Ихтис

Царство Небесное подобно неводу, закинутому в море и захватившему рыб

сосуды, а худое выбросили вон.

(Матф.13:47,48)

1. Порча

— Порча на тебе!

Старуха указала артритным пальцем на Павла.

— И на тебе, девка!

Палец качнулся, как стрелка барометра, и уперся в Нину. Та вздрогнула, нашарила под столом руку Павла, сжала. Пламя свечей затрепетало, сильнее пахнуло ладаном, густые тени зазмеились по стенам. Бабка Ефимия завела глаза и забормотала что-то неразборчивое, но Павел прочел по губам: "...порчу навели... свечи не зря трещат... болезни... ах ты!"

Он ободряюще сжал руку Нины в ответ, другой же прижимал к животу тяжелый медный крест. Металл нагрелся и больше не холодил кожу, но ощущения все равно были неприятны: они напоминали прикосновения хирургических инструментов из прошлой, почти забытой жизни.

Бабка Ефимия закончила бормотать, перекрестила Нину, потом Павла:

— Вынимайте таперича!

Оба креста — литой мужской и узорчатый женский — беззвучно упали на стол. Павел приподнял край рубашки: на коже расцветали зеленоватые пятна. Краем глаза заметил, как шевельнулись губы Нины, повторяя за бабкой:

— Порча...

Знахарка удовлетворенно кивнула, прошамкала едва разборчивое:

— Снимать будем. Сидите пока.

Поднялась, заковыляла куда-то в недра дома. Павел поглядел на Нину и вопросительно поднял брови. Девушка мотнула головой, слова сложились в узнаваемое:

— Все хорошо.

По комнате поплыл тяжелый запах ладана, такой густой, что можно было зачерпнуть горстями. В воздухе дрожала дымная взвесь, и лики с закопченных икон смотрели неласково и строго. Отчего-то накатило беспокойство. Павел сунул руку в карман и со вздохом облегчения нащупал прохладный пластик. Не выронил, не потерял.

Вернулась бабка Ефимия с подносом, на котором оказался молитвенник, стакан воды и куриное яйцо. Аккуратно поставила на стол, обтянутый липкой клеенкой. Отблеск свечей полыхнул на гранях стакана, словно маленький пожар.

— Сюды! — знахарка указала рядом с собой. Павел послушно пересел, и комната сразу окунулась в тишину. Темные глаза Спасителя смотрели с киота, не мигая, будто спрашивали: "Веруешь?"

Вместо ответа Павел сжал в кармане пластиковый цилиндр Пули и подумал, что если вступил на выбранный путь, надо пройти его до конца. Так когда-то учил отец.

Знахарка встала за спиной. Павел не слышал ее, но чувствовал горячее дыхание и прикосновение влажных рук к своему лбу. Краем глаза он увидел, как губы Нины зашевелились, и понял, что она шептала молитвы. Он повторил за ней:

— Да воскреснет Бог... и расточатся врази Его... и да бежат от лица Его ненавидящии Его... Яко исчезает дым... да исчезнут... яко тает воск от лица огня... тако да погибнут беси от лица любящих Бога...

Бабка Ефимия несколько раз обвела куриным яйцом вокруг его головы, потом покатила вдоль позвоночника. От ладана мутило, ладони взмокли, и Павел уже не пытался повторять за Ниной, а просто крутил в кармане Пулю и смотрел, как в полумраке мигают оранжевые огоньки свечей, да к закопченному потолку тянутся зыбкие тени. Но страха не было, а была только пустота.

— Помогай ми... со Святою Девою Богородицею... и со всеми святыми во веки... Аминь.

Закончив молитву, знахарка поспешно заковыляла к столу. Павел потянулся следом, но со стула не встал. С его места было хорошо видно, как Ефимия разбила яйцо над стаканом, и в воду потек зеленовато-бурый желток, в котором копошилось что-то белое и живое.

Нина подскочила и прижала ко рту ладони.

— Вишь, сколько зла? — заговорила бабка, поворачиваясь к Павлу. — Так черви и клубятся! А видишь, в белке нити, на кресты похожие? — она постучала по стакану ногтем. — Вот это порча и есть. Наследственная. Отмаливать надо.

