Ихтис

Павел прижал ладонь к губам: 'Люблю тебя'. Аня повторила его жест: 'Люблю', поднесла кулак с оттопыренным мизинцем к уху: 'Я позвоню'. И действительно перезвонила через неделю, предложив расстаться.

Сказкам свойственно заканчиваться.

Сначала он с головой ушел в работу. Потом набрал смс: 'Ты хорошо подумала?' и 'Давай встретимся', но оба стер, так и не отправив. По пути домой зашел в магазин, кинул в корзинку четыре банки пива, упаковку кофе и вафли. Но, пока шел к кассе, передумал, вернулся и выложил пиво: знакомиться с материалом лучше на трезвую голову.

Без Ани в квартире непривычно и пусто. Она привносила толику хаоса в разложенный по полочкам мирок, хотя Павел часто сердился на беспорядочно разбросанные баночки, тюбики и флаконы. Но пока Аня находилась рядом — демоны отступали. А теперь одиночество сочилось из каждого угла, стекало с каждой опустевшей полки, и тишина вновь стала постоянной подружкой Павла — зачем слуховой аппарат, если некого слушать и не с кем говорить?

Правда, сегодня он не собирался снимать Пулю. Если материал настолько интересен, что впечатлил даже Евген Иваныча, то Павел готов работать всю ночь. Это лучше, чем пить в одиночестве.

Он прошелся по дому и зажег во всех комнатах свет. Прежде, чем снять мокрую куртку, вытащил из шкафа фотоальбом. Красный бархат протерся и почернел на сгибах, поэтому Павел держал альбом в целлофановом пакете — не столько в целях сохранности, сколько для собственного спокойствия. Склеенные страницы переворачивались нехотя, под пальцами мелькали счастливые лица: круглое, обрамленное темными кудрями — матери, улыбчивое и курносое — отца. Свадьба. Рождение близнецов. Новогодние посиделки. Первый класс. Старшая школа.

На последнем фото за праздничным столом — двое подростков. Одинаковые курносые носы, одинаковые ямочки на щеках, толстовки с одинаковым принтом. И подписано небрежным детским почерком: 'Андрюха и Пашка. Уже шестнадцать!'

Через две минуты они задуют свечи на праздничном торте. Через десять минут отец подарит близнецам по спиннингу. Еще через два часа семья закинет палатки в автомобиль и выедет на трассу М-2, по направлению к пляжам реки Рыбень. А через пятьдесят километров от города у летящего с горы большегруза откажут тормоза...

Как там обещала бабка Ефимия? 'Здоровый парень. Сто лет проживет!'

Знахарка лгала. Они все лгали.

Павел вытащил из-за пазухи карточку и сунул в пустой кармашек альбома. Траурная полоска, нарисованная маркером, перечеркнула уголок по диагонали, закрыла темное пятно от воска.

Ниже чернели буквы:

'Андрей Верницкий'.

И даты: рождение, смерть.

С мокрых волос за ворот скользнула холодная дождевая капля. Павел поежился, захлопнул альбом и убрал подальше в шкаф. Лучше провести этот вечер без воспоминаний.

Он наспех поужинал вчерашними макаронами, взял вафли, кофе и вернулся в комнату. Плеер подмигнул огоньком диода. Стоило нажать кнопку воспроизведения, на экране тотчас появилась заставка программы: магический шар, в котором отражались призраки, появляющиеся на лестнице и проходящие сквозь стены, огненные пентаграммы, молящиеся люди в белых одеждах, звездное небо, в котором раскручивалась спираль галактики. Затем экран погас, и в центре вспыхнули огненные буквы 'Тайный мир'.

'Настолько тайный, что никто его не видел', — усмехнулся Павел и отхлебнул кофе — крепкий, без сахара, как приучил отец.

— Удивительное рядом, — тем временем, заговорила с экрана ведущая. Внизу появилась отбивка: 'Софья Керр'. Павел знал, что настоящее имя девушки Ирина Глазова, но Софья Керр звучало эпатажно. Девушка и выглядела соответствующе: черное до пола платье, корсет, аккуратное каре, густо подведенные глаза.

