— Странное у тебя детство получилось, — сочувствия в его голосе не было и в помине, лишь любопытство.
— Я могу смело предположить, что у тебя было не намного лучше. Ты же Джинчуурики, а истории у вас похожи как дождевые капли. Дай угадаю — с тобой запрещали играть в детстве, тебя ненавидели и боялись? А чуть позже еще и периодически пытались без лишнего шума и пыли убить?
— Да, — Гаара нахмурился, но особого переживания по этому поводу явно не испытывал — эти раны давно затянулись и покрылись костяными наростами рубцов.
— А подробности?
— Они неинтересны. Скажу только, что во главе всего этого дерьма всегда стоял мой собственный отец — человек, чьи чресла меня породили. Иногда я радуюсь, что мать умерла сразу и мне не пришлось терпеть еще и ее ненависть и отвращение.
— Ты помнишь ее?
Гаара демонстративно промолчал. Рена подождала ответ еще немного и хмыкнула:
— Ладно, не хочешь — не надо. Но позволь мне опять повториться — зачем ты ищешь встреч со мной?
— Я так хочу.
— Хочешь или нуждаешься? — она искала, искала и снова искала его уязвимые точки. Ну не могло же быть так, что вся его душа и сердце были скрыты за песчаным панцирем отчуждения. У каждого есть слабости, тонкие места и мозоли.
— Не нуждаюсь. Всего лишь организовываю себе досуг — мне не нравится у вас в Конохе. Слишком много шума, слишком много всякой живности, а от обилия красок рябит в глазах. Хочу скорее вернуться в Страну Ветра, к чистоте, строгости и мудрости вечных песков. Запомни, хоть я и испытываю определенный интерес к тебе, но ты и тебе подобные мне не нужны.
— Без других людей ты бы уже давно умер. Без всех этих "других" теряется сам смысл твоего существования.
— Другие — ничего не стоящие, жалкие... Я наблюдал за тобой все это время очень внимательно. За тем, что ты делаешь с собой, за тем, как ты общаешься с другими. Даже за тем, как ты убиваешь. Ты такая же, как любой Джинчуурики. И точно так же принимаешь идею о бесполезности всего того мусора, который гордо называет себя человеком.
— Другие — необходимы. Ты сам так сказал. Помнишь? Даже я это понимаю, хотя, казалось бы, — Рена вытянулась во всю длину своего тела и тоже уставилась в потолок.
— Ты не можешь доверять им. Они всегда бросают тебя. Всегда, — его напряженность и страстность, сопутствующие этому утверждению, показали, что она оказалась рядом с больной темой. Похоже, он пережил предательство. И это случилось не в тот момент, когда отец попытался его убить — он и так чувствовал его ненависть и отвращение. Что-то еще произошло, что-то очень важное.
— Не всегда... — попробовала возразить ему.
— Тогда, что же сделали твои родители? — с ядовитой иронией спросил он.
Она закусила губу, вздрогнув. Болезненное касание. Она позволила себе стать совсем беспечной, возомнила, что только она умеет задевать больные места. Опрометчиво. Из-за этой заносчивости она позволила ему подойти слишком близко. И теперь видела вполне отчетливо.
Холодный.
Безжалостный.
Расчетливый.
Умеющий причинить боль не только телу.
Рена облизнула прокушенную губу, чувствуя свой металлический вкус. А потом придвинулась поближе и уткнулась лбом Гааре в подбородок. Он задрожал, чувствуя ее близость, тепло и запах. Маленькая месть с ее стороны.
— Я убью тебя, — прошептала она ему в кожу. Почувствовала, как он улыбается.
— Нет, не убьешь, — спокойно возразил он.
— Почему? Ты думаешь, что я настолько слабее тебя? — поинтересовалась она, снова поднимая лицо и заглядывая ему в глаза.
— Нет, в тебе достаточно сил, чтобы попытаться потягаться со мной на поле боя. Но ты не убьешь меня по другой причине. Потому что для тебя это теперь кое-что значит. Я понимаю тебя, вижу — тебе интересна эта игра и ты не бросишь ее просто так.
