Московский физико-технический

Нужно было каждый день туда приходить, по полчаса лежать, прогуливая занятия.

Я измоталась и очень устала, похудела, позеленела и сильно запустила учебу.

Врач сказал:

-Дело пахнет академическим, — и я пошла в деканат, но они меня отговорили:

-Учись, — сказала мне секретарь, — учись, а если не сдашь, тогда и оформишь академ, плохо делать перерыв в учебе.

В это время мама уже уехала из Караганды с надеждой устроиться где-нибудь возле Москвы. Она наткнулась на объявление в газете "Медицинский работник", что в Воскресенской больнице требуется врач— дерматолог, и поехала туда узнать об условиях. Искали мы это место вместе. Маме по телефону сказали, что надо ехать до какого-то км, но она благополучно забыла, до какого именно, и мы сошли на 47-ом км, утомившись долгой ездой, но нам объяснили, что Воскресенск — это 88-ой км, и пришлось ждать другую электричку, потом долго искали там больницу и главврача, нашли, дерматолог действительно был нужен, главврач пообещала всё узнать о сроках прописки, мама оставила свои данные и уехала, но не в Караганду обратно, а к тете Тамаре в Батуми и временно устроилась там на работу — надо же было на что-то жить. Много лет спустя мама узнала, что мы не доехали, объявление давали в Воскресенске три, еще дальше от Москвы, но на 88-ом ее перехватили. И вот я, когда мне стало совсем плохо, поехала к маме в Батуми долечиваться. Меня положили в железнодорожную больницу, где я проглотила кишку с оливой, и у меня нашли холецистит. Стали колоть пенициллином, сидела я на диете, больничный повар, несмотря на скудость довольствия, ухитрялась варить очень вкусные постные супчики, и немного полегчало.

Я всё время училась, взяла с собой учебники, читала ТФКП, но висели лабораторные по физике, и нужно было ехать, делать и сдавать.

Мне всё так надоело, очень хотелось взять академ, но мама жила у тети Тамары на птичьих правах, жизнь у нее была не устроена, и мне жить было негде. В этот тяжелый период моей жизни я оказалась во взвешенном состоянии, фактически без всяких тылов — не сдам я сессию, и всё, из общежития придется уйти, а где жить целый год?

И недели через три, где-то уже после 20 октября я вернулась в Москву и продолжила учебу.

По дороге я ехала в одном вагоне с большой компанией молодежи из Ангарска. Они возвращались к себе в Сибирь из Сухуми, где проводили отпуск. Среди них было несколько девушек, но мало, в одном купе со мной ехали ребята. С утра они начали пить и пили весь день. Стакан был один, и его пускали по кругу. Я тоже сидела с ними и глотала красное сладкое вино, слушала их песни, незнакомые, не похожие на студенческие.

Проводником был аджарец, немолодой мужчина, из Батуми. Он очень удивился, увидев меня выпивающей в общей компании.

-И ты с ними, — спросил он, зная, что я только в вагоне с ними познакомилась.

Разнося чай, он заходил к нам в купе, благо там сидело человек 12, и все хотели чаю. Топили сильно, было жарко, и я сидела в кофточке с короткими рукавами, из которых торчали мои худенькие руки.

Проводник перехватывал мою руку выше локтя своей лапой, каждый раз удивляясь, что пальцы у него легко смыкаются, и говорил:

-Сколько живу на свете, такой худой студентки не видел.

Парни выпили, развеселились и стали приглашать меня с собой в Ангарск.

-Брось свою учебу, разве это жизнь, поехали с нами, — шутливо уговаривал меня красивый рослый парень с густыми бровями и светлыми глазами.

Я улыбалась, жалась в уголок и молчала.

-Не бойся, мы тебя не бросим. Это у вас на Кавказе так, а у нас нет, сразу на всю жизнь. Поехали!

Мне было приятно — худая, не худая, а вот зовут ведь.

После приезда, несмотря на то, что меня подлечили, всё равно мучили боли в правом боку, не сильные, но упорные. Я брала грелку, клала на бок, ложилась на тахту на живот, лицом вниз, учебник клала на пол и так училась.

