Демон шарлатана. Часть первая.

Я взял амулет и поднес к глазам.

— Либо твои воспоминания записаны в этой штуке. Но она тоже нестабильна, в чем я уже убедился, посему малопригодна для хранения точной информации. Так что, полагаю, если у тебя нет другой иглы в яйце в утке в зайце в сундуке, закопанном в песок какого-нибудь острова Тихого океана, то твоя память представляется весьма ненадежной. Подытоживая всё сказанное, я выдвигаю теорию: ты ни черта не знаешь о своём устройстве и происхождении. Даже если ты когда-то знала, то почти наверняка забыла. Если кислотные солнечные лучи, которые я вижу сквозь толщу кирпича и бетона, действительно являются нейтринным потоком, то у тебя попросту не было возможности изучить свою природу. Само существование нейтрино было впервые косвенно замечено менее столетия назад, не говоря уже об экспериментальных доказательствах. И ты едва ли когда-либо была демоном гениального физика или биолога, чтобы с помощью носителя заново раскрыть свою природу. Вот истинная причина твоих сказок — твоё собственное незнание.

Демоница демонстративно похлопала в ладоши, мило улыбаясь.

— Поздравляю. Ты всего четвертый мой хозяин, достигнувший таких глубин паранойи.

— Благодарю, — польщенно отозвался я. — Тебе есть, чем ответить?

— Нет.

Я был обескуражен.

— Как "нет"?!

— Женщина — загадка, мой дорогой натуралист, — значительно произнесла демоница и пошла в комнату.

Несколько секунд я стоял с отвисшей челюстью. Наглость суккуба выходила за рамки неуважения и пренебрежения, наверное, так олимпийские боги обращались со смертными. Демоница попросту не заботилась, что я думал и кем её считал. Или же — вдруг подумалось мне — в том и состоял её план: извести меня недомолвками и раскачать мой ум. В совокупности с её призывами изменить мир всё это выглядело как программа подготовки к продолжительному интеллектуальному труду.

— Да чего она хочет от меня? — пробормотал я и поднес руку к лицу, чтобы почесать лоб, но остановил её, увидев забытое в растерянности свечение. — И когда я перестану гореть?

Но задать эти вопросы суккубу у меня не вышло: стоило мне переступить порог спальни, как я был захвачен в плен объятий и брошен на кровать.

Глава 7.

Никогда не считал себя эмоциональным человеком. Вероятно, никто не назовет себя таковым, если только не пытается произвести впечатление на противоположный пол. Люди редко склонны объяснять свои действия страстями, чаще в качестве оправданий приводятся внешние обстоятельства. Причину "я так пожелал" назовут ребячеством, хотя в большинстве случае именно она является краеугольным камнем человеческого поведения. Однако общественный этикет предписывает искать своим даже самым бредовым поступкам объяснение, основанное на воздействии внешних сил. Как будто реакция на раздражители это всё, на что способен человек.

Но быть собакой Павлова считается достойным порядочного человека, а творить свою волю — нет, отчего всякий, желающий прослыть приличным членом общества, вынужден изощряться в самообмане. "Так правильно", "так надо", "сам бог велел", "действовал по обстоятельствам", "любой бы на моём месте" и тому подобными отговорками люди скрывают простую истину: общество страшится эгоистов.

Само слово "эгоист" люди стадные используют как оскорбление, не задумываясь, что их стремление к общности тоже является проявлением эгоизма, поскольку проистекает из персонального желания каждого из них чувствовать себя защищенным. Альтруистов вообще не существует; даже если некто самостоятельно и бескорыстно помогает окружающим, он просто следует своему желанию быть добрым — утоляет свою страсть. Подлинный альтруист должен быть равнодушным как старый хирург: честно стараться творить благо, но не страдать из-за чужой боли. Стадные люди этого не понимают и называют черствостью. В их понимании альтруизм — это самопожертвование.

Страшно представить, каким дерьмом забиты головы людей, призывающих к миру и требующих жертв.

Но всё это не имеет ко мне прямого отношения. Демоница вернула мне чувства — и сделала это очень интересным способом — благодаря чему я смог осознать всю глубину различий между своим обычным дремлющим гневом и ложным равнодушием. Как выяснилось, я никогда не был бесчувственным, просто ленивая злость плавилась во мне ровно, не остывая, но и не закипая.

Демоница объяснила, что не лишала меня чувств полностью, но только подавила их в целях предосторожности: чтобы я не паниковал во время повторного слияния; да и то не смогла погасить все эмоции. Из-за всего этого я вел себя довольно странно: дождался Анжелику, хотя в обычном состоянии постарался бы покинуть чужой дом как можно скорее; легко принял известие о власти демона над моим самосознанием; избил бывшего друга новой знакомой, не поведя бровью; забыл об окровавленной машине, едва отвернувшись от неё. Власть суккуба надо мной поражала. Конечно, я и прежде не был особенно чувствительным, но демоница, по-видимому, могла усугубить мою холодность и выдержку, превратив меня в небритую копию Ганнибала Лектера.

Когда я высказал сию догадку, демоница не стала прятать правду за привычным смехом или жеманными уловками:

— Я скульптор. А ты... нет, не глина, скорее, гранит. Я могу отсечь лишнее — придать твоей форме большую выразительность. Но наделить тебя новыми качествами не в моих силах.

Ответ показался мне слишком обтекаемым, да и аналогия явно выглядела искусственной. В человеке нет ничего незыблемого, мы все призраки, цепляющиеся за форму, чтобы не раствориться в пустоте. Если демоница умела перенаправлять течение моей личности, она могла побудить меня на любой поступок — а ведь только по делам возможно судить человека. Возможности не существуют сами по себе, но возникают лишь в миг действия.

До позднего вечера я провалялся в постели, сжимая суккуба в объятиях, и размышлял, к чему меня может привести эта милая девушка, сочетающая внешность моей мечты с повадками дьявола. Огонь угас, и демоница, по её словам, перестала давить на меня изнутри, благодаря чему я мог мыслить более или менее обычным образом: язвительно и уничижительно.

Как показала практика, даже если принять на веру утверждение о неразрушимости амулета, от него всё же возможно было избавиться при должной внимательности: трижды в сутки быстро снимать цепь с шеи и выбрасывать не так уж и сложно. Попрактиковавшись, я наверняка сумел бы составить относительно точный график, предсказывающий время возвращения демонического украшения, вычислить зависимость срока от расстояния, на которое выбрасывается бижутерия, и провести прочие расчеты. Демоница держала меня не так крепко, как ей бы самой хотелось, и даже угроза стирания моей личности после некоторого обдумывания казалась не столь страшной. Потерять самосознание — это всё равно что умереть, а в смерти нет ничего постыдного; другое дело — стать рабом. Потерять возможность управлять своей жизнью — хуже смерти, поскольку низводит человека до уровня обычной обезьяны. "Просто жить и радоваться жизни" — удел шимпанзе, чей мозг весит в пять раз меньше моего, имея все те же древние отделы. Человека выделяют из животного мира только сверхъестественные амбиции.

Но как я жил до встречи с демоном? Узник собственной неволи, добровольно заперший себя в клетку из недоверия и презрения, достоин называться человеком не больше краснозадого павиана. Молчание и фатализм были моими главными качествами. Я лгал, издевался над глупцами и обворовывал идиотов, но не пытался вырваться за установленные самим собой рамки; мнил себя свободным, но думал только о свободе от внешних тенёт. Мой главный тюремщик — я сам — неуловимыми цепями отвращения приковал мой ум к настоящему.

Я нуждался в помощи, но не понимал этого. Демоница стала моим лекарством от неверия в свои силы и презрения к миру. Ограничив себя суровым реализмом, я запер своё безумие, но вместе с ним лишился пафоса бытия: из всемогущего демиурга в своих собственных глазах стал просто человеком, пусть ловким, даже умным, но лишенным возможности творить свою реальность.

Демоница не отвечала на мои вопросы, не говорила правды и не вписывалась в моё видение мира: именно загадка вылечила меня. Скука — вечный спутник всех умников, и лишь неведение выбивает из рутины.

— К черту привычное, — сказал я вслух, и демоница благодарно кивнула.

Даже если она управляла моими мыслями, на истинность выводов это не влияло. Моё зрение прояснилось: прежняя жизнь была отвратительной, и старый я не собирался её менять.

— Не могу поверить, — пробормотал я, новыми глазами осматривая свою серую комнату, — что у меня не было никакого плана на будущее. То есть совсем никакого. Я собирался жить и умереть в один паршивый день. Куда смотрело моё чувство юмора? В этом же нет совершенно ничего интересного.

Нет, физически мои глаза пришли в норму сразу после волшебного трипа (мысль не поворачивается называть это всего лишь сексом) с демоном, и зелёное пламя угасло для меня, не считая очей суккуба, сверкающих огнями святого Эльма. Мой новый взгляд можно было назвать духовным зрением, будь я склонен к сомнительным метафорам религиозного происхождения.

— Так чем планируешь заняться? — осведомилась демоница.

Ответ требовал подготовки, и я молчал около десяти минут, отыскивая в своём разуме необходимые слова. Демоница терпеливо ждала, не отвлекая меня ни речью, ни ласками.

— Моё желание невозможно исполнить в настоящем, — заговорил я. — Значит, мне придется создать подходящее будущее. Слабая людская природа не удовлетворяет мои потребности. Быть выдающимся человеком — что оказаться муравьем с самыми сильными жвалами в муравейнике. Моя воля ищет путь за пределы человечности. Но моих знаний недостаточно, чтобы приступить к действиям, как и ресурсов. Мне нужны информация и богатство. Не обязательно в таком порядке, но одно без другого будет бесполезно.

— А затем?

— Термин "титан" кажется мне подходящим.

— Врач говорил, что у тебя мания величия?

— Да. И он был прав. Никогда прежде моя мания не была столь сильна. Даже не являйся ты демоном, меня всё равно можно было бы назвать одержимым.

Мой ум продолжал искать решения. Что нужно для преобразования? Во-первых, главной моей уязвимостью, как человека, являлся хрупкий мозг, подверженный множеству разрушительных воздействий и деградирующий с годами. Нервные клетки обладают крайне слабой способностью к восстановлению, и первейшей необходимостью был поиск способа укрепить и расширить хранилище своей личности. Фантазия навскидку предложила несколько вариантов, подчерпнутых из научной фантастики, но я отверг их без колебаний, признав свою некомпетентность. К тому же, прямо сейчас подле меня нежилось ещё одно возможное решение — ментальные способности демона требовали тщательного изучения; правда, симбиотический способ существования суккуба не отвечал моей жажде могущества, однако сие ограничение могло оказаться весьма условным: демоница до сих пор не раскрывала целей заключения сделок со смертными. Кто знает, вдруг её вела одна лишь прихоть?

По большому счету, на этом "во-первых" можно было и остановиться. Усовершенствовав мозг, я уже перестану принадлежать человечеству. И хотя выход из видовой принадлежности не является самоцелью, он позволит свободнее ориентироваться в моих желаниях.

Нет, я не хотел становиться богом. Логика подсказывала, что сверхсложные существа со столь обширными сознаниями не могут существовать едино. Наверняка есть некий порог сложности, за которым интеллектуальная система разваливается на части; и потому Создатель, если он есть, обречен на шизофрению. Вполне возможно, что весь наш мир с его бесконечной ледяной пустыней космоса, где, однако, само ничто полно хаотичных флуктуаций; с его раскаленными под собственной тяжестью, переваривающими сами себя звёздами; с его островками жизни, невообразимо жалкой на фоне вселенской пустоты, где каждый вынужден пожирать каждого; словом, всё наше немыслимо изогнутое пространство-время может быть бредом величайшего шизофреника, отчаянно пытающегося собрать свою разрозненную личность. И разум, человеческий и последующий за ним, есть попытка преодолеть кризис, обрести желаемое единство. Что лучше: поддержать болезненную жизнь безумца или завершить её, возможно, уничтожив Вселенную? Если Бог есть, Он должен быть убит — из милосердия.

Что есть безумие? В психиатрической клинике я сумел увидеть только одно отличие сумасшедших — абсолютную уверенность в себе. Безумцы не сомневались в своём бреде, охотно раздавали советы и почитали себя знатоками всего на свете.

— Скажи, дьяволица, моя мечта о сверхчеловечности — безумие?

— Зависит от того, как именно ты собираешься её осуществлять.

В ответе суккуба звучала мудрость. Мечта без действия — безумие, поскольку лишь терзает человека, угнетая его своим далеким светом, невыносимо ярким на фоне обыденного сумрака. Мечта без правильного действия — также безумие, ибо ум должен находить верные пути к власти, а не обманывать себя иллюзиями.

Человек, обладающий мечтой, не может бездействовать или ошибаться — иначе сойдет с ума.

Вот и меня обуяла жажда деятельности. Просто лежать и наблюдать в окне наступление вечера стало невыносимо, и я выбрался из цепкой хватки огорченной этим музы. За бытовыми мелочами, вроде питания или принятия душа, исполняемыми без участия рассудка, я продолжил составления плана.

Знание и богатство: всего две ступеньки на лестнице превосходства. И хотя первая очевиднейшим образом являлась важнейшей, свои усилия я собирался сосредоточить сначала на второй. Необходимой мне информации в мире ещё не существовало, и шансы, что я смогу вырвать её из ничто самостоятельно, представлялись мне трагично микроскопическими.

Кроме того, было бы наивно считать, что моя мечта уникальна. Опыты по преодолению слабостей человека велись со времен основания Вавилона. Когда цивилизация обретает могущество, она уже не вмещается в старые сосуды, ей требуется новое вместилище. Так создаются народы. Но сегодня ни один народ не может впитать всю силу и гибкость человечества, посему требуется новый шаг — создание нового вида; и всякий разумный это понимает. Не должно существовать существам, способным полностью уничтожить самих себя вместе со средой обитания; но и уменьшать свою власть — путь недостойный.

Посему, правильным решением для меня стало бы сосредоточение усилий на обретении возможности собрать вокруг себя людей, одержимых той же мечтой, что и я, и способных добиться успехов в этом деле.

— Муза, ты представляешь меня в роли главы научно-исследовательского института? — поинтересовался я, зачёсывая к затылку мокрые волосы, когда вышел из ванной.

Дьяволица не раздумывала ни секунды и даже не оторвалась от компьютера:

— Нет. Там придется работать.

И в очередной раз оказалась права. Формальные, скованные дисциплиной должности не для меня. Мне следовало отыскать собственный сумрачный путь, сокрытый от полуслепых глаз невежественной, но способной всё разрушить толпы. Скрытность — грань свободы...