Она ничего не могла с собой поделать. Удивленная и заинтригованная, она потянулась к нему и осторожно коснулась губами кожи его шеи. Опровергнуть, напугать, сбить с толку и заставить отступить — одним прикосновением.
Гаара дрожал, но не сдавался. Потом дрожь внезапно прекратилась, и его рука обвилась вокруг Рены. Нехорошо так обвилась. Настроение его резко изменилось.
— Это значит что-то для тебя? Я теперь что-то значу для тебя? — полушутя спросила Рена.
— Ты этого хочешь? — развлечение сменилось нехорошим намерением, он подмял ее под себя и неожиданно тяжело придавил к постели. — Даже при том, что ты знаешь, какой я, ты хочешь, чтобы я любил тебя? Даже ставя меня в известность, какая ты, ты хочешь, чтобы я все равно любил тебя? Рассказывая о своей боли, рассказывая тайны, которые тебя уничтожат, пытаясь предупредить меня о себе, ты все равно хочешь от меня чувства?
Осторожно, тщательно она отвела волосы в сторону от кандзи на его лбу и ткнула в него указательным пальцем.
— Ты даже не знаешь, что такое любовь. Делаешь вид, что понимаешь, о чем я, но сам имеешь лишь смутное представление о значении слова. Оно для тебя как чужеродный термин. Даже так, прижимая меня к постели, совершая поступки мужчины — ты понятия не имеешь, о чем вообще речь. Поэтому слова твои абсурдны.
Рука обернулась вокруг нее еще плотнее, причиняя боль, позволив другой скользнуть к ее лицу и зажать подбородок в сильных пальцах. Насильно подняв ее лицо, Гаара заставил Рену смотреть ему в глаза.
— Я понимаю значение этого термина лучше тебя. Я успел понять его до того, как был сломлен. А ты — нет. Любовь — это боль, это чудовищная наивность, это беспечная открытость и уязвимость перед кем-либо. Чувствовать любовь — слабость.
— Нет, — она попыталась отвести взгляд, но его пальцы сжались еще сильнее.
— Это не фантазия, не иллюзия и не бред сумасшедшего вроде меня. Люди хотят быть любимыми, чтобы удовлетворить свое эго из-за своей собственной жадности. Я тоже жаден, я тоже эгоист. Если достаточно многие любят тебя, ты почти оправдан, невзирая ни на что, что ты делаешь. Они следуют за тобой. Говорят, что понимают, даже если это не так. Но даже если они совсем ничего не понимают, они верят. И в своей слепой вере делают, что ты захочешь, как ты захочешь. Это потрясающее могущество. Можно быть полным ничтожеством, но стать настоящим божеством для кого-то. Можно быть абсолютным трусом, но повести за собой лучших.
Он не пытался достать ее, и Рена понимала, что это было личным.
— Не стоит так бросаться утверждениями — расскажи о тех, кто может подтвердить твои слова, — она попыталась осторожно вывернуться из его рук. Рена поняла, что давил на нее не его вес, а сила, которая бесконтрольно изливалась в пространство и которой было так много, что Рене медленно, но верно становилось трудно дышать. Если он продолжит в том же ритме — она задохнется.
— Песок, следующий за моим отцом. Четвертый Казекаге — ничтожество, моральный урод. И нет, это не личное мнение — достаточно проследить его политику. Но в то же время он — оплот надежды и веры. За ним в едином порыве, следуя долгу, встанет к копью любой — от ребенка до глубокого старика. И умрет с верой в то, что мой отец — их бог, их надежда, их путеводная звезда.
— Но это не любовь. Любовь не должна... — даже самой Рене ее возражения показались неубедительными и слабыми.
— Именно она. Идеал — вот, что заставляет это работать. Он дал им идеальную картину мира и власти над ними. Дальше они сделали все сами, сами додумали тонкости и добавили краски в его картину. Он питает их идеал, а затем используют людей, их идеальную картину любви.
— Это не любовь, это политика!