Бабушка Галки Сидоренко связала мне шерстяной пояс из собачьей шерсти и передала с Галиной мамой, и я надевала этот пояс, и боли в боку становились меньше.

Когда же мне было легче, я училась в забойке, там же обычно занималась Любочка Волковская. Сижу под настольной лампой в обязательном синем спортивном трикотажном костюме — тянучке (эй, кто-нибудь в нашей стране не знает, что это такое?) и тихонько вычеркиваю из задания по урматам решенные задачки, пропуская те, что с налета не получаются. Времени у меня мало, задания надо сдавать, и остальные я просто спишу, в этом завальном для меня семестре их много, таких задачек.

Просидев так часа полтора — два, я иду в комнату и смотрю, решила ли Галка те задачи, что у меня не получились. Если да, то я списываю у нее, если нет и накопилось уже много, то я решительно накидываю всё то же сине-фиолетовое пальто, черную кроличью шапочку на голову и, если мороз, то сверху еще и синий шерстяной платок, и, объявив:

-Ну, делать нечего, пойду по мужикам, — иду в свою группу выяснять, кто, что решил. Часа через полтора я прихожу грустная — пару решений я нашла, а остальных, увы, еще нет.

Алик Кобылянский, способный решить что угодно, совершенно не учится, а целыми днями торчит у нас в женском общежитии у своей Валюши, в 42 группу, самую сильную группу у нас на физхиме, в которой учатся Вовчик и Леша Панков, я не хожу, а в нашей, если Ральф не решил, то шансов мало — остальные ребята не сильнее, чем Галка.

Галка, наклонив голову и подняв бровки, наблюдает, как я раздеваюсь, и расстроенная сажусь, подперев ладошкой подбородок, — скоро сдача задания, а решений нет.

Я вопросительно-просительно смотрю на Галку.

-Кажется, теперь моя очередь по мужикам идти, — задумчиво серьезно говорит Галина, вздыхая, одевается, вздыхая, обувается и уплывает в свою группу.

У них очень сильная группа по математике. А ее приятель Эдик Фельдман, который с первого курса положил на нее глаз, и любит читать ей стихи в перерыве между занятиями, даже если еще не брался за это задание, но ради Галочки тут же сядет и всё решит. Так что к вечеру у нас есть всё, что нам нужно, и послезавтра я могу сдать задание

Постепенно это входит в традицию нашей комнаты — если я не найду решенных задачек, то их находит Галка.

А по физике в этом семестре задачки несложные, рассчитывай период полураспада, копайся в справочниках, ищи константы — вот и всё задание.

Помню, как-то вечером, лежу я на тахте лицом вниз, положив учебник на пол, и читаю. Приходит Люся и садится рядом со мной.

-Ты чего так? — спрашивает она, — опять болит?

-Нет, когда лежу, не болит, а вот сидеть долго не могу, а тебе чего?

-Пойдем к нам. Реши задачку по физике.

-Из какого задания?

-Из второго.

-Да я не решу, я еще ничего из второго задания не читала и не знаю.

-Потому и решишь, задачка совсем простая, школьная, но меня что-то зациклило, а у тебя мозги не замусорены, ты и решишь — всё равно тебе ее делать, рано или поздно.

Я вздыхаю, переворачиваюсь, сползаю с тахты и топаю в 65 комнату решать задачку не замусоренными мозгами. Люся оказалась права, мы ее (задачку, а не Люсю) добили.

Поздний вечер, я вернулась из забойки и устало сижу в своем синем тренировочном, уставясь в одну точку, отдыхаю. Отдыхаю без мыслей, без чувств, просто сижу в прострации. Я уже не та, что была на втором курсе, когда стоило мне остаться одной со своими мыслями, как я вспоминала Ефима и могла даже начать плакать, нет, я теперь просто сижу, и часто нет у меня ни мыслей, ни чувств, никаких сил на эмоции.

Приперлась Лида Лысак. Кажется, она вернулась из академического отпуска и еще некоторое время, пока ее не отчислили, училась на физтехе, только на курс ниже. Пришла в своих неизменных носочках и сидит, и монотонно и нудно, без пауз и изменений интонаций о чем-то бубнит. Надоела, сил нет. Зевания и намеков, что не грех бы и спать лечь, она не понимает, как будто и не слышит.

Приходит Никитина:

-Люся, можно ли бить мужа холодным утюгом?

-Можно, — мрачно отвечает Людмила, — но лучше горячим.

И уходит, стрельнув сигаретку.

Я тут же включаю утюг.

-Если мужа можно, — говорю я себе под нос, но отчетливо, — то надоедливых соседок по общаге тем более. И я демонстративно вставляю вилку в розетку.

Лысак, не делая никаких пауз, продолжает говорить. Галка тоже устала и сидит, уставясь в одну точку, ждет, когда Лидка заткнется и уйдет.

Вдруг ее взгляд падает на утюг:

-Зоя, ты зачем включила утюг?! — вскрикивает она.

-Меня бить, — вдруг реагирует Лидка, которая всё время делала вид, что меня не слышит, и что вообще нет меня в комнате.

-Да, — поясняю я Галине. — Вот жду, сейчас нагреется, как следует, и буду бороться с Лидкой с помощью горячего оружия.

-А я, между прочим, уже всё сказала, что хотела и ухожу сама, — Лысак удалилась с высоко поднятой головой, а мы с Галкой переглянулись и засмеялись облегченно, теперь можно было и отдохнуть, наконец, если еще кто-нибудь вдруг не заявится.

Но вернемся к учебе.

На физхиме на третьем курсе начали читать спецпредмет — физическую химию. Трудной она не была, только руки до нее как-то не доходили, надо было рассчитывать какие-то модели молекул, очень трудоемкие расчеты, все на логарифмической линейке, которая меня жутко раздражала, а калькуляторов тогда не было, вот я и ошибалась в расчетах, и получила тройку, несмотря на помощь Любочки Волковской, которая, наверное, половину задания мне просчитала сама.

С семинаристом, который ведет у нас и лабораторные, у меня нелады — ведь я не хожу на занятия, и он думает, что я нерадивая студентка, а я просто много болею.

По ядерной физике вместо привычного и любимого Алексея Ивановича Петрухина к нам приперся некто Бергман — в общем, может быть, не такое жуткое чудовище, каким был для меня Кащенко на первом курсе, но фрукт еще тот, странный тип, жуткая тупая зануда. Он совершенно не умел правильно расставить акценты на материале. Так, например, он три лабораторные (а у нас было мало лабораторных по ядерной физике, всего 5) требовал с меня при сдаче работы, чтобы я рассказала устройство счетчика Гейгера-Мюллера. Я бы рада была ему это рассказать, но то, что было написано в учебнике, его не удовлетворяло, где взять подробное описание, я не знала, а главное, я не думала, что он на следующий раз с упорством будет спрашивать одно и тоже. Мучил он так не одну меня, даже умница Ральф страдал от него.

Бергман рассказывал мне устройство счетчика сам, на следующий раз я пересказывала ему его слова, но он изменял условия — а если поток очень большой, то как? И рассказывал дальше, на следующий раз я опять пересказывала ему, то, что он рассказал мне, опять получала тройку, и только на четвертый раз он удовлетворился и поставил мне, а вернее, самому себе, четверку.

В общем, вся ядерная физика — предмет, конечно, совершенно несложный, но, всё же, что-то в себя включающий, сводился у Бергмана к устройству счетчика Гейгера-Мюллера.

На последней работе, правда, мы поговорили с ним о взаимодействии излучения с веществом. Это мне было интересно, знала я хорошо, и мы долго, часа два с ним просидели, и, ну, я буквально выбила у него по этой лабораторной пятерку, но по зачету он поставил мне три, учитывая, что у меня три семестра было только пять по лабораторным, а тройка по лабораторным по физике есть сигнал для принимающего экзамен, что он имеет дело с кандидатом на двойку, и именно последняя отметка идет в диплом, то можно себе представить, как я была огорчена.

По лабораторным по физической химии у меня тоже была тройка, это были мои первые тройки на физтехе по зачетам.

Но Гос по физике проводил и характеризовал нас перед экзаменационной комиссией не Бергман, а Алексей Иванович, и он просто отмахнулся от моей тройки, засмеявшись.

Я подумала, что Бергман, наверное, известная личность на кафедре физики.

С Крыловым мне было легче — он, конечно, видел, что я перестала учиться, но мало ли что в жизни бывает — училась хорошо, а если сейчас ей некогда, надо выручать своих девочек.

Я приехала из Батуми перед контрольной по ТФКП, и Динка с Иркой занимались вместе — Диана разбирала вслух кой-какие задачки, а я просто слушала, но ничего не писала и не решала. Толковая, напористая Дианка была прекрасным педагогом, и, если она что-то объясняла, я, как правило, не только понимала, но и запоминала надолго. В общем, с ее слов я и написала контрольную, решив, собственно говоря, только то, что Фролова успела нам с Иркой объяснить.

Когда я сдавала Крылову листки с контрольной, он спросил меня:

-Ну, как? — имея в виду трудность задач.

-Да что-то немного я Вам тут нарешала, — грустно ответила я.

-Хорошо, — бодренько сказал веселый Крылов, — меньше мне проверять будет.

Всё же я получила по контрольной тройку, а это облегчало сдачу задания.

В конце ноября или в начале декабря приехала, соскучившись, Зойка из Ленинграда, и мы гуляли по Москве и много говорили о Викторе, о постоянных ссорах между ними, о том, что у Вити, Зойка уверена, появилась другая девушка.

Я вспоминала Зоя и Витю вместе и не могла поверить, что у Зойки есть соперница. Другая...зачем она ему, когда у него есть Зойка?

Еще мы пытались найти в Москве Оксанку Тотибадзе и Наташку Антипину21. Наташку нашли в общаге в энергетическом, и пошли втроем посидеть куда-то в кафе.

Наталья была рада встретить одноклассниц, отвлечься от текущей жизни. Мы много болтали, Наташка всё рассказывала про замужнюю девчонку у них в общежитии, которая постоянно что-то скрывала от мужа — выкурит сигарету или выпьет рюмку — мужу не говорите, или купит духи — опять мужу не говорите — очень Антипина осуждала эту политику.

Я молчала, мне не нравился сам предмет разговора — чужие семейные взаимоотношения, и я не разделяла Наташкиной уверенности, что всё должно быть открыто — моя честность и полная открытость в отношениях с Ефимом ни к чему хорошему не привели — то ли объект был не тот, то ли не надо быть совсем уж прозрачной — скучно, наверное.

Хотя, когда я иногда замолкала по своей привычке, в полной отключке от окружающего, Ефим всегда теребил меня, заглядывал в глаза, волновался и спрашивал:

-Ну, о чем ты задумалась? Я всегда боюсь, когда ты вот так сидишь и молчишь, и думаешь, я даже не представляю себе, что ты в очередной раз там накручиваешь в своей голове, и во что мне это выльется.

Зоя объяснила Наташкин рассказ простоґ — Наташка сама еще не влюбилась и не понимает этих чувств, этого желания быть достойной в глазах любимого.

Перед Зойкиным отъездом, день или два спустя, мы вдвоем пошли еще в кафе-лакомка — недавно открытом на Пушкинской площади.

Пили там горячий шоколад, ели пирожные, потом я проводила Зою на Ленинградский вокзал, а сама поехала в Долгопрудный и благополучно уснула.

Проснулась я от того, что мне было страшно плохо — останавливалось сердце, прошибал холодный пот, мутило по-черному, но не рвало, и я просто как бы задыхалась.

Я встала и, видимо, сказала девчонкам, что мне плохо, совсем плохо, и кто-то из них, то ли Галка, то ли Любочка вызвали скорую.