Кухарка сообщила следующее. За время нашего отсутствия на дом напали. Человек двудюж, а может, и поболе. Кто напал, не знает. Сперва кричали бранными словами, а после сломали ворота и кинулись во двор. Тут прибежали мужики из мастерских и все стали драться. И наших побили. Но в дом нападавшие не попали, потому что их разогнал Йар. Потом вырвались свиньи, погнались за бандитами по улице и многих покусали.

Закончив свой рассказ, тетка Анно поспешила к мачехе, стенавшей наверху. В залу вперлись Ена и другие работники и, видно, имели что-то добавить, но батя объявил:

— Баста. Вопрос покудова закрыт.

Подсчитали ущерб. Двое рабочих малость помяты, Лаатрю порезали, но важных органов не задели. Йар получил очередную здоровенную шишку, но скоро пришел в себя. У тетки Анно поломали ухват, с которым она вышла сражаться. Окривела самая большая свинья, то есть свинюк. Полсада превратили в пашню. Раздолбаны парадные кованые ворота. Пропали двое вил, в том числе навозные, оглобля и белье, что сушилось за флигелем.

Постепенно все улеглось. Ворота кое-как починили. Батяня велел прикрутить поперек несколько железных прутьев и заклепать болты в петлях, чтобы створки намертво заклинились. Явился Йар, ужасно смущенный своим геройством. Утверждал, что ничего не помнит. Он загнал обратно расходившихся свиней, полечил свинюка, помог повесить воротины и скрылся в недрах сада. Рабочим всем налили по кружке дорогого вина и велели держать язык за зубами.

Угомонились. Легли спать. Воцарился покой. Казалось, приключений на сегодня довольно...

В ночи дом потряс душераздирающий вой. Началось! Я в одной рубахе слетел вниз.

Мачеха вопила истошно, по-звериному, уже ничего не соображая. Все всполошились, зажгли свет. Кухарка чуть ли не на руках вынесла корчащуюся роженицу из спальни, спустила по лестнице и, отдуваясь, плюхнула на диванчик в зале. Побежала куда-то. Батя топтался рядом, хотел как-то помочь, но, похоже, больше мешал. Сбежались прочие домочадцы.

Роженица не замолкала ни на миг, визжа примерно следующее:

— Ой, Господи-и! Ой-ой-ой! Ну, чего вам тут помазали-и! Чего пялитесь? Нашли развлече... Ой, ма-м-а-а! Ну что ты лыбишься, старый козел? Ему, вишь ли, радость! Вот подохну, а вы только моими муками упиваться будити-и-и!

— Чего, опять ложная тревога? — спросил батя.

— Нет, — пыхтя, бросила тетка Анно и обернулась к дяде Киту. — Позови, ради Бога, Тень свою.

(Видимо, та была у дяди в спальне.)

Неожиданно все перевернулось с ног на голову. Мы, хозяева, метнулись прочь, вжимаясь в стены, а старая рабыня с маху влепила молодой госпоже пощечину и рявкнула:

— Прекрати орать, не срамись перед мужем!

— Подохну я-а-а-а!

— Терпи. Терпи, береги силы. Дыши, как я тебя учила. Чаще дыши. Ялла, ставь воду живо! Отошли все от двери! Меету, да позови же лекарку! Скажи: роды начались.

— Не хочу эту ведьму-у-у-у! — вопила мачеха.

Она снова принялась выть и получила добавки.

— А ну тихо! Срам! Ты же женщина, имей гордость-то!

Кухарка сноровистым движеньем подхватила роженицу в охапку и потащила в баньку. За нею метнулась мохнолюдка. Все невольно потянулись следом, но тетка Анно обернулась и рявкнула:

— Вон! Не мешайтесь тута!

Никто не посмел ослушаться. Дверь закрылась, прихлопнув все звуки. Чужая боль разливалась, наполняя нас вязким беспокойством. Няньки увели девчонок в женскую половину. Батя до утра мерил шагами кабинет, теребил волоса и путано молился. Я лежал на кровати, как чурбан, и гадал, чем все кончится. Сказать по правде, на уме у меня были скверные мысли. Очень скверные...

