Засуха 1943 года привела к сокращению норм выдачи хлеба иждивенцам и служащим, сам хлеб стал хуже качеством. Другие продукты все чаще или вовсе не выдавались, или заменялись чем-нибудь малоценным. Держаться становилось все труднее. Однако, не всем. По соседству с Коноваловыми обитала семья чиновника, занимавшего какой-то немалый пост в сфере снабжения. Вот эту семью тяготы войны, казалось, совсем не затронули. Единственный ребенок в этой семье — девочка, на два года младше Нины — ни в чем не знала отказа. Для трапезы ей выносили во двор специальные столик и стульчик, накрытые сверху марлевым балдахином — от мух. А девочка постоянно капризничала, и окрестные ребятишки, с подведенными от голода животами, могли наблюдать, как она то опрокинет в пыль двора чашку с молоком, то швырнет на землю паровые котлетки...

Нине подобное зрелище приходилось видеть регулярно, поскольку она подрабатывала мытьем полов в этом доме, принося домой за работу большую белую лепешку. И она просто никак не могла взять в толк, как же это можно разбрасываться едой. Когда, уже ближе к концу войны, главу этой семьи арестовали, никто из соседей не злорадствовал, но и сочувствия с их стороны тоже не было. А семья вскоре куда-то уехала из Ташкента.

Чтобы получать рабочую карточку и немного подкормить семью, бабушка еще в 1942 году вернулась к своей прежней работе — в трамвайное депо, занимаясь обучением молодых девчонок, пришедших на смену призванным на фронт вагоновожатым, и сама водила грузовой трамвай на ветке, проложенной к хлебозаводу. Число пассажирских маршрутов в городе сократилось, и среди других были разобраны рельсы на линии по улице Кафанова, чтобы использовать их для прокладки линий к складам Госрезерва.

Школа по-прежнему поддерживала своих учеников 'затирухой' из темной муки на горячее и небольшими пончиками. В качестве одного из очень чувствительных наказаний за неудовлетворительные отметки пончика могли и лишить. Однако ничто не могло помешать детям на переменах самозабвенно играть в войну. В ход широко шли импровизированные снаряды из газетной бумаги, в которую заворачивалась вездесущая ташкентская пыль. При ударе о землю такие снаряды 'взрывались', поднимая целое серое облако. Играли самозабвенно, то и дело опаздывая на уроки. По этому поводу школьные виршеплеты даже сочинили стихи, неумело переиначив текст недавно исполненной по радио песни 'Артиллеристы, Сталин дал приказ!':

Вот колокольчик звенит последний раз,

Уже сердито зовет учитель в класс!

Из сотен наших дневников

За слезы наших калдыков,

За наши пончики — огонь! Огонь!

(Калдык — остаток, отброс. Так называли по-узбекски оценку 'очень плохо', она же 'единица' или 'кол').

Осенью 1943 года на семью Коноваловых свалилась новая напасть — бабушка, оступившись на лестнице, получила перелом бедра. Сразу не стало рабочей карточки, а на Нину легли все заботы по дому. С продуктами становилось все хуже и хуже, поскольку из годных к обмену вещей практически все уже отправились на базар. Скрепя сердце, Нина отнесла на базар и подарок Корнея Чуковского — роскошную французскую куклу.

Старый узбек, которому приглянулась эта кукла, долго восхищенно цокал, разглядывая ее, и осторожно прикасаясь пальцами к кружевным оборочкам. Домой Нина, пыхтя и отдуваясь, притащила мешок риса килограмм на двадцать, и большую миску изюма. Но и это пополнение быстро растаяло.

Девочка нашла, однако, еще одно средство. У бабушки были очки, которые все называли золотыми. Пользоваться ими для шитья она уже перестала — глаза стали совсем подводить, и Нина, после долгих колебаний, решилась сходить с ними в Торгсин. Поскольку она совсем не была уверена в золотой природе этих очков, девочка с немалым страхом ожидала, как посмотрят в Торгсине на то, что очки могут оказаться совсем не золотыми. Подумают еще, что она хотела всех обмануть!