Она открыла изрядно потрепанный молитвенник, отслюнила несколько страниц и сунула Нине:

— Читай!

Нина склонилась над книгой. Темные локоны почти полностью скрыли ее лицо, и Павел не мог разобрать, читает она или только делает вид. Он покорно ждал, а знахарка важно кивала, крестила притихшую девушку толстой резной свечой, привезенной из паломничества, и время от времени приговаривала:

— Так, так... сохрани от неверия... и всякого несчастия, грозящего душе и телу... так! — и укоризненно грозила Павлу. — А в тебе-то бес сидит! Вишь, морщишься! Искушает тебя неверием и гордыней. Вот оттого детей вам Господь и не дает.

Нина дочитала, откинула со лба налипшие пряди. Ее грудь тяжело вздымалась, лицо блестело от пота. Она что-то спросила, но Павел не успел разобрать, что. Зато Ефимия протянула руку:

— Давай!

Девушка полезла в сумочку и вытащила фотографию. Павел вытянул шею, но и так знал, кто изображен на снимке — родители Нины.

Знахарка аккуратно положила фотокарточку на клеенку, бережно разгладила сухими ладонями, потом взяла резную свечу, пропитанную эфирными маслами. Сквозь плотность ладана донесся едва уловимый тонкий аромат елея.

— Мать-то суставами мается, верно? — сказала бабка, и, дождавшись кивка, продолжила: — А у отца простатит. Если сейчас нет, так будет. Пусть о здравии молится. Порча на вашей семье. Могу по снимку откатать, да только в следующий раз. Пеструшка подходящего яичка не снесла, а к следующему приходу я уж припасу. Есть ли еще кто?

Нина мотнула головой.

— У меня есть! — сказал Павел. Видимо, слишком громко, потому что девушка вскинула голову и округлила глаза, а бабка Ефимия глянула удивленно. Павел улыбнулся привычной извиняющейся полуулыбкой и достал черно-белый снимок.

— Вот. Племянник, — он постарался, чтобы голос прозвучал как можно естественнее. Бабка Ефимия покачала головой, но снимок приняла бережно, сказала:

— На тебя-то похож!

Повела свечой сверху вниз, потом слева направо. Восковая капля скользнула вниз, кляксой расплылась по краю снимка, и Павел подался вперед. Бабка ткнула его в грудь сухой ладонью.

— Ш-ш! Не волнуйся, соколик! На племяннике порчи нет. Здоровый парень. Ждет его судьба светлая, дорогая легкая. Сто лет проживет!

Она вернула снимок. Паренек с фотокарточки задорно подмигнул Павлу, сверкнул белозубой улыбкой. Павел не улыбнулся в ответ, только аккуратно сложил фото и сунул во внутренний карман. В вечную жизнь он не верил. И знал, что парень с фотографии не верит тоже.

— А напоследок погадаю вам, коли хотите — сказала Ефимия, достала потертую карточную колоду и принялась умело тасовать, приговаривая:

— Тридцать шесть карт, сестры и братья, кумы и кумовья, все вы черные, все вы красные, скажите всю сущую правду! Что было? Что будет? Скажите, не утаите!

Замелькали пестрые рубашки, в глазах зарябило, будто в калейдоскопе, и карие глаза Нины заблестели от любопытства. Павел подсел ближе, впился в шевелящийся рот знахарки, стараясь не пропустить ни слова.

— Вижу свадьбу, — бормотала бабка Ефимия, поддевая скрюченными пальцами карты и шлепая каждой о липкую клеенку. — Будет у тебя, девка, двойня. Скоро будет. Только меня слушай. В церковь ходи, закажи Сорокоуст за здравие да молебен с водосвятием. Спасителю и Богородице Семистрельной, а еще мученику Трифону, целителю Пантелеймону и всем святым. А ты, парень, молись мученику Николаю и архангелу Рафаилу, целителю и путеводителю. Тогда сила окрепнет, и порча бесплодием отступит. Но скоро дорога тебе предстоит, — указала на шестерку треф, — дальняя, сложная. Нехорошее там ждет. А что? Не разгляжу. Шестерка бубей с пиками — болезни это. Еще обман, слезы. А тут, — ткнула в короля пик, — дурной человек, злодей. И рядом с ним пиковая дама. Ох, будут неприятности... а пользой ли закончится дело или вредом, не пойму. Карты путают да с толку сбивают. Только здесь пиковый туз при семерке. А это значит...