На рассвете, в самый тревожный час между днем и ночью, дом огласился писком нового существа. Суеверная кухарка не пустила даже отца поглядеть на новорожденного. Перевесившись через перила, я ловил обрывки разговора.

— Чего, кто? Парень, я ж те сразу говорила...

— ...бу-бу-бу...

— ...слабенький... ну, обойдется, Бог милостив... порвалась шибко... не сможет уж, видно...

Я вдруг почувствовал, что ужасно устал, и сполз на ступеньку, прислонившись щекой к холодной балясине. Ну, вот и все. Вот и наследник рода Ируунов. "С гарантией", мать его...

день дюжь-первый

Уллерваэнера-Ёррелвере

Самое прекрасное из существующего на свете — это пробуждение Господнего мира. Еще не омрачено чело Держителево людскими прегрешениями, воплями страждущих, смрадом бытия. Мир чист, как был он чист в первый миг творения. И заключенная в нем красота может явить себя нам, но лишь при условии, что мы ничем не нарушим ее безупречной незамутненности.

Я вышла из дому, чуть только занялся рассвет и начал рассеиваться туман. С собою взяла Хромулю и Ремешка, дав команду "Тихо!" Мы спустились к морю и долго шли вдоль полосы прибоя, пока не покинули пределов города, и ветер не унес в сторону суетные запахи порта.

Здесь было покойно. Я отпустила щенков, и они тут же понеслись, вздымая брызги; взбирались на большие валуны и охотились за глянцевитыми крабами, бочком догонявшими отливную волну. Они, так похожие на нас, были чисты перед Всевышним, ибо собачий разум не может породить дурных помыслов.

Я вознесла Утреннюю хвалу, глядя прямо в лицо восходящему солнцу. Оно еще не успело налиться изнуряющим жаром, первые лучи несли лишь свежесть и Господне благословенье всем твореньям Его на новый день и на продолжение жизни. Оно пало и на меня, и тогда я запела. И в песне те строчки, что вертелись последнее время у меня в голове, сразу же обрели свое место, раз и навсегда сложившись в цепочку образов, которую останется лишь закрепить на бумаге. Тогда всякий, чье сердце открыто, прочтя, воскресит их в том же виде, в каком они явились впервые.

Исчерпав вдохновение, я дала собакам команду держать круговое наблюдение, и вошла в воду. Море здесь даже в зимние месяцы ласково и всегда готово принять сухопутного гостя. Я нырнула глубже и сквозь стеклянистую толщу смотрела, как растворяется в воде теплый свет.

Ветер быстро осушил мою кожу. Я оделась, убрала волосы и достала из сумки последнюю работу своего ученика (почему-то присланную со слугой). То было вольное переложение фрагмента из поэмы Лоатеттарэ. Примерно в том же размере, насколько это возможно для столь разных по звучанию языков.

Я никогда не сталкивалась с герской поэзией, кроме тех ее перлов, что горланят на улице подвыпившие гуляки. Что ж, этот образчик весьма недурен. Я поймала себя на том, что мне все больше нравится герский — если он правильный и литературный. Есть своеобразная прелесть в этой избыточности гласных звуков, переходящих один в другой.

Перевод имел мало общего с оригиналом, однако, прекрасно передал настроение. Вот, что сочинил мой ученик:

Если, облачко, вернешься

В те края, где я родился,

К крыше хижины рыбацкой,

Что у берега морского,

Где промчалось мое детство,

Где провел свою я юность,

Там, где на столе смоленом,

На скатерке домотканой,

В теплом свежем каравае

Позабыл навеки радость

Счастье я свое оставил.

Там, где на лугу зеленом,

У отрогов гор безмолвных,

У порога девы юной,

Что поет подобно птице

И рисует тонкой кистью

Алым, золотом, лазурью

Облака над той долиной,

И закат, и брызги пены,

И глаза безумных пэри,

Что встают из волн пучины,

Там, у милого порога,

На котором на рассвете

Дева, расплетая косы,

Волос золотой обронит,

Там, куда упал тот волос,

Потерял покой и сон я,

Сердце там свое оставил.

Там, где запоздалый путник

Снежной бурей похоронен,

Где зима стоит полгода,

Где застынут водопады,

Реки льдом скует Владыка

Там, где только соль морская

Неподвластна снежным чарам,

Там, где край суров и светел,

Словно нрав людей Поморья.

Там, куда мы все вернемся,

В лоно Матери-Собаки,

Там, где вместо солнца всходит

Медно-рдяная секира

Пролил я всю кровь до капли,

Там и сам на век остался.

Если ляжешь первым снегом

Ты к ногам моей любимой,

Если с ветром разнесешься

Над горами и над морем,

Если выльешься дождями

На луга, что в той долине,

Окунись ты в это море,

Заберись на эти горы,

Припади к земле родимой.

Я любил ее безмерно.

Записав на полях короткое замечание (я все же просила сделать именно перевод, близкий по смыслу), я убрала бумаги и задумалась. Немного нашлось бы людей, способных оценить, но некоторым знатокам, безусловно, было бы интересно прочесть двойное издание, где на одной стороне идет тирийский, а на другой — герский перевод. Появление подобных работ могло бы способствовать сближению культур, большему взаимопониманию. И, кроме того, облегчить изучающим язык их нелегкую и подчас скучноватую задачу.

Я не столь хорошо владею герским, но, полагаю, стоит попросить Тауо-Рыйя перевести (уже по-настоящему) несколько небольших произведений. Возможно, из этого и могло бы что-то получиться...

Не утерпев, я показала работу папе.

— М-м... Изящно, — покивал он. — Это Тауле?

— Да. Я просила сделать перевод, а он вот... Кстати, не знала, что ты уже рассказывал ему о Лоатэттарэ.

Папа улыбнулся удивленно.

— Не рассказывал. С чего ты взяла?

— Просто откуда еще Тауо-Рыйя мог узнать такие подробности? Что Лоатэттарэ был родом из простой рыбацкой семьи, о его трагической любви и столь же трагической гибели в бою...

Я невольно запнулась. В бою с герскими захватчиками. Величайшего поэта моей родины зарубили какие-то кровожадные выродки. Сколько прекрасных творений остались ненаписанными...

— Уллере, — папа погладил меня по плечу, — тут вот... Нам отдали небольшой старый долг за ученика.

Он протянул мне кошелек. Я сочла золотые, сжала с силой в кулаке. Теперь мне хватит на свадебный дар. Мы с Артой поженимся, и будем счастливы. Нельзя же вечно оглядываться на былую вражду наших двух стран. Нужно жить будущим.

Тау Бесогон

Было промозгло. От пруда тянуло болотом. Я, зевая, брел по аллее, в надежде, что Веруанец все еще наслаждается своими грезами. Но он воплотился предо мною прямо из куста.

— Доброе утро, Учитель.

— Прошу передать отцу твоему мои поздравления и пожелания крепкого здоровья юному господину, — казенным тоном изрек он.

Я открыл рот, закрыл.

— Вы всегда в курсе событий, Учитель...

— Всего лишь не пропускаю очевидного. Много ли человек пострадало при нападении?

Я раззявил рот повторно.

— Да нет. Йар напугал их какими-то фокусами... Судя по рассказам, он впал в то самое боевое бешенство, а то и чего покруче. А с виду такой тихий-смирный...

Физиономия Учителя приняла вид, уподобивший его мечтательной старой игуане.

— О! Знаков все больше. Жаль, я не был свидетелем... У него действительно совершенно неподходящий душевный склад. А вот у тебя, — корявый палец вдруг резко тюкнул меня в грудь, — у тебя как раз подходящий.

Я виновато развел руками.

— Ошибки нет, — Учитель по-птичьи кивал в такт шагам. — Просто тебя пока не задевали как следует за живое. Поверхностные вспышки гнева не в счет. Но натура себя покажет. И лучше бы это случилось сейчас, пока ты под моим надзором... Ты импульсивен и слишком легко реагируешь на провокации извне.

Ведусь, значит, на любую фигню. Здорово.

Учитель превратился в огорченную игуану.

— Против натуры я не властен. Равно как не могу ни вывести тебя на Путь, ни укрепить в следовании. Вы верите в то, что у человека лишь одна жизнь, и тебе трудно понять, что каждый из нас идет по длинному пути. Многое было до того, многое будет после. Но, единожды оступившись, ты теряешь все, чего достиг в череде перерождений. Ты возвращаешься к началу... Необходимо постоянно ощущать свое предназначение и следовать ему в каждом поступке. Путь — един и прям, он не терпит компромиссов.

— Если встанет перед тобой выбор: покинуть дом или сойти с Пути — оставь дом, — повторил я веруанскую пословицу.

— Дальше, — кивнул он.

— Если встанет перед тобой выбор: оставить любовь или сойти с Пути — оставь любовь.

Если встанет перед тобой выбор: умереть или сойти с Пути — умри.

Если встанет перед тобой выбор: убить или сойти с Пути — убей.

Если встанет перед тобой выбор: предать или сойти с Пути — умри.

Ибо тьма предательства застит взор, и предателю не узреть сиянья Вышних.

Он покачал головой:

— Ты крепко все затвердил, но я не могу пребывать в убеждении, что это знание впиталось в твою душу.

Да, оно въелось мне в печенки.

— Что ж, побеседуем сегодня о Путях, — постановил он.

— Ну, — я поскреб в шевелюре, упорядочивая мысли. — Поскольку мироздание подобно Колесу, все мы, люди, суть как бы его части: Обод, Спицы или Ось. С Пути-Обода мы начинаем. Это обычные люди, которые просто живут своей жизнью...

Учитель поморщился, но прерывать не стал.

— Потом душа взрослеет и переходит на Путь-Спицу. Такие люди живут уже на сами по себе, а ради других: они непременно должны кем-то управлять, или вдохновлять, или наставлять. Вот. Потом душа... не знаю, стареет, мудреет. Человек с Путем-Осью уже ближе к богам, он стоит над мирской суетой и призван решать задачи... Ну, нечто большее, высшее.

— Дальше.

Учитель продолжал кривиться, ну да ладно.

— Э-э... Колесо — трехчастно. Части его называют Ветвями Путей, и все люди делятся на эти три направления. Принадлежность души к Ветви неизменна. Мы можем сорваться, сойти с Пути, погубив тем все свои заслуги в прошлых жизнях, и вернуться к самой крайней точке Обода, но Ветвь свою сохраняем на всей череде воплощений. Вот. Ветвь Воли — суть единство силы и долга. Власть, закон, ответственность, борьба, порядок...

— Служение, — глухо буркнул Учитель.

— Д-да... — я чуть сбился. — Это у нас, значит, Воин, Лорд и... Страж. Воин просто служит своему долгу, делу. Короче, делает, что должно. Лорд — ведет, а Страж... не знаю, дает закон?

— Закон дает Лорд. Страж — блюдет, он в ответе за весь мир, подобно Рао Белокрылому. Дальше.

— Так, Ветвь Разума — это, понятно, познание. Тут у нас Знахарь, Наставник и Мудрец. Знахарь изучает и изобретает, Наставник — выводит на Путь, а Мудрец... м-м... зрит самое истину и цель всего сущего. Вот.

— Пусть так, — нехотя принял Учитель.

— Ветвь Чувства — это творчество, страсть, интуиция. Свобода, полет души. Тут Ремесленник (10), Бард и Пророк. Хороший Ремесленник — это всегда мастер своего дела, творец, увлеченный до самозабвения. Бард... не совсем удачное название (11). — Меня вдруг понесло, так что я не сразу заметил, как Учитель воздел удивленно бровь. — Он может быть даже не так и талантлив, его Путь в другом: он призван пробуждать таланты в других, пробуждать в людях все лучшее, светлое, зажигать огонь в сердцах, вдохновлять. Вот. Пророку же открыта самоё суть вещей, заложенный в них замысел Вышних. Реализация ведь всегда несовершенна, и Пророк видит как раз не само явление, а то, каким оно должно-было-бы-быть... А еще видит предначертания Вышних, то, что суждено. Вот.