Уже через несколько минут разговора он понял, что абсолютно неправильно представлял себе характер собеседника. Худощавый, невысокий, страшно серьезный молодой человек с короткой стрижкой ежиком и смотрел на него необычайно внимательно, словно бы ожидал услышать от него самое важное известие в его жизни. И задавал вопросы, которые каким-то совершенно естественным, лишенным малейшего коварства образом подводили отрешенного от всего мирского акустика к тем вопросам, которые технолог как раз и не хотел поднимать. Видно было, что того несколько злит бестолковость собеседника, но он — только с такими и общался всю свою жизнь, а потому привык, притерпелся и примирился, как с неизбежным злом. Костин, когда ему было уж вовсе нечего говорить, начинал слишком громко и фальшиво похохатывать, хлопать собеседника по плечам и не слишком удачно шутить. При этом он отдавал себе отчет в том, что смех — фальшив, похлопывания — фамильярны и неуместны, шутки — неудачны, а сам он — нелеп и неестественен до боли. Он вообще странным образом чувствовал себя чем-то вроде дворняги, пегой помеси рядом с породистой, хорошо обученной овчаркой. У них были разные весовые категории, — и у технолога хватило ума понять это, хотя, в общем, он был о себе достаточно высокого мнения. В конце концов, отчаявшись добиться толку от визитера, аспирант пожал плечами и нехотя согласился попробовать собрать надлежащую аппаратуру.
Если бы они хотя бы отдаленно представляли себе, с чем им придется столкнуться, то не стали бы связываться, и бежали бы от плана "Танго", как от чумы, но к моменту истины бросать было поздно — слишком глубоко застряли в своем безнадежном мероприятии. Они делали ему детали, крали детали, иногда — выменивали и покупали детали, и, столкнувшись с иными из образцов, на которых не было никаких данных относительно фирмы производителя, аспирант иногда пожимал плечами, иногда — молча возвращал изделия, а иногда — поглядывал очень уж странно на неловко улыбающегося Костина. А потом он поставил вопрос ребром: либо ему говорят все до конца, либо он прекращает столь подозрительное сотрудничество. Прямо сразу? Прямо сразу. И денежки вернет? Можно вернуть. А можно направиться в компетентные органы, после чего — перестать волноваться о долгах... На более поздних этапах Диаспоры подобное поведение Евгения Медведева кончилось бы, скорее всего, очень-очень скверно, а судьба его после подобных слов была бы решена однозначно, — в духе высказывания Отца Всех Народов относительно человека и проблем. Но в то время в городских кланах не было еще Службы Ликвидации, и глупая, наивная, от полного незнания настоящей советской жизни происходящая угроза — прошла. Ему очень повезло, но получилось так, что им повезло тоже. Неизвестно, поверил ли акустик сляпанной на скорую руку легенде, что Костин-де сделал открытие, создал технологию, но решил не патентовать ее, пока не поимеет от использования соответствующие выгоды. Кто ж знал, что неофит и сам по себе считает жуткой несправедливостью то, каким образом оплачиваются в родной стране достижения ученых и инженеров? "Нет, — горячо, чуть только не брызгая слюной, говорил он, — за технологии, которые дают миллионы, — в лучшем случае премия в размере двух нищенских окладов! Но чаще того, — то, что могло бы дать миллионы, просто-напросто оказывается никому не нужным". Видно было, что это — прямо-таки пунктик у этого человека, в остальных отношениях — спокойного, выдержанного и малоэмоционального, даже несколько суховатого. Но достаточно было при нем сказать что-нибудь о том, как "у нас" принято обращаться с интеллектуальной собственностью, он превращался в опасного маньяка и был говорить на эту тему бесконечно, со страшным количеством повторов и примеров, ветвлений и вставных эпизодов, неподдельного возмущения и бессвязной ругани. При этом он, как и подавляющее большинство населения был, разумеется, совершенно искренне, без малейшего притворства советским человеком. Все то же: за что ни возьмись конкретно, — ну, — все погано, и любой согласится, но попробуй задень все пролетарское мироустройство целиком... Вот попробуй только! Девять человек из десяти совершенно искренне возмутятся и начнут спорить, и дай бог еще, если не донесут по принадлежности. А так как в дополнение к торжеству справедливости — да еще дают та-акую возможность та-аких исследований... А если за это — да еще и платят несколько побольше, нежели доцентам... Он отдался им всей душой, и — весьма сознательно, серьезным кивком головы признал все меры предосторожности, выработанные Малым Кругом, предложил некоторые собственные соображения по этому поводу, и свято им придерживался. Уж он-то имел все возможности привлекать энтузиазм и потрясающий интеллектуальный потенциал студентов, причем это были не только старшекурсники. Он-то знал, как разбить исследования на множество конкретных частностей, не позволявших сделать какие-то далеко идущие выводы. Лабораторные работы. Научные кружки. Система НТТМ. К этому времени Костин Сергей Анатольевич сделал, в дополнение к "прялке", устройство, позволявшее его нити копировать. Это время характеризовалось потрясающими комбинациями людей в тех или иных группах: на этапе окончательного осуществления того же самого проекта "Танго" в одной и той же комнате могли сидеть бок о бок, к примеру, студенты Консерватории и отрешенные от грубой реальности, рассеянные математики. Музыку — записывали с радиопередач, с иностранных пластинок и кассет, записи наиболее модных "бардов" и "андеграунд" приносили с концертов, — это было, как всегда. Но следом начинались отличия. Запись, — впервые в Советской практике, если не говорить о деятельности спецслужб! — переводили в цифровую форму, а "консерваторы" — последовательно, сменяя друг друга, трудясь до пота, очищали запись от накопившихся ошибок при перезаписи. Результатом процедуры было то, что полученная в результате запись оказывалась лучше оригинала. Более качественной, богаче несущими эмоции обертонами. Для того, чтобы сбить с толку спеца по прикладной математике, пришлось озаботиться тем, чтобы втиснуть "Топаз" в фирменный ибээмовский корпус. Монитор, после долгих колебаний, они все-таки решили сделать старой, доброй Иртеневской конструкции, — с молекулярными лазерочками, но при этом, натурально, снабдили его маркой "Томсон Спешиэл". Студент буквально влюбился в свой инструмент, — только что не целовал его при встречах и прощаниях, шумно им восхищался, и надоедливо, чуть ни каждый раз повторял, что: "Нашему дерьму — тут и делать нечего, оно тут и рядом не лежало...", и каждый раз, слушая его сентенции, Основатели с трудом сдерживались от нервного смеха. Так появились знаменитые "серые" диски. То, что они целиком состояли из тубулярного углерода, — диктовалось соображениями технологичности, но побочным результатом этого стала чудовищная стойкость пластинок. Чуть ни самой сложной проблемой оказалось, парадоксальным образом, печатанье "фирменных" конвертов. Но и этот вопрос удалось, в конце концов, разрешить при помощи друзей из солнечной Грузии...
При всей осторожности виновников Диаспоры, им все-таки не был чужд определенный понт: долгое, долгое время все порождения Костинской "прялки" неизменно несли на себе вертикально ориентированный черный ромбик. Пусть сколь угодно маленький и незаметный. После возникновения "копира", и, особенно, после того, как по-настоящему раскрутилось "Танго" деньги заметные, деньги солидные начали исподволь превращаться в деньги по-настоящему большие. Скромные, потертые торговцы, продававшие скромные кружечки, тарелочки и сервизики из бездефектного пирокерама, небьющегося и непрозрачного, скромно стояли чуть ни на всех толкучках и барахолках Европейской части СССР, на Кавказе и в областях Большого Урала, но начали проникать уже и в Западную Сибирь. Копеечные доли тоненькими струйками текли отовсюду, сливаясь в ручейки, небольшие речки и — вливались во все более солидные состояния Малого Круга, в который к этому времени прочно вошел Евгений Матвеевич Медведев. Не важно, из каких начальных соображений начал он свое сотрудничество с Основоположниками, сейчас все изменилось: вольные деньги, когда их хватает на осторожное удовлетворение любых потребностей, которые только могут прийти в голову человека в Центральной России, очень-очень напоминают по своему действию некоторые наркотики. Очень трудно, почти невозможно становится жить на те деньги, которых каким-то образом хватало раньше. После полутора-двух лет праведных трудов они с изумлением увидели себя обладателями больших, а по советским масштабам, — прямо-таки огромных, безобразных, недопустимых денег.
Парадоксальным образом одной из главных причин того, что болезнь успела столь широко распространиться и так далеко зайти, была сама по себе глубочайшая секретность Системы. Ни милиция, ни ГБ не знали о самом существовании возможного предмета сыска, а ежели искать нечего по определению, то это и не ищут. Но там, где крутятся большие и не слишком-то легальные деньги, происходит неизбежное: на новый источник товара вышли воры.
Справедливости ради следует сказать, что до этого момента Черный Ромб не фабриковал на продажу ничего по-настоящему опасного: шины, пленка, фильтры, обои-посуда, очень хорошая сантехника, включая водопроводные краны и смесители, не имеющие ни единой металлической детали и не требующие пресловутых прокладок (возмущению сантехников не было границ: отмечались отдельные случаи, когда они категорически отказывались монтировать исполненные ереси устройства), грампластинки, покрытия и детали для автосервиса, — вот, пожалуй, и все. К этому времени масштаб их деятельности настолько расширился, что некоторые явления стали заметны: вдруг, ни с того, ни с сего появился огромный спрос на любые автомобили, какими бы древними, раскуроченными или разбитыми они ни были. Брали "Москвичи" и "Жигули" даже разбитые буквально вдребезги, — был бы номер и документы в порядке. Но новый этап, характеризовавшийся подключением к делу научной молодежи — с одной стороны, и серьезных воров — с другой, чрезвычайно сильно осложнил ситуацию, добавил ей множество новых нюансов и оттенков. Но и — привнес неожиданно много нового, того, что значительно повысило живучесть "Черного Ромба", сделало его, в конечном итоге, практически неуязвимым.
— Учат вас — учат, а все туда же...
— Опять мы виноваты, да? А сколько я писал, чтоб этот этап с-сучий, хотя бы на партии разбили! Не вам писал? А то ведь всех на одну нашу занюханную пересылку! Да там одних "смотрящих" четверо! И прочих тварей... Где только подобрали такую свору! И грузины, и ростовцы, и чечены, и лезгины... И еще двое авторитетов из Питера! Для полноты коллекции!
— Ты вот что, подполковник, — в холодном голосе начальства глухо громыхнула угроза, — без истерик тут у меня. Обосрался — так молчи... В общем, — вопрос о неполном будет поставлен в любом случае, но от тебя зависит, как он будет решен. А теперь рассказывай поподробней, что за люди...
— А чего тут рассказывать, — трое зэков. В помещении амбулатории удерживают двух женщин-фельдшеров. Один из них неожиданно разбил большой флакон с какой-то медицинской дрянью и убил старшего сержанта Бельзебаева. Или очень тяжело ранил. У одного всплыла заточка, другой — овладел табельным оружием сержанта.
— Серьезные люди?
— Хуже. Один — некто Квашнин Николай Захарович, сорок четвертого года рождения, более известный как Квач, — более-менее, вор. А двое-е... — он безнадежно махнул рукой, — хулиганы, истеричная, зашорханная дрянь. Один — так вообще чуть ли не в "петушках" состоит. Обожрался какого-то там димедрола, сидел, пускал слюни а теперь чертей ловит.
— А чего хотят?
— Я порежу ее! Уходите от окон! Порежу!!! — Истошно, на жутком надрыве вопил Илюха Гнус. — Один па-адходит! Чтоб я руки видел! А то порежу!!!
— Чего хотят — чего хотят... Морфия требуют, две пушки, десять тысяч рублей и машину с шофером. Чтоб водитель был голый и босый...
— Голый? — Оживился приезжий. — Любопытно!
— Ну, в смысле, — в "трениках"...
— Ага. И, насколько я понимаю, — в тапочках.
— В кроссовках. — Мрачно ответил подполковник. — Без носок.
— А насчет табельного оружия, — точно? Ведь не положено же вроде бы... И то — к чему бы это они две пушки требуют?
— Сказали — есть. Не знаю, может — правда у страха глаза велики. Проверить надо. Михеев — займись...
Вышеозначенный Михеев, полоснув начальство косым взглядом, молча исчез за дверью и минут через десять — позвонил:
— На месте "ствол", — проворчал он в трубку, — так что ложная тревога была. Как всегда — свист пустяшный... Одна дубинка.
— А ты не рассуждай. Больно умный...
— Это, конечно, хорошо, но... слишком уж долго ждать тоже не годится. Устанут, запсихуют, — замочат баб.
— У н-нас в дес-санте... — начал дотоле молчавший лейтенант Губанов, здоровенный, мордатый офицер, — а, что говорить!
— А что у вас в десанте? — Неожиданно заинтересовался гость.
— Ну это...Веревка на пояс, разбежался — и в окно, вперед ногами. И все дела. Я их голыми руками...
И — скрипнул зубами, заводя себя на штурм и натиск.
— А ты — умеешь?
— Я?! Я в разведке Псковской, ордена...
— Значит, — умеешь. А там что — решетки нет?
— Так ведь второй этаж. На первом — есть.
— Понял. Что тебе нужно?
— Веревку хорошую, — лейтенант загнул палец, — раз. Ствол — само собой. А узел я сам завяжу. Еще вот что, — отвлечь бы их, пока я на крышу-то полезу.
— О! — Глаза ласкового, улыбчивого гостя сверкнули. — Телефон-то там есть, нет ли?
— А как же. Внутренний. "Два — ноль два" — номер.
— Ну и добро, — сказал Губанов, — минут через семь начинайте звонить.
— Алло! Алло! Кто у телефона-то?
— Григорий Ив-ванович Ступин, вот кто! Зуда. Слыхал?
— Гриша, Гриша, — ты только не волнуйся. Все будет. Только деньги соберут, — и будет.
— Марафет — где? Уй, я ее сейчас резать буду, с-суку вашу. На ленты поделю.
— Гриш, — не волнуйся ты, говорю. Сейчас будет. Через пять минут прямо. И своим передай, что, мол, звонил подполковник Завадовский...
— Вон ты каким голосом запел, ментяра поганый!.. Слыш, мусор, — ты еще поканючь, а я еще минутку подожду. Больно мне твои колядки по кайфу. А то, — слышишь?
Завадовский услышал в трубке истошный визг где-то поодаль и довольное, негромкое покряхтывание вблизи.
— Эй, мусор, — слышишь?
К этому моменту лейтенант Губанов, бывший разведчик славной Псковской дивизии ВДВ, закрепил веревку, привязался к ней по всем правилам искусства, лихо затянул особый "моментальный" узел, позволяющий мгновенно освободиться от упряжи, поглубже вздохнул, напрягся, и начал свой стремительный разбег. Спустя считанные секунда его тренированное, только чуть начавшее тяжелеть, сильное тело, прорезав воздух, всеми своими ста восемью килограммами живого веса врубилось в стену сантиметрах в двадцати от желанного стекла. Лейтенант впечатался в кирпичи краем шлема, упитанной физиономией, молодецкой грудью, коленками и чем-то, вроде бы, еще. Отлетел, откачнувшись, при этом его развернуло вокруг оси и он впечатался в стенку повторно. Затылком, задницей и подошвами исполинских сапог сорок седьмого размера. Так он и повис — сантиметров на десять не доставая носками сапог до узенького, сантиметра в три, — карнизика. После двух подобных плюх бравый десантник пришел в себя только минут через пять, слабым движением дернул за конец веревки и ссыпался вниз. Самым странным в этой операции было то, что основные действующие лица внутри здания умудрились так ничего и не заметить.