— Призраки, ведьмы, потомственные ясновидящие, — продолжила Софья. — Они живут рядом с нами. Об этом рассказано в прошлых передачах. Но сегодня мы стали свидетелями настоящего чуда. Чуда, которое пришло в семью Краюхиних.

Кадр сменился. Крупный план выхватил бледное лицо ребенка лет десяти. Глаза распахнутые, на губах недоверчивая полуулыбка.

— У Леши ДЦП, — послышался закадровый голос Софьи. — Серьезные нарушения опорно-двигательного аппарата приковали малыша к инвалидному креслу. Мама Светлана долгие годы обивала пороги больниц. Она уже не надеялась на чудо. Но чудо все-таки случилось.

План изменился на общий. Мальчик уперся ладонями в подлокотники инвалидного кресла. Привстал. Сделал робкий шаг, потом еще один. Лицо покраснело от волнения, но испуганная улыбка превратилась в уверенную, ребенок протянул руки:

— Мама! Я хожу!

В кадр ворвалась плачущая женщина и сгребла сына в охапку. Заиграла волнующая мелодия, и Павел закатил глаза. Телевизионщики умело играли на эмоциях: в такие моменты домохозяйки плакали от умиления.

— Мы почти не надеялись, смирились, — заговорила Светлана Краюхина. Ее щеки блестели от слез, но женщина не утиралась: так зрелищнее. — Лешенька спрашивал: мама, а я навсегда инвалид? А что я ребенку отвечу? Он когда видел, как мальчишки в футбол гоняют, глаза загорались, от окна не оттащить, — женщина все-таки смахнула слезу, но в уголке глаза тут же набухла новая. — Я решила, что жизнь положу, а сына спасу. Как услышала про старца, думаю: вот она, последняя наша надежда!

В кадре снова появилась Софья. Она картинно прошлась по железнодорожной станции, остановилась под деревянной табличкой:

— Последняя надежда Леши Краюхина живет здесь. Доброгостово. Таежный тупик. От Тарусы до станции сутки пути. От станции до деревни — полдня на 'уазике'.

Павел недоверчиво хмыкнул: такие как Софья на поездах не ездят. Им покупают билет в бизнес-класс или даже выдают в личное пользование компактный вертолет. С утра вылетел — к обеду на месте. Вечером — материал.

Тем временем по экрану поплыли таежные виды, снятые с высоты птичьего полета. Щетина тайги меняла оттенки с нежно-зеленого на черный. У горизонта вырастали обточенные зубы гор, их склоны белели снежными проплешинами. Река тянулась широким серым шрамом, а на правом берегу притулилась деревенька.

— Доброгостово. Не правда ли, говорящее название? — продолжила Софья. — Добрый гость. У славян Доброгостом звали посланника богов, покровителя добрых вестей.

Павел считал, что о славянах Софья Керр знает столько же, сколько корова о балете. Вряд ли она ночами просиживала за книгами по оккультизму, чтобы втереться в доверие к сатанистам. Вряд ли выписывала из закрытых столичных библиотек последние экземпляры 'Хаоса непознанного'. Да и в подлинности 'чуда' Павел сомневался: половина сюжетов 'Тайного мира' оказывалась на проверку спектаклем.

— Отшельника Захария здесь знает и стар и млад, — Софья широко улыбнулась, сунула микрофон под нос смущенной женщине неопределенного возраста, одетой по-деревенски неброско и бедно.

— Захария-то? А что ж, знаем! — заговорила она, с любопытством косясь на камеру. — Эвон его дом, крайний к лесу. Отшельником живет. Болящие к нему частенько приезжают, а которые тут остаются и быт налаживают. Краснопоясники, значит.

— Старец Захарий — местный мессия, — снова заговорила ведущая. — В Доброгостове живет почти шестьдесят лет, сейчас разменял девятый десяток. Всю жизнь зарабатывал плотничеством, пока не случился инсульт. Захария парализовало, зато открылся дар целительства. Прозрение слепых, исцеление недужных, очищение от бесов — вот неполный список чудес старца. Правда, попасть к отшельнику непросто. Но мы все же попробуем.