— Нет. Это и есть истинное лицо любви. Так происходит на всех уровнях — от верховных правителей до последних рабов. Доверие и идеалы дают возможность приблизиться к тебе, и люди стремятся к тебе все ближе и ближе, так близко, что могут ранить тебя, убить тебя, уничтожить саму твою суть. А потом, когда ты врастаешь в них тысячами корней, они...
— Они уходят, — закончила Рена. В груди свернулась холодной гадюкой боль от непролитых когда-то слез, от несказанных когда-то слов, от неиспытанных когда-то чувств. — И затем они бросают тебя.
— И ты остаешься в одиночестве. В оглушающей пустоте своей личности.
— Независимо от того, что они сказали тебе, когда уходили — согласилась она. — Независимо от того, что вокруг тебя есть другие люди, пусть и не стоящие так близко. И тебе больно, потому что именно те, кто так нужен, оставили тебя...
Гаара внимательно рассматривал ее лицо, и от его взгляда не ускользнула предательская влага в уголках глаз.
Протянув пальцы, он осторожно растер ее по щекам, поднес к лицу, рассматривая. Потом приблизился и осторожно провел по коже языком, пробуя на вкус ее соль. Рена вздрогнула и попыталась отстраниться. Ситуация медленно, но верно начинала выходить из-под ее контроля.
— Ты отдаешь мне свою воду? Зачем? — он удивился.
Сначала она опешила, не понимая, о чем он, потом догадалась.
— У нас не практикуется водная дисциплина. Я теряю воду потому, что могу себе это позволить.
— Слезы — непозволительная роскошь.
— Мне было больно...
— Я этого не делал, — голос его был груб, а лицо сердито.
— Нет, — фыркнула Рена, вздрогнув. — Я сделала это с собой сама.
— Зачем? Зачем ты стремишься испытывать эти ужасные чувства? Неужели тебе так нравится это грызущая изнутри боль? — похоже, он был искренне удивлен произошедшим.
Она снова тряхнула головой, поджав губы.
— Возможно, я хотела разрушить твою теорию, что мы пытаемся избежать боли. Что, если есть те, которые ищут ее, преднамеренно думая о том, что нас ранит? Кем это нас делает?
— Людьми.
Губы Гаары коснулись ее щеки, быстро и неловко, как будто он был неуверен в том, что делать дальше.
— Чего ты боишься? — прошептал он.
— Я боюсь, что ты прав.
— Ты отдаешь мне эту воду?
— Да.
Увлажненные ее слезами, его губы прижались к уголку ее левого глаза. Потом языком он осушил правое веко и щеку и вновь вернулся к левому глазу. Он отстранился только для того, чтобы заставить себя говорить. Его голос был резким.
— Твоя боль... сладкая. Твоя кровь тоже должна быть сладкой, но боль твоя удивительная, вкусная. Что же может сделать ее еще слаще?
Развращенный, жестокий, невыносимый!
Подчиняясь отчаянному любопытству, Рена задалась вопросом, каков он сам на вкус. А потом заколебалась и сама себя одернула — это уже совершенно недопустимая мысль. Рена откинула голову назад, чтобы получить возможность увидеть лицо Гаары и понять, что им движет.
Демон.
Налитые кровью глаза, безумие плещется в них и вот-вот хлынет через край. Они широко распахнуты и едва прикрыты ресницами. Рот, приоткрывшийся в отвратительном восторге, обнажившиеся блестящие зубы. Невыносимое отвращение накатило на Рену — слишком Гаара был похож на другого такого, кто так же вдавливал ее в постель. Горло сперло от запаха лаванды, подкатила тошнота. Она четко чувствовала, что сейчас перестала быть человеком.
Игрушка.
Забава.
Не личность.
Она рассердилась и попыталась его оттолкнуть. Она ненавидела ощущение собственной ничтожности.
— Уйди.
Песок потянулся из тыквы к ее лодыжкам и стал обвивать, поднимаясь выше.
— Уйди.
Колени прижались друг другу и слегка хрустнули под напором песка.
— Уйди, — слишком спокойно сказала Рена. — Ты нарушаешь правила игры и портишь всю беседу. Контролируй себя.
Гаара застыл, глаза расширились еще больше. Он не пытался удержать ее, когда она освобождалась от его рук и песка.
— Ты... — окончание фразы так и повисло в воздухе. Его руки бессильно упали, и он поднялся с постели.
После того, как за ним закрылась дверь и стихли шаги в коридоре, Рена вжалась лицом в подушку и горько расплакалась. Навзрыд, от чистого сердца. Что она оплакивала, Рена и сама толком не поняла. Возможно, то, что заставила его отступить и уйти. Впервые кто-то видел ее так отчетливо.
Глава 15. Вопросы, ответы и драки
Глава, в которой Рена наконец то получает возможность спустить пар и как следует подраться вволю и, как говорится, без греха
Рена лежала на одеяле и бесцельно блуждала взглядом по потолку. В комнату медленно вползали вечерние сумерки, и стены ее начали раздвигаться. Слезы уже давно высохли, нос больше не напоминал распухшую красную картофелину, а глаза перестали исторгать из себя потоки предательских слез. На смену боли, тоске и непонятному ей чувству потери пришло апатичное отупение. В голове царила звенящая пустота, заполняемая лишь неосознанно отмеченными и проанализированными звуками: крохотная мышка робко скреблась где-то между стенами, жук-могильщик потрескивал своими жесткими надкрыльями в подвале, где-то хлопнула дверь, и откуда-то доносился приглушенный шепот многочисленных голосов, где-то в темноте жарко дышали двое, а стайка летучих мышей переговаривалась между собой пронзительными посвистами, сыпался песок из чей-то ладони на пол, а потом с тихим шелестом возвращался в ладонь.
В дверь негромко постучали, но Рена даже не пошевелилась и отвечать не стала. Стук повторился, потом, не дождавшись ответа, дверь тихонько скрипнула, и кто-то зашел в комнату.
— Рена...
— Уйди.
— Но пора собираться...
— Нейджи, уйди. Пожалуйста.
— Рена, ты не понимаешь, все уже собрались, и сейчас начнется построение всех добравшихся сюда групп. Ты собираешься провалить экзамен?
— Да, ты прав... Прости.
Нехотя она села, потом свесила ноги на пол и, ссутулившись, склонила голову почти до колен. Коса как безжизненный кусок веревки свесилась на пол.
— Что с тобой случилось? Неужели ты так расстроилась из-за этого дневного недоразумения? — спросил Нейджи и подошел поближе. — Не бери в голову, такое случается.
— Если ты думаешь, что понимаешь, что происходит, то ты заблуждаешься. Не вмешивайся в происходящее и потерпи еще немного. В конце экзамена я оставлю тебя и твою группу в покое.
— Зато я тебя в покое не оставлю, — прозвучал неожиданно твердый ответ.
Рена подняла на него удивленные глаза. Его реплика была столь неожиданной, что ее апатию как ветром сдуло.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты мне кое-что должна.
— Я тебе ничего не должна, — ее взгляд вновь уперся в пол.
— Ты обещала снять печать.
— Я сказала, что это возможно. И даже продемонстрировала свои возможности.
— Ты дала мне советы, как подготовиться к снятию печати.
— Но я не обещала ее снять и уж тем более не должна это делать, — спокойно и без какого-либо возражения ответила Рена.
— Ты не имеешь права так со мной поступать, — тихо и с болью сказал Нейджи, садясь рядом и рукой разгибая Рену, чтобы она смотрела ему в глаза.
— Не я решила твою судьбу. Не я воспитала в тебе фаталиста.
— Но ты вселила в меня надежду. Никто не имеет права так поступить и не оправдывать надежд.
— Но люди испокон веков так поступают.
— Ты не такая.
Она подняла на него грустные глаза и сказала:
— Ну что же, отчасти ты прав... Но чтоб ты не чувствовал себя обязанным, я потребую за эту услугу от тебя кое-что ценное.