Приемщик в окошке, куда сдавали изделия из драгоценных металлов, капнул на дужку очков какой-то жидкостью, а Нина уже подалась к двери, в страхе, что ее сейчас уличат в обмане.

— Девочка, ты куда? — окликнул ее приемщик. — Вот, получи и распишись.

Очки и в самом деле оказались золотыми! Нина даже не смогла за один раз унести все то, что смогла закупить за сданное золото, и пришлось сделать две ходки, едва удерживая обеими руками свертки с продуктами. Увы, и этот источник был не вечным. Продукты быстро иссякли. И девочка решила устроиться на завод, чтобы самой получать рабочую карточку. За весну и лето она заметно вытянулась в росте, и, храбро приписав себе три года, сделалась работником завода 'Ташсельмаш'.

2. Завод

Основной продукцией этого завода были боеприпасы для реактивной артиллерии М-8 и М-13. Нину, после краткого инструктажа, поставили за токарно-винторезный станок, на котором вытачивались корпуса реактивных снарядов. Девочка старалась изо всех сил, и вскоре стала давать взрослую норму — а не каждому из подростков, вставшему за станок, удавалось до нее дотянуть. Постановлением СНК СССР от 18 октября 1942 года ? 1709 директорам предприятий было дано право выдавать рабочим, выполняющим и перевыполняющим нормы выработки, дополнительное горячее питание и производить отпуск продуктов сверх установленных норм за счет ресурсов своих подсобных хозяйств. Теперь, помимо рабочего пайка, она получала в заводской столовой жиденький овощной супчик, заправленный ложкой черного кунжутного масла, и серого цвета кусочек омлета из яичного порошка, размером со спичечный коробок. Все это она относила домой, маме и бабушке, каждый раз уверяя их, что она в столовой уже наелась.

Но ни мама, ни бабушка вполне справедливо не верили ей, и после долгих препирательств вынуждали сесть за обед с ними вместе. Нина изо всех сил старалась, сглатывая слюну, зачерпнуть из котелка как можно меньше, и отщипывала от омлета совсем крохотные кусочки.

День шел за днем, красивые синеватые спирали стружки (вид которых девочке очень нравился) все так же стачивались с заготовок, а Нина стала давать 110% нормы, затем 120%... Цеховым мастером был безногий инвалид, передвигавшийся по заводу на тележке с колесиками, отталкиваясь руками. Девочке он казался стариком, хотя ему вряд ли было больше сорока лет. Мастер, видя ее старания, и, главное, отметив тот факт, что девочка совершенно не допускает брака, сделал ей поистине царский подарок — победитовый резец. Уходя с завода домой, она сдавала резец мастеру, который сам затачивал его, а затем прятал в железный шкафчик под замок. Качество ее работы не осталось и без официального поощрения — она получила личное клеймо, что позволяло ей сдавать работу, минуя проверку ОТК, а это означало экономию времени. С личным клеймом и победитовым резцом Нина вскоре стала ухитряться выдавать две нормы, что давало ей право на вторую порцию в столовой.

Стоит ли говорить, что и эту порцию она тоже тащила домой, ухитряясь за обеденный перерыв сделать немалый конец от завода до улицы Кафанова и обратно. Главное, было не выскочить из маминых туфель — единственной прочной обуви, что у них осталась, — которые она надевала на специально связанные бабушкой толстенные шерстяные носки, что позволяло ходить в них и зимой. Правда, теперь ей приходилось скрывать от мамы и бабушки происхождение синяков на своем лице. Нередко во время работы Нину настигали голодные обмороки, и она с размаху падала на бетонный пол цеха с ящика, на котором стояла, чтобы дотянуться до станка. Ладно, пусть считают, что она опять ввязалась в какую-нибудь драку, лишь бы не отказывались от еды, которую она притаскивает с завода.

В обмороках был виноват не только голод, но и недосыпание. Помимо работы на заводе Нина ночами шила кукол из всяких остававшихся в доме обрезков, и продавала их на базаре в воскресные дни, когда изредка получала в качестве поощрения выходной. Игрушек во время войны было днем с огнем не найти, и люди, имевшие продукты на обмен, могли себе позволить купить тряпичную куклу для любимого ребенка. Впрочем, был еще денежный аттестат Якова Францевича, но той тысячи с небольшим рублей, которые по нему перечислялись, могло хватить разве что на две буханки хлеба. Однако практически все деньги приходилось тратить не на еду, а на лекарства, без которых Анна Алексеевна уже обходиться не могла.

А вскоре синяков на лице у Нины еще прибавилось, и уже не от голода или недосыпания.

3. Суворовцы

Девятнадцатого декабря 1943 года в Ташкенте было открыто Суворовское военное училище НКВД СССР. В Ташкентском СВУ должна была осуществляться подготовка преимущественно сыновей офицеров, генералов и вольнонаемных сотрудников войск и органов НКВД и НКГБ. Воспитанники училища снабжались по нормам довольствия боевых частей: борщ, белый хлеб, масло, вермишель, каши, натуральный сахар, а не сахарин...

Контингент в училищах собрался сложный. Кто-то за время войны привык к бесконтрольности, превратившись в самую настоящую шпану, кто-то имел привычку прятаться за авторитет родителей, иные, оторванные от привычного уклада жизни, испытавшие на себе все ужасы военного лихолетья, ожесточились. С дисциплиной в училищах было плохо, отчисления за недисциплинированность были обычным делом, но искоренить повадки 'вольницы' было непросто. Вот со стаей таких непростых ребятишек и пришлось столкнуться Нине.

Училище разместилось напротив Кафановского парка, на углу улиц Шевченко и Стрелковой — как раз мимо этого места нужно было пройти Нина, выходя с улицы Гоголя по пути с завода домой. Однажды зимой, когда она спешила донести котелки с супом до больных мамы и бабушки, на девочку, спрыгнув с забора училища, налетела стайка суворовцев в черных шинелях.

Что за дело? Вот идет девчонка, одна. Почему бы и не развлечься, не покуражиться над ней вдоволь, да не наподдать напоследок, посмотреть, как она всхлипывает, размазывая по лицу слезы и сопли?

Суворовцы поначалу опешили от неожиданного отпора — они не знали, что столкнулись с Гюрзой, дравшейся с небывалым ожесточением и совсем не характерным для девчонки умением. И все же явное численное превосходство сытых, откормленных ребят, многие из которых были заметно старше Нины, и тоже поднаторели в недетских драках, ставило ее в заведомо проигрышное положение. Но долго драться под самым забором училища воспитанники не решились, и Нина смогла продолжать свой путь, с фингалом под глазом и без супа, котелки с которым были безжалостно опрокинуты в снег.

Через несколько дней история повторилась. Идти в обход, делая здоровенный крюк, Нина не могла, — ей и так едва хватало времени обеденного перерыва, чтобы слетать домой и обратно на завод. Да и отступать она не привыкла. Поэтому в очередной раз она вышла с завода, прихватив с собой из ящика с браком немало металлических деталей. Дно головной части реактивного снаряда представляло собой диск с острыми гранями — и вот этими-то детальками девочка намеревалась отбиться от нападавших.

Снова наскочившие на нее суворовцы были встречены стальным градом — кому-то шинель смягчила удар, у кого-то кровь заливала рассеченное лицо, а кто-то схватился за глаз и завыл... Мальчишки в нерешительности остановились, а затем бросились наутек.

Вечером в доме Коноваловых появился воспитатель училища, средних лет майор с рукой на перевязи и с озабоченным хмурым лицом. Ему не составило большого труда установить, от кого его воспитанники понесли столь серьезный урон. Наличие в доме двух лежачих больных немного смутило его, но твердо спросил:

— Здесь ли проживает Нина Коновалова?

— Здесь, а в чем дело? — поинтересовалась Елизавета Кондратьевна.

— И где же она? — не отвечая на вопрос, снова спросил он.

— Так где же ей быть? На заводе, смена-то еще не кончилась, — пояснила бабушка.

— И что она там делает? — продолжал вопросы майор.

— Работает, за станком стоит, что еще там делать? Приписала себе три года, да и пошла на завод, чтобы нас вон кормить, — заговорила из своего угла Анна Алексеевна. — А ночами не спит, кукол шьет, на базаре продает за крохи, только чтобы нас подкормить.

— Так сколько же ей лет? — удивился офицер с рукой на перевязи.

— Одиннадцать.

Майор уже не мог скрыть смущения, что, однако, не помешало высказать все, что он думает, о хулиганском поступке Нины Коноваловой.

При виде самой Нины Коноваловой, вернувшейся с работы, когда на город уже опустилась ночная тьма, он смутился еще больше — видно, победителя своих юных воинов он представлял себе каким-то более грозным, что ли, — но его негодования это не остудило:

— Ты что же наделала, шпана бессовестная? — не скрывал майор своего гнева и беспокойства за подопечных. — Ребятишки тут без родителей, многие и вовсе сироты, а ты их калечить взялась! Одного чуть вовсе без глаза не оставила — еще неизвестно, будет ли глаз видеть!

— Ребятишки? Сироты? — девочка чуть не задохнулась от возмущения. — Да ваши ребятишки хуже фашистов!

— Ты говори, да не заговаривайся! — взвился воспитатель. — Сама безобразничаешь, а суворовцев фашистами лаешь?

— А кто же они еще, как не фашисты? — Нина глядела на майора не волчонком — волком. — У меня отец на фронте, мать ранена под Москвой, вставать не может, бабушка со сломанной ногой лежит, я им поесть с завода тащу, а эти гады каждый раз, как мимо идти, специально караулят, набрасываются и все на землю выливают! Фашисты и есть! — убежденно заключила она.

Майор потемнел лицом, с усилием подавил какое-то, готовое вырваться восклицание, затем откозырял, повернулся и вышел. На следующий день он появился снова и пригласил Нину с собой в училище.

Выстроив свой учебный взвод, он вышел перед воспитанниками вместе с девочкой. Многие начали переглядываться, но шептаться на глазах у воспитателя не решались. Некоторые из мальчишек были отмечены синяками, у двоих на лицах были марлевые наклейки, еще у одного была повязка на глазу.

— Что, узнаете эту девочку? — с нехорошим прищуром спросил майор. — И не стыдно вам, мужикам, было кодлой на одну девчонку нападать?

— Да-а, девчонка, — плаксиво протянул один из суворовцев, — вон, Мишке чуть глаз не выбила!

— Так, Приходько, а скажи-ка мне, зачем вы тут в училище оказались?

— Чтобы стать воинами Красной Армии! — бойко выпалил Приходько.

— Ну, а зачем же нужны воины Красной Армии? — допытывался воспитатель.

— Фашистов бить! — так же бойко ответил воспитанник.

— И только? А когда фашисты кончатся? — не отставал от него майор.

— Ну-у, тогда, вообще, — неуверенно промямлил паренек, но потом все-таки нашелся, — Родину защищать!

— Готовитесь, значит, Родину защищать... Так-так... А что же вы тогда, сволочи, выделываете? На своих руку поднимаете? Да выбираете, кто послабже? Сидите тут, задницу протираете на казенных харчах, на всем готовом, морду вон отъели, народ от себя отрывает и вам дает! Девчонка же эта своим горбом жратву зарабатывает, на заводе вкалывает, фронт снарядами обеспечивает. У нее, как и у вас, отец воюет, а дома мать раненая лежит! — майор рассвирепел и не собирался останавливаться. — А вы чем Родине помогаете? Еду у нее отнимая? Все, видеть вас больше не хочу! Буду ставить вопрос об отчислении. Такие, с позволения сказать, защитники, Родине не нужны! Разойдись!