Она замолчала, нахмурилась. Нина подняла на бабку испуганный взгляд, и Павел прочел по губам:

— Что же?

Знахарка не ответила. Что-то мягкое ткнулось в ноги, блеснуло оранжевыми плошками глаз.

— Что там? — повторила Нина.

— Кошка!

Павел нагнулся и с удовольствием погладил лоснящуюся спинку. Зверек широко зевнул, а, может, мяукнул и начал тереться о щиколотки, свечкой вздымая подрагивающий хвост. Ефимия разулыбалась.

— А это Дашка моя. Она болезни чует. Вишь, как льнет? Ну, будет, будет!

Она похлопала по скамье рядом с собой, и кошка прыгнула к хозяйке, свернулась черным клубком. Незаметно бабка смахнула колоду на край стола, затушила витую свечку.

— Помните наказ мой, — прошамкала она. — Читайте молитвы десять дней, а после ко мне возвращайтесь. Все ли поняли?

Павел кивнул. Кивнула и Нина. Оба поднялись, попрощались. В благодарность оставили у порога крупу, молоко и масло — деньгами Ефимия не брала.

После задымленной избы воздух показался Павлу пьянящим и сладким. Березы, черные и мокрые после дождя, клонили к плетню отяжелевшие ветки. У дороги притулилась белая "Нива", а кругом стояла тишина, да такая, что в ней вязли все звуки мира, и Павел видел только, как беззвучно трепещет на ветру листва, как дворовый пес разевает пасть, как гравий под подошвами откатывается в стороны. Павел погружался в тишину, как в омут, в этом было какое-то болезненное наслаждение. И даже когда в замке зажигания повернулся ключ, Павел не услышал ничего, а лишь ощутил вибрацию работающего мотора.

Нина пихнула его локтем. Павел повернулся и встретился с вопросительным взглядом девушки. Должно быть, она задала вопрос, но, не получив ответа, нахмурилась и намекающее постучала себя по уху. Игра закончилась.

Павел вздохнул и вытащил из кармана Пулю. Пластиковый корпус был черным, а звуковод и регуляторы — серебристыми. Поэтому слуховой аппарат напоминал Павлу трассирующий снаряд. Он и был снарядом, однажды пущенным в голову и оставшимся там навсегда.

Завиток вкладыша привычно нырнул в слуховой канал. Павел завел цилиндр за ухо и щелкнул регулятором. И тишина взорвалась.

Это слегка дезориентировало его. Каждый раз, включая слуховой аппарат, он чувствовал себя выброшенной на сушу рыбой. Поначалу мозг не справлялся с перегрузками, но с каждым годом адаптировался все быстрее. Теперь за треском помех Павел безошибочно узнал гул работающего двигателя и нетерпеливый голос Нины:

— Так что думаешь?

Павел пожал плечами.

— Ничего интересного, — ответил он, и собственный голос показался ему неожиданно громким и резким. Он подкрутил регулятор громкости, и продолжил уже более спокойно: — Обычная бабка, таких в любой деревне навалом. Пользы от них нет. Впрочем, и вреда немного.

— Значит, помиловать? Или все же... — она сделала паузу и повернула книзу большой палец. Павел хмыкнул:

— Сама-то как думаешь?

Нина, счастливая в браке за каким-то некрупным чиновником, рассмеялась.

— Моя Анька только на прошлой неделе ходить начала. К двойне я пока не готова. Но папеньке скажу, чтоб проверился. Чем черт не шутит?

— Поверила?

— Кто знает, — беспечно отозвалась Нина. — Говорит, порча на всех. Еще и этот пиковый туз при семерке... Ты поищи по справочникам, что это может значить?

Павел был уверен, что ничего хорошего, но вслух этого не сказал, а Нина и не ждала ответа, спросила снова:

— Червей в яйце видел?

— Не в первый раз, — улыбнулся Павел. — У деревенских знахарок это популярный фокус. Делается по-разному. Можно птицу заразить. А можно скорлупу проколоть, посадить внутрь опарыша, потом воском запечатать. Слышала ведь, что она сказала? Мол, сейчас такого яйца нет, а к следующему ритуалу приготовит.