Софья заговорщически подмигнула зрителям и постучалась в ветхую избу. Дверь распахнулась, и на порог вышла женщина в белой домотканой рубахе.

— Чего надобно? — недружелюбно осведомилась она и хмуро глянула в сторону оператора, но тут же опустила взгляд, затеребила красный, расшитый узорами кушак.

— Нам бы старца Захария увидеть, — елейным голосом попросила Софья. — С телевиденья мы.

— Мирское нам не можно! — отрезала женщина.

— Мы отблагодарить за исцеление Леши Краюхина! О нем передачу снимаем!

— Не можно! — упрямилась женщина и хотела захлопнуть дверь, как из глубины дома донесся надтреснутый голос:

— Маланья! Пусти...

Женщина поджала губы, прибрала под белую косынку выбившуюся прядь и посторонилась:

— Ну коли старец зовет, так входите.

Скорее всего, и эта сцена была постановкой: слишком уж быстро согласилась неуступчивая женщина.

В избе царил полумрак. Грязное окошко шириной едва ли в четыре ладони почти не пропускало свет. Электричества не было, вместо него в углах потрескивали лучины, и комната походила на ощетинившегося ежа. На скамье, застеленной оленьими шкурами, полулежал старик — совершенно седой, заросший от бровей до самого выреза расшитой, но давно не стираной сорочки.

Софья остановилась посреди комнаты, слегка нагнув голову — потолок в избе невысок. Павлу показалось, что на миг губы ведущей брезгливо опустились, но она тотчас справилась с эмоциями и вежливо заулыбалась, даже попробовала отвесить поясной поклон:

— Доброго здоровья, дедушка!

Старик поднял дрожащую левую руку, перекрестил Софью двуперстием и ответил:

— И вам, гостюшки дорогие. Зачем пожаловали?

— Мы с телевиденья, — терпеливо повторила Софья. — Передачу снимаем об исцелении Леши Краюхина.

— Помню мальца, — слабым голосом ответил старец. — Неходячий был. Ходит теперь?

— Ходит! — радостно отозвалась ведущая. — Вашими стараниями! Откуда дар у вас такой, дедушка?

Старец протяжно вздохнул.

— Да вот, одно Господь забрал, другое взамен дал, — он поднял левую руку: — В этих перстах Божий дар теплится. А вот эти, — дотронулся до согнутой правой руки, — и не чую вовсе. Да не ведает шуйца твоя, что творит десница твоя.

Захарий цитировал Священное Писание, только на старославянский манер. Павел вспомнил медные кресты и темные образа в доме знахарки Ефимии: вера — лучший друг и оружие любого шарлатана. Только не покидало ощущение, что в избе старца чего-то не хватало.

— Как же вы живете тут, дедушка? — спросила Софья.

— Так и живу. Хорошо, люди добрые помогают по хозяйству. Люди хорошие, отзывчивые. Вот Маланья, например, — Захарий поманил женщину здоровой рукой. — Подойди, сестра. Подойди, не бойся. Сядь сюды.

Маланья присела, все так же теребя засаленные концы кушака. Захарий погладил ее по плечу, она не отстранилась, прижалась доверчиво. Куда подевалось прежнее недружелюбие?

— Бесом девка маялась, — пояснил старец. — Скажи, Маланья, сколько в тебе бесов сидело?

— Шесть... — блеклым голосом ответила женщина.

— Ше-есть, — протянул Захарий. — Дьявольское число. А скажи, Маланья, откуда они в тебе народились?

— Грешила я, батюшка, — залепетала женщина, уставившись в пол. — Телом торговала. От плода избавилась, так от мужской плоти потом новый плод народился, сатанинский.

— А теперь-то как? Мучают бесы?

Маланья мотнула головой.

— Не. Как ты мне на чрево длань свою наложил, так я тут же бесовским бременем разрешилась. Черным роем из меня дьяволы вышли и больше не мучают ни темные сны, ни греховные думы. Одному Господу я теперь служу, да еще тебе, батюшка.

