарфы и воротники. Подхватив свой багаж, пассажиры потянулись на перрон. За ними поплелась и просившая копеечку старуха.

Иржи вздохнул, поднял повыше ворот пальто и вышел следом за всеми.

Приятный женский голос объявил по громкоговорителю, что на первую платформу прибывает поезд "Заград-Преслава" — если верить расписанию, именно на этом направлении находился хутор Затёмники, увиденный Иржи во время эксперимента.

На платформе, скупо освещенной единственным фонарём, толпились отъезжающие: несколько неприметных мужчин и женщин, беззастенчиво целующаяся молодая пара, пожилая дама со спящей девчушкой на руках, а чуть подальше — двоё мрачных типов в фуфайках. Иржи пристроился за ними. Но не успел и приблизиться, как двери тамбура открылись и вся небольшая очередь подалась вперёд.

— Панове, полегче! — прикрикнула проводница, спустившись на платформу. Окинув отъезжающих цепким взглядом, она безошибочно определила виновника суеты и обратилась к нему: — Мужчина, вы что — людей не видите? Ждите спокойно, чего толкаться!

Её визгливый голос неприятно резанул слух. Иржи поморщился, но всё-таки буркнул под нос извинения и отступил в тень.

Сейчас его знобило: в подвале разрушенного дома, на время превращенного в пыточную, царила антисанитария. Этим человеческие казематы невыгодно отличались от всегда стерильных Ульев. И хотя Иржи не слишком об этом беспокоился — его организм был достаточно крепким, чтобы справиться с любыми бактериями — терять контроль над ситуацией в его положении было недопустимо.

Тем временем перрон опустел, и проводница крикнула уже ему лично:

— А вам, мужчина, особое приглашение надо? То лезете, то стоите столбом! Поезд ждать не будет! Давайте билет уже!

Иржи растерялся. Он видел, что входившие люди показывали женщине какие-то бумажки, которые та обрывала и делала отметки на большом разлинованном листе. И только теперь Иржи сообразил: то были специальные пропуска на поезд и им вёлся учёт.

— Ну, так и будем в гляделки играть? — голос вагоновожатой снова выдернул его из задумчивости. Весь ее вид показывал недружелюбие и желание поскорее разделаться с последним пассажиром.

— У меня нет билета, — без обиняков сказал Иржи.