— А как же это? — Нина задрала блузку и продемонстрировала на смуглом животе зеленые пятна. — Говорят, если металл следы оставляет, это первый признак порчи.

— Это первый признак оксида, а не порчи, — снисходительно ответил Павел. — В школе училась? Кресты у бабки медные. А медь от пота окисляется и темнеет.

Нина надула губы.

— А так хотелось поверить в настоящую деревенскую колдунью! Бабка Ефимия, порчу снимает, мужскую силу возвращает, бесплодие лечит, лад в семью приносит. А она даже не поняла, что мы не пара! — Нина, шутя, ткнула Павла в плечо. — А все ты, вредина!

— Работа такая, — Павел перекинул через плечо ремень. — Поехали уже. Мне до обеда статью сдать.

Нина вздохнула, погладила оплетку руля.

— Одно радует, хоть на ком-то порчи нет. Ты уж передай племяннику.

Павел отвернулся к окну. Над избами лениво текла облачная река. Май в этом году выдался холодным и дождливым, и, верно, к вечеру снова зарядит ливень.

— Нет никакого племянника, — сказал Павел, не заботясь о том, слышит ли его Нина. — Брат это мой. Он умер десять лет назад.

2. Червоточина

Однажды фотокор Денис приволок аквариум на восемьдесят литров.

— Переезжаем, а жена против, — пояснил он. — Говорит, лучше кошку заведем. Ее хоть погладить можно.

Рыбки пугливо трепыхались в наполненном водой пакете. Мертвый меченосец лежал на дне, некогда ярко-алое тело обесцветилось, темные плавники вяло пощипывал сом. На другой день после новоселья скончался гурами: его повредили сачком. Зато остальные прижились, и чувствовали себя неплохо в стеклянном мирке, приютившимся между кадкой с фикусом и затертым диванчиком. Старожилом аквариума был Адмирал — жемчужная скалярия. Вуалевый хвост давно ощипали юркие барбусы, поврежденный в драке глаз зарос бельмом, и все же рыба держалась королевой, величественно проплывая мимо пластиковых кораллов и закладывала виражи, явно рисуясь перед посетителями и гордо вздымая плавник, будто потрепанный штормом парус.

Из всех сотрудников 'Тарусского калейдоскопа' Адмирал особенно выделял Павла, и сразу выруливал к стеклу, стоило спецкору появиться в поле зрения.

— Чувствует родственную душу, — подшучивала Нина.

— Я не забываю их кормить, — обычно отвечал Павел, но этим утром рыб кормила бухгалтерша Оля, поэтому Адмирал выглядел недовольным и прятался в искусственных водорослях, повернувшись к миру хвостом. Может, повлияла погода: к обеду все-таки пошел дождь, и вскоре окна заволокло водяной пленкой, а здание редакции само превратилось в аквариум.

Лампы изливались электрическим светом, теплым и тусклым, как в бане. Павел зажмурился, помассировал пальцами веки. Буквы расплывались и таяли в желтизне страниц. Он открыл глаза и попытался снова прочесть фразу:

'Если туз пики находится острием вниз, это означает убытки, плохие известия. В сочетании с семеркой, девяткой, десяткой — крупные неприятности, болезни. Иногда смерть'.

Павел поморщился и отложил книгу. Смертью пугали все уличные гадалки и доморощенные сектанты. Неудивительно, что деревенская знахарка тоже свернула на проверенную тропинку. Дешевые фокусы.

Он пролистал штук пять брошюрок 'Секреты гадания', с обложек которых глядели лукавые цыганки. Страницы пестрели изображениями карт во всевозможных комбинациях, но толкования разнились.

В раздражении Павел отодвинул книжки на край стола. Рассеянно тронул в подстаканнике ручки, красную — к правому краю, синюю — к левому, между ними выстроил карандаши. Выровнял стопку нарезанных для записей бумажек — в редакции их называли 'склеротничками', — и покосился на соседа. Артем иногда посмеивался над педантизмом коллеги, но сейчас не замечал ничего. Нацепив наушники, он выпал из реальности на ближайший час, полностью поглощенный и материалом, и музыкой.