Вампиры (не закончено)

Спустя несколько часов мучений девушка в последний раз выгнулась в спине, испустив отчаянный крик, и повитуха подхватилась: задрала роженице рубашку, заголив раздутый живот, и придала ногам согнутое положение. Девушка снова закричала, тужась, и тут же показалась головка ребёнка. Помощницы засуетились, поднося то полотенце, то лоханку с водой, дотоле стоящую возле камина.

— Пошто мечетесь, неразумные! — прикрикнула на них повитуха.

Женщины поутихли, встали поодаль. А повитуха уже принимала младенца, с трудом выталкиваемого из чрева матери потугами. Наконец ребёнок оказался в её руках: она показала новорожденного графине, та строго взглянула на него. Это был мальчик. То ли от комнатной прохлады, в которой оказался после тёплого нутра, то ли почувствовав, что на него смотрят, он стал разевать рот, сперва несколько раз беззвучно, потом закричал и заплакал. Повитуха ловко перевязала ему пуповину, обработала её и уверенными невесомыми движениями обтёрла склизкое тельце, смывая попавшую на тельце материнскую кровь в лоханку с тёплой водой. Помощница подхватила его в мягкую ткань, промокнула, завернула в сухое и поднесла матери. У той молока ещё не было, но предшествующие ему жалкие капельки считались ценными и непременно должны были попасть в дитё. Ребёнок какое-то время причмокивал губами, затем отпал от груди. Повитуха взяла его на руки и положила головкой себе на плечо. Несколько секунд мальчик смотрел на женщину, словно пытался сообразить, где он и что с ним, потом глаза его закрылись, и он уснул.

Отец ребенка был в отъезде по делам службы: ему, недавнему корнету, обещали чин поручика. Вернулся через три дня, довольный путешествием и счастливый первенцем. Прибыл ко времени кормления и сразу отправился смотреть на своего отпрыска. Ребёнок, впервые увидевший мужчину, видимо, испугался и начал кривиться, собираясь заплакать, но, переданный кормилице, не успел, обхватил крупный тугой сосок и принялся жадно пережёвывать его. Вскоре он насытился и выпустил грудь, кормилица подождала, пока срыгнёт, и положила в колыбельку.

За вознёй не заметили, как стала чахнуть мать ребёнка: сперва она недомогала от потери крови, затем и душевно. Целыми днями сидела у окна, глядя на сад с цветущими розами и азалиями, не говоря никому ни слова. Врач прописал какие-то пилюли, которые молодая женщина покорно глотала, запивая молоком, домашние пытались допытаться, что с ней, (кроме старой графини, которая старательно избегала сноху), но она упорно молчала, перебирая концы длинного тёмного шарфа, скрывающего её шею, и всё смотрела на ближайший куст с розами цвета слоновой кости, Аромат их доносился в раскрытое окно и кружил голову. Затем больная перестала вставать с постели, кроме как совершить туалет, и в одно прекрасное утро кто-то обнаружил её непроснувшейся. Служанки шептались, будто всё это неспроста: дескать, лто-то из них подслушал, как графиня мужу своему говорила, что и Юпитер накануне родов двигался в обратную сторону, предрекая младенцу жизнь странную и диковинную, и роды случились, когда Солнце в Водолее стояло. Что это означало, никто не понимал, но чувствовали, что сулило проявиться чем-то непривычным. Да ещё и мать померла, видать, связь с нею у младенца непрочной была, а коли одна через него померла, так по поверью и с другими то же станется. И что теперь будет?!

Ребёнок же рос и набирал силу от молока кормилицы. Окрестили мальчика Павлом...

...

— Па-а-вел! Графиня обедать кличуть! — услышал мальчик голос горничной. Поспешил на зов, но налетел на пустое ведро, споткнулся и чуть не растянулся в конюшне, где помогал засыпать зерно в ясли. Василёк, молодой рысак с чувственно трепещущими ноздрями, покосился на разиню и коротко заржал.

— Пошто гогочешь -сена хочешь? — беззлобно поддразнил Павел любимого коня.

Тот, фыркнув, будто понял, обиженно отвернулся к кормушке, кося на мальчика большим карим глазом.

— Ладно, — вздохнул Павел, — пошёл я.

Уходить не хотелось: тёплый запах лошадей дразнил мальчишку, заставляя сердце трепетать от какого-то ещё неведомого ему желания, а запах сена манил зарыться в него c головой и вдыхать аромат сухих травинок, клевера, колокольчиков, ромашек...

Павел мотнул головой, спускаясь с эмпиреев на землю, погладил Василька по загривку и направился к дому.

Проходя мимо задней пристройки, заметил в окне отца. Хотел было окликнуть, но в комнате мелькнула женщина и задёрнула занавесь, случайно оставив небольшую щёлочку. Мальчик знал, что подсматривать нехорошо, однако, любопытство пересилило, и он ткнулся носом в стекло. В помещении было достаточно светло, чтобы он мог узнать Машу, работающую на кухне. Она стояла около застеленной периной лавки, глядя на графа, который зачем-то начал снимал рубашку.

Что это? Зачем он раздевается? Павел шмыгнул носом и перевёл взгляд на девушку. Ему показалось, что грудь её стала вздыматься чересчур часто, словно она бежала. "Ха... -удивился он, — с чего бы это?" Тем временем граф остался в одних портках, приспущенных на бёдрах и норовивших сползти, открыв сокровенные места. Мальчик залюбовался торсом взрослого мужчины, лелея надежду, что и у него когда-нибудь будет такой. Отвлёкшись на отца, он пропустил момент, когда раздевалась девушка, но увидел её уже обнажённую. Женское тело, ничем не скрываемое, он увидел впервые. Что-то защемило в груди и начало опускаться в пах. Это чувство было смутно знакомо, похоже на то, когда он, накатавшись на Васильке, зарывался в ароматную траву, а конёк спокойно пасся рядом, пощипывая сочную зелень, и ветер доносил запах его пота. Но сейчас оно казалось ярче, насыщеннее. Мальчик заметил, что отчего-то как будто запыхался, попробовал восстановить дыхание, но это не удалось, а тут ещё отец наконец разделся окончательно и повернулся к окну боком, и Павел увидел...

Тело пронзила щемящая истома, и мальчик едва сдержался, чтобы не застонать, боясь, что его могут услышать через окно. А там уже Маша лежала на кровати, ногами к окну, и отец, опустившийся рядом на колени поглаживает её по лицу, и это движение... как же он это делает? одним пальцем, едва касаясь зарумянившейся кожи, вокруг её губ, вниз по подбородку с нежной ямочкой, по длинной шее и в ложбинку между бугорков грудей...

Мальчик спонтанно начал повторять на своём теле движения отца, и ему показалось это восхитительным. Правда, мешала одежда, но можно то же самое проделать ночью, когда он будет в своей комнате. Няня уже давно спала отдельно.

Рука отца ласкала грудь, ту, что поближе: сперва поглаживая её всю целиком, потом он легонько зажал сосок пальцами и принялся нежно покручивать его. Павел через стекло услышал, как громко застонала девушка, и стон её отозвался в паху резкой и одновременно сладкой болью. А граф принялся за вторую грудь, он уже встал с колен и склонился над Машей, лаская одновременно оба соска, зарываясь лицом в нежное чёрное кружево в низу её живота, а она извивалась, изгибалась, стонала, и эти звуки доносились до Павла, вызывая у него все новые приливы и жгучее желание схватить себя там, в паху, где давно уже творилось что-то невообразимое, какового ещё никогда с ним не случалось. Вдруг Маша немного раздвинула ноги, и мальчик увидел, как отец с девушкой соединились, и забились в едином ритме, и рвались стоны у обоих, и...

Непроизвольно мальчик просунул руку под поясок и опустил в низ живота: оказалось, она сама знала, что нужно делать. Волны наслаждения забились в юном теле, заставляя его двигаться в то же ритме, что и взрослые...

Все трое одновременно изогнулись, достигнув пика блаженства. Павел подумал, что надо бы поскорее уйти отсюда, отец наверняка слышал крик и захочет узнать, в чём дело, но у него не было сил. Отдышавшись, граф подошёл к окну и слегка отодвинул занавеску, встретился со взглядом смущённого сына и погрозил кулаком. Хотя это было проделано с весьма суровым видом, мальчик понял, что отец не станет его наказывать. Счастливый от соприкосновения с новым и прекрасным, он побежал в конюшню и бросился к Васильку: прижался к нему, лохматил гриву, шептал какие-то слова, а Василёк подергивал чуткими ушами и внимательно слушал, дожёвывая свой овёс, дыша влажными чувственными ноздрями, изредка поглядывая на человека.

О чём он думал, этот конь? Может быть, о том же? Только по-своему, по-лошадиному.

...

После обеда Павел отправился прогуляться в берёзовую рощу: среди белых стволов под ветками, густо покрытыми зелёными листочками, было не так душно. Мальчик прихватил с собой корзинку под белые, — по словам бабушки, они уже должны были пойти. Вскоре он свернул с тропинки и вышел на полянку с целым семейством крепеньких боровичков и принялся собирать их, двигаясь на четвереньках от одного до другого. Так добрался он до густого тернового куста, хотел было повернуть обратно, но услышал голоса, прислушался, и узнал в них графа и Машу. Девушка горячо говорила о своей любви к отцу, о чём-то просила, спорила (мальчик расслышал не всё, а понял ещё меньше), даже, кажется, угрожала ему, а тот в ответ посмеивался и соглашался. Видимо, Маша узнала о случайном свидетеле их с графом отношений и боялась, что мальчик кому-нибудь сболтнёт о том, что видел. Павел даже улыбнулся: как мог он сказать что-то такое без разрешения отца? Стараясь двигаться бесшумно, он двинулся назад, к тропинке: было ещё несколько местечек, где росли грибы, и хотелось обойти их все. Ему повезло: солнце ещё палило вовсю, а корзинка была полна свежих прохладных шляпок на крепеньких толстых ножках. Идя домой, Павел облизывался: он не сомневался, что кухарка успеет приготовить его добычу к ужину, а уж что-что — а жареные грибы с картошкой и сметаной он просто обожал!

Хотя, после прогулки на свежем воздухе не страдающий аппетитом четырнадцатилетний мальчик съел бы всё, что дали...

Ночью ему не спалось. Он лежал, повернувшись к окну, и смотрел на звёзды. Бабушка рассказывала, что вся жизнь человека от рождения до заката зависит от того, под какой звездой он родился и как вступил в эту жизнь. Сейчас он разглядывал светлые мерцающие огоньки на чёрном небе и пытался угадать свою. Когда еле слышно скрипнула дверь его комнаты, он сразу поднял голову.

— Тссс... — приложил палец к губам вошедший отец, и Павел успокоился.

Граф плотно затворил дверь и скользнул под одеяло к сыну, плотно прижавшись к его спине. Павел почувствовал дыхание на затылке: оно было жарким. Рука отца скользнула под сорочку мальчика, прошлась кончиками пальцев по груди и добралась до левого соска, коснулась его подушечкой пальца, потом ещё и ещё. В паху возникло знакомое чувство. А мужчина все ласкал и мучил сосок, затем принялся за другой. Павлу хотелось обхватить ладошкой то, что горело и содрогалось, щекоча живот, и проделать то же самое, что и днём, но едва его рука туда двинулась, как отец удержал её и вернул на место. Спорить с отцом не разрешалось, и мальчик терпел и наслаждался его объятиями. Рука вновь потянулась к паху, и вновь отец не позволил ему добраться туда, но сам начал ласкать его бёдра, избегая, однако, того, чего так хотелось Павлу. Мальчик уже не владел собой: он извивался, стонал, пытался добраться туда, куда отец не позволял, сам, но мужчина каждый раз перехватывал его руку и возвращал на место... Потом он почувствовал, как отец лизнул его в шею, потом ещё раз, и наконец очень быстро и в то же время нежно прокусил кожу и что-то хрустнуло: нет, не у него, а как будто на улице за окном. Боли он почувствовать не успел, а через мгновение впал в состояние экстаза: ему казалось, что он звезда, плывущая в космосе и рассыпающая искорки на чёрную ткань небосвода. Как в тумане Павел услышал торопливый шёпот графа:

— Про сегодняшнее — молчок.

Павел согласно кивнул головой: конечно, никто не должен знать, что случилось сегодня, это касается только их с отцом.

— А теперь — спать, — приказал мужчина, вставая с постели, прислушался, осторожно выглянул за дверь и быстро вышел.

Павел спал долго и сладко, няня приходила его будить. Понежившись немного в тёплой постели, он встал и подошёл к окну, раскрыл его, вдохнул свежий утренний воздух. Под окном цвёл розовый куст, на ветру чуть колыхались белые ароматные лепестки. На одной из веток он заметил белый лоскут: кто-то зацепился за колючку и порвал сорочку.

После завтрака граф позвал мальчика в свой кабинет. Там он сказал:

— Маша утопилась, бросилась с моста. Никто не знает, почему.

Павел вспомнил про белый лоскут, но промолчал.

Машу хоронили после обеда: в белом сарафане, с белой лентой в толстой косе и белым шарфиком вокруг шеи.

В этот же день мальчик снял его c колючки и положил в шкатулку к своим другим сокровищам...

...Я вздрогнула: тетрадку накрыла изящная рука вампира.

— Ну и как тебе это? — спросил он.

— Интересная история... — я задумалась. — Однако, многое здесь непонятно, например, почему графиня избегала сноху?

— Ну... — Леша смутился... — Понимаешь, ведь это она пила из неё кровь, ночью, когда никто не видит, и заматывала шарфом. Графья были вампирами высшей лиги. Точнее вампирами были бабушка и её сын. А её муж и сноха были людьми. И там была одна деталь, о которой знали только она да мать Павла: отцом Павла был человек. То есть мамочка изменила мужу с простым смертным, и знатный графский род мог прерваться. Вот бабушка и убрала мамочку, чтобы та не проговорилась. А сыну велела, как будет можно, совершить обряд обращения Павла в вампиры.

— Вон оно что... граф на самом деле отцом не был. Ну хорошо, а кто был настоящим отцом и что с ним стало?

— Этого я не знаю: скорее всего его убили, хотя могли и не тронуть, если удостоверились, он не знал о своём отцовстве.

— Так... — Я задумалась. — А почему утопилась Маша?

— Так она и не топилась, её то ли бабуля, то ли граф выпил, там же сказано, что белый шарфик вокруг шеи был повязан — так чтобы никто не видел следов от укуса.

— Кошмар! Зачем же надо было её убивать?!

— Ну... там вообще история была. В лесу помнишь был разговор? Маша хотела прийти к графу ночью, а тот говорил, что его не будет, а она ему не верила. Вот она и пришла, а его действительно нет, так она от ревности побежала искать, с кем он, стала заглядывать во все окна, и заглянула в моё... хм... в окно Павла..

— Что?! Это твои мемуары?! — я аж воздухом поперхнулась и закашлялась.

Надо отдать должное Лёшке — терпеливо дождался, пока я успокоюсь, и продолжил:

— А в это время бабушка из окна своей комнаты — оно находилось как раз над моим — смотрела вниз и заметила девушку. А граф услышал тот хруст, про который я написал, это Маша веточку сломала. Она в конюшню побежала, там её брат сторожил лошадей, вот графья и испугались, что Маша расскажет брату, тот дальше, а потом мужики осиновыми колами вампиров забьют, тогда вампиры этого боялись.

— Мдя... Интересная у тебя жизнь, Павел... — подковырнула я.

— Да не Павел я, Алексей, это я в рассказе так назвался. чтобы не поняли, что мемуары. Хочу попробовать куда-нибудь в редакцию его ткнуть: авось толк будет и мне заплатят, лишние деньги не помешают.