Старец заулыбался, погладил женщину по спине.

— Так, моя хорошая. Так. Ну, ступай теперь. Ступай.

Маланья встала со скамьи, по-прежнему не глядя в камеру, скользнула в тень.

— Так и живем, — вздохнул Захарий. — Ты-то, девка, тоже городская. Тоже в тебе, поди, черви клубятся. Во всех вас, мирских да пришлых, червоточина...

По спине Павла мазнуло холодком. Он понял, чего не хватало в избе старца — на стенах не было икон.

План снова поменялся. Теперь Софья стояла у покосившегося плетня, а ее черные волосы трепал ветер.

— Многие из тех, кого исцелил Захарий, остались в Доброгостове, — ведущая указала на одинаковые аккуратные срубы. — По примеру старца люди бежали от мира и зажили отшельниками. Что заставило их пожертвовать благами цивилизации? Ответа на этот вопрос нет. 'Рыбари Господни', или как их называют местные, Краснопоясники, наотрез отказались разговаривать с журналистами. На собрание общины тоже попасть не удалось. Однако мы заполучили ценную запись: ее украдкой сделал один из родственников девушки, над которой проводился обряд экзорцизма. Просьба отойти от экранов впечатлительным людям, детям и беременным женщинам: следующие кадры повергнут вас в шок!

Экран погас и оставался темным несколько секунд. Затем по нему замельтешили разноцветные мушки, изображение запрыгало — видимо, действительно снималось из-под полы. Потом Павел увидел людей в белых балахонах: они стояли полукругом, воздев руки в молитве. Павел покрутил настройки слухового аппарата, но вскоре понял, что на записи не было звука изначально.

В центре круга билась девушка, простоволосая и босая. Ее тело выгибалось дугой, затылок колотился о доски. Каждый раз, когда девушка открывала рот, с губ срывалось какое-то темное облачко, похожее не то на рой насекомых, не то на клуб пыли. Потом в круг вошел старец Захарий. Вернее, его ввел высокий и плечистый мужик, лица которого Павел не разглядел. Старец наклонился над девушкой и зашептал что-то, осеняя ее двуперстием. Бесноватая замолотила ладонями в пол, выгнулась так, что касалась досок только затылком и пятками. Ее глаза завращались и уставились в камеру — совершенно белые, как отшлифованная галька. И, наверное, никто, кроме глухого Павла, умеющего хорошо читать по губам, не понял бы, что на выдохе протянула она:

'Чер-во-о...'

Изо рта вынырнул язык — тонкий и красный, как дождевой червь. Чашка в руках Павла накренилась, и остывшее кофе тонкой струйкой потек на колени.

Старец коснулся лба бесноватой. Белесые глаза заволокло черной мглой, от уголка глаза потекла темная капля, будто размазалась тушь.

Старец коснулся ее груди. Девушка мелко задрожала, и вдруг начала медленно отрываться от пола. Павел не верил своим глазам, но все же видел совершенно точно, что тело теперь висит в воздухе где-то сантиметрах в тридцати от пола.

Старец коснулся ее живота. Бесноватая разинула рот, да так широко, что в уголках губ треснула кожа. Ее горло напряглось, принялось раздуваться, будто зоб. А потом бесноватая изрыгнула поток клубящейся мглы.

Павел отпрянул и выронил чашку. Остатки кофе выплеснулись на ковер. И в этот же самый миг бесноватая грянулась оземь.

Экран зарябил, пошел полосами, и вскоре на нем снова показалась ведущая Софья.

— Сотворил ли чудо таежный мессия? Правда это или вымысел? Мы не беремся судить, — заговорила она. — Для Леши Краюхина и бесноватой девочки ответ очевиден. Мы же покидаем Доброгостово, но не прощаемся с мудрым отшельником и обязательно сюда вернемся. Кто знает? Может, в следующий раз мы сами станем свидетелем самого настоящего чуда.

Камера крупным планом выхватило лицо старца Захария — нависшие брови, слегка опущенный после инсульта уголок рта. До Павла донесся надтреснутый и тихий старческий голос:

— ...Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит.