Говарды-Норфолки

Слухи понеслись по Лондону. Говорили, что герцог будет вот-вот арестован, что его заключат в Тауэр. "Если я заслуживаю этого, то Тоттенгем — французский город", — пишет герцог Кромвелю. И добавляет, что готов встретиться на дуэли с любым, кто распространяет подобные сплетни. Если тот является джентльменом, конечно. Но, будучи реалистом и зная, каково иметь дело с этим королём, Норфолк, на всякий случай, дважды переписал своё завещание, назначив супервайзером самого короля, а главным исполнителем — Кромвеля.

Кто его знает, что чувствовал Норфолк, когда из Лондона пришёл приказ явиться ко двору и лично представить все объяснения. Он снова написал Кромвелю, спрашивая его, чего ждать, и Кромвель честно ответил, что короля передёргивает каждый раз, когда он слышит имя Говардов. Тем не менее, ничего не случилось. Норфолк выплыл на поверхность в очередной раз.

Что касается захоронения Генри Фитцроя, то добрый король Гарри, в лучших традициях равноправия, разрушил и приорат Тетфорда, где находилась могила его сына. Рушили всё, исключений не было. Герцог перезахоронил зятя в церкви св. Михаила в Фрамлингеме. Наверное, на этот раз — со всеми почестями, потому что король уже потерял к умершему бастарду всякий интерес. Мэри Говард, которая так и не вышла замуж, была, со временем, похоронена вместе с мужем.

Что касается населения обширных поместий Норфолков в глубинке, то там хозяев, похоже, рассматривали людьми суровыми, но справедливыми. Особенно третий герцог умел хозяйствовать. Там все шло так, словно эпоху Средневековья и не сменил Ренессанс. Ничего не менялось. Третий герцог позиционировал себя католиком, но, похоже, особо тонкостями проявления этой веры не интересовался. В его владениях без всякой помпы служились мессы, священники по-прежнему занимались своими приходами, вступающие в брак пары приходили за разрешениями на брак или к герцогу, если он был у себя, или к его управляющему. У Норфолков, кстати, были и серфы — рабы за долги. Что касается графа Суррея, то он частенько так нуждался в деньгах, что не стеснялся занимать у собственных служащих. Долги он, кстати, возвращал.

В тюрьме этот лорд-поэт бывал частенько. В 1537 году он съездил по уху придворного, за что, в общем-то, наказанием было отсечение руки — рукопашные на территории дворца не поощрялись. Помиловали, но в Виндзоре подержали, в той его части, которая была тюрьмой. Говард там времени зря не тратил, а сочинил парочку прочувствованных сонетов. В июле 1542 года Говард вызвал на дуэль члена королевского двора, Джона Ли, за что был посажен в тюрьму Флит. Оттуда он написал в довольно живом стиле петицию королевскому совету, с просьбой помочь ему снискать милость короля: "для меня будет счастьем, если его королевское величество придёт к мысли, что это глупое тело, вечное ищущее приключений, будет готово со всем подобающим уважением служить ему".

Его глупое тело освободили 7 августа, назначив штраф в размере 7 000 фунтов залогом благонравия в будущем. Но уже в январе 1543 года ему пришлось в тюрьму вернуться. Вместе с Томасом Клэром и Вайаттом он устроил дебош, разбив окна в доме бывшего мэра Лондона, потом сэры расколошматили окна в доме одного олдермена, потом поехали в Саутварк и устроили охоту с арбалетами на местных шлюх.

Но серьёзное дело против Суррея в Тайном совете началось совершенно случайно. Содержательница постоялого двора подала в суд на мясника за то, что тот подсунул ей недостаточно качественную телятину. Она особо подчёркивала, что когда подаёшь блюдо принцу, продукт должен быть первосортным. Судья, конечно, заинтересовался, о каком таком принце трактирщица говорит. Выяснилось, что о сыне герцога Говарда, который, если что-то случится с королём, станет королём. Судья заверил трактирщицу, что ничего подобного, но женщина упорствовала: "Так мне было сказано!". Это было уже серьёзно, и судья доложил о любопытном разговоре в Тайный совет.

Суррею повезло, что его допрашивали друзья и сторонники его отца: Энтони Браун, епископ Гардинер, Джон Расселл и Ризли. Им удалось отвлечь внимание от проблемы титула тем, что Суррей провинился в нарушении поста. Граф оправдался, что на мясо у него было куплено разрешение, а вот метание камней в окна и людей — да, виноват, и готов понести наказание. Наказанием стали 8 дней в той же тюрьме Флит.

В декабре 1546 года король начал умирать, и при дворе началась ожесточённейшая подковёрная грызня за места в регентском совете принца Эдуарда. Сеймуры, которых Норфолки презирали как выскочек, были дядюшками принца, и старательно закапывали всех, кто мог бы поставить под сомнение их власть в недалёком уже будущем. Норфолки для них были вполне естественной жертвой. Во-первых, Говарды действительно были первыми среди пэров и, как следствие, были естественными вождями оппозиции Сеймурам. Во-вторых, был ещё вопрос веры. Католики против реформистов. Да простят меня Сеймуры, Дадли и Говарды, если вопросы веры действительно были для них принципиальны. Но я не могу отделаться от чувства, что они использовали веру, как оружие против личных политических противников.

Герцога отправили в Тауэр по воде, отчаянно матерящегося графа провели под стражей по улицам. Знал ли король о том, что Говарды арестованы? Или это было сольным выступлением Сеймуров? На это есть разные точки зрения. Старки уверен, что арест Говардов стал реакцией короля на жалобу вдовы своего сына-бастарда. Мэри, графиня Ричмонд, доведённая до отчаяния давлением со стороны отца и, особенно, брата, собиравшихся подложить её в постель короля, пожаловалась свёкру. Тот пришёл в ярость и законопатил Говардов в Тауэр. Потому что закон того времени трактовал Мэри Говард, вдову его родного сына, его собственной дочерью, а в вопросах морали король Гарри был щепетилен, как это ни странно звучит.

Хатчинсон дает другую версию, которая более правдоподобна, если принять во внимание, когда именно произошёл арест Говардов. Король к тому времени просто умирал, и знал об этом. Вопрос о любовницах уже не стоял. Нужно было убирать с пути малолетнего сына всех возможных политических противников. А расследование Тайного совета, проведённое в тайне от сторонников Говардов Сеймурами, доказало однозначно: как минимум, граф Суррей действительно видит себя возможным королём. Поскольку граф находился довольно сильно под сапогом своего задиристого папаши, то выходило, что он видит королём своего отца, а себя, в недалёком будущем, принцем-наследником. Генрих не мог не знать, что на престол герцог никогда в жизни не метил, но из-за амбиций графа Суррея его противниками становились оба, и сын, и отец.

Разговор поэта с сестрой действительно имел место быть. Летом 1546 года. Мэри была ещё молода, и хотела бы замуж. Герцог, всегда державший свой выдающийся нос по ветру, подготавливал почву для ее брака с Томасом Сеймуром, на что имел благосклонность короля. Граф же зажал в Вестминстере сестру в угол, и приказал ей завлечь короля. "Со временем ты так ему понравишься, что будешь править им, как мадам Д"Эстамп французским королём!". Возможно, слова подкреплялись чувствительными тычками, потому что Мэри разрыдалась и начала кричать, что "провались пропадом все Говарды", и что она "скорее перережет себе горло, чем согласится на такую дикость". Очень бурная реакция, за которой может стоять и то, что этот разговор был не первым. У этой сцены были свидетели — сэр Гавен Кэрью.

Действительно, когда королевские комиссионеры добрались до сундуков в замке Говардов, их поразил контраст апартаментов Мэри и апартаментов супруги графа, не говоря о сундуках любовницы герцога. Проще говоря, в сундуках Мэри не водились даже мыши. Так что правы могут быть и Старки, и Хатчинсон. Просто причина ареста Говардов была не одна, и жалобе Мэри, возможно, дали ход только в конце 1546 года именно потому, что предугадать реакцию короля было несложно. Или долго колебавшаяся Мэри осмелилась пожаловаться свёкру только в ноябре-декабре, когда её существование в Кеннингхолле стало совсем невыносимым.

Но "утопил" графа его бывший друг, сэр Ричард Саутвелл. Саутвелл хотел попасть в Тайный совет, и ему надо было дать будущим коллегам какую-то причину его туда выдвинуть. Вот он и заявил, что "знает некоторые вещи о графе касательно его верности королю". Этого оказалось достаточно для ареста. Надо сказать, что сэр Ричард когда-то был ментором сына Томаса Кромвеля. И герцог Норфолк был тем человеком, который Кромвеля свалил. Тот же Саутвелл выступил в своё время на процессе Томаса Мора свидетелем якобы состоявшегося разговора между Мором и Ричардом Ричем — не в пользу Мора. То есть, врать и лжесвидетельствовать для Саутвелла было так же естественно, как дышать. В случае с Говардом врать даже не пришлось, достаточно было просто предать.

В те годы было ещё возможно арестовать человека без предъявления ему какого-либо конкретного обвинения (это запретила только Мэри Тэдор). Ход следствия, как понимаете. Человеку, попавшему в Тауэр, свойственно писать петиции и оправдываться в грехах, о которых следствие даже и не знало. Из письма герцога на шести страницах, адресаты в Тайном совете многое узнали о причинах падения кардинала Волси и Томаса Кромвеля.

Одновременно шли допросы родных, близких и знакомых подследственных. Мэри Говард горой встала за отца, но охарактеризовала брата, как человека несдержанного. Следователи отметили, тем не менее, что насколько Мэри привязана к отцу, настолько боится и ненавидит брата. Служащие герцога и графа оказались людьми далёкими даже от возможности мысли проявить нелояльность к своему суверену. Самой уязвимой оказалась Бесси Холланд. Конфискация богатств напугала её настолько, что она пела, как канарейка, обо всем, что ей приходило относительно герцога на ум. Но даже она не могла напеть ничего такого, что сам прямолинейный герцог не выдавал бы на гора совершенно публично и открытым текстом.

Надо сказать, что против герцога Норфолка никакого компромата так и не нашли. А искали доказательства тому, что он замышлял уничтожить весь Тайный совет и узурпировать влияние на малолетнего принца, не меньше. Так утверждали Сеймуры. Поскольку не было никаких доказательств, дело пришлось строить против графа. Герцога могли обвинить в государственной измене только на основании того, что он знал, и не донёс на сына, поэтому графа Суррея и судили первым.

Поздней осенью 1546 года свидетелей по делу графа Суррея собрали в Лондоне. Это была настолько блестящая возможность свести счёты с семейством Говардов, что показания, зачастую, были просто невнятными грязевыми фонтанами. Конечно, некоторые люди были Говардами действительно обижены. Представьте, что почувствовал кузен графа, Эдмунд Новитт, когда заявил, что собирается вообще покинуть королевство из-за того, что поссорился с герцогом и с ним, потому что не желает нести здесь бремя недоброжелательности, которое они к нему испытывают. Граф Суррей сладко ответил: "Что ты, дорогой кузен. Моя недоброжелательность не падает так низко. Моя недоброжелательность парит выше, гораздо выше!" Обидно? Конечно. Ну как не использовать случай придать неопределённым словам графа зловещее звучание? Ведь все, включая графа, знали, чем закончится объявленная на него охота. И каждый хотел оставить на законной добыче следы своих зубов.

Сэр Новитт, например, помимо тревоги по поводу того, где именно парит недоброжелательность его кузена, беспокоился и о том, что в штате графа есть итальянцы. Один определённо раньше служил Реджинальду Полю, врагу отечества и слуге богомерзкого "римского епископа", а другой, акробат Паскуаль — ну вот наверняка шпион.

Сэр Эдвард Ворнер, позиционированный судом, как "друг графа Суррея" показал, что ему говорил сэр Ричард Деверос, что "гордость и жажда славы вышеупомянутого графа может в один день значительно уменьшиться. Я спросил, что он имеет в виду, и он ответил: "Что, если в один день король обвинит его в том, что он говорил, что когда Господь призовёт короля, кто ещё будет управлять принцем, если не милорд его отец". Бред, конечно, который ни один суд не должен бы был принимать во внимание, потому как Ворнер пересказал пересказанный ему разговор.

Другой "друг" графа, Эдвард Роджерс, тоже припомнил разговор со служащим короля, эсквайром Джорджем Благом, который рассказывал ему, что граф ещё месяцев девять назад говорил, что король должен назначить регента для управления принцем, и что его отец, герцог Норфолк, подходит на эту роль и по заслугам, и по статусу. Ярый реформист, Благ ответил, что если такое случится, он лично всадит кинжал графу в грудь, но не допустит, чтобы принца учили ложной религии. На что граф, с присущим ему тактом, хмыкнул: "Бодливой корове Бог рогов не дал", да ещё потом и явился к дому Блага с мечом в руках мерять длину рогов.

Сэр Гавен Кэри, помимо разговора Суррея с сестрой, припомнил ещё один разговор. Граф выражал недовольство политикой короля, возвышающего на самые верхние ступеньки власти "шваль типа Волси и Кромвеля". Сэру Гавену тоже рассказывал Эдвард Роджерс о мнении графа, кто должен стать регентом при принце. То ли Роджерс был несносным сплетником, то ли просто искренне возмущался амбициями Суррея, и рассказывал о них всем, готовым слушать.

Глупости? Конечно. Только вот, согласно акту Кромвеля от 1534 года, говорить о смерти короля в принципе стало государственной изменой.

Привезли давать показания и сестру графа, и любовницу герцога. Мэри рассказала ещё раз, что отец сговаривал её за Томаса Сеймура, и все уже было хорошо, но тут вмешался брат со своим мнением, что "эти выскочки ненавистны всем истинным аристократам, и, когда Бог призовёт короля, их просто размажут". Бетти Холланд смогла вспомнить, как герцог говорил ей, что все эти выскочки при дворе его ненавидят за то, что они не родились джентльменами, и за то, что он верит в Сакрамент. И что король его тоже не любит, потому что он, Норфолк, слишком популярен в народе. И что король разжирел и одряхлел так, что его поднимают с этажа на другой при помощи какого-то механического приспособления. И что король долго не протянет.

Очевидно, понимая, как она выглядит, давая показания против человека, от которого видела в жизни только хорошее, причём в больших, щедрых количествах, Бетти утверждала, что ни герцог её не любит, ни она герцога, и вообще она сочувствует герцогине.

Но именно Мэри Говард подвела базу под обвинения в государственной измене против графа. Она рассказала (говорят, что рассказала ещё раньше, королю, которому жаловалась на притеснения брата), что ему сделали герб, где, вместо обычного герцогского коронета, было изображено нечто, похожее на шапку, которую несут перед королями во время коронации, с опушкой, и короной, напоминающей королевскую. И с инициалами HR (Henricus Rex), которые принадлежали королю.

К сожалению для графа Суррея, его сестра рассказала чистую правду. Он использовал герб своего деда по матери, герцога Бэкингема, в котором совершенно законно использовались детали королевского герба и лилии — через Томаса Вудстока, младшего сына короля Эдварда III. Невинный и законный жест? Увы, нет. Бэкингем был лишен имущества и гражданских прав по обвинению в измене. Взяв детали герба деда на свой герб, граф Суррей, по сути, предъявлял претензии на трон. Наверняка только в виде домашней фантазии, мечты. Тем не менее, его действия согласно букве закона были государственной изменой.