Колос времени

— Красиво, герр доктор...

— Вы находите, фрейлейн? — Порциус Гиммель как будто не заметил ее безразличия. — Да, признаться, и вправду получилось недурно. Я редко бываю доволен своей работой, но эти часы... Тут я должен был приложить все свое умение, чтобы ваши прекрасные глаза могли озирать предмет, достойный их взгляда.

Мартина оттерла лицо и из уважения к доктору постаралась проявить больше интереса:

— О, благодарю вас. В этих часах тоже есть секрет?

Порциус Гиммель добродушно рассмеялся.

— Моя госпожа всегда зрит в корень. Да, я не смог удержаться... Дайте вашу булавку... — Он слегка надавил острием между шляпок, потом подцепил и вытянул вперед рамку с быками. За ней было пусто. — Глядите... Тайник небольшой, но обнаружить его непросто. Этому секрету меня научил мастер Вишер, непревзойденный резчик, с которым мы приятельствовали в Нюрнберге. Он делал множество забавных вещиц... Но я могу показать фокус куда занятней.

Он провел рукой над циферблатом, и тиканье на мгновение смолкло. Потом раздался мелодичный звон. Некоторое время, казалось, ничего не происходит, но вдруг Кристина вытаращила глаза и закричала, указывая пальцем на стрелки:

— Господи помилуй, да они назад идут! Смотрите, барышня, смотрите сами!

— Это правда! — Сверкая глазами, Мартина наклонилась к циферблату. — Они идут назад... Это колдовство?

— О нет, простая механика, — с почтительной улыбкой доктор заложил руки за спину. Мартина глянула на него с любопытством, но глаза ее снова потухли.

— Как жаль... — чуть слышно прошептала она.

— Чего же, фрейлейн?

— Жаль, что вы не можете заставить время двигаться назад.

— Вы желали бы этого?

— Да, от всего сердца. Если бы можно было все вернуть... то отец был бы жив... а сестра не вышла замуж. Как хорошо жили бы мы все вместе в Зегельсе!

— Моя госпожа, кто тоскует о прошлом, тот не видит будущего, — мягко заметил доктор.

— А если будущего нет?

— Такого не может быть.

Мартина с тяжелым вздохом выпятила губу и поникла, отвернувшись ото всех. Доктор встал у окна, неторопливо перебирая пальцами вдоль частых свинцовых переплетов.

— Я нахожу, — произнес он негромко, будто беседуя сам с собой, — что многие люди чересчур склонны поддаваться внезапным порывам чувств, не умея ни обуздать их, ни направить в нужное русло. Такие люди не склонны рассуждать, они полностью отдаются первому стремлению, которое зачастую является весьма сильным, но редко — верным. Увы, последствия необдуманных решений умножают меру людского страдания. Hoc erat in fatis...*

Мартина прислушалась. Порциус Гиммель говорил так тихо, что сама того не замечая, она приблизилась и встала рядом с ним.

— Фрау Элиза, ваша сестра, одна из таких людей. Чувство к господину де Мерикуру завладело ею, и она не нашла в себе сил ему противиться. Окажись ее избранник благородным in natura**, а не только лишь по праву рождения, эта история разрешилась бы к всеобщему удовлетворению. Но господин де Мерикур слаб, упрям, невоздержан, склонен к истерии и подвержен дурному влиянию. Его союз с вашей сестрой по природе своей не мог оказаться долговечным. Так и случилось. Но, боюсь, чувства фрау Элизы не вполне угасли. Они подобны тлеющим углям под слоем пепла — из них еще может разгореться пламя, но теперь оно будет сжигать, а не греть.

— Бедная Лизель, — прошептала Мартина, утирая выступившие слезы.

— Не стоит жалеть человека за то, каков он есть. Многие женщины вскоре после замужества испытывают разочарование даже в том случае, если брак заключен по любви. Наиболее разумный и естественный выход в таком случае — расторжение союза... — Порциус Гиммель замолчал, внимательно глядя на побледневшую Мартину.

— Развод? — с ужасом переспросила девушка.

— Да, моя госпожа. Но для фрау Элизы он невозможен, по крайней мере, теперь, иначе она лишится права на наследство. Ваши земли и титул передаются в порядке первородства по мужской линии, если же наследницей становится женщина, опеку над ней осуществляет супруг или ближайший родственник. Таково несомненное положение дел. Однако и здесь остается возможность полюбовного соглашения... когда видимость брака сохранена, а на деле супруги дают друг другу свободу. Господину де Мерикуру было бы лучше покинуть Зегельс и вернуться во Францию или в свои савойские имения, если они, конечно, существуют...

Мартина задумалась, потом с грустью покачала головой:

— Если так случится, плохо придется нам обеим — и Элизе, и мне.

Доктор Порциус легонько сжал локоть Мартины и, склонившись к ее уху, чуть слышно прошептал:

— Моя госпожа, не стоит горевать понапрасну. Примирение супругов де Мерикур невозможно, но ваша сестра скоро утешиться. Ее сердце уже занято другим человеком, хотя она сама еще не догадывается об этом. Фрау Элиза разочарована, потому ее естество жаждет того, кому она сможет довериться. Она ослабела, поэтому ее влечет мужская сила и превосходство...

— О ком вы говорите? — Девушка замерла, с томительным предчувствием ожидая ответа.

— Я говорю о рыцаре Хорфе.

— Альберт Хорф и Элиза? — Голос Мартина зазвенел и сорвался. Порциус Гиммель дернул ее за руку и прижал палец к губам, призывая к осторожности. — Хорф и моя сестра? Как такое возможно?

— Все возможно, моя госпожа, все говорит об этом.

— Да как же так? Только что Элиза была сама не своя от любви к мужу. С чего вдруг ей влюбляться в Альберта Хорфа?

Вместо ответа Порциус Гиммель низко поклонился ей и, не произнеся более ни слова, вышел из комнаты.

* Так суждено...

** По сути

Сказавшись больной, Мартина сидела в комнате, неотрывно глядя на бронзовые стрелки часов, отсчитывающие задний ход. Она спрашивала себя — неужели доктор говорил ей правду? Чем мог увлечь Элизу немецкий рыцарь? Он не отличался ни красотой, ни утонченностью, напротив, был груб и высокомерен. И род его не такой уж знатный — первый из Хорфов простым кнехтом прибыл в Ливонию менее ста лет назад. Великий магистр фон дер Борх отдал им Крейцбург, после того дед Альберта Хорфа принес Ордену вассальную присягу. У самого рыцаря нет ни земли, ни денег — лишь горстка наемных солдат называет его господином...

Каким же непостижимым способом проник Хорф в душу Элизы? От потаенных мыслей у Мартины холодело под сердцем. Беспощадная воля рыцаря черной тучей опускалась на Зегельс, чтобы завладеть всем, что есть в нем — плотью, камнями и золотом. Страшно видеть, какую власть приобретают над ними его слова и желания. Что за силы ведут его по неправедному пути? Ведь недаром пожилые латышки, завидев Хорфа, торопливо чертили в воздухе знак, охраняющий от колдовства. Может, и вправду тогда в лесу дьявол являлся к нему сперва в образе волка, а потом меченого?

Через три дня, таясь ото всех, Мартина пришла в "библиотеку".

— Доводилось ли вам встречать колдунов, доктор Порциус? — с порога спросила она.

— Моя госпожа, вы говорите о возможности творить чудеса? Если так, то я много слышал о людях, которым это было доступно, и даже встречал их на своем пути.

— Что же вы делали, когда встречались с ними?

— Я говорил с ними, фрейлейн, а с некоторыми и жил бок о бок, деля кров и пищу.

Мартина посмотрела на него с испугом.

— И они не причинили вам вреда? — недоверчиво спросила она.

— Одна лишь способность творить чудеса не делает человека ни святым, ни грешником. Все зависит от того, к добру или к злу ее обращают, — рассудительно заметил доктор. — Навредить ближнему может любой, а злокозненность есть свойство не одних лишь колдунов.

Дочь барона опустила голову и задумалась.

— Но как распознать того, кто вступил в сговор с дьяволом? — тихо произнесла она. — И может ли рыцарь замараться в этом?

Порциус Гиммель рассеянно пожал плечами.

— Не вижу причины, по которой рыцарю отказано в праве совершить грех, как и любому смертному. Французский маршал барон де Ре слыл известным колдуном и детоубийцей, а великий магистр ордена бедных рыцарей Храма сгорел на костре, как колдун и еретик... Моя госпожа, что с вами? — Он подхватил бледную, как смерть, Мартину и усадил в кресло. — Я напугал вас? Простите мой болтливый язык...

— Значит, дьявол способен овладевать даже душами монахов? — прошептала девушка, не слушая сбивчивых извинений. По ее щеке скатилась горячая слеза. — Значит, и мы в его власти?..

Внезапно доктор отступил на шаг и рассмеялся.

— Господь милосердный! Вот уж не думал, фрейлейн, что вас так легко напугать. Успокойтесь, моя госпожа, не стоит придавать значения всему, что болтают о колдунах, — доверительно заметил он. — Истинные чудеса — в руках Божьих, а дьявол вершит лишь то, что ему дозволено Господом. И поскольку нет у него власти, он прибегает ко лжи и так совращает невежественные души... Право, фрейлейн, мне жаль, что я невольно огорчил вас. Я не хотел. Не станем более говорить о вещах, чья природа скрыта от непосвященных, иначе и тут будет произнесено много лжи... Может быть, когда-нибудь... — Поциус Гиммель прикусил губу, раздумывая.

Некоторое время в мерзлой тиши "библиотеки" был слышен только шорох синей докторской мантии и тонкий вой сквозняка под дверью. Мартина оттерла слезы и увидела, что Порциус Гиммель разглядывает небольшую мраморную табличку у себя в руках.

— Взгляните, фрейлейн... Сможете прочесть, что здесь написано? — Доктор бережно коснулся сколотых углов. — Готов поспорить, вы и двух букв не разберете. Конечно, этот язык вам незнаком.

— Что за язык? — нахмурилась девушка.

— Язык богословов и философов, величайший и прекраснейший из всех языков земных... я говорю о греческом, — пояснил доктор, вновь придвигая к себе табличку. — Когда-то таблицы, подобные этой, составляли целый свод. Люди, облеченные знанием, передавали их из поколения в поколение, бережно собирая и запечатлевая на мраморе крупицы человеческой мудрости. А ныне все, что осталось от ее бесценных сокровищ, может уместиться в ладони. Это ли не красноречивый пример тщете человеческих притязаний?

Мартина пожала плечами. Ее покойная матушка, баронесса, обучила дочерей чтению и письму на немецком и латыни, а еще шведскому, который был в большом ходу в Эстляндии. Старый капеллан, поляк, занимался с девушками польским. Но греческий был у них не в ходу — вправду сказать, и язык, и народ, его на нем говоривший, оставался Мартине безразличен.

— Что там написано? — пробормотала она, покосившись на мелкие буквы, еле различимые на покрытом желтыми пятнами мраморе.

Доктор Порциус поднял голову.

— Есть древнее предание, фрейлейн, — торжественно произнес он, — оно пришло из тех времен, когда Христос еще не ходил по земле. Безжалостный Хронос, отец богов, пожирал своих детей одного за другим и пожрал уже пятерых, но когда родился шестой, мать богов вместо ребенка принесла мужу завернутый в пеленку камень. И Хронос, не заметив подмены, проглотил его, как и всех детей до этого. Ребенок же, тайно взращенный матерью, возмужал и свергнул отца с небесного трона. Он же заставил павшего исторгнуть обратно проглоченных сыновей и дочерей, а вместе с ними и камень, спасший ему жизнь... — Доктор надолго замолчал.

— И что же? Все это записано на табличке? — прервала затянувшуюся тишину Мартина.

— А?.. — Порциус Гиммель слегка вздрогнул, приходя в себя. — Нет, моя госпожа. Здесь написано о прекрасной Деве, чье имя, скрытое тайной, нельзя произнести вслух. Гуляя по цветущему лугу, она подобрала камень, исторгнутый отцом богов, и в ее руках он пророс, подобно колосу. Ости его пронзили время, соединив прошлое с настоящим, а настоящее с будущим — и вот время перестало существовать. А вместе со временем стало умирать все живое. Увидев это, Дева спрятала камень у себя в чреве, чтобы ничья рука более не могла его коснуться. С тех пор ее почитают как хранительницу времени... Вот и все, что здесь написано.

— Я знаю эти языческие сказки, — заметила девушка. — У лэттов их много. Раньше старая Берта рассказывала нам с Элизой о матерях природы и раганах...

— Поверьте, моя госпожа! — с неожиданной горячностью перебил доктор. — Сказки сказкам рознь, и люди в них верят. Да, верят!

Он резко поднялся и принялся расхаживать взад-вперед. Мартина наблюдала за ним с беспокойством. Ей было не по себе от его резких жестов, странного бормотания и мрачных взглядов. Добрый доктор, к которому она привыкла, исчез, вместо него перед ней встал совсем другой человек. Он выглядел, как Порциус Гиммель, носил его одежду, говорил его голосом — тем не менее, он не был ей знаком. Мартина нервно затеребила манжеты. Ей хотелось уйти, но почему-то она продолжала сидеть, будто приклеенная к креслу.

Наконец доктор остановился, устремив пристальный взгляд на девушку.

— Много-много лет назад, — произнес он с грусть, — один юноша тоже смеялся над тем, что казалось ему выдумкой сказочников. Потом он вынужден был переменить свое мнение. Когда-нибудь я расскажу вам об этом... Этот человек много страдал. Горести заставили его усомниться во всем: в себе самом, в законах, в справедливости... даже в Боге! Он был растерян и не понимал, за что Господь подверг его испытанию, явно превышающему человеческие силы. По глупости своей юноша захотел совершить невозможное и вернуть время, когда он был спокоен и счастлив... И он стал искать способ овладеть временем.

Мартина выпрямилась, глаза ее заблестели. Теперь она ловила каждое слова доктора.

— Да-да, фрейлейн, — кивнул Порциус Гиммель, отвечая ее невысказанным мыслям. — И время можно взять в руки, как материальную субстанцию. Это не каждому дано, но в вас, моя госпожа, я вижу редкий задаток... Но его еще нужно развить. Если пожелаете, я поведу вас тайной стезею. Ибо Господь заповедал нам с вами одну цель — служение Деве, хранительнице времени...

Жульен де Мерикур в ярости выскочил во двор и зашагал к конюшням, остервенело хлопая по сапогу рукояткой хлыста. Заметив у ворот оседланную лошадь, которую вел под уздцы конюх-латгал, француз, не раздумывая, вскочил в седло и вырвал уздечку. Стражники у подъемного моста едва успели отскочить в сторону, а тот из них, кто оказался менее расторопным, получил хлыстом по плечу.

Без перерыва понукая коня, Жульен несся напрямик через холмы. От бешеной скачки перехватывало горло, и кровь сильнее стучала в ушах. Внезапно лошадь споткнулась. Сделав несколько неуверенных шагов, она сумела выровнять ход, но внезапно всадник натянул поводья с такой силой, что едва не порвал ей рот. Лошадь нервно присела, переступая с ноги на ногу. Ее бока ходили ходуном, конский пот оставил темные пятна на бархатных штанах француза. Упершись руками в седло, Жульен с трудом перевел дыхание, после чего выругался.

Оглянувшись, он заметил, что со стороны замка к нему направляется еще один всадник. Первым побуждением француза было снова пустить лошадь в галоп, чтобы избежать встречи, но, приглядевшись, он узнал меченого.

Подъехав без спешки, Зауге остановился поодаль. Его лицо по-прежнему закрывала повязка, а видимая половина была бледна и неподвижна. Единственный глаз слезился от ветра. Зауге аккуратно промокнул